Текст книги "Тишина (СИ)"

Автор книги: Света Сорока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Соловушка! – она, быстро встав, подошла к нам, – это ты? – она так внимательно всматривалась в моё лицо, что казалось я, ощущала её взгляд как прикосновение.

– Да Айрис, это она, – ответил за меня любимый.

Женщина протянула ко мне испачканную оружейным маслом руку и коснулась щеки:

– Надо же! Соловушка! – шепотом произнесла она, – помнишь меня? Вашу соседку тётушку Айрис?

Перед мысленным взором встал образ другой особы: светлой, аккуратной, с повязанным под подбородком платком – тётушка Айрис исчезла, когда мне было пятнадцать лет, через год после того как её сына распределили в армию. Сейчас же передо мной стояла скорее командор, нежели та наша соседка, её лицо было значительно более морщинисто, обветрено и потемневшее от загара, взгляд из кроткого и доброго стал настороженно-злым, но чем дольше я в неё всматривалась, тем больше узнавала знакомые черты. Я кивнула – да узнаю. В ответ на её лице я увидела поначалу непонятную мне гримасу, правый угол рта поднялся вверх и глаз прищурился, тогда, как левая сторона осталась без движения, и вдруг я поняла, что это улыбка, видимо слева оно было повреждено. Она похлопала меня по щеке:

– Это хорошо, девочка, что ты с нами. Не знаю почему, но чувствую, что хорошо. Эх, если бы ты ещё запела, я бы точно не сомневалась, что делаю святые дела, – и так же быстро как подошла, она вернулась к своим делам. Я не могла двинуться с места, будто приросла к земле, так меня ошарашила эта встреча.

– Пойдём, – муж тоже был удивлён этой встречей.

Он потянул меня за руку, и я, не отводя взора от Айрис пошла за ним, только когда поляну начали закрывать ветки деревьев, я смогла оторвать глаза от этой женщины. Дальше шли непонятные для меня палатки.

– Это склады, – продолжил просвещать меня супруг.

За ними начинался лес. Даже та часть поселения повстанцев, что я сейчас увидела, а это была именно часть, была очень большая для тайной организации, как их ещё не накрыло Общество оставалось для меня загадкой. Мы шли, углубляясь в лес пока голоса не стихли за нашей спиной, уступая место щебету птиц и шуму жителей леса. Любимый подвёл меня к повалившемуся дереву и сел на него, я пристроилась рядом. Здесь было хорошо, тихо и спокойно. Мы долго сидели молча, без движения просто наслаждаясь природой. Я искоса поглядывала на супруга, он смежил веки, расслабился, недовольно-настороженное выражение исчезло и его лицо озаряла спокойная улыбка. Я вздохнула, отгоняя от себя истому, надо было расставить все точки над «и».

– Так, давай с начала, – я заскрипела ручкой по бумаге, – правильно ли я понимаю, что ты меня любишь? – протянув ему, блокнот я наблюдала за тем, как он читает.

– Да.

– И ты, ничего не сказав, бросил меня в селе, потому что думал, что так будет лучше для меня?

– Да.

– Отлично! – во мне начала закипать злость, – а ты не допускал мысли, что стоит для начала спросить меня – чего я хочу? Не подумал, что тебя будут искать? Что я, по-твоему, должна была делать, когда в дом завалились непонятные люди и начали меня избивать? Они требовали, чтобы я поведала, где мой муж! Я так испугалась! Сначала я думала пойти к директору фермы и рассказать всё ему, но он бы мне не поверил. Такой ситуации просто не могло быть в Обществе! Мне показалось, что все решат, что я сошла с ума и отправят в Лагерь. Я не боялась его тогда, но в то же время понимала, что во мне нечего исправлять. Но если я буду говорить правду, мне никто не поверит, я с тем же успехом могла рассказывать, что видела летающую собаку. Да я сама себе не верила! И я решила убежать, просто потому, что другого логического выхода придумать не получилось. У меня не было желания отправляться на исправление, я боялась тех, кто пришел ко мне, и совсем не хотела с ними встречаться, идти к кому-нибудь и ждать, что они найдут меня снова и те люди подтвердят мои слова, удовольствие сомнительное. Эдак мне по всем соседям надо было ходить, чтобы все признали мои речи истинной, а от того что поверили в селе не значит, что так отреагировали бы где-то ещё. Ведь я считала, что всё наше Общество такое же правильное, как и наша деревня! Я собрала всё самое дорогое и сбежала. Поначалу я просто сбежала, но потом у меня сформировалось чёткое желание найти тебя. У меня было множество вопросов, и я была уверена, что ты дашь мне на них ответ. Да, конечно, я получила много информации пока шла сюда. Даже больше, чем хотела! Мой мир рассыпался на кусочки, и я не представляю, как его собрать обратно. Я слушаю то, что мне говорят, я смотрю на то, что вижу, но всё равно, мне не верится в реальность происходящего! Зачем ты остался дома? Насколько было бы проще, если бы я жила так как жила! Мой мир бы остался навсегда идеальным!

Когда муж читал эту тираду, я наблюдала все его чувства, написанные на лице, как в раскрытой книге: расстройство, злость на тех людей, что пришли в нашу хату, и уныние от моих последних фраз. Я никогда бы такого не сказала, не будь я так зла на всё сущее из-за того, что он оказалось не таким, каким я его себе представляла. Когда муж закончил лицо его, потеряло всякое выражение, казалось, что это лик каменной статуи.

– Да, наверное, ты права. Мне не стоило создавать с тобой ячейку, – в его речи звучал металл, – я очень виноват, что испортил твою жизнь и не могу всё вернуть обратно. И, чёрт возьми, я даже не разумею, как её чуть-чуть исправить.

Злость, выплеснутая на бумаге, отступала. Я вдруг осознала, ЧТО я ему сказала. Каково это услышать от любимого человека слова: «Зачем ты появился в моей судьбе?». Я написала следующую записку и протянула ему.

– Даже если бы ты и попытался что-то изменить, у тебя ничего не получилось. Ты же пытался. Но я выяснила кое-что за то недолгое время, что жила в нашем доме одна. Я не хочу встречать и провожать свои дни без тебя. Ты сложный, иногда пугаешь меня, а здесь и вовсе совсем не такой, каким я тебя помню, постоянно путаешь меня, но ты мой. Одно осознание того, что ты живой и рядом, делает меня счастливой. Я не ведаю, какими ты представляешь наши дальнейшие отношения, но боюсь, чтобы тебе от меня избавиться, тебе придётся меня убить.

Он поднял глаза от моей записки, боже, что это были за глаза! Я никогда не замечала столько эмоций в них. Там была и радость, и боль, и надежда, и тоска – в них была бескрайная вселенная и все эмоции, которые только можно найти на планете. Мы несколько минут смотрели друг на друга, а затем он сгрёб меня в объятья и прижал к себе. Сколько мы так сидели? Мне было хорошо и уютно в его объятьях, я чувствовала, что весь мир где-то там, далеко, есть я и он, а если, не дай бог, что-то или кто-то попытается меня обидеть, Герман защитит меня. Когда он, наконец, ослабил руки, сжимавшие меня, я почувствовала какую-то пустоту.

– На многие вопросы я нашла ответы, но многие для меня до сих пор тайна, – написала лукаво, глянув на него.

– Спрашивай.

– Откуда ты узнал, что я пою по ночам?

Супруг удивленно уставился сначала на листок, а затем на меня:

– С чего ты решила, что я это знаю?

– А ты не знаешь?

– Ну, знаю…

– Я узнала это от Эрика, того мальчика, который приносил тебе обезболивающие. Ты не ответил.

– Ты его встречала? – я грустно кивнула, но любимый, похоже, не смог верно интерпретировать выражение моего лица, – где? Как он?

– Я встретила его в детском поселении. А сейчас он где-то в том Лагере, из которого нас спасли. Я говорю где-то, потому что мне не известно, что произошло после того как мы похоронили его на свалке тел…

– Он умер…

– Да, он умер, потому что пошел со мной… я никогда себе этого не прощу… разумом я понимаю, что без меня он бы не дошел и туда, и, возможно, его не стало бы в первом же городе где мы были, но в душе всё равно виню себя…

Муж сидел, понурив голову и гладил меня по спине, через некоторое время он заговорил:

– Тебя с детства знало всё село. Ещё когда я первый раз услышал твоё пение, я сказал матери, что создам ячейку с тобой. Сколько мне тогда было? Лет пять, наверное. Мы росли, и я наблюдал, какая ты становилась красавица и умница. Я всегда посматривал на тебя. А когда мне было пятнадцать лет, как-то ночью я пришел к вашей избе, задумав найти твоё окно и заглянуть в него. Каюсь, цели у меня были совершенно нескромные, я жаждал увидеть какая она, девушка, завладевшая моим разумом и сердцем… – мои щёки залила краска, я не в силах была поднять взгляд от земли, когда представила, как он подсматривает за мной и что он при этом думал, у меня-то были весьма конкретные мысли, когда я, в этом возрасте, искоса поглядывала на него, – и вот, стою я, в кустах, у вашего забора, жду, когда потухнет огонь на крыльце, чтобы можно было незаметно пересечь двор. Вышла твоя тётушка, потушила свет, но тут по улице пошла гуляющая молодёжь, я продолжил сидеть в засаде. Наконец, всё стихло, и я, прокравшись через палисадник, принялся заглядывать за ставни, где-то подтягивался, опираясь о подоконник раскрытого окна, где-то влезал на лавку или поленницу. Я обошел всё здание, но понять какая из комнат твоя не смог, в тот вечер было облачно и света не хватало. Я уже собирался идти домой, когда дверь на крыльце тихонько приоткрылась и выбежала ты, босая, в одной тоненькой ночнушке. Я замер, прижавшись к стене дома, и не мог оторвать глаз. Ты, тем временем, вскочила на пень, подняла лицо к мерцающим в темноте неба звёздам и запела, я был готов поклясться, что слышал, музыку, хотя прошло уже несколько лет, как ты потеряла голос. Наверное, просто вспомнились ваши концерты из детства. Ты застыла, вытянувшись, как струна, смежив веки – прекраснее зрелища я не встречал. Потом я частенько прибегал к вам и смотрел, как ты пела.

– А окно-то нашел? – написала я дрожащими пальцами.

– Нет, – он усмехнулся, – да и не надо было мне уже. Не в твоих возможностях вообразить, сколько всего было в том, какая ты была… – его очи затянуло мечтательной дымкой.

– А почему ты так отреагировал, когда я захотела завести детей?

– Наверное, я выжил из ума, но я считаю, дети должны появляться лишь у тех людей, чьи чувства взаимны. Почему я не хотел выращенных малышей, теперь ты в курсе. А рождённые… видишь ли, зачатие ребёнка – это продолжение любви. Полагаю, ты осведомлена, как это происходит? – я отрицательно покачала головой, тут уж пришла пора краснеть любимому, – ну… в общем… давай это как-нибудь в другой раз обсудим. Я ведь тогда запрещал тебе делать прививку, потому что надеялся, что когда-нибудь ты что-то почувствуешь ко мне. Тебе же известно, что прививки лишают возможности деторождения. Я грезил, чтобы у нас была доченька, но я мечтал, что ты захочешь не просто набор хромосом, а ребёнка именно от меня. Я не раз представлял, какая она будет: маленькая, с льняными кудрявыми волосами и курносым носиком, похожая на тебя и на меня…Хоуп…

– Хоуп?

– Да. Мне нравится это имя, оно означает «надежда»

– Мою сестру завали Фелисидат Любовь Хоуп

– Надо же, все её называли Филькой. Даже не представлял, что у неё такое сложное имя – я улыбнулась, вспоминая сестрёнку, да я бы тоже хотела назвать нашу дочь Хоуп.

Мы не один час сидели на бревне. Муж расспрашивал меня, как я попала в Лагерь, я рассказывала, без подробностей, но сказать ведь быстрее чем написать. Мы не обратили внимания, как начали спускаться ранние весенние сумерки, а чистые листы в блокноте закончились. Когда я это поняла, засуетилась, ведь обед был не приготовлен и Кара с Риши, наверное, голодали, но супруг только теснее прижал меня к себе.

Уткнувшись носом в его куртку, я вдыхала лакомый аромат, в нём было много всего намешано: запах листвы и прелых опилок, костра и пороха, медикаментов и мыла, а ещё от него пахло мужчиной, и слаще этого духа я для себя представить не могла. Когда-то давно я спросила у мамы, как она целует мои грязные ножки, ведь это противно, а она сказала, что родные люди пахнут вкуснее всего, даже амбре пота не отталкивает, а наоборот притягивает, теперь я постигла, что она имела в виду. Запах моего любимого мужчины, будоражил меня, заполняя мой разум воспоминаниями, какая на ощупь у него кожа и как сбивается его дыхание от моих прикосновений. Меня кидало в жар от этих мыслей, пришлось даже отодвинуться, чтобы успокоиться. Вскинув голову, я увидела очи супруга. Ох! Лучше бы я этого не делала, они из голубых превратились в две ярко-синие, горящие звезды. В них пылало незнакомое, но так отчаянно влекущее к себе пламя, застилая собой тот нежный взгляд, который был до этого. Его лицо оказалось совсем рядом с моим и продолжало приближаться, хотя я не заметила, чтобы я или он двигались. Мы, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза, я чувствовала его жаркое дыхание на своей щеке. Когда наши уста соприкоснулись, по спине пробежала дрожь. Слаще его губ, в моей жизни не было ничего, никакой мёд ни сравнился бы с этой сладостью. Они влекли к себе, манили и не отпускали. Хотелось вечно касаться их языком, впиваться в них и нежно целовать. Мир вокруг меня закружился, и я, плотнее зажмурившись, отдалась этим будоражащим и манящим ощущениям. Казалось, минуты застыли, остановив свой бег. Было ощущение, что нет ничего, есть только его рот и мой и больше ничегошеньки. Но так было только по началу, затем я осознала, что есть не только наши уста, но и мы все, целиком. Огонь заполнил моё тело, оно горело, и я не знала от чего. Мне хотелось схватить любимого, схватить и тискать, рвать, мять, поглотить, чтобы не осталось «он» и «я», а, чтобы было одно большое, горячее, пульсирующее «мы». От этого желания я задыхалась, казалось ещё чуть-чуть и я сойду с ума. Я не осознавала, чего же я так хочу, нет, не хочу, а жажду, это неведомое «что-то» было необходимо мне как кислород, как сама жизнь. Измученный мозг пытался предложить мне что-то, что было знакомо, но это было всё не то. Меня пугало и одновременно очаровывало это странное желание. Собрав остатки самообладания, я оторвалась от его губ, судорожно хватая ртом воздух, перед взором был бурый туман.

Когда я смогла нормально соображать, то обнаружила свои ладони на груди мужа, пальцы судорожно сжимали ткань рубашки, его руки обнимали меня: одна лежала на спине, слегка давя на неё, чтобы мне не удалось сильно отодвинуться, другая, пробравшись под мою кофту, покоилась на груди, отчего кожа, которой он касался, пылала огнём. Вокруг было уже темно, но даже в сгустившихся сумерках я видела, как он загоняет куда-то вглубь себя этот сумасшедший огонь, который пожирал нас, сводя с ума. Через несколько минут наше оголтелое сердцебиение успокоилось, а радужка Германа снова стала голубой.

– У тебя необыкновенные глаза, – его голос был хриплый, надтреснутый. Он прокашлялся и продолжал, – я никогда не думал, что они могут сначала быть как изумруды, а потом сменить цвет на шоколадный, – я ничего не смогла ответить, было слишком темно, и бумага кончилась, так что писать я могла разве, что на своём предплечье.

Как-будто, только сообразив где лежат его ладони, муж неуклюже, но быстро взялся их вытаскивать из-под моей рубашки. Мне показалось, что щёки его запылали, и он усердно принялся рассматривать ствол рядом стоящего дерева. Надо было идти назад, но так не хотелось, чтобы закончился этот счастливый день, полный эмоций, чувств и чего-то нового, незнакомого, того, что хотела познать вся моя сущность.

53

Зря я опасалась, что друзья будут голодать без моей суеты на кухне, когда мы спустились в землянку, там царил аромат свежеприготовленной пищи, такой аппетитный, что рот тут же наполнила слюна. В углу дивана притулили кастрюльку, бережно укутанную одеялом, судя по благоуханию, там были тушеные овощи, на нашем импровизированном столике стояла большая миска с салатом, а на кухонном столе тарелка с пирогом. Герман жадно потянул носом:

– Неужели?

– Да, брат, это малина, – засиял врач, – я еле выпросил у старухи Анжелы банку с малиновым вареньем. Ох! Знал бы ты, что мне пришлось ей посулить! Чуть ли не себя, – он хохотнул, – но обошлось малой кровью. За это она стребовала с меня, все дрова на зиму, что ей надо будет заготовить. Так что у тебя будет весёлая осень, – и он подмигнул мне.

Да, на столешнице расположился, как и полагалось коронному блюду, большой пирог с малиной, через широкую решеточку полосок из румяного теста была видна сочная и лакомая начинка. Я сама с удовольствием бы отведала его, но мне вдруг сделалось так обидно. Сейчас любимый будет, есть пирог Кары, и нахваливать его. Зачем она его сделала? Почему не оставила эту банку до моего прихода? Наверное, её попросил медик, но легче от этого не становилось. Сама подруга стояла у раковины и домывала посуду, скопившуюся после приготовления блюд.

Ужин был великолепен, мужчины не замолкая хвалили новую кулинарку, как, оказывается, легко меня было заменить: землянка блестела чистотой, вкуснейшие блюда были готовы и совсем неважно, чем я занималась весь день. Вот и думай после этого, зачем я тут нужна. Счастливое настроение этого дня сменилось унынием. А вдруг супруг соблазнится талантами Кары, и я буду ему не нужна? От меня толку то чуть, в детстве хоть песни были, а сейчас только и умею, что дом прибирать, да еду готовить и то посредственно, таких вон, пруд пруди. Я сердито уткнулась в свою тарелку.

После трапезы мы с Карой уже вдвоём взялись убирать и мыть посуду:

– Тебе не понравилось? Было не вкусно? – я отрицательно помотала головой, – что-то случилось? Герман тебе что-то сказал? Почему ты такая? – подруга выглядела грустной и обеспокоенной, это была разительная перемена, ведь когда мы кушали она сияла словно начищенный пятак, слушая комплименты друзей, – Ася, что с тобой? – я махнула рукой, мол, ерунда, но подруга не унималась, – я что-то не так сделала? Не молчи же! – в сердцах воскликнула она, эти последние слова заставили меня улыбнуться, – ну, я не это имела ввиду, – смущенно принялась оправдываться девушка. Я вытерла мокрую ладонь полотенцем, погладила её по спине и ободряюще подмигнула. Нельзя показывать, что я расстроилась, она и так в последнее время не находит себе применения. Человек вон с жизнью собрался прощаться, а я обижаюсь на то, что мне не дали выглядеть самой лучшей.

На следующее утро врач не ушел как обычно в лечебницу, а задумчиво сидел на диване пока мы с Карой прибирали после завтрака. Герман куда-то убежал, но скоро вернулся с кипой листков, сшитых толстенькой бумажной верёвочкой, правильно, ведь я вчера осталась без средств общения. Он всунул мне их глядя в пол с суровым выражением моськи и уселся рядом с врачом:

– О чём ты думаешь?

– Надо их показать Тэкэо.

– Думаешь?

– Бывает. Или полагаешь, что он не узнает, что Ася твоя жена и она с подругой? А подругу и Асю то никто не проверял. Да даже если ты будешь клясться, что сам роды принимал, им сделают тест…и мы точно уверены, что Кара этот тест не пройдёт.

– А ты не можешь как-нибудь подтасовать результаты.

– Здрасти-приехали! Общество всех обманывает, и мы давайте будем!

– Риши! Ну, ты педант! Кару же выгонят!

– Без тебя знаю!

Мужчины разгорячились, споря, они кричали друг на друга и размахивали руками, мы же тихо стояли возле раковин. Да и как тут влезешь, когда не в курсе, ни правил, ни порядков.

– Твою ж мать, Риши! Ты понимаешь, чем это всё кончится? – орал Герман, вскочив и начав ходить перед диваном.

– Ты мою маму не трогай. Понимаю и получше тебя, – ехидно скорчил рожицу друг, – небось, думаешь, что выставят девушку, да и всё? Щаз! Вот эта, – он указал в мою сторону, – пойдёт с вот этой, – палец переместился на мулатку. Ты потащишься с ними, но мы ж герои! Мы не бросим повстанцев без помощи! Вот и будешь, как дома у себя, искать для них полезное, а когда сюда придёт Общество, а оно придёт, не сомневайся! Я за ваши жизни, гроша, ломанного не дам! Потому что дураку ясно, что жить вы будете где-то недалеко, для удобства так сказать, и вас сметут первыми, на подходе к поселению. И как ты выкрутишься? Мышц-то ты конечно отрастил! Кто ж спорит! Но против пятерых, у тебя слабые шансы, против десятерых их почти нет, а против двадцати… да ты труп через секунду! Так что не надо мне тут рассказывать! От правильности решения зависит не одна жизнь, а три как минимум, а то и больше, – Риши устало потёр лоб.

Герман остановился и шокировано смотрел на друга, когда тот выдавал свою тираду, Риши же говоря, выплёвывал слова злобно и едко, стараясь уязвить ими каждого, но больше всех себя.

– Ну и какие идеи? – любимый сунул ладони в карманы и стал покачиваться с пятки на мысок, его лицо не выражало не единой эмоции.

– Да никаких! Я думаю! Может, стоит сразу сказать, что Кара выращенная, но допустим, Ася просто не может без её помощи с кем-то общаться? Чёрт! Чёрт! Чёрт! Это всё ерунда, Кара не знает язык глухонемых, а нас быстро раскусят, увидев, как Ася пишет записки! Вместо того чтобы злить меня, сам бы что-нибудь предложил бы, – Риши уткнулся лицом в ладони и замолчал.

– А может я просто не буду выходить? – подала голос Кара, – что я там забыла?

– Ага, – не отрывая рук от лица, устало ответил врач, – а когда мы уйдём на очередное задание, сдохнешь с голоду.

– Но ведь Ася то не уйдёт…

– Ты это с чего решила? Пойми, у повстанцев нет домохозяек, которые сидят и ничего не делают. Тот, кто остаётся просто отдыхает от предыдущего задания или залечивает раны, или обслуживает этих товарищей. Она на секундочку немая! Помощник из неё хреновый! А когда нападает Общество, то тут уж и вовсе, знаешь ли, праздных нет. У нас не воюют только дети, – Риши, наконец, открыл лицо и тяжело вздохнул, – а детство у них заканчивается ох как рано. С семи лет уже помощники на кухне там, или в лечебнице, так что и без Аси подручных хватает. А как детки смогут, оружие держать, сами рвутся в бой. Для них война – это нормальная жизнь, они в ней выросли и другой не ведают. А те дети, что мы забираем из Лагерей, уже обозлены до предела, от всей той боли, что они натерпелись, эти и без оружия готовы глотки рвать Обществу. Ладно, – он хлопнул ладонями по коленям и встал, – пойду я в лечебницу, раз всё равно ничего не придумывается. Какой толк голову ломать? А ты поломай, – ткнув пальцем в грудь Герману, врач развернулся и начал подниматься по лестнице, – тебе всё равно кроме тренировок делать нечего, – бросил он, уже выходя из землянки.

Мы остались в тишине, каждый думал о том, как бы по лучше выкрутиться из ситуации, по всему выходило, что надо врать, но врать не хотел Риши.

– Твою мать! Перфекционист хренов! – Герман со всей силой шарахнул кулаком по одной из тумб. Мы с Карой подскочили от неожиданности и от того как громко прозвучал голос мужчины. Тумбочка жалобно хрустнула разломанной столешницей.

– Герман! – Кара всплеснула руками и бестолково засуетилась вокруг разломанной мебели, я, не двинувшись с места, наблюдала, как муж потирает мгновенно покрасневшие костяшки.

Он встряхнул рукой, пробормотал какие-то проклятия и быстро вышел на улицу. Мы остались вдвоём. Сначала Кара бесполезно пыталась придать тумбочке товарный вид, потом плюнула и посмотрела на меня:

– Может мне всё-таки уйти? Только создаю лишние проблемы. Видишь же, он говорит, воюют… а я не могу… я бы с радостью, но правда не могу… – из глаз подруги покатились слёзы. Я не могла смотреть на неё такую. Это была другая Кара, совсем не та, что я знала раньше. Я подошла и обняла её, она, уткнувшись мне в плечо, принялась горестно всхлипывать. Что ж за место тут чудное? Кара не похожа на Кару, Герман тоже не узнаваем, интересно я тоже поменялась?

Потихоньку мы успокоились, занимаясь домашними хлопотами, конечно, у каждой из головы не шла эта ситуация, но и придумок не было никаких. Незадолго до обеда в землянку влетел Риши, волосы у него на голове были всклокочены, сумасшедший взгляд метался, в руках у него было что-то белое.

– Где Герман? – мы неопределённо пожали плечами.

– Он ушел почти сразу после тебя, – удивлённо пробормотала подруга.

– Едрён-батон, – он кинул Каре то, что принёс, – быстро переодевайся, я сейчас найду Германа. И сверху накинь что-нибудь, на улице не Африка, – с этими словами он снова умчался куда-то.

На поверку то, что принёс Риши оказалось большой длинной рубахой, в таких, после операций, лежали в Лагерях, так мне сказала мулатка. Мы в удивлении разглядывали вещь, потом девушка, решившись всё же, одела её на себя. Когда всё было готово, и мы, не понимая, что происходит, сидели вдвоём, прямые, как аршин проглотившие и ждали, вернулся Риши, держа Германа за запястье так, будто он упирался, хотя муж наоборот шел быстро.

– Так, бери Кару на руки и иди в обход, к лечебнице, ты там должен быть через семь минут. Зайдёшь во вторую палатку. На третьей койке лежит тело. Тело забираешь, кладёшь на его место девушку. Так теперь ты, – он повернулся к подруге, – ты не помнишь, кто ты и как тебя зовут… Чёрт! Чёрт! Чёрт! – и он принялся судорожно копаться в карманах, затем вытащил бинт и наскоро замотал подруге всю голову, – последнее, что помнишь – была в Лагере. Всё! По ходу дела продумаем легенду, а теперь споренько-споренько.

Супруг подхватил мулатку на руки и выскочил из землянки, за ним бегом последовал врач, оставляя меня в недоумении. Их не было достаточно долго, и я начала переживать. Насколько мне хватало скудных мозгов, я поняла, что Риши таки решился подменить подругой, кого-то из больных и раз он не дал указаний любимому, что делать с человеком, то надо было полагать, что он умер, иначе бы так просто всё не было. Но вдруг их поймали? Вдруг выяснили, что подруге здесь нельзя находится? Я металась из угла в угол и не могла ничего делать. В голове крутились всевозможные ужасы. Мужчины вернулись только через три часа, я, наверное, на полголовы успела поседеть. Но когда они вошли, вид у них был довольный. На мой вопросительный взгляд врач поднял руку:

– Сейчас всё расскажу. У нас есть что поесть? – я с негодующим взглядом упёрла руки в бока, – ладно, ладно… потом есть-то, дашь? – я отрицательно покачала головой, – ну вот! Может я зря Кару пристроил? Она всегда кормила вовремя! – я понимала, что всё прошло хорошо и поэтому он шутит, но эти заявления разбудили во мне злость и друг получил кулак, сунутый ему под самый нос. Увидев это, любимый разразился громким хохотом, – ну и жена у тебя, – обиженно заявил ему врач. Было забавно, что такой мощный и крупный мужчина как Риши, пытается изобразить обиженного, – хотя я тебе сочувствую. Вот посмотрим, кто посмеется, когда ты от неё такое же получишь!

Герман подошел и обнял меня за плечи:

– Не переживай, я такого не получу, она меня любит, – и звонко чмокнул меня в макушку. Несмотря на всю нервозность ситуации по моему телу разлилось приятное тепло от касания его пальцев, а поцелуй хоть и в макушку затуманил мозг, – давай уже не томи девушку, иначе я расскажу.

– Ладно, – недовольно пробормотал врач, – в общем, была у меня одна больная, они с Карой прямо как две капли воды, схожи словно с сестрёнки. Она бодро шла на поправку, и я думал сегодня-завтра придёт в себя. Но ночью у неё стало отказывать сердце, об этом мне сказали медсёстры. А на утреннем обходе, прямо во время осмотра оно остановилось. Я честно пытался его завести и помочь девушке, но ничего не получилось. Мне помогали медсёстры, но, когда я понял, что – всё, ничем не поможешь, обе аккурат пошли за разными лекарствами для этой больной. И я вдруг решил, а почему нет? Срочно подключил аппарат к соседнему больному, чтобы они не увидели на мониторе остановившееся сердце и побежал к вам. Дальше Герман отнёс Кару и забрал ту девушку. Мы её похоронили в лесу, – тут у него лицо из радостного превратилось в виноватое-виноватое, – может, не стоило так делать?

– А что бы ты изменил? Ты и так сделал всё, что мог. Просто бы освободил койку, а Кару бы выгнали. Риши, это было правильное решение, – муж говорил, уткнувшись мне в макушку, от чего его слова звучали глухо. Каждый его выдох пробегал по мне горячей волной от макушки до самых пяток, от этого я очень плохо соображала, выхватывая лишь куски из короткого рассказа врача.

– В общем, я проинструктировал Кару, как она должна была прийти в себя. Надо заметить свою роль она исполнила виртуозно. Я через несколько дней её выпишу, правда эти дни придётся потерпеть уколы, но лекарства я назначил весьма безобидные. Я запретил ей говорить с кем-либо кроме меня. Пробы крови у неё брать не должны. А если уж это не получится, то я не знаю, что делать, – не смотря на последние слова, по лицу Риши блуждала довольная улыбка, – ладно, раз тут не кормят, я пойду обратно, – он встал и направился к выходу, но на полпути обернулся, – но я вернусь через час и надеюсь на еду.

Врач ушел, бурча себе под нос, что стоит начать делать добрые дела, все начинают на тебе ездить. А мы так и стояли, по середине комнаты, руки Германа крепко и надёжно обхватывали меня, а губы изредка касались волос в лёгких поцелуях. Казалось, усилием воли он разомкнул свои объятья, от чего мне сразу стало холодно. Его ладони погладили мои плечи и медленно начали скользить, вниз касаясь моих рук только кончиками пальцев, затем они переместились на талию и остановились, достигнув бёдер. Дыханье его стало частым, а моё сердце было готово вырваться из груди, так часто оно колотилось.

– Как от тебя уйти? Как отпустить такую красоту, когда так крепко держишь? – сквозь зубы пошипел он, голос был хриплый, как будто надламывающийся, – Ася… ты не представляешь, как тяжело находиться рядом с тобой и не касаться тебя… была бы моя воля, я бы схватил и унёс тебя куда-нибудь далеко, в забытый богом домик, в лесной глуши и не на секунду бы не выпускал из своих объятий, – он замычал, как будто ударился обо что-то, а моё сердце рухнуло вниз от этих звуков. Он резко убрал ладони и быстро отошел к кухонному столу, – давай что ли, обед помогу готовить, – моё сердце бухало о рёбра, отдаваясь эхом в голове, в горле пересохло, а тело отказывалось слушаться от звуков его голоса и от тех слов, что он говорил.

Я неуверенно развернулась и, пошатываясь, пошла к кухонному шкафу, чтобы достать еду. Муж стоял, опёршись кулаками о стол, и смотрел куда-то в пустоту. Я начала возиться, готовя и потихоньку унимая дрожь в теле. И вот, казалось бы, я совладала со своими странными и новыми ощущениями, когда он неожиданно взял меня за плечи и повернул к себе:

– Да это ж наваждение какое-то! – прорычал он и впился в мои губы. У меня возникло ощущение, что в тот же момент оглохла. К лицу прилила кровь, и мне стало очень жарко. Его руки то сжимали меня так, что хрустели косточки, то вдруг опомнившись, отпускали, но через секунду забывались, снова заключая меня в крепких объятиях. Его губы чудились мне везде: на губах, на шее, на ключице, на груди. Он целовал, сжимал в зубах ткань моей кофты, касался слегка языком кожи. Я перестала осознавать, где я и кто я. Мне лишь хотелось окунуться с головой в этот омут, куда меня затягивали поцелуи любимого, его хриплое дыхание и оглушительный стук моего сердца. Мне думалось, что я ничего не способна ощутить, что всё моё тело онемело, но каждое его прикосновение или поцелуй, зажигал во мне огромный костёр, а лучше сказать поджигал фитиль бомбы, которая была готова взорваться в каждую секунду обещая стереть остатки моего разума.