Текст книги "Голая правда"

Автор книги: Светлана Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Глава 23
ЖЕНА ЦЕЗАРЯ ВНЕ ПОДОЗРЕНИЙ?

На вызове Тишиной, потенциальной жены бизнесмена Барыбина, настояла Лиля Анцупова. Костырев не слишком охотно дал свое согласие. Он предвидел, что будет много возни и шума, – Барыбин почувствует, чем ему грозит заход с тыла, будет сопротивляться, возможно, применит свое влияние, мобилизует свои связи…

Очевидно, сразу же после получения повестки раздался звонок – звонил разъяренный бизнесмен, в пылу эмоций забывший о страхе перед органами милиции. Его голос булькал в телефонной трубке, как будто клокотал далекий источник кипящей воды.

– Я попросил бы не вмешивать близких мне людей! – возмущался Барыбин. – Это давление! Я буду жаловаться на вас в вышестоящие инстанции!

Выслушав длинную бурную тираду, Костырев холодно ответил:

– Мы не обязаны давать отчет вам о правомерности или необходимости своих действий.

После отрезвляющей отповеди Барыбин немного потух и, сбавив тон, просяще сказал:

– Я вас уверяю, Ирина ничего не знает о моей бывшей жене и не сможет вам ничем помочь. Я прошу, не трогайте ее, пожалуйста.

Узнав о звонке Барыбина, Лиля Анцупова довольно резюмировала:

– Ага, зашевелился, почуял, куда ветер дует.

Она, пробравшись в офис бизнесмена под видом агента по распространению галантереи и косметики, умело спровоцировала работников Барыбина на обсуждение темы убийства жены хозяина. Внимательно выслушав все домыслы, обрывки фактов и инсинуации, вызванные этим событием, она скрупулезно процедила их и выявила некоторые невыгодные для Барыбина и его будущей супруги сведения. О них Лиля не замедлила сообщить своему шефу.

– Во-первых, ее в то утро не было на рабочем месте, то есть в приемной своего мужа, – радостно сообщила Анцупова. – Дамочка из бухгалтерии вспомнила: утром Тишина позвонила на работу и предупредила, что задержится, у нее, мол, талон к зубному. А ведь все ее сослуживцы знают, что она панически боится зубных врачей и по полгода собирается на прием. В офис Тишина явилась только после обеда, очень взволнованная. К известию о смерти Шиловской отнеслась спокойно, как к известному факту. До смерти Шиловской и она, Тишина, и Барыбин были весьма озабочены создавшейся ситуацией с разводом. После смерти Шиловской Тишина была явно обрадована удачным разрешением проблемы и конфиденциально шепнула своей лучшей подруге, что они с Алексеем Игоревичем скоро станут законными супругами. Подруга не замедлила распространить это приятное известие в массах.

Костырев скептически покачал головой, давая понять, что в подобных фактах нет ничего, что могло бы кардинально изменить ситуацию. Лиля деловито одернула костюм и выложила свою коронную новость:

– Я тайком сфотографировала Тишину, когда она садилась в машину, а Ильяшин предъявил ее фотографию старушке (помните, той, которая вспомнила молодую женщину в сером плаще). Старуха твердо опознала в Тишиной женщину, которая двадцать шестого июня разыскивала квартиру Шиловской!

Выпалив все, что ей удалось разузнать, Лиля победно посмотрела на своего шефа. Внутри ее все пело и клокотало – интуиция не обманула ее, она, как чувствительный прибор, уловила, что не все безоблачно в семействе бизнесмена, и одним ловко рассчитанным ударом сокрушила их неразбиваемый альянс.

Робко постучав, Ирина Тишина еще минуту стояла перед дверью кабинета, пока удивленный Костырев не пригласил ее войти. Она вплыла в кабинет серой утицей и, нервно комкая шейный платок, осторожно присела на краешек стула.

– Здравствуйте, – прошептала она тихим срывающимся голосом, заметив Лилю, грозно скрестившую руки на груди.

– Мы пригласили вас, чтобы выяснить некоторые вопросы, касающиеся вас, вашего будущего супруга и погибшей Шиловской.

– Я ничего не знаю, – почти прошептала Ирина, умоляюще глядя.

– Ну, так-то уж и не знаете, – шутливо сказал Костырев, чтобы разрядить обстановку.

Сидя на краешке стула, поджав ноги и сложив на коленях руки, как святая со средневековой картины, Тишина умоляющим взглядом смотрела на милиционера. Но первая минута волнения прошла, она почти успокоилась и даже прониклась некоторым подобием доверия к пожилому маленькому мужчине, совершенно не похожему на грозного стража порядка. Он немного напоминал ей сторожа Федотыча из дачно-садового кооператива «Орлец», в котором мама Ирины имела огородик. У него была такая же, как у Федотыча, круглая голова с залысинами и кустиком редеющих взъерошенных волос на макушке. Ира неожиданно почувствовала к нему расположение, хотя в ее ушах звучали наставления Алексея, выданные перед походом в стан врага.

Будущий супруг, уже изрядно поднаторевший в общении с органами правопорядка, инструктировал свою неопытную подругу:

– Отрицай все, что он попытается тебе приписать. Не соглашайся ни с чем. Тверди только одно: ничего не знаю, ни в чем не замешана, ничего не слышала. Прикинься дурочкой – это хорошо помогает. Говори, что я никогда с тобой не говорил о своем предыдущем браке и о бракоразводных делах не информировал. Если они будут утверждать, что я в чем-то замешан, – все отрицай. Слышишь? Все!

Ирина кивала, молча глотая слезы, – она была очень напугана. В последнее время все так удачно складывалось для них обоих – и надо же, вызов в милицию! Что теперь будет, что теперь их ждет? Почему нельзя, наконец, оставить их в покое?

Барыбин же был уверен, что вызов Ирины – только попытка зайти к нему в тыл, коварная попытка, впрочем обреченная на провал, потому что тылы у него защищены безупречно. Это все последствия действий той девицы, эдакого тиражированного ангелочка, которая «доставала» его в последние дни. Она расспрашивала его служащих и, наверное, не преуспев в шпионском деле, решила зайти с другой стороны.

Между тем ангелоподобная девица, Лиля Анцупова, предвкушала добычу легкую и жирную. Сейчас эта «воробьиха», как она назвала про себя Тишину, все им выдаст. Воробьиха – потому что такая же серая, такая же обыкновенная, такая же… Пустит, может быть, для начала слезу, а потом выложит все как миленькая!

– Расскажите, пожалуйста, – попросил Костырев, – как и когда вы узнали о смерти Шиловской. Кто вам сообщил?

– Я не помню, – тихо прошептала Ирина, все так же умоляюще глядя на него.

– Простите, не верю.

Ирина опустила глаза и, комкая шейный платок, прошептала:

– Мне сказал об этом Алексей. Ему позвонили на работу и сообщили.

– Что именно?

– Что она… Его жена то есть… Умерла. – Ирина говорила медленно, с трудом подбирая слова.

– Как вы отреагировали на это известие?

– Как?.. Я не знаю, не помню, – Ирина постепенно оторвала от платка кусочек бахромы. – Кажется, я заплакала.

– Заплакали? Почему? Вы знали погибшую?

– Евгению Викторовну? Нет-нет, что вы, я не знала, нет!

Костырев обратил внимание, что она забеспокоилась.

– Вы никогда ее не видели?

– Нет. Впрочем, я говорю глупости, конечно видела. В кино.

– Почему же вы заплакали?

– Не знаю, мне ее стало жалко. Она ведь была такая… Все случилось так неожиданно… Человек еще утром был жив – и вдруг…

– Утром? Откуда вы знаете, что она утром была жива? Вы ее видели? Где? При каких обстоятельствах?

– Видела? Нет, что вы! Я не видела ее! – отнекивалась Тишина. – Как я могла ее видеть, ведь я была на работе весь день. Я имела в виду другое, Алексей мне сказал, что она погибла около полудня, вот я и подумала, как жалко, человек еще утром был жив, и вдруг он умирает…

– Ваш будущий супруг высказывал предположения, отчего она могла погибнуть?

– Нет…

– Он рассказывал вам о своем визите к нам?

– Нет… Хотя… Да, рассказывал. Совсем немного.

– И что он вам рассказывал?

– Он говорил, что это было самоубийство, что есть письмо…

– Он говорил вам, кому адресовано это письмо? Как вы думаете, кому оно предназначалось?

– Не знаю.

– А все-таки? Я спрашиваю ваше личное мнение. Должно же у вас быть какое-то личное мнение?

– Мужчине.

– Естественно. Но кому? Может быть, вашему супругу?

– Нет, нет… – Ирина подняла на Костырева глаза, полные невысказанной муки. – Не ему, я знаю…

– Откуда? Ведь Шиловская могла сохранить к своему мужу нежные чувства.

Ирина молчала. Костяшки ее пальцев, сжимавших платок, побелели от напряжения.

– Вы знаете, кому предназначалось письмо. Откуда?

– Нет, я не знаю.

– Но вы же сами сказали, что письмо предназначалось не вашему супругу, значит, вам известно, кого она имела в виду при написании этого письма.

Поняв, что ее поймали на слове, Ирина не поднимала головы. Лиля Анцупова чувствовала азарт, который ей все труднее было скрывать, – умело шеф припер к стенке эту воробьиху! Теперь она не вывернется!

– Вы ведь понимаете, Ирина… – Костырев заглянул в бумаги. – Валентиновна. Понимаете, что мы вас пригласили не для того, чтобы насладиться вашим молчанием.

Посетительница молчала.

– Вы не хотите рассказать нам, как вы провели утро двадцать шестого июня?

После долгой паузы напряженная тишина в кабинете разрешилась тихим потерянным голосом:

– Я была на работе.

– Позвольте вам не поверить. На работе вы утром не были, зачем же сочинять. Вы не были и у зубного. А где вы были?

Молчание.

– Не в ваших интересах молчать и дальше. Пора уже говорить. Если хотите, я расскажу вам, где вы были в то утро. Хотите?

Белые тонкие пальцы застыли над платком, и по щеке низко опущенной головы прокатилась быстрая слеза.

– Утром двадцать шестого июня вы, предварительно предупредив на работе, что задерживаетесь, отправились к Шиловской. Номер квартиры вы узнали у женщины, живущей в подъезде, соседнем с тем, где жила Шиловская, и это говорит о том, что вы намеревались посетить ее. Вас видели и опознали два человека, жители дома, – женщина, у которой вы спрашивали, и мужчина, обративший на вас внимание, когда вы сидели на скамейке во дворе.

Ирина судорожно дернула головой, подавляя всхлип.

– Вам теперь нельзя молчать, Ирина Валентиновна. Теперь вам надо рассказывать.

Тишина как-то сжалась и приложила платок к глазам.

– Только не говорите Алексею, – выговорила наконец она. – Он ничего не знает. Я расскажу.

Барьер молчания был сломлен.

– Он ничего не знает, – продолжала Ирина. – Я не хотела ему рассказывать, он бы испугался за меня. Он бы меня ругал…

Наблюдая за работой своего шефа, Лиля торжествовала. Конечно, вне сомнения, если Тишина признается в том, что действительно посещала Шиловскую утром в день убийства, то убийство – ее рук дело. Может быть, она помогала своему супругу. Сладкая парочка порешила актрису, которая мешала им жить. На месте шефа Лиля прямо спросила бы Тишину, пока она еще не успела опомниться: «Откуда вы взяли письмо Шиловской и зачем вы его подложили?» И тогда бы она через минуту как миленькая подписала бы признание в совершенном преступлении.

– Я действительно приходила в то утро к Шиловской… Хотела с ней поговорить, объяснить ей, что бессмысленно противиться нашему браку и надо согласиться на условия Алексея. Разбитую чашку не склеишь… Если бы она отказалась, я бы стала ее умолять, встала бы перед ней на колени, заклиная жизнью ее дочери. Я хотела вымолить у нее согласие не публиковать ту ужасную книгу, которая…

– «Голую правду»?

– Да, кажется, она так должна была называться… Алексей ходил весь черный последние дни, он был мрачнее тучи. И тогда я решила сама с ней поговорить. А если бы она не согласилась, тогда я…

– Что тогда?

– Не знаю… Я боялась к ней идти. Не то чтобы боялась, но как-то опасалась, ведь Алексей рассказал мне про нее много такого… Я не всему верила, ведь она, по его словам, получалась совершенным чудовищем. Но она была не такая, какую он описывал, – нежная, чувствительная. Трепетная, да-да, это верное слово – трепетная.

– Вы узнали номер квартиры, и что было потом?

– Я поднялась на этаж и позвонила… Я сразу узнала ее, хотя она была совсем иная, чем в кино.

– Она была одна?

– Да. Я сказала, что пришла поговорить, и она пригласила меня войти. Она была такая милая… Она улыбнулась, пожала мои руки и сказала, что догадывается, кто я. Что она именно такой и представляла меня. Она была такой сияющей в то утро… Сказала, что ей жаль, что она сейчас не может поговорить со мной по душам, потому что торопится, что я такая хорошенькая, и она одобряет выбор Алексея. Что надеется, что он наконец-то будет счастлив со мной.

– Она действительно торопилась?

– Да, она все время посматривала на часы. Я стала объяснять ей, зачем пришла. Она улыбалась и уверяла меня, что все недоразумения с затянувшимся разводом скоро будут устранены, пообещала мне, что с ее стороны уже никаких препятствий больше не будет. Сказала, что уже давно любит другого человека. Она была такая… Такая возбужденная…

Ирина задумалась, расширив глаза и уставившись в одну точку.

– Что же было дальше? – прервал молчание Костырев.

– Что дальше? – внезапно очнулась Тишина. – Ничего. Я поблагодарила ее, она поцеловала меня, и я ушла.

– И все?! – в изумлении подала голос Анцупова.

– Все, – обернулась на ее возглас Ирина. – Я ушла от нее совершенно счастливая. А она была такая… Как будто решилась на отчаянный шаг. Я не могла поверить, что уже в те минуты, когда разговаривала со мной, она задумала это сделать…

– Что?

– Самоубийство. Ведь Алексей мне все рассказал. Сначала он тоже думал, что ее убили, и чувствовал себя как-то неуютно. Но потом, когда Узнал, что она сама… Он успокоился и объяснил мне, что, очевидно, она решила покончить разом со всеми неприятностями. Я не совсем понимаю его, но если он так думает – действительно так оно и есть…

– Вы рассказали ему, что посещали Шиловскую?

– Нет, что вы! Он получил известие о ее смерти и был так взволнован. Я не хотела пугать его еще больше. Понимаете, для меня такое облегчение поделиться с вами… Наверное, я единственный человек, который видел ее незадолго до смерти, – меня эта мысль очень мучила.

– Вы чего-то боялись?

– Нет, ничего. Но я чувствовала себя виноватой в том, что не сумела понять, что она задумала, не сумела отговорить ее от этого шага, предотвратить его. Я могла объяснить ей, что жизнь прекрасна, если есть человек, которого она любит и который ее любит. Напомнила бы, что у нее есть дочь, ведь это такое счастье!

Ирина замолчала, глядя мимо Костырева.

– Когда вы были у нее, во что она была одета?

– Одета? – очнулась Тишина. – О, на ней был прелестный с розовым блеском пеньюар с ажурной вышивкой, он так подчеркивал ее свежесть!

– Вы не заметили на ней никаких украшений?

– Конечно заметила! У нее было прекрасное кольцо, Алексей мне о нем рассказывал. Старинное, чудное, ужасно дорогое. Я бы такое не смогла надеть – очень страшно носить на пальце целое состояние. Но Евгения Викторовна, конечно, была другое дело…

– Скажите, – задумчиво спросил Костырев, – когда вы уходили от Шиловской, вас кто-нибудь видел?

– Видел? Не знаю… Может быть… – Тишина пожала плечами.

– Во сколько вы ушли?

– Примерно в десять с минутами. Мы разговаривали минут двадцать.

– А что вы делали потом?

– Потом? Прошлась по магазинам, пообедала и пошла на работу.

– По каким магазинам вы ходили? Можете вспомнить?

– Сначала я зашла в «Арс», посмотрела на шубки.

– Примеряли?

– Нет, что вы, просто хотела прицениться. Потом зашла в аптеку, потом в продовольственный, потом в «Книги».

Когда Тишина вышла из кабинета, Лиля Анцупова скептически спросила Костырева:

– Неужели вы ей поверили? Но ведь все ясно как Божий день! У нее железобетонный мотив для убийства.

– Ты знаешь, как она это сделала? У нас даже ее «пальчиков» нет. Она может легко отказаться от своих показаний. И что тогда?

– Но ведь главное она уже сказала – что была у Шиловской! Вы, конечно, здорово ее разговорили, еще бы чуть-чуть – и признание было бы у нас в кармане.

– Хорошо, а что ты скажешь насчет письма?

– Инсценировка.

– Тебе не кажется, что ей было бы трудновато, впервые придя в дом Шиловской, убить ее, отыскать письмо и не оставить при этом ни одного отпечатка пальцев, сохранив идеальный порядок после поисков? Тишина не производит впечатление физически сильного человека, вряд ли она справилась бы с Шиловской. Да и время не совпадает. Разница в два часа – огромный срок.

Костырев тяжело вздохнул и произнес сухо и официально:

– Вот что, лейтенант Анцупова. Завтра вы отправитесь по магазинам, на которые указала Тишина, и опросите продавцов, видели ли они ее и когда. Точное время – самое главное. Ведь если они видели ее до двенадцати часов, а я в этом почти уверен, то их показания почти стопроцентное доказательство того, что Тишина говорила правду. Да я и так в этом почти не сомневаюсь. Задание понятно? Идите выполнять.

– Есть! – Лиля развернулась на каблуках и вышла, хлопнув за собой дверью чуть более громко, чем следовало. Таким образом она выражала свой безмолвный протест.

В глубине души Лиля надеялась, что ожидания Костырева насчет того, что продавцы вспомнят неприметную покупательницу, которая неделю назад заходила в магазин, окажутся обманутыми. И тогда уж она возьмется за нее всерьез!

Глава 24
ВЗРЫВ

Звонок раздался в четыре часа, когда Костырев, борясь с послеобеденной сытой дремой, просматривал материалы дела. Накопленная за год напряженной работы усталость давала о себе знать – он чаще, чем мог себе позволить, поглядывал в окно, на золотые от яркого пополуденного света купола, на город в сиреневой дымке выхлопных газов, глухо бурлящий резкими трамвайными звонками, гулом машин и страстным голубиным воркованием, которое звучало как прелюдия к вечерней тишине.

Глухой голос в трубке отдаленно пророкотал, будоража память знакомыми интонациями:

– Здравствуй, Михаил Аркадьевич. Буркин тебя беспокоит по поводу твоего клиента.

– Какого клиента? – Костырев очнулся от созерцания урбанистического пейзажа и с заметным усилием сосредоточился.

– Проходит у тебя некий Барыбин?

– Есть такой.

– Ну, поздравляю. Выезжай на место происшествия. Его машину взорвали.

– Взорвали? Где? Когда?!

– Пиши адрес: Сретенка, дом… Там сейчас ребята из нашего ОВД работают. Если тебе интересно – приезжай.

– Буду, – коротко бросил Костырев и вызвал машину.

Через полчаса он уже стоял около развороченной кучи металлолома, которая еще недавно была произведением искусства шведских автомобилестроителей. Сейчас около металлической лоханки, в которой с трудом угадывались благородные очертания автомобиля, суетились специалисты. Они искали мельчайшие следы взрывчатки, остатки часового механизма или радиоуправляемой мины.

В «уазике» с синей полосой на борту сидел бледный как полотно Алексей Барыбин и давал показания. Щека его была слегка оцарапана, а светлый пиджак разорван, испачкан сажей и бурыми пятнами крови.

– Что здесь произошло? – спросил Костырев, разыскав Буркина.

Тот с равнодушным видом смолил сигаретку, наблюдая за работой спецов.

– Рвануло, как только шофер включил зажигание. Самого хозяина в этот момент не было, он стоял рядом. Шофер тяжело ранен, его увезла «скорая», а твоего подопечного лишь оцарапало.

– Легко отделался, – заметил Костырев.

– Да, в рубашке родился. На секунду раньше появись он около машины, остались бы от него одни головешки – судя по всему, взрывное устройство было заложено под сиденьем пассажира. Поэтому-то водитель остался жив.

– Как он?

– Не скоро на ноги встанет… – задумчиво протянул Буркин. – А твой клиент молодец, не растерялся. Вызвал «Скорую», сам оказал первую помощь. Как думаешь, это покушение – следствие убийства Шиловской или так, местные разборки?

– Там видно будет, – уклончиво ответил Костырев. – Дыма без огня не бывает.

А через час потрясенный происшедшим Барыбин давал показания. Он выглядел подавленным и растерянным.

– Как вы считаете, кому могла быть выгодна ваша смерть? – напрямик спросил Костырев.

Барыбин молча пожал плечами. Он сидел на стуле, опустив плечи, и, кажется, был не в силах держать себя в руках, изображая ничего не подозревающую жертву правосудия. На вопросы он отвечал уклончиво, маскируя правду пространными ответами.

– Если бы не погибла Евгения, я бы сказал, что только ей, – ответил он наконец, криво усмехаясь. – Но ее нет в живых, и это для меня такая же загадка, как и для вас. Я пока могу предположить только мелкое хулиганство.

– Мелкое хулиганство – когда с балкона кидают бутылку с бензином. А ваш случай квалифицируется как покушение на убийство. Если один раз покушение не удалось, то есть шанс, что оно повторится снова.

– Сам нахожусь в неведении. – Барыбин обескураженно развел руками.

– Вы хотите сказать, что предпочитаете молча ожидать своей участи? Вас предупреждали о готовящемся покушении? Были ли звонки с угрозами, письма, намеки?

Барыбин пожал плечами и, отрицательно покачав головой, произнес:

– Нет, ничего похожего не было. Поймите, покушение для меня полнейшая неожиданность. Я даже думаю, что тот, кто подложил бомбу, ошибся адресом.

– Вы хотите сказать, что у вас нет врагов ни в бизнесе, ни в личной жизни?

– Враги – это громко сказано. Просто есть люди, с которыми я предпочитаю не вести никаких дел.

– Поймите, – втолковывал ему Костырев, – для вас выгоднее, чтобы два дела были совмещены и их расследование не вышло бы за рамки нашего управления. Я имею в виду ФСБ…

Но Барыбин был непробиваем. Он сидел, как монолитная скала, на все вопросы только отрицательно покачивая головой и тяжело вздыхая. Вид у него был понурый.

– Хорошо, не хотите отвечать на вопросы по поводу покушения, расскажите, зачем вы приходили к Шиловской перед ее смертью.

– Я не был у нее.

– А как вы можете объяснить появление следов вашей весьма характерной обуви в ее квартире?

Барыбин пожал плечами:

– Что тут такого… Я часто бывал у нее дома. Мы обсуждали вопросы, связанные с разводом.

– И когда вы посещали ее в последний раз?

– Ну, кажется, последний раз двадцать пятого… Да-да, пожалуй, именно двадцать пятого.

– Во сколько?

– Днем, часа в три.

– В это время она была в театре. Есть показания свидетелей.

– Ну, тогда днем раньше.

– Тюрина убиралась в квартире днем двадцать четвертого июня. Соответственно ваш след мог появиться только позже этого срока. Мы установили пребывание всех людей в квартире Шиловской двадцать пятого июня по минутам. И вас в их числе не было.

– Простите, – наконец признал Барыбин. – Я не в состоянии сейчас разговаривать. Не могу, понимаете, не могу…

Костырев был недоволен таким поворотом дела. Но ничего не оставалось делать, как отпустить бизнесмена. Не выжимать же из него показания, тем более что после покушения Барыбин мог сослаться на шоковое состояние.

«Зайдем с другой стороны», – решил Костырев и, отпустив Барыбина с миром, тут же направился в его офис, чтобы поговорить с Тишиной. У него имелось в запасе не более часа, пока Барыбин ездил на перевязку к своему личному врачу.

– Надо уточнить некоторые детали вашего посещения, – туманно выразился Костырев.

Находясь за своим столом, в своем кабинете, в своей стихии, Ирина Тишина совсем не выглядела такой напуганной. Она, правда, была бледной и взволнованной – сказывались переживания за жизнь Барыбина.

В конторе никто и не думал работать – все обсуждали ЧП, приключившееся с хозяином, и ставили это событие в непосредственную связь с прибавкой к жалованью.

– Ведь под пулями ходим, – томно говорил молодой человек с повадками прожженного ловеласа, рисуясь перед женской аудиторией.

Контора Барыбина производила впечатление надежности, респектабельности и легких денег. Немногие, приобщенные к раю, имели вид сытый, но несколько встревоженный – они были обеспокоены грозящей перспективой внезапного окончания их благополучной жизни.

– Вы не можете представить себе, до какой степени я за него испугалась, – делилась Ирина переживаниями, взволнованно перебирая бумаги на столе. – Алексей не хотел меня волновать и представил все в таком виде… Мне кажется, что теперь-то все только начинается. – Беспокойный взгляд Тишиной обливал Костырева мягким сиянием. – Я так боюсь, так боюсь…

– Чего вы боитесь? – осторожно выведывал тот. – Ведь это может быть случайность. Метили в кого-то другого, а попали в вашего супруга.

– Нет. Если бы это было так, я была бы почти спокойна. Нет, его хотят убить, я знаю! – Ирина в ужасе приложила ладони к щекам.

– Неужели? Кому выгодно убить вашего супруга?

– Я не знаю кому… – Ирина чуть не плакала. – Если бы я знала! Я бы всю свою жизнь отдала, только бы его оставили в покое!.. Но он ничего не говорит, а сам ходит напряженный, как будто каждую секунду ждет выстрела в спину или чего-то еще похуже.

– Что может быть хуже… – философски заметил Костырев.

– Мы наняли телохранителей, двоих из агентства по охране… Они такие огромные… Но ведь все может случиться… Я знаю, с кем все это связано… Вернее, не знаю точно, но догадываюсь…

– С кем?

Ирина замялась, но милиционер, этот пожилой добрый дядечка, был так мил с ней… И она решилась:

– Это все из-за его жены…

– Каким образом? – напрягся Костырев. Он подошел близко к правде, и наконец-то все должно было открыться.

– Помните книгу, которую она писала? Это все из-за нее. Сразу после смерти вышла одна глава в журнале, потом аннотация, буквально на следующий день после похорон. И вот – вчерашний случай. Понимаете? Они поняли, что Алексей рассказал ей все. А она описала это в книге. Они боятся. Поэтому они решили убить Алексея. Я не знаю, что будет! Я так боюсь!

– Кто они? – осторожно спросил Костырев.

– Я не знаю. – В голосе Тишиной слышались слезы. – Алексей не называет никаких имен, он не хочет, чтобы я знала… Это те люди, с которыми он раньше имел дела. Очень известные люди. Они не простят ему, если их имена появятся в печати.

– Но вы знаете, о ком идет речь? Догадываетесь? Кто они?

Ирина перегнулась через стол и шепнула на ухо несколько фамилий. Лицо Костырева удивленно вытянулось.

– Да, пожалуй, даже телохранители вряд ли помогут в этом случае.

– Вот видите…

– Остается один-единственный вариант…

– Какой? – Ирина с надеждой смотрела на него, как на своего спасителя.

– Вы должны повлиять на своего супруга. Пусть он расскажет все, что знает. Единственный способ помочь ему – придать дело гласности. Но не в бульварной книжке, а на судебном процессе. Суд учтет его чистосердечное признание…

Едва вернувшись в свой кабинет, Костырев был опять оглушен телефонной трелью. Звонил Буркин.

– Интересные новости для тебя, – сказал он.

В трубке что-то булькало, свистело и шипело, как будто на другом конце провода разворошили целое гнездо гадюк.

– Каждый Божий день не обходится без твоих новостей. Что там опять? Очередной взрыв?

– Не совсем. Но опять относительно Барыбина. Опросили его шофера. Он напуган чуть ли не до смерти. Боится. Неожиданно вспомнил, что в день смерти актрисы, утром, когда возился с машиной возле банка, где заседал его шеф, видел, как Барыбин уходил куда-то. Тогда шофер не придал этому значения.

– Мы же опрашивали его, твердил все как по писаному: в девять отвез на работу, в десять – в банк, в двенадцать – в приемную министра.

– Ну, тогда ему ничего не грозило. Говорил то, что шеф приказал. А теперь, когда у него под задницей двести граммов тротила бабахнуло, понял, что невыгодно покрывать делишки хозяина.

– Хорошо, спасибо. Пошлю своих ребят к нему. Как он, говорить может?

– Скажет, если спросят.

– А что насчет взрыва?

– Ничего нового. Шофер никаких подозрительных личностей около машины не видел, отходил от нее не больше чем на пять минут, в ларек, за сигаретами. Только повернул ключ зажигания, как сразу же рвануло. Немного контужен после взрыва, плохо слышит.

Уже вечером того же дня Костя Ильяшин, держа перед собой блокнот с записями, докладывал шефу.

– Шофер Каменков утверждает, что около одиннадцати двадцать шестого июня он осматривал датчик давления масла. Случайно обернувшись, увидел, как мимо него прошел Барыбин в сторону Патриарших. Каменков торопился закончить ремонт и не стал окликать хозяина. Во сколько его шеф прошел обратно, он не видел. Через минут сорок Барыбин появился уже из дверей банка, и они поехали в приемную министра. Куда ходил шеф, Каменков не спрашивал, он не привык совать свой нос в чужие дела.

– Ты в банке был? – прервал его Костырев. Дело становилось все интереснее и интереснее.

– Естественно, Михаил Аркадьевич! – Лицо Кости сияло, как натертый песком медный самовар. – Обижаете. В банке со мной особо разговаривать не хотели, но я на них нажал… И выяснил, что совещание с Барыбиным проходило с десяти до десяти пятидесяти пяти. Пока оформлялись необходимые документы, Барыбин имел минут тридцать свободного времени. Появился в банке через полчаса, забрал документы и уехал.

– Хорошо, – задумчиво произнес Костырев. – Что думаешь по этому поводу, старший лейтенант?

– Что думаю… Брать его надо, вот что думаю!

– А как докажем, что он там был? Он не из тех, кто колется, как грецкий орех, аккурат по шву… У нас против него пока только след. Причем еще надо доказать, что этот след оставил он. Придется тебе еще поработать…

Когда вечером этого же дня Михаил Аркадьевич, лежа на диване, наслаждался обществом своей любимой собаки двортерьера Чары и творчеством Гая Юлия Цезаря, чьи записки о Галльской войне давали богатую пищу для его аналитического ума, позвонил Костя, будучи не в силах вытерпеть до утра.

– Возьми трубку, твой гардемарин, – ворчливо сказала жена.

Гай Юлий Цезарь остался в одиночестве.

– Михаил Аркадьевич! Нашел! – кричал Костя. – Видели его там!

– Кого? – Ум Костырева был еще занят борьбой римлян с Верцингеторигом и не сразу включился в разговор.

– Барыбина видели во дворе Шиловской! Дворник его видел, сразу опознал, говорит, такой представительный, как президент, невозможно забыть!

– Отлично, Костя! Придется покрепче за него взяться!

– Давно пора, Михаил Аркадьевич!

Костырев был сильно разморен непринужденной домашней обстановкой, душевным обществом Чары и Юлия Цезаря и поэтому безнаказанно пропустил мимо ушей фамильярное замечание своего подопечного.

– Спокойной ночи, – сказал он и положил трубку. Наконец-то дело начинает продвигаться вперед!

Единственное, что его смущало в стройной логической цепочке, которая неотвратимо вела Алексея Барыбина к скамье подсудимых, – был бриллиантовый перстень, исчезнувший с руки погибшей.

Если бы Барыбин не был настолько обеспечен, то Костырев объяснил бы для себя исчезновение кольца тем, что он его похитил с целью продажи. Но зачем Барыбину, если он даже и испытывал враждебные чувства к жене, брать перстень? Ведь это улика, да еще какая! Нет, он достаточно умен, чтобы не пачкаться о такие вещи. И главное, достаточно богат.

И где теперь этот перстень? Куда он исчез? Не мог же он провалиться сквозь землю, затеряться, исчезнуть, слишком уж он ценный. Нет, не мог. Надо его искать.