Текст книги "Голая правда"

Автор книги: Светлана Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Я бы и не стал пытаться выехать легальным путем, – ухмыльнулся Барыбин, качнув головой. – Это слишком долго, муторно. Официальный путь требует большого количества взяток и закончился бы многомесячной волокитой. Все гораздо проще. Я купил бы поддельные паспорта, оформил бы счета фирмы на доверенных лиц и уехал. А она кусала бы локти в бессильной злобе оттого, что не удалось слупить с меня изрядный куш, который наверняка она уже считала своим.

– Вы шли к ней, рассчитывая, что она согласится на ваши условия?

– И так, и не так. Шансы были примерно пятьдесят на пятьдесят. Многое зависело от ее сиюминутного настроения. Но мне надо было торопиться – у меня почти не осталось времени: я только что узнал, что издательство «Бест бук» широко анонсировало ее книжку и даже в каком-то журнале уже появилось несколько глав из нее. Я боялся, что слухи об этом скоро донесутся до тех, кому шумиха вокруг прошлых коммерческих мероприятий была так же невыгодна, как и мне. Поэтому у меня не было выбора – я пошел на попятный.

– Расскажите подробнее.

– Я опасаюсь издания ее книги. И не без оснований. – Барыбин выразительно скосил глаза на забинтованное плечо. – Это несколько человек, близких к правительству. При моем содействии была заключена четыре года назад крупная сделка по поставке урана и оружейного плутония в Иран, она имела большой резонанс на Западе. Скандал тогда был удачно погашен в самом зародыше заверениями правительства. Теперь те люди, которые давали согласие на операцию, занимают крупные Должности и не позволят правде выйти наружу, Даже в такой вызывающей сомнения форме, как бульварные откровения второсортной актриски.

– Когда должна выйти книга?

– В начале следующего года. Но теперь они поторопятся, ведь смерть автора позволит сильно взвинтить тираж и будет способствовать популярности книжки. До меня первая волна, поднятая этим камнем, докатилась уже вчера. Я имею в виду взрыв. Но до гибели Евгении еще можно было все спасти – изъять те главы, в которых говорилось о поставках урана и плутония. Тогда, до ее смерти, меня не столько волновала потеря моей коммерческой репутации, перемывание косточек и карикатурный образ на страницах этой книги, сколько потенциальная возможность очутиться на том свете из-за вот этих тетрадок, наполненных самым отборным ядом, по сравнению с которым даже яд кураре показался бы легким слабительным!

Барыбин еще не потерял способности шутить – его мужество в ситуации, когда он висел на волосок от смерти, с одной стороны, и на волосок от тюрьмы – с другой, вызывало уважение.

– И вы воспользовались помощью специалистов?

– Вы имеете в виду наемных убийц, киллеров? – лиловым обескровленным ртом улыбнулся Барыбин. – Скажу вам как на духу. Я не раз думал об этом. Сначала мне не позволили прибегнуть к этому безотказному средству какие-то остатки совести и остатки порядочности, а потом… Потом было уже поздно. Конечно, я мог нанять людей, которые вскрыли бы квартиру, перевернули в ней все вверх дном и разыскали бы эти тетради. Но в то время, когда такой метод был еще эффективен, я не мог оценить всей грозящей опасности. Понадеялся на то, что она побоится замахиваться на влиятельных людей. А когда понял, что она решилась на все, то было уже поздно – Евгения передала часть рукописи в «Бест бук», и даже ее смерть ничего не могла бы изменить в сложившейся ситуации. Напротив, ее смерть стала для меня еще более невыгодной – поскольку ускорила бы выход книги. Только ее добровольное согласие могло спасти меня или хотя бы облегчить мою участь. Его-то я и пришел добиваться в тот день. В день ее смерти…

Барыбин замолчал, морщась, потянулся к стакану с водой, сделал несколько крупных глотков и обессиленно откинулся на подушку. Часы с золоченым купидоном захрипели, заскрипели и начали бить, медленно, неровно, старчески подкашливая и шипя.

– Я пришел к ней, – глубоко вздохнув, как будто готовясь уйти под воду, продолжал Барыбин. – Она не хотела впускать меня в квартиру. Сказала, что ждет кого-то, что нам давно уже не о чем разговаривать. Я настаивал. Пытался пройти мимо нее. Она отпихивала меня руками, ругаясь, как уличная торговка. Создалась глупейшая ситуация. Наш скандал могли увидеть соседи, могли услышать совершенно посторонние люди. Я с силой оттолкнул ее и прошел в спальню. Сел на кровать и твердо сказал, что не уйду без ее положительного решения.

«Хорошо же, – сказала она. – Раз так, я тоже буду действовать силой». И вышла из комнаты.

Я продолжал сидеть.

У нее был небольшой пистолет, браунинг. Дамский, крошечный, почти игрушечный. Она купила его, когда мы только поженились, и часто носила в сумочке, довольная тем, что у нее есть средство защиты. Я сам учил ее стрелять, чистить, заряжать оружие. Иногда за городом мы уходили в глубь леса и стреляли по воронам и галкам. Евгения стреляла очень метко, у нее была твердая Рука прирожденного стрелка, и даже такой пистолет был в ее руках грозным оружием.

Я сидел на постели, схватившись руками за голову. Послышались ее шаги. Потом раздался щелчок взведенного курка. Я поднял голову. Прямо на меня смотрело черное дуло браунинга.

«Пошел вон отсюда», – сказала она с такой злостью, что я понял: ей ничего не стоит разрядить пистолет прямо мне в лицо.

«Послушай, – примирительно сказал я. – Ты ведешь себя как ненормальная. Я не отниму у тебя много времени. Давай поговорим».

Ее лицо было бледно от бешенства, руки дрожали. Я испугался, что она не справится с собой и нечаянно нажмет на спусковой крючок.

Я встал.

Она взвизгнула: «Не подходи!» – и стала пятиться к двери. Я решил выбить у нее из рук пистолет, чтобы обезопасить себя, и резко дернулся. Она испугалась и выстрелила.

Пуля пролетела, наверное, в сантиметре от моей головы, пробила картину, которая висела над комодом, и застряла в стене.

Пока она не успела снова взвести курок, я выбил у нее из рук пистолет и отбросил его подальше, почти в угол, – она могла накинуться на меня, чтобы отнять его, а драка с женщиной меня не прельщала.

Пока она поднимала пистолет, я выбежал из комнаты, закрыл за собой дверь спальни и сказал в щелку: «Я приду вечером, когда ты уже успокоишься. Выпей валерьянки, чтобы держать себя в руках».

Как взбешенная кошка, она еще что-то шипела за дверью, пытаясь открыть, а я уже вышел из квартиры. На ходу поправляя костюм, я поспешил в банк – мои полчаса истекли…

Барыбин замолчал. Рассказ походил на правду. Странно в этом было только то, что живой Барыбин в своем рассказе выглядел жертвой нападения, а погибшая Шиловская – нападающей стороной.

– Вы, уходя, закрыли за собой входную дверь? – задумчиво спросил Костырев.

Барыбин нахмурил лоб.

– Не помню, – сказал он. – Наверное, нет. Я так спешно ретировался, что, скорее всего, даже не вспомнил об этом. Она, не задумываясь, послала бы мне пулю вдогонку.

– Сколько раз она в вас стреляла?

– Один раз.

– Вы уверены, что только один раз?

– Конечно. Второго выстрела я не допустил.

Костырев и Ильяшин переглянулись. Они оба прекрасно помнили, что в протоколе осмотра квартиры упоминались два пулевых отверстия в стене, а баллистическая экспертиза показала, что выстрелы сделаны из одного и того же оружия. Тип пистолета, указанный экспертами, – мелкокалиберный браунинг – точно совпадал с тем, который, по словам Барыбина, принадлежал Шиловской.

– Итак, вы утверждаете, что оставили Шиловскую с пистолетом в руках и ушли? Как вы тогда можете объяснить, что на месте происшествия пистолет не обнаружен, домработница о его пропаже ничего не знает и даже о его существовании не подозревает?

– Не знаю, – обреченно пробормотал Барыбин и тут же спохватился: – Может быть, его забрал преступник… А насчет домработницы, так ведь она могла и не знать о нем…

– Пистолет был зарегистрирован? Вы помните его номер? Вы сможете его опознать?

– Конечно. На нем есть некоторые памятные мне приметы.

– А у вас есть оружие? – Костырев смотрел в глаза Барыбину немигающим холодным взглядом.

– Конечно есть, – спокойно ответил Барыбин. Прямо, честно глядя в глаза. – Газовый пистолет и разрешение к нему. Я стараюсь дружить с законом.

– Да, когда вам выгодна эта дружба… Покажите.

Барыбин достал из-под подушки небольшой газовый пистолет, холодно сверкнувший оружейной сталью, и протянул его. Его рука едва заметно дрожала.

Костырев взял пистолет и стал внимательно осматривать металл, тщательно отмечая все царапины, – он искал следы переделки пистолета под боевые патроны.

– Поехали дальше. Вы видели в тот день на ней кольцо с бриллиантом?

– По-моему, да. Она почти никогда не снимала его… Да, помню точно, – встрепенулся Барыбин. – Она держала пистолет двумя руками почти перед самым моим лицом, и перстень сверкал на среднем пальце, кажется, левой руки. Эта картина до сих пор у меня перед глазами. Может быть, в невменяемом состоянии, в котором я ее оставил, она покончила с собой? – с надеждой спросил Барыбин.

– Да, ударила себя в висок, а потом встала, выбросила пистолет, спрятала кольцо и опять легла на ковер, – усмехнулся Костырев, вставая и пряча в карман тетрадь Шиловской. – А кроме того, у нее нет огнестрельных ранений на теле. Ну хорошо, вы пока выздоравливайте. А за вашей квартирой присмотрят наши сотрудники. Вы будете в безопасности.

Это «пока», видимо, резануло слух Барыбина, он еще больше побледнел, обмяк, откинувшись на подушки. Он понимал, что полной веры ему нет и его удел – оставаться в числе главных подозреваемых. Пока.

Сыщики вышли из квартиры и, сев в машину, поехали на Петровку. Дождь, уныло сеявший с самого утра, уже прекратился, и между тучами стали проблескивать лазурные куски чистого неба. Вымытые дождем тротуары влажно блестели, по ним струилась вода, стекая в колодцы. Через лужи перепрыгивали прохожие, вооруженные мокрыми зонтами. Становилось душно.

– Ну, что ты обо всем этом думаешь? – спросил Костырев, устало отирая лоб носовым платком.

– Даже и не знаю, – с сомнением сказал Ильяшин. – Похоже на правду, с одной стороны, а с другой – совершеннейший бред.

– Вот именно, похоже, – сказал Костырев, открывая окно. Сразу же в салон ворвался свежий сырой ветер и зашевелил волосы на макушке. – Меня волнует пистолет Шиловской. Обыск у Барыбина ничего не даст. Вряд ли он станет хранить такую опасную улику, как пистолет убитой. Он не дурак, хотя и пытается иногда прикинуться простачком.

– Да. Но ведь признался же он, что отнял пистолет у нее. Он мог с ней покончить одним махом.

– Возможно, Барыбин скрыл один маленький нюанс: например, он откинул пистолет и между ними завязалась борьба, которая печально закончилась для Шиловской. Таким образом объясняется появление второго пулевого отверстия и рана на виске погибшей.

– А куда делся браунинг? И перстень?

– Да-а… – протянул Костырев. – Пистолет он мог выкинуть, а перстень спрятать до лучших времен. Нет, логическая неувязочка получается, зачем ему прятать пистолет, а потом рассказывать нам о его существовании?.. Что-то не складывается картина… Предположим, он унес вещи, чтобы инсценировать ограбление и запутать следствие. Но если уж инсценировать, то до конца – разбить посуду, разворошить платяные шкафы, изобразить следы взлома. Может быть, когда он понял, что его пребывание в квартире Шиловской установлено с точностью до минуты, решил рассказать нам часть того, что произошло между ними?

– Но ведь дамочка его, Тишина, говорила о том, что Шиловская кого-то ждала…

– Говорила… – проворчал Костырев. – Мало ли что она говорила. Да, показания мужа и жены в этом пункте сходятся полностью. Не сам ли Барыбин говорит ее устами? Муж да жена – одна сатана, как известно.

– А Кабаков?

– Кабаков, – задумался Костырев. – Кабаков слишком стар для того, чтобы воровать бриллиантовые перстни и носить пистолеты. А может быть, мне только так кажется. Во всяком случае, скоро у нас рандеву с ним. Попробуем его пощупать. Если он там был, то точно позже Барыбина.

– Попробуем пощупать, – согласился с ним Ильяшин. – Только щупайте его посильнее, а то скоро начальство нас пощупает.

– Да, – печально согласился с ним Костырев. – Я уже чувствую его холодные жесткие руки на своем горле…

В разрывы иссиня-черных туч ворвалось жаркое солнце и облило весь город слепящим горячим светом. Заискрились мокрые листья деревьев, посверкивая на солнце каплями воды, стекающими по глянцевой зеленой поверхности. Сразу же стало жарко. Мокрые голуби сидели на широких карнизах окон и чистили слипшиеся перья.

– И кроме того, – задумчиво произнес Костырев, – мы с тобой упустили из виду одну деталь. Если все происходило действительно так, как он рассказывает, то у него не хватило бы времени на инсценировку самоубийства. На все про все у Барыбина было минут двадцать плюс дорога. А найти письмо, достать его? А таблетки, опять-таки… Не заставил же он ее выпить всю лошадиную дозу…

– А если он угрожал ей пистолетом?

– Вопрос в том, чьим пистолетом. Что ж, надо искать и оружие, и перстень. В них должна быть разгадка.

– Вы думаете, все же убийство с целью ограбления?

– Скорее инсценировка. Только доказать это будет трудновато. Почти невозможно. Да и мало верю я в эту версию. Слишком уж она противоречит письму и факту приема Шиловской таблеток.

– А если вещи похитил хорошо известный Шиловской, но незаинтересованный в ее смерти человек? Например, соседка. Зашла за солью, прихватила пистолет, кольцо и незаметно вышла. Конечно, «соседка» в фигуральном смысле.

– Незаметно сняла с пальца? Нет, очень маловероятно. И опять-таки как «соседка» зашла, почему зашла? Была ли Шиловская жива в это время? Если была, то почему не воспротивилась похищению?

– Воспротивилась и была убита! – воскликнул осененный догадкой Ильяшин.

– В таком случае как насчет письма? Глупая «соседка» в этом случае получается. Подкладывает письмо при явных признаках убийства. Зачем? Чтобы запутать следствие? Молчишь… То-то. Продолжаем рассуждать дальше. Если Шиловская к тому времени была уже мертва, то вполне объясним тот факт, что «соседка» не стала вызывать милицию – чтобы не навлечь на себя подозрения.

– Предположим, так, – сказал Костя. – Шиловская по какой-то причине решает покончить Жизнь самоубийством. Выпивает таблетки. Таблетки начинают действовать. Ей становится плохо, она падает. Дверь остается открытой. Приходит тот, кого она ждала, видит, что она не способна сопротивляться, но еще жива, добивает ее и похищает кольцо и пистолет. Тихо смывается. А Шиловскую находит Тюрина, отчего и получает мозговой удар.

– Неплохо, – задумчиво протянул Костырев. – Как умственное упражнение хорошо выглядит. Логично. Все есть, все факты объясняют друг друга. Остаются детали, которые разрушают логическую картину.

– Какие детали?

– Зачем «соседке» пистолет? Перстень – понятно, но пистолет… Нельзя не понимать, что опасно иметь такую игрушку при себе. Тем более, взяв ее около трупа. Это улика, да еще какая улика! И потом, милый мой, самоубийством с бухты-барахты не кончают. Без повода, я имею в виду. Но идея интересная. На всякий случай возьми ребят и еще раз внимательно осмотрите всю квартиру, может быть, чего-то упустил Буркин. Поищи-ка какие-нибудь необычные вещи. Обрати внимание, нет ли замытых пятен крови и т. д. Короче, покопайся. В спешке при осмотре места происшествия могли что-нибудь пропустить. Конечно, вряд ли тебе удастся найти что-нибудь новенькое…

Боевой пыл Ильяшина разгорелся. Он перероет всю квартиру, но откопает что-нибудь дельное!

Глава 27
ПО СЛЕДАМ

Усатый пожилой сержант милиции ввел в кабинет тщедушного бледного паренька, почти подростка.

Парень суетливо огляделся по сторонам быстрым взором маленьких, глубоко посаженных глаз, со свистом втянул воздух щербатым нечистым ртом и, не ожидая приглашения, бухнулся на стул. Этот бойкий индивидуум явно чувствовал себя в своей тарелке, давая понять, что его не проймешь всякими там МУРами-шмурами и что он не чувствует за собой никакой вины.

– А ну, встань! – гаркнул на него сержант, которому не по вкусу пришлась наглость бойкого посетителя.

– Оставь его, Чуйкин, – сказал Ильяшин, наблюдая за парнем с улыбкой.

Он оглядел вытертые джинсы посетителя, его стоптанные кроссовки производства, очевидно, урюпинской фабрики, но под названием «Рибок» и черную футболку, вылинявшую от ядовитого пота под мышками.

Ильяшин уже представлял себе, с кем ему придется иметь дело. Этот тип мелкого жулика был ему хорошо знаком еще по службе постовым милиционером. Такие ребята хорохорятся изо всех сил, когда чувствуют, что на них у милиции ничего нет, качают права, кроют матом и даже в ажитации могут рвануть рубашку на груди, изображая из себя психа, но если их припугнуть чем-нибудь серьезным, например, намекнуть на 107-ю статью или что похуже, то они становятся кроткими, как ягнята на рождественских открытках. Испугавшись, такой тип будет размазывать сопли по лицу и клясться здоровьем матери, что он чист и непорочен, как ангел, а выйдя за ворота отделения, он снова напустит на себя независимый, наглый вид бывалого блатаря.

– Ну что, приятель, как там тебя… – Ильяшин глянул в бумаги, которые сопровождали задержанного. – Так-с, Григорий Жало. Рассказывай, откуда взял кольцо, Григорий.

Парень презрительно смерил его мутным взглядом подбитого в драке ока и нагло просипел:

– Где надо, там взял. Где взял, там уже нет.

– Естественно, – по-доброму подтвердил Ильяшин. – Где взял-то, расскажи, может, там еще найдется?

– В ларьке купил. На Казанском.

– Покажешь?

– Поехали, – гордо отозвался парень, закидывая ногу на ногу.

– За сколько купил?

– За десятку.

– Вот выгодная сделка! – восхитился Ильяшин. – Колечко стоимостью в двадцать штук баксов за десятку взять. Везучий!

Жало подозрительно уставился на милиционера и недоверчиво хмыкнул:

– Заливаешь! Что я, дурак?

– Наверное, – равнодушно отозвался Костя и потянулся рукой в ящик стола. Через секунду он уже разложил перед изумленным парнем яркий цветной каталог, в котором сверкал всеми своими гранями ослепительный бриллиант. – Понимаешь?

Жало встревоженно заерзал на стуле, ему стало неуютно. Он с тоской посмотрел на дверь, ведущую из кабинета, потом оглянулся на окно и, кажется, начал осознавать, во что вляпался.

Ильяшин решил ковать железо, пока горячо.

– Ну-с, припомни, Григорий, где ты находился двадцать шестого июня сего года?

– А это чё было?

– Среда, кажется.

– Да я чё, помню, что ли…

– Придется вспомнить.

Жало заерзал на стуле, беспокойно посматривая на дверь.

– Работал, наверно. Я вообще-то на вещевом рынке работаю в Покровском.

– Та-ак, понятно… Проверим, – сделал пометку в своем блокноте Ильяшин. – А пистолетик-то где припрятал?

– Какой пистолетик? – Физиономия парня вытянулась. – Не знаю я никакого пистолета!

– Как не знаешь! Брось заливать, колечко с убитой артистки взял и пистолет у нее же прихватил, чтобы перед своими друзьями хвастаться?

– Какая артистка! Да ты что, начальник! – вскричал задержанный. – Я перстенек у проезжающего гражданина по дешевке купил, а ты что же про убитую мне заливаешь? Мокряк шьешь!

– Зачем же мне тебе шить, – холодно заметил Ильяшин. – Слышал, артистку Шиловскую убили? Так вот это ее перстенек и был. Не прилетел же он к тебе в руки.

– Гражданин начальник! Христом Богом клянусь, я его купил у проезжающего гражданина, двести тысяч кровных отдал! Я и правда думал, Жанне подарю, девчонке своей. Я не знал, что он с убитой.

– Ты же мне говорил, что на Казанском купил за десятку, – улыбнулся Ильяшин.

– Да я сам думал, что лоханулся с ним. Иду по Казанскому, гляжу, в ларьке точно такие же колечки лежат, и красная цена им десять тысяч, ну, думаю, дурак я. Мужик тот клялся мне, что перстень из серебра, да и камешек цену имеет. Ему деньги позарез нужны были, вот он меня и уломал купить…

– Где, когда, во сколько это было?

Жало посерьезнел. Он поднял руку к затылку, помогая мыслительному процессу энергичными почесываниями, и неуверенно сказал:

– Да недели полторы назад. Кажись, в среду… Да, в среду. Вечером. Мужик меня остановил на Комсомольской площади, там в переходе Жанна шмотками с рук торгует, говорит, купи перстенек, деньги позарез нужны, все бабки в столице промотал, билет к маме взять не на что.

– Ну а ты что?

– А я поначалу отказывался, говорил, мол, не хочу, не надо, да денег у меня нет, да зачем мне нужно это барахло. Он сначала пол-лимона запросил, говорил, мол, платина, жене купил на рождение сына. А потом до двухсот скинул. А я еще ломался, а потом подумал: чем черт не шутит, может, и правда платина… Так, значит, меня сюда за колечко забрали, а не за драку?

– Сначала за драку, а потом за колечко, – ответил Ильяшин, фиксируя показания. – Купил, а потом?

– Сначала думал Жанне подарить, но мы с ней вдрызг рассорились, и я сам стал носить. До лучших времен. Знал бы, что он грязный, я бы его скинул кому-нибудь, чтоб только деньги свои вернуть.

– Куда мужик-то делся потом?

– Да откуда я знаю. Пошел себе в метро, и больше я его не видел.

– Откуда он и куда поехал, не сказал?

– Не-а.

– Как выглядел? Ну, какой из себя?

– Такой здоровый мужик, годов за тридцать. Явно из зеков. Я таких сразу вычисляю. Волосы светлые, глаза… – Жало задумался и заключил: – Глаза не помню… Злые.

Ильяшин достал фотографию и бросил ее перед задержанным:

– Этот?

Жало прищурил маленькие глаза, опушенные редкими ресницами, и, помолчав, уверенно заключил:

– Ага. Только он сейчас малость другой, постарше, что ли.

– Отлично, – резюмировал Ильяшин.

Это была фотография Витька Жмурова.

Ильяшин был действительно рад. Кое-что начало проясняться. Его версия событий в день убийства Шиловской оказалась вполне достоверной. Он сразу почувствовал, что в этом деле замешана такая крупная рыба, как Витек. Он верил в это с самого начала, когда только узнал от случайного свидетеля, что Жмуров появлялся около дома убитой.

И сразу же вслед за восхищением собственной догадливостью его пронзило острое беспокойство: след, найденный с таким трудом, благодаря счастливой случайности и бдительности сотрудников муниципальной милиции, обративших внимание на перстень на пальце одного из участников банальной уличной драки, – этот след снова безнадежно терялся в кишащем людьми муравейнике мегаполиса. Ищи теперь Жмурова по всему необъятному пространству СНГ!

«Жмуров вооружен! – внезапно сообразил Ильяшин. – Пистолет Шиловской! Вот почему он пропал! С колечком и пистолет прихватил. Уголовнику, да еще и в бегах, пистолет нужен позарез!»

Оставалась призрачная надежда вытянуть еще что-либо из Жала, который взволнованно ерзал на стуле, не осмеливаясь прервать размышления гражданина начальника.

– Гражданин начальник! Гражданин начальник! – умоляюще прошептал он.

Ильяшин с трудом оторвался от размышлений.

– Вспомнил я, – захлебываясь, проговорил Жало. – Он говорил, что на юг, мол, к матери поедет.

– Какой юг, какая мать, – в сердцах проговорил Ильяшин. – Нет у него никакой матери.

Жало робко пожал плечами, боясь возражать.

– Во что он был одет, помнишь?

– Да обычно был одет… Как все. В штанах.

– Ну, вспоминай, вспоминай. Если вспомнишь, отсидишь не пятнадцать суток, а десять, я за тебя похлопочу.

– Куртка у него была джинсовая такая, не новая. На плече пятно желтоватое, как будто утюгом прожег. Что еще… А, вспомнил! Под курткой рубашка красноватая у него была. И все!

Жало преданными глазами смотрел на Ильяшина. Тот поморщился. Ничего примечательного в сообщенных приметах не было. Ничего, кроме… Кроме того, что волокна, обнаруженные оперативниками на месте происшествия, были красного цвета. Что ж, оставался мизерный шанс, почти не дававший надежды на удачу, – попытаться найти на одном из девяти вокзалов людей, которые видели Жмурова. А что, если он не уехал? Что, если он затаился в городе, где среди многомиллионного населения затеряться легче и безопасней, чем ехать куда-то, рискуя привлечь внимание транспортной милиции.

– Ладно, – вздохнул Ильяшин. – Подпиши здесь, здесь и здесь. Оформим изъятие перстня. Купишь своей девушке другой. Когда отсидишь пятнадцать суток.

Жало увели. Ильяшин запер бумаги в сейф и пошел просить у Костырева людей в помощь, чтобы прочесать вокзалы, используя последний мизерный шанс.

Выслушав отчет, который блистал спартанской лаконичностью и выразительностью, Костырев одобрил план действий Ильяшина и даже выбил ему в помощь троих ребят из группы майора Максимова.

– Я почти не надеюсь, что тебе удастся напасть на след Жмурова, – скептически отозвался Михаил Аркадьевич. – Очень туманные сведения у нас о его планах и о его приметах, но чем черт не шутит… Ну, попробуй, попробуй, может, тебе повезет.

Ильяшин сам сомневался в успехе, но в глубине души надеялся на невероятное. Если уж удача улыбнулась им один раз – когда случайно задержали Жало с перстнем, то почему бы ей не побаловать его еще раз ослепительной ласковой улыбкой?

Три дня с утра до позднего вечера Ильяшин и ребята из группы Максимова работали на вокзалах и прилегающих к ним территориях в надежде, что кто-нибудь вспомнит мрачного человека со злым взглядом, фотографию которого Костя теперь носил в нагрудном кармане почти с таким же трепетом, с каким носил бы снимок любимой девушки.

Для себя он выбрал вокзалы, поезда с которых отправлялись на юг России, – Киевский и Курский.

На третий день поисков Ильяшин, предварительно запасшись списком кассирш по продаже билетов дальнего следования, обходил кассы, предъявляя для опознания фотографию Жмурова. Женщины морщили лоб, стараясь вспомнить примечательного пассажира, а потом отрицательно качали головами, не в силах ничего выудить из памяти.

Вскоре в списке осталась только одна, последняя, фамилия. Этой женщины не было на месте, она уже два дня находилась в отпуске, но Ильяшина заверили, что он сможет с ней поговорить завтра – кассирша придет получать отпускные.

На следующий день Костя с замиранием сердца предъявил снимок Жмурова, на котором тот красовался в профиль и анфас, красивой женщине лет сорока с пышным начесом, вздымавшимся волной над высоким лбом.

Глаза ее внезапно расширились. Она возбужденно закивала.

– Это он, он! – проговорила кассирша низким грудным голосом. – Как вы его нашли? Это он!

– Вы видели этого человека? Когда? При каких обстоятельствах? – Сердце Ильяшина забилось быстрее.

– Я его запомнила! – возбужденно рассказывала женщина. – Этот тип, ну вылитый бандит, я так о нем и знала! Он попросил у меня билет до Тулы на любой проходящий поезд – срочно, мол, ему нужно ехать к больной матери. Я уже заказала по «Сирене» билет, гляжу, а он сует мне в окошко стотысячную купюру. Смотрю на приборе, а она фальшивая. Я говорю, пройдемте, гражданин. А он: «Что такое?» Потом понял, схватил билет и кинулся бежать! Так мы его и не поймали! А стотысячная у меня осталась, я ее в линейный отдел милиции сдала. И как вы его нашли так быстро! – восхищалась женщина.

Итак, очевидно, Жало сунул Жмурову фальшивые деньги, поскольку представился удобный случай сбыть поддельную стотысячную, которую ему сунули на рынке. Только благодаря этой случайности Жмурова запомнили. Да, Ильяшину определенно везло в последнее время. Он дал отбой ребятам, которые менее результативно, но не менее напряженно трудились на других вокзалах, и поехал докладывать о результатах.

Внутри у него все плясало и пело от нетерпения. Ему казалось, что теперь поймать Жмурова – дело времени. Он чувствовал себя матерым сыщиком, ведь именно его интуиция направила их бригаду на верный след – это было приятное чувство, и впереди, мерцая, уже светили, как путеводные звезды, золотые звездочки капитанских погон.

Ильяшин встряхнулся, еле сумев отогнать от себя честолюбивые мечты. Сейчас не время думать о карьере и о благодарности начальства. Сейчас главное – Жмуров! Надо поймать этого матерого рецидивиста, вот тогда он прогремит на все управление! Второй год работы – и такой ощутимый результат. И Лиля Анцупова, которая так много воображает о себе, умудряясь посматривать на Костю с высоты своего крошечного росточка не иначе как сверху вниз, даже она теперь посмотрит на него восхищенными синими глазами, и кто знает, может быть, в этом взгляде он прочтет не только уважение к коллеге по работе, но и кое-что еще…

Бросившись на Петровку, Ильяшин предстал перед озабоченным шефом трясущийся от возбуждения, как молодой пес, который внезапно учуял лисью нору и готов целый день звонко лаять, оглашая морозный осенний воздух невообразимыми переливами звуков.

– Молодец, – отозвался Костырев. – Что ж, твоя работа, тебе и карты в руки. Езжай в Тулу, обыщи весь город, но Жмурова достань.

– Разработка версии о причастности Жмурова к преступлению начала приносить плоды, – произнес Ильяшин. – Наверное, нет смысла разрабатывать другие версии.

– Плоды хорошие. – Хмурый Костырев между делом разбирал на столе бесконечные бумаги. – Но и с ними много туману и никакой ясности… Сдается мне, что Жмуров, если только нам его удастся отыскать, поможет прояснить ситуацию. Если только удастся… Ну, с Богом! Я позвоню полковнику Звягинцеву, чтобы он помог тебе на месте с людьми.

Пожав протянутую руку, Ильяшин повернулся кругом и вышел. Его ждал поезд в Тулу.