Текст книги "Тишина (СИ)"

Автор книги: Света Сорока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

«Ася, я ухожу. Через несколько лет меня признают пропавшим без вести, и ты сможешь строить свою жизнь, как посчитаешь нужным, – строчки заплясали перед глазами, но я смогла продолжить читать дальше, – Мне грустно, но я не могу и никогда не смогу дать то, чего ты так хочешь. Я понимаю, что наш брак, так называли союз двух людей раньше, был тяжел для тебя. Я не планировал никому мешать, но так сложилось. Извини. Ты можешь и дальше жить здесь и менять всё по своему вкусу. Я никогда не вернусь.

Будь счастлива. Герман»

Снова и снова я перечитывала эти несколько строк написанных каллиграфическим почерком, пока до меня дошел смысл, заложенный в них. Он ушел. Герман ушел! Ушел! Мне показалось, что пространство вокруг меня лопнуло, как мыльный пузырь, осыпая мою душу капельками кислоты, прожигающей во мне дыры. Он ушел. Почему? Это из-за того летнего разговора! Зачем я завела разговор о детях? Ведь есть же семьи без детей, Общество не принуждает нас заводить их. Боже! Он оставил меня совсем одну! Одну… Все звуки вокруг исчезли, я слышала только стук своего сердца, которое стучало ровно и мерно, как часы. Почему оно так ровно стучит, когда мне кажется, что муж, вырвал и унёс его с собой? Как оно может биться? Мои руки опустились, и письмо упало на пол.

Не помню, как дошла до кровати, не помню, спала ли в эту ночь, я ведаю только, что мою душу рвали на части призраки прошлого. Хотелось кричать, биться головой о стену, крушить всё, что попадётся под руку, но я только лежала на кровати, вытянувшись струной, как каменная.

На следующее утро я заставила себя встать и пойти на работу.

События следующих двух недель я не могла бы вспомнить даже под страхом расстрела, всё вокруг заволокло пустой, непроглядной темнотой. Наверное, я ходила, работала и даже ела. Наверное…Я не понимала, что со мной происходит. Почему уход человека, с которым мне было плохо, так на меня подействовал? Казалось бы, живи да радуйся, а я ходила, будто кого-то похоронила. Возможно меня мучило чувство, что даже супруга я настолько мешала жить, что он сбежал. Ему было так плохо со мной! Почему из моей жизни уходят все к кому я, так или иначе, привыкаю, привязываюсь? Огромное количество вопросов терзало меня, разрывая на части, я будто варилась в огромном котле с жидкостью, сдирающей с меня по кусочку плоть и душу.

В одну из ночей я не выдержала и прибежала на тёткин двор. Ледяная земля колола иголочками инея босые ступни. Мне было так плохо, что я выскочила, в чём была и понеслась на свой пень. Наверно, это было то ещё зрелище. Взрослая женщина в тоненькой ночной рубашке, до полу, стоит, замерев на пне, освещаемая светом полной луны. Но я пела, пела в душе, в душе, которая обливалась кровавыми слезами, захлёбываясь и давясь ими.

Глава 11 – 20

11

А на следующий день пришли ОНИ.

Я только вернулась с работы и мастерила свой не хитрый ужин. К моему удивлению пайку Общество продолжало мне выдавать, как будто нас было двое. Хотя я на следующий же день заявила об исчезновении мужа. Возможно дело было в неповоротливой бюрократической махине, и в комитет по питанию информация пока просто не поступила.

Поставив тарелку на стол, я отошла к раковине, чтобы наполнить стакан водой, а когда повернулась обратно, то увидела на своей кухне трёх незнакомых мужчин. Один из них сидел на стуле и ковырялся вилкой в моём ужине, другой стоял, прислонившись к косяку дверного проёма, ведущего в коридор, и третий стоял у двери из кухни в сад.

– Привет подруга, – сказал мужчина, сидящий за столом. У него было крупное лицо с маленькими змеиными глазками и большими, пухлыми губами, – не густой у тебя ужин. А муженёк-то твой где? – я пожала плечами затравленно глядя на него, – что? Не знаешь? Правда что ли? Ребята смотрите, она не знает. Может, поможем ей вспомнить?

Я не успела двинуться, как рядом со мной вырос мужчина, только что стоявший у выхода в сад, и ударил меня кулаком в скулу. Перед моими глазами снопом рассыпались звёзды и поплыли фиолетовые круги. Следующий удар пришелся в живот, в солнечное сплетение, от чего воздух из лёгких со свистом вышел, и я, не имея возможности вздохнуть, начала оседать на пол. Куда он бил дальше я уже не понимала, только чувствовала, что превратилась в один большой комок боли, болело всё – лицо, живот, бока, руки и ноги.

Стараясь защитить тело, я свернулась, калачиком пытаясь прикрыться пятернёй, но тут удары прекратились так же неожиданно как начались.

– Эй, болезная? Вспомнила?

Я нерешительно убрала ладонь от лица и попыталась показать, что я не могу говорить.

– Что ты мне тут пантомиму устроила! Ну-ка Дон напомни ей, как говорить, – верзила снова замахнулся на меня.

– Слушай, а может она того, немая, – предположил другой бугай, стоявший у коридора, я судорожно замахала головой, подтверждая его слова.

– Немая? – протянул удивлённо главарь, я сделала жест, как будто я пишу, – написать мне хочешь, – хохотнул он, – ну давай.

Я подползла к кухонному столу и достала из ящика блокнот с ручкой. «Я ничего не знаю о Германе. Он ушел две недели назад, оставив только записку» пошарив в ящике, вынула затертый, от частого перечитывания, листок, и протянула мужчине со змеиными глазами. Он прочитал и зыркнул на меня

– Хорошо сказки рассказываешь, сказочница. Сделаем вид, что я тебе поверил, но учти – мы придём ещё. И передай своему муженьку, что ему от нас не скрыться.

Он встал, швырнул тарелку с ужином в стену, с размаху ударил меня ногой в ботинке с толстой, рифлёной подошвой, в живот и они, наконец, удалились. Я ещё долго лежала на полу, убаюкивая боль во всём теле и прислушиваясь к шорохам в доме. Господи! Кто эти люди? Как они здесь появились? Может, Герман предполагал, что они придут и поэтому сбежал? Как в нашем Обществе могут быть такие люди? Если бы не болело всё, я бы усомнилась в своём душевном здоровье, потому что наличие таких людей просто невозможно. Таких, как они, перевоспитывают, им удаляют ген или что-то в мозгу из-за чего они перестают быть столь агрессивными! Мои мысли кружились по кругу, напоминая собаку, бегающую в погоне за своим хвостом. Было уже очень поздно, когда я решилась встать, от каждого шевеления тушку пронзала боль. К кому бежать? Они найдут. Ужас перед этими людьми парализовывал. Мне они казались чем-то нереальным, волшебным, как гоблины, и от того их способности казались неограниченными. Ползком, добравшись до кровати, я старалась даже думать шепотом. Мне чудилось, что они прячутся где-то в комнатах, и вот сейчас, услышав о чём я думаю, выскочат и убьют меня.

Что же мне делать? Я коснулась пальцем скулы, куда пришелся первый удар, она горела жаром ушиба. Завтра я, наверное, не смогу открыть глаз, из-за заплывшей щеки. Было страшно. Очень страшно. Хотелось убежать куда подальше. Но мне думалось, что если я пойду куда-нибудь, я навлеку гнев этих людей на ту хату, где найду приют, как его навлёк на меня Герман. Единственное, что останавливало меня, от сиюминутного побега, были мысли о тётушке. А что если после моего исчезновения они придут к ней? В конце – концов на меня начал наваливаться сон, утягивая в свои тяжелые сети, похожие на плотный туман, последняя мысль пронесшаяся в моей голове до того как я совсем уснула была: «Они не догадывались, что я немая, значит они не знают где живёт моя тётя»

12

Встать, следующим утром, было задачей не самой простой. Болело всё и, казалось, болело ещё больше чем вчера. При каждом движении в тело будто вонзалось, по меньшей мере, тысяча острейших игл. Я несколько раз садилась на кровати, но от боли валилась обратно на подушку. Как хорошо, что сегодня у меня выходной. В итоге, я, смалодушничав, решила сначала придумать план, а потом вставать.

План. Легко сказать. Всё-таки мне стоит покинуть селение, но я за всю свою жизнь выезжала один раз, когда тётя возила меня к врачу. Попасть на поезд я не смогу. Билеты выдаёт Комитет по поездкам. Ты пишешь туда заявление с объяснением, куда и зачем тебе надо ехать. Твоё заявление рассматривают и, если причина поездки оправданна, ты получаешь билет. Помнится тетушка, долго писала прошения, чтобы нам разрешили поехать к врачу, потому что в справке, которую мне выдали, значилась: «Утрата способности говорить, неизвестного генезиса, не поддающаяся лечению». А раз лечению не поддаётся, зачем тратить ресурсы на поездку? Тогда-то поездку мы выбили, чтобы узнать происхождение моей немоты. Но сейчас поезд для меня точно закрыт, ведь я не аргументированно доказать, что мне надо куда-то уехать.

Значит надо уходить! Гениально! Меня нельзя назвать физически не развитой, подсобные рабочие в основном выполняют функцию «подай-принеси», но дело даётся посильное, опять же ходить куда-то далеко мне не приходилось. Тем более, ладно уйти, да и идти тоже можно, но как выжить в лесу? Как добыть еду, питьё? Что делать, когда наступят морозы? Как далеко ближайший населённый пункт? Я тяжело вздохнула и попробовала повернуться на другой бок, от чего всё тело опять протестующе заныло. Интересно они мне вчера ничего не сломали?

Допустим, я возьму тёплую одежду. Скорее всего, у тётушки Ирмы есть что-то наподобие тента, она, бывало, уходила в бор за травами на несколько дней. Мне выдали пайку на месяц, а я съела только половину, так что ещё на дней на четырнадцать мне должно хватить, а потом возможно у меня получится дойти куда-нибудь. Я решительно села, стараясь не обращать внимания на боль. Долго можно валятся и придаваться страданиям, но надо действовать, пока я не собралась ложиться и помирать.

Скрипя зубами, я направилась на кухню, надо проверить все продукты, отобрать портящиеся и, по возможности, сделать так, чтобы они пролежали максимально долго, например мясо надо засолить, а остатки яблок засушить, а если экономить продукты можно продержаться много больше. После того, как приготовление еды было закончено, я пошла обыскивать дом.

Залезая в каждый закоулок и просматривая каждую вещь, которая мне могла пригодиться, я нашла подобие палатки и спальный мешок, конечно, в морозы это меня не сильно спасёт, но пока в них ночевать ещё можно. Нашлись и тёплые, древнющие валенки, я видела их в музее, куда водили наш класс – это была старинная обувь из войлока, которая не давала замёрзнуть. Как показала практика прошлой зимы, современные сапоги из супер нового материала промерзали быстро, а оказаться в чаще с бронхитом и температурой мне совсем не хотелось. Нашлось несколько теплых свитеров Германа, связанных из неизвестной мне шерсти, возможно, тётушка Ирма вязала их сама, когда сын ещё учился в школе, судя по размеру. Так же я перебрала свои вещи, выбрав тёплые.

Последняя комната, которую я взялась осматривать, была рабочая комната знахарки. Там были развешаны мешочки с разными снадобьями, некоторые были подписаны, но большинство висели просто так, видимо супруг и его мама ведали, что для чего. Взяв те, на которых было написано, как их применять, я пошла, укладывать свои вещи.

Уложив всё, я подошла к зеркалу и посмотрела на своё отражение. Лиловый синяк покрывал всю скулу, хорошо ещё глаз не заплыл. Придётся уходить, не попрощавшись с тётушкой. Это было очень грустно, но я понимала, что не смогу объяснить, откуда у меня появился этот фингал.

За окном спускались ранние, осенние сумерки, а я сидела на кровати, зажав руки между коленями, и прощалась со своей былой жизнью. Что бы ни было впереди, сюда я вернусь только с Германом. Потому что в другом случае эти люди не дадут мне жить.

Одевшись и закинув рюкзак на спину, я собралась уходить, когда мой взгляд упал на фотографию Луз, которую для меня сделал муж. Я аккуратно вытащила её из рамки и положила между страницами книг, отданных мне во время болезни, как бы ни тяжела была поклажа, я не хотела бросать их здесь, туда же, чуть раньше, я положила записку Германа. Она была мне дорога, как единственное напоминание о нём. У меня были от него только книги и записка.

13

Ночь уже вступила в свои права когда я покинула родной угол. Была надежда, что в непроглядной темноте, которая опустилась на наше село, меня не заметят. Хорошо, что изба упиралась забором в деревья. Я, выйдя из заднего ходу, сразу нырнула в спасительную черноту подлеска. Но радоваться мне пришлось не долго, через пять минут я поняла, что идти придётся на ощупь. Я шла, вытянув руки в темноте, постоянно цепляясь ногами за ветки. Какие-то ночные птицы ухали, пугая меня своими голосами. То и дело мне мерещились вчерашние мужчины, от чего меня пробирал пот, а через секунду бросало в дрожь. Я знаю, что именно в тогда у меня появились первые седые волосы.

Словами не передать, как меня обрадовали проблески зари. Наверное, я никогда в жизни так не радовалась восходу. Я начала различать очертания деревьев и могла видеть, куда наступаю. Когда солнце взошло, я вышла на большое расчищенное от деревьев место. Сначала мне показалось, что это старая лесозаготовка, но потом поняла – это развалины старой деревни, многие жилища истлели, осыпавшись безобразной грудой деревяшек, но некоторые ещё держались. Я зачарованно шла по тропинке, которая в прошлом видимо была главной дорогой, но теперь стала почти непроходимой, покрытой высохшим бурьяном.

Первые развалины, которые можно было гордо назвать домом, разбудили в моей душе любопытство. Каков быт был у здешних жителей? И я решилась войти в сильно покосившуюся конструкцию.

В срубе были раскиданы по полу какие-то вещи, некоторые предметы мебели, носившие раньше гордое название «встроенные», были «с мясом» выдраны. Наклонившись, я подняла старого плюшевого зайца, его, видимо, забыли, переезжая старые хозяева, он рассыпался прямо у меня в руках. Здание было устроено не так как хоромы в нашем поселении. С крыльца ты попадал в какое-то большое помещение без окон, потом шла прихожая, и только потом был коридор с невысокими притолоками в комнаты, в кухне вместо плиты стояла печь. Я впервые видела печь, нам про неё рассказывали на уроках домоводства, но в селе давно стояли электрические плиты и бойлеры. Осмотрев один курень, мне захотелось заглянуть и в другие. Припрятав рюкзак в траве, под деревом, я пошла дальше по улице, заходя в каждый не осыпавшийся особняк. В одном я обнаружила книгу, валяющуюся в самом углу. Хотя многие её страницы затянула плесень, я не могла её оставить, и пришлось взять с собой. В другом, я обнаружила, плотный коврик из синтетической пенки, с которым время, на удивление, не сделало ничего, его можно было бы постелить под спальный мешок, он тоже был приглашён в моё вынужденное путешествие. У одного из остатков коттеджа я обнаружила сохранившуюся пристройку, и заглянула туда. Каково же было моё удивление, когда я увидела там разбросанные по полу красные железные детали, они были сильно поедены ржой, но там, где краска всё же сохранилась, она горела ярким пламенем. Замерев, я прижалась спиной к стене, это было помещение, в котором Луз хранила свой мотоцикл. В том, что это были детали именного от него, я не сомневалась. Уж очень чётко и ярко врезалась мне в память, однажды увиденная красивая машина. Сколько я так стояла, восторженно рассматривая валяющиеся железки, я не скажу. Из красочных мечт меня вырвал шорох, донёсшийся с улицы. Аккуратно выглянув, увидела луч фонаря, рыщущий в тёмных уголках вокруг разрушившейся постройки. Я снова нырнула в бывшее стойло железного коня, тихонько отойдя от дверей и забилась в самый тёмный угол. Я понятия не имела, кто и что искал на улице, но чувство самосохранения говорило мне, что быть сейчас найденной не лучший вариант.

Человек с фонарём зашел в пристройку, из своего угла я видела только тень в дверном проёме и подрагивающий луч, шарящий по полу. Сердце бухало так сильно, что мне чудилось – меня вот-вот услышат. Но пришедший недолго постоял в дверях и ушел. Я тихонько выдохнула и провела рукой по лбу, оказалось, за эти несколько минут меня пробил такой нервный пот, что в пору было идти и умываться.

Выждав время, чтобы неожиданный посетитель ушел восвояси, я вышла. В заброшенной деревне было так же тихо, и мне подумалось, что приходивших и след простыл. Но всё равно обратно к рюкзаку я шла крадучись, стараясь находиться в тени, и сердце моё ёкало, а вдруг его нашли и унесли. Но нет, он лежал спрятанный там, где его и оставили.

Убрав в рюкзак находки, я постаралась побыстрее уйти из заброшенного селения. Теперь мне казалось, что оно кишит не загадками с приятными отгадками, а старыми привидениями, готовыми в любой момент кинуться на меня. Даже начали закрадываться вопросы, а так ли спокойно и легко переселялись люди, как мне подумалось в начале. Почему детали столь любимого Луз мотоцикла остались здесь?

Я шла, не останавливаясь, целый день. К вечеру мои ноги гудели так, что казалось, подломятся подо мной. На моём пути встретился выступающий холмик, достаточно плотно окруженный деревьями и кустарниками с одной стороны и я решила, что тут можно разбить шатер – она как раз оставалась бы невидимой для чужого глаза, если не знать, где искать. Я достала солёное мясо и немного овощей, что бы подкрепится. Днём, натерпевшись страху, про еду я и не вспоминала, но сейчас почувствовав запах еды, разворачивая припасы, есть захотела, так что аж голова закружилась. Поужинав, я поставила палатку. Сон на меня навалился, не успела я ухом коснуться подушки, вот что значит усталость. Спала я тревожно, пытаясь вынырнуть из плотного омута сна при каждом шорохе, но этой ночью, наверное, не смогла бы продрать глаза, даже если бы на меня наставили пистолет.

Следующее утро встретило ледяным ветром, и мелким снегом похожим на какую-то крупу, которую порывы воздуха швыряли в лицо, ледяными пригоршнями. После сна тело затекло, ушибы продолжали так же нещадно болеть, а мышцы ног ныли от непривычной нагрузки, но холод рождал страх, а страх заставлял двигаться, вспоминался сосед – дядька Джордж, который пошел зимой охотиться и замёрз под своим тентом. Но больше всего вперёд гнал другой страх, что те люди хватились меня и идут по моему следу. Выследить такую клушу, полагаю, не составляло труда, потому как в лесу я была чуть ли не первый раз.

У нас народ частенько ходил в дубраву по грибы, ягоды или охотиться, но меня тётушка никогда не пускала, ведь если я заблужусь позвать на помощь у меня не получится.

Собрав шатер и наскоро перекусив, я двинулась вглубь чащобы, стараясь не думать о том, что каждый шаг даётся мне с трудом, оставалось убеждать себя, что через пару дней я или привыкну, или, на что я надеялась больше, выйду к поселению. Через несколько часов я набрела на небольшой ручеек, в котором я умылась и напилась. Он не замерз, хотя ночью было очень холодно, видимо беря своё начало в каком-то подземном ключе, а значит, был относительно чистым.

14

Так прошло несколько дней. Спала я в палатке, разжигая небольшую горелку, которая не позволяла замёрзнуть, днём шла. Очень пугало то, что на своём пути я встречала только разрушенные и истлевающие селенья, но ни одного где было бы похоже, чтоб там недавно жили люди. Если так пойдёт дальше, то всё примет плохой оборот, потому что ночи становились всё холоднее, а ещё, сидя в палатке, я слышала шаги диких животных, которые хотя и не решались подойти к моему убежищу близко, очень пугали меня. Сегодня утром я слышала, как выл волк. А из оружия у меня был только нож да и то, я с ним обращалась не очень сноровисто. Одно меня радовало, синяки и ушибы стали потихоньку заживать, не доставляя такой боли как по началу и ноги привыкли к постоянной работе, поэтому просто гудели по вечерам.

Где-то к обеду четвёртого дня, моего путешествия, лес начал редеть. Но я уже несколько раз встречала такое перед покинутыми деревнями и не ожидала увидеть ничего нового. Поэтому, когда из-за деревьев на меня выскочил мальчуган лет пяти, я застыла, как вкопанная. Он оглядев меня, ринулся прочь, громко крича кому-то. Как мне поступить? Неосознанным желанием было кинуться снова в лес, но я себя остановила, если есть ребёнок, то и близлежащее селение обитаемое, а ведь именно это я искала. Пока я принимала решение, ко мне, из-за деревьев, вышел подросток лет пятнадцати. Его внешний вид вызвал у меня ещё больший шок, чем неожиданно появившийся ребёнок.

С подростком было что-то не так. Сначала я не могла объяснить что, но приглядевшись, осознала, в чём его особенность: у юноши был большой лоб, маленькие, близко посаженые глазки, с абсолютно детским выражением, и резкие телодвижения. За ним в кустах маячил давешний мальчуган.

Мальчик и подросток замерли, глядя на меня. Я, в свою очередь, смотрела на них.

– Ты кто? – в конце концов, сказал мальчик. Ну как, скажите на милость, мне с ним изъясняться, читать-то он, скорее всего, не умеет, да и язык жестов не знает. Я указала на свой рот, а потом сложила руки крестом, показывая, что не могу говорить. Дети уставились на меня, склонив головы на бок, – говорить, что ль не можешь? – немного погодя, спросил мальчонка. Я кивнула, – ты путешественница? – я снова кивнула, – у тебя дети есть? – я, удивленно посмотрев на него, помотала головой, – а будут? – этот вопрос был уж слишком философским, чтобы отвечать на него жестами, и я неопределённо пожала плечами.

– Давно путешествуешь? – подал голос подросток, речь его была плавной и немного замедленной, я согласно качнула головой и показала четыре пальца, он, двигая губами, посчитал их, – наверное, есть хочешь? – тут я не знала, что ответить, поэтому снова пожала плечами.

– Пойдём, мы отведём тебя к Курту, – мальчик решительно подошел и взял меня за руку.

Немного пройдя, мы вышли на расчищенное место, где, за раскрытыми воротами, стояли несколько длинных, одноэтажных домов. Они мне больше напоминали загоны, в которых мы держали животных, нежели дома, но в загонах не было столько окон и дверей. Вокруг домов, на приличном расстоянии, стоял высокий, добротный забор, защищающий жителей от зверей и непрошенных гостей. На улице было много ребятишек обоих полов, разных возрастов и внешности. Все были заняты хозяйственными делами: кто-то пилил дрова, кто-то кормил домашних животных в небольшом дворике, кто-то прибирался. Только совсем малыши бегали, играя. Но что меня поразило – я не увидела ни одного взрослого, самому старшему подростку на вид недавно минуло шестнадцать.

Мальчик, который меня привёл, упорно шел к одному из домов, не давая осмотреться.

– Курт! Курт! – горланил он, – я ещё одну привёл.

На крыльцо вышел мужчина, и, прищурившись, посмотрел на меня.

– Ты кто? – без всяких предисловий спросил он.

– Она немая, – ответил за меня мальчик.

– Это правда? – глаза Курта ещё больше прищурились. Я активно закивала и полезла в рюкзак за блокнотом.

– Да я немая. Меня зовут Ася. Я путешествую, и случайно набрела на ваших мальчиков, – написала я и отдала написанное Курту. Он осмотрел меня с ног до головы, развернулся и пошел в дом, бросив через плечо:

– Заходи.

Я пошла следом за ним, мальчики тоже потянулись в комнату, но Курт, обернувшись, строго поинтересовался:

– Вы сделали то, зачем ходили в лес? – подросток замотал головой и опустил глаза в пол, – ну так идите. Садись – указал он мне на стул, – рассказывай кто ты, откуда, зачем пришла.

Я взялась за блокнот. За время пути я приняла решение – не стоит рассказывать всю правду людям, которых я встречу.

– Я пришла из фермерского села, в четырёх днях пути отсюда. Мой муж ушел из дома, а так как меня там больше ничего не держало, я решила попутешествовать и мир посмотреть, – так делали разные люди в сказках, которые я читала, и пока шла, я сочинила эту записку, у себя в уме.

– А дети у тебя есть? – с подозрением спросил меня Курт. Подивившись местной озабоченностью детьми, я решила ответить честно.

– Когда я предложила мужу вызвать Комитет, он не захотел. Видимо, тогда он уже решил уйти.

Курт стоял спиной к окну и рассматривал меня, я же рассматривала комнату. Она была небольшая и светлая, с минимумом мебели и без всяких украшений, типа половичков, занавесок или картин. У одной стены стояла деревянная кровать, у другой шкаф, рядом с окном был письменный стол со стопками тетрадей, около него два стула. Так как Курт молчал я, осмотревшись, начала разглядывать его. Это был мужчина лет пятидесяти, с абсолютно седыми волосами, крупными, жёсткими чертами лица, вокруг его ясных, умных глаз и упрямо сомкнутого рта, глубокой сеткой залегли морщины. Он производил строгое, но приятное впечатление.

– Вы не подскажите, в какое селение я попала? – не выдержав написала я, похоже этот человек не торопился мне всё рассказывать

– Ты что, действительно пришла сюда случайно? – я кивнула, – ну что ж… – он смерил меня взглядом, – ты попала в поселение детей, которых не существует, – я непонимающе продолжала смотреть на него, – знаешь, что тридцать лет назад начали вводить запрет на рождённых детей? – я качнула головой, показывая, что знаю, – а что делали с рождёнными детьми в курсе? – я снова кивнула и написала:

– Младенцев появившихся естественным проверяли, а если у них обнаруживали отклонения, их забирали на лечение. Общество исправляло дефекты и возвращало их домой или направляло на работу, если ребёнок успевал вырасти, – прочитав это, Курт разразился злым, каркающим смехом, от которого у меня мурашки побежали по спине.

– И много ты таких, которых вернули, знаешь? – иронично поднял бровь он, было явно видно, что вопрос риторический, но почему-то стало обидно, – Ну, сама то ты рождённая, как я понимаю? Выращенные люди не берутся путешествовать, и что? Тебя всю жизнь тестировали? – я подтвердила его слова кивком, раз в год я проходила тесты, в которых определяли мою агрессию и способность жить в Обществе, – надо же, видимо твои родители занимали почётное место в общине. Основную часть рождённых детей, процентов эдак девяносто, забирали на лечение, как ты изволила выразиться, а проще говоря, на живодёрню. Я не знаю ни одного человека, который после этого лечения оказался снова в Обществе, а я ведь работал в Лагере, своими глазками как говорится, смотрел на всё.

Я глядела на него, размышляя про себя, что этот человек видимо, сошел с ума, но все-таки, откуда здесь столько детей, может он их ворует? Что же он с ними делает? Может он один из серийных убийц, которые были пока Комитет не стал контролировать рождаемость.

– Все дети, которых ты здесь увидишь, это рождённые дети, коих, как ты помнишь, запретили пятнадцать лет назад. Когда случалось так, что природа брала верх над приказом Комитета, женщины беременели, это могли быть и молодые девочки, попавшие в омут любви, и замужние дамы. А что делать с этим побочным продуктом любви? – когда он говорил эти слова, его губы скривились в презрительной усмешке, – вот они и бросились выкидывать незаконных детей в леса, на съеденье волкам, а самые совестливые идут сюда, приносят и оставляют у ворот. А я вот, рощу их. А ещё, добрые люди, иногда привозят сюда детей уже направленных на лечение, за которыми просто не успел прийти Комитет.

Я смотрела на этого человека, не мигая, мои глаза были распахнуты так широко, что болели веки. Я не понимала, что из сказанного правда, а что ложь. Как мать может выбросить своего ребёнка? Зачем спасать ребёнка от лечения? Я не верила, что после лечения никто не возвращается в Общество.

– Не веришь мне? Что ж, твоё право. Если хочешь, можешь остаться, толковые работники нам не помешают, а можешь уйти, я здесь никого не держу, а сейчас, извини, мне надо работать. Если голодна, иди в соседний дом. Там кухня. Девочки тебя покормят, – он вышел из комнаты и направился к загону с животными, на ходу подзывая к себе кого-то из ребят.

Посидев ещё несколько минут, я встала и пошла на кухню, есть действительно хотелось. Кухней оказалось большое помещение, поделённое надвое перегородкой. Справа от перегородки стояли длинные столы с лавками, некоторые лавки были повыше, некоторые пониже, слева от перегородки были столы для приготовления пищи и несколько плит, между которыми сновали девушки всех мастей и возрастов, кроме совсем маленьких. Девушки у плит варили и обжаривали что-то, девчоночки поменьше резали, чистили и подносили кухаркам заготовки. Я нерешительно остановилась у входа.

Главной здесь, судя по тому, как лихо и жестко она раздавала указания, была девушка, лет пятнадцати, с серенькими засаленными волосами, стянутыми в жухлый хвостик и простоватым, серьёзным лицом. Лишь искоса взглянув на меня, она продолжила заниматься своим делом.

– Новенькая? – я кивнула, когда она снова на меня взглянула, похоже, весть о моём появлении, быстро разнеслась, – Инга, дай ей завтрак. Беременная? – наконец, удостоив меня вниманием, она отвлеклась от работы. Я отрицательно качнула головой, – а то смотри, у нас беременным двойные пайки, – и, всунув мне в руки тарелку с кашей, куском хлеба и ложкой без церемоний вытолкала меня на ту половину кухни, где стояли столы, – поешь посуду за собой помой.

Я, пристроившись с краю лавки, кушала кашу и наблюдала за работающими девочками. Главная прикрикивала на них, иногда даже отвешивала затрещины, проверяла, подправляла и контролировала. Девочки работали молча, не переговариваясь друг с другом. Когда каша была съедена, я возникла в дверях:

– Мойка там, – главная указала на большой металлический чан с приделанным к нему краном.

– Я могу чем-то помочь? – протянула я ей листочек с вопросом, получив взамен презрительный взгляд.

– Готовить-то умеешь? – я кивнула, – ладно. Инга, Саида идите в ясли, девчонки там, наверное, зашиваются. Ты. Кстати как тебя зовут?

– Ася

– Я Катя. Ася следи за едой на этой плите, девочки всё положили, осталось дожарить, дотушить и доварить.

Следующий час я что-то мешала, резала, раскладывала по тарелкам. Всё слилось в какой-то причудливый калейдоскоп, реальность происходящего вернулась ко мне лишь тогда, когда Катя дала мне поднос с полными тарелками и указала на дальний стол:

– Неси туда, там у нас большие дети, они сами не донесут, – идя с подносом, я осматривалась, столовая уже была заполнена детьми и подростками. Маленьким, тарелки расставляли девочки-повара, дети от шести лет сами подходили и брали еду у раздаточного окошка. За тем столом, к которому я подошла, сидели достаточно взрослые ребята, но их лица были как у того подростка, что встретился мне в лесу. Я расставила тарелки, и дети сосредоточено принялись есть. Они с аккуратностью брали ложку и несли её до рта, мне казалось, что я смотрю не на подростков, которых за столом было большинство, а на маленьких детей.