Текст книги "Год Барана. Макамы"

Автор книги: Сухбат Афлатуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Сухбат Афлатуни

Год Барана

Макамы

Макамы – средневековые арабские плутовские повести, рассказывающие в утонченной стилистике о проделках талантливых и образованных мошенников.

***

Несколько лет назад из Бухары ехала машина марки “Нексия”.

Лето, вечер, дорога через пустыню. Жара неохотно спадает. В машине шофер и четыре клиента, которых он подобрал в Бухаре и теперь везет в Ургенч со средней скоростью 110 км/ч, кроме тех случаев, когда нужно объезжать барханы, наплывавшие на асфальт. Тогда он сбавляет скорость до 80 и цыкает языком.

Рядом с шофером начальник. Внешность такая, начальника. За внешность и посадили вперед, или сам сел, никто уже не помнит, жарко было. “Москвич”, почему-то подумали про него все в машине, непонятно почему, просто подумали. Пока солнце над горизонтом, он щурился, отворачивался к окну. Из окна ветер, вначале горячий, потом, когда солнце упало за пески, теплый, все прохладнее, так что вначале хорошо, потом холодно. Москвич высовывал руку, ветер играл с его ладонью, толкая назад, как бы пытаясь отделить от ее тела. Москвич согнулся к наружному зеркальцу и высунул язык.

Сзади, склеившись бедрами, сидят еще трое. Две женщины и мужчина.

Одна женщина спит, другая – в окно. Та, которая в окно, некрасива и знает об этом, и от этого кажется еще некрасивее. Обручальное кольцо на пальце – просто перстень, повернутый камешком внутрь. Некоторые так делают, когда не хотят, чтобы к ним приставали, или просто боятся.

Что это кольцо – не кольцо, успевает заметить сосед рядом, по внешности казах или кореец. Он все замечает. И высунутый язык впереди в зеркальце, и перевернутый перстень. Любит наблюдать. Наблюдать, как хлопковые поля и дома исчезали, тутовник заменился саксаулом. Наблюдать за рукою переднего, торчавшей из машины. Стемнело. Пилить еще часа четыре. Говорит водителю:

– Музыка есть?

Водитель мотает головой.

– А радио?

– Пустыня!

– Пустыня. Хорошо, а волки здесь бывают?

– Лисы есть.

– А кобры?

– Наоборот.

– А еще кто?

– Суслик. А вы сами откуда? – спрашивает, в свою очередь, водитель.

– Из Ташкента.

– Понятно. У меня там родственники. А вы откуда?

– А это что за памятник? – снова мужчина сзади.

Что-то белое пронеслось в окне.

– В этом месте террористы автобус захватили. В девяносто девятом, кажется.

– С пассажирами?

– Ну.

– А что пассажиры?

– Все. Когда захват. Сначала снайпер с вертолета – водителя, чтобы не ехал, куда те приказывали. Потом захват, ну и все того.

– Да... – голос женщины. – Ехали люди, и дети. И такое случилось. Кто мог знать?

– Я думаю, правильно сделали, – говорит водитель. – Пусть террорист знает. Раз вы так, мы – тоже так. Автобус потом в песок закопали, такая история. И крови внутри много, и этого всего...

– Остановите!

Это снова женщина с “кольцом”.

– Что?

– Остановите, пожалуйста, выйти нужно.

Полусогнувшись, пошла к барханам.

– Нервная, – сказал водитель. – Желудок, или еще что-то.

Кореец не ответил. Стоит возле машины: закурить – нет?

Пустыня, незаметная во всем объеме из машины, охватила его.

– Звук...

– Песок остывает.

– Пойду тоже.

Водитель кивнул. Что такое мочевой пузырь, шоферу объяснять не надо.

Мужчина отошел в пески. Идти мягко, как по одеялу.

Увидел ее. Думал, пошел в противоположную сторону. И вот встретились, надо же. Она тоже заметила его. Подошла, проваливаясь каблуками.

Он заметил в ее руке – в той, где “обручальное” кольцо, сигарету.

– Вы курите?

– Почти нет.

– Меня зовут Тельман. Тельман Ким.

– Странное имя.

– А вас?

– Принцесса.

– Красиво.

– Давайте пойдем. В какой стороне машина, помните?

– Машина? Там. Там, где дорога.

– А там что?

– Где?

– Ну вон там, где что-то едет.

– Тоже дорога, наверное. Только я пришел оттуда, значит, нам туда.

– На автобус похоже.

– Какой автобус?..

Водитель склонился над мотором:

– Приехали.

Из передней дверцы вылез Москвич:

– Э, акя, что значит “приехали”?

– Значит, приехали.

– И что теперь?

– Все.

Ткнул в мотор.

– А когда брал нас, не знал, что ли?

– Откуда?! Надо другую машину остановить. Я договорюсь. Мне только за бензин заплатите.

– Какой бензин? Эх, еще матч сегодня! Давай, лови. Лови, давай, может, еще успею. Блин, еще мобильный не берет!

– Сдохли они все, что ли? Полчаса – ни одной машины.

– Может, перекрыли. Бывает.

– С двух сторон?

– С двух сторон. Бывает.

– А зачем?

– Кто знает? У начальства свои мозги. Может, не перекрыли.

– А почему машин нет? Полчаса стоим.

– Сестра, откуда знаю! Дорогу перекроют – нет машин. Бензин не завезут – нет машин. Еще чего-нибудь – нет машин.

– А другой дороги здесь нет?

– Другой нет.

– А мы видели.

– Что?

– Автобус. По другой дороге ехал. В той стороне.

Водитель молчит.

– Давайте познакомимся.

– Тельман, журналист.

– В газете? – поглядывает Москвич.

– Интернет.

– А... Сайты. А о чем пишете, не секрет?

– О жизни. Репортажи, интервью. А вы кем работаете?

– Нефть, – говорит Москвич. – Нефть.

– А меня – Принцесса.

– Вам холодно?

– Ноги чуть-чуть затекли. Устала сидеть, пройдусь.

– Я тоже.

– Справлюсь сама.

– Лучше я с вами. Ночь все-таки.

– Да.

– Красиво здесь.

– Это что?

– Луна.

– Не похоже.

Саксаул горел хорошо, ветер играл огнем. Они сидели вокруг костра и глядели на пламя. Глядели в сердце костра. В желудок костра и голубоватые кишки костра, в которых обугливались и загибались непереваренные ветви.

Костер был Бараном, огненным Бараном, согревавшим их своей шкурой, золотым руном. Обжигающий жир Барана пузырился на ветвях саксаула, отслаивался жирным пеплом. Иногда сквозь огонь глядел глаз Барана, пока глазное яблоко не лопалось на огне, стреляя в темноту золотым соком.

Их стало четверо, спавшая женщина проснулась, обиделась, ушла. Ей предлагали остаться, чтобы не ходить ночью одной. “Там дальше еще одна дорога”, – сказала женщина. “Нет там дороги”, – сказал водитель. “Есть”. – Повернулась женщина, уже уходя. Продолжения не было. “Если хочет, пусть гуляет”. – Махнул водитель.

Чтобы переждать ночь – стало ясно, что машин уже не будет, – решили рассказывать истории. Так предложил Тельман. Они почему-то согласились. Не сразу стало понятно почему. Начала Принцесса.

Принцесса

Родилась в Самарканде, в семьдесят девятом, месяц февраль.

Первый раз полюбила в четвертом классе. Он, тот, кого она, был в восьмом. Она страдала, очень развитая уже была, почти готовая женщина. У нее была подружка, тоже влюбленная, в другого, так подружка что придумала. Выдрала из тетрадки лист, намазала губы помадой – и к листу. Подложила своему, в которого была, и стала ждать, что получится. Дождалась, он посмотрел на нее, сходили в кино с мороженым.

Принцессе тоже так захотелось. Помады у нее не было. Без помады губы оставляли только жирные пятнышки, догадаться по ним о чувстве было невозможно. Нашла ручку с красным стержнем. Паста кончалась, она долго царапала стержнем губы. Приложила бумагу. Подержала. Посмотрела. Заплакала. Кривой отпечаток. Губы болели.

Она сидела в спортзале, пахло ремонтом, темнело, здание было пустым.

Рядом банка с красной краской, от запаха или от слез болела голова.

Посмотрела на банку. Потом на краску. Потом быстро обмакнула в нее палец, провела по губам. И еще раз. Прижалась губами к тетрадному листку. Здесь и здесь. И еще здесь, чтобы понял. Получилось хорошо. Ярко.

Стала стирать краску с губ. Краска не стиралась. Не смывалась водой. Оставался вкус химии, и тошнило. Ничего. Со стороны будет казаться, что помада. Пошла домой.

“Девочка, что у тебя с губами?” – спросили в автобусе. Выскочила на первой остановке. Втянула в себя губы, борясь с тошнотой, стала ждать следующий.

Дома, к счастью, никого не было. Только бабушка. Которая ничего не видела.

Утром Принцесса сразу достала из портфеля заветный листок. Краска, которая вчера показалась ей красной, при солнечном свете оказалась коричневой. Темно-коричневой, как... ну, как... ну что вы все смеетесь?!

Листок с коричневым отпечатком гулял по классу.

Она пыталась вырвать. На переменке остатки краски счищали с губ ацетоном. В хранилище кабинета биологии. Рядом со скелетом, которого постоянно принимали в пионеры, повязывали галстук на шейные позвонки, соединенные проволокой.

После третьего урока ее вызвала Завуч.

Завуч была худая, похожа на скелет с галстуком. Хотя галстук носила не она, а пионервожатая, толстая, тайно курящая, чтобы избавиться от жира.

“Сама меня потом благодарить будешь, – сказала Завуч. – Тем более, из районо десять штук прислали, вот-вот комиссия придет, за все надо отчитаться. Так что и честь школы заодно спасешь, и свою собственную”.

Достала из сейфа железяку.

“Так... "Сыктывкарский завод спортивного инвентаря". Не московские, значит... А куда московские подевали? Ну ладно, что ж теперь! Главное, чтобы не натирало. А будет натирать – привыкнешь. "Пояс подростковый гигиенический, для дев., 1 шт." Что стоишь, смотришь? Снимай колготки! Комиссия, говорю, ожидается, снимай колготки, по-русски понимаешь?”

“Что это?”

“Что? Я ж сказала: экспериментальный гигиенический пояс. Вот. Для дев., один штэ. Тебе что, мать ничего не говорила про пояс невинности?”

“Кого?”

“Невинности! Куда родители смотрят – все школа за них должна, все школа должна. А потом удивляемся, откуда кругом курение и аборты!”

“Что?”

“Ничто! Не прикидывайся. Снимай колготки! Распоряжение гороно, мне еще девять поясов, это вообще ваших классных работа или медпункта. А всем на все наплевать. И что комиссия, и трубу прорвало. Ты долго еще будешь стоять?”

“Нет... не надо!”

“Потом сама спасибо еще скажешь! Родители спасибо скажут! Поклоняться школе! До земли. Земной поклон школе. Они же теперь спать спокойно будут, как люди!”

“Они и так... спят...”

“А теперь будут еще и спо-кой-но! Да что я тебя уговариваю... Всем, у кого проблемы с поведением, – пояс!”

“Я исправлю! Я обещаю...”

“Поздно, милая моя. Вот – пояс, вот – инструкция. Держи. Завтра еще эта комиссия... И давай по-хорошему. Это только первая партия поясов, мы еще всю школу в них нарядим! Вы еще... вы еще сами модничать станете друг перед другом! Хвастаться!”

“А мальчиков – тоже?”

“Нет. Для мальчиков еще нет. Они будущие защитники, у них все по-другому... Ну что ты смотришь? Ну, вот инструкция, сама почитай! И по-маленькому сможешь ходить, и купаться без проблем. И размер немного увеличивать. Что, думаешь, они там дураки в Москве? Все продумали! Да, вот так... Не дергайся! Стой ровно, говорю! Да не смотрю я на твои трусы, нужны они мне сто лет! Вот... Смотри как удобно! Теперь ключик... Та-ак! Ключик я себе оставлю, доучишься, я его тебе лично после выпускных экзаменов вручу. В запечатанном конверте, когда в институт поступишь или техникум, отнесешь по месту учебы, пусть у них дальше за это голова болит! И не подумай это с себя содрать, первая же медкомиссия... Ну аж взмокла... Поняла? Ну, что надо сказать? Что, говорю, сказать надо?!”

“Спа-сибо...”

Пояс натирал. Особенно, где застежка. Она терпела. Ложилась спать в одежде, чтобы не заметили. Мать спрашивала: “Что не моешься?” – “Моюсь”. Мать что-то почувствовала и потащила в баню. Пока шли туда, Принцесса все думала, что скажет мать, когда увидит это “украшение”. Что подумают другие люди в бане. Тогда она сказала, что у нее горло болит и живот. “Туда придем, дам таблетку”, – ответила мать. И они пришли туда. “Что это?” – “Пояс… пояс...” “Если дали в школе, значит, надо, – успокаивала мать, – ради хорошего аттестата потерпи”. Принцесса обещала. Когда они вышли из бани, мимо проехала поливочная машина, облако мокрой пыли накрыло их. Мать долго переживала, что зря ходили, и грозила уехавшей машине кулаком.

А потом Принцесса привыкла. Привыкла к запаху ржавчины и мочи, к мозолям. К надписи “Сыктывкарский завод спортивного инвентаря”, которая стала ей как родная. Даже удивлялась, как жила без этого. Учиться стала лучше. Ее освободили от физкультуры. Всех, кто имел пояс, освобождали и записывали в спецгруппу, которой не было. Вместо физкультуры они курили, хотя она не курила, а просто смотрела на дым. Мальчик, которого она все еще любила, окончил школу, ушел в армию, занял там первое место и сломал колено. Об этом он писал из армии. Но не ей.

“Напрасно ждешь. – Подружка пускала ртом серые обручальные кольца. На нее тоже хотели нацепить пояс, но мать купила ей справку. Один раз призналась, что у нее уже было это. “И... как?” —спросила Принцесса, чувствуя, что пояс становится ледяным. Подружка улыбнулась. Потом расплакалась: “Лучше бы... лучше бы на мне был пояс”.

В институт Принцесса не поступила. Села решать тесты и не смогла. Пояс давил на все, даже дышать было тяжело и неудобно. Думать вообще не получалось. И провалилась.

Пришлось в училище. Поступила, отнесла туда ключ от пояса, ключ приняли, отметили в журнале, пожелали учиться на хорошо и отлично. “Ду-у-ра, – сказала ей подруга. – Ну ты и дура! Надо было по дороге копию ключа сделать!”. Разочарование в физических отношениях у подруги уже прошло, она стала одеваться, начались мальчики. А Принцессу с ее поясом определили в спецгруппу, которой снова не было, были сигареты на заднем дворе, но она не курила, только смотрела, и снова из-за пояса. Ей казалось, если пояс, то нельзя. “Ты – кусок льда”, – говорила ей подруга.

Она не была куском льда. Просто все еще любила того, из восьмого “Б”. Ради которого целовала бумагу половой краской. Из-за которого носила этот пояс, который был ей уже тесный, а где на размер побольше меняют? А тот уже вернулся из армии, она его издали видела, даже помахать хотела.

На третьем курсе их забрали на хлопок. Думала, с поясом ее оставят. Нет, наоборот, говорят, гарантия, что вы там дров не наломаете.

На хлопке было весело. В бараке играл магнитофон. Иногда ребята, парни, приходили, хотя было запрещено, потому что ребята, понятно: сначала хорошие слова, потом сразу руки. Но Принцесса дала понять, и к ней не лезли, а что сгущенкой из-за этого не угощали, не надо, не умрет.

Только один раз, когда плов готовили, был один парень, она чувствовала, что ему нравится, и он тоже к ней подошел. Когда готовили, только смотрел, а когда все съели, то осмелел. Привет – привет. Вначале все шло нормально, они сидели над арыком и разговаривали как люди. Солнце садилось, она мерзла, было приятно, что рядом что-то теплое и нормально разговаривает. Жаль, что парни не могут просто разговаривать, им всегда еще что-то нужно. Начались губы. Она лицо отвернула, а он губами в затылок, в шею, куда попало. А это уже стыдно. Оттолкнуть неудобно, подумала: расскажу о поясе, может, уладится. И рассказала.

“А я знаю, – сказал он дыша. – У нас пацаны их без ключа открывать умеют, специалисты”.

“Как без ключа?” – испугалась Принцесса.

“Просто. Чик! Хочешь, узнаю”.

“Не надо...”

Он помолчал. Сплюнул в арык, розовый от вечернего солнца, от плевка пошли круги.

“Поцеловать в губы хотя бы дай... Намордник же на тебя не надели!”

Принцесса представила себя в наморднике и заплакала.

Солнце село, вода в арыке погасла. Парень ушел, оставил на ней свой чапан. Наверное, ходит сейчас по полям, обижается.

Ночью приснился баран. Большой, теплый, надежный. Гладила его, греясь, потом стало больно. Проснулась, еще темно. Проверила рукой пояс. Все на месте, но страшно.

Вернувшись с хлопка, сразу под воду, терлась квадратным куском мыла. Вошла мать. Сказала, что за полотенцем, а сама на пояс:

– Не жмет?

– Жмет.

– Вот ты и выросла.

Глаз прищурила, наверное, сейчас что-то скажет.

– Да, мы тебе тут жениха присмотрели.

Вышла и полотенце не взяла.

Принцесса вылила на себя еще одну кружку воды. Кружка выскользнула из рук и загремела по плитке.

Потянулись предсвадебные дни. Конечно, жених оказался не тот, кого ждала, ради кого железку таскала. Попробовала открыться матери. Что она все еще того, из 9 “Б”. Мать удивилась. “У вас с ним... что-то было?” Принцесса помотала головой. “Я его люблю!” – “А он тебя... тоже?” Пришлось признаться, что не знает... Не было возможности узнать... Мать повеселела: “Вот видишь! А Тахир тебя любит”. – “Но он же меня не видел!” – “Как не видел? Помнишь, мы в прошлом году с тобой ходили...” Она поверила матери, что он ее видел, мать в серьезных вещах редко обманывала.

Перед загсом по закону сказали надо проверить здоровье. Сдать мочу и кровь. Мать ходила с ней по врачам, заносила конфеты. Принцессу признали годной.

Оставалось только ключ из училища взять. Ей даже справку из загса дали. Что студентка – прочерк – вступает в законный брак и ключом теперь будет заведовать законный муж гражданин – прочерк. Мать хотела сама пойти в училище, заодно коробку конфет отнести, чтобы к Принцессе хорошо относились. Только от свадебных забот у матери подпрыгнуло давление, в больницу увезли, оттуда на второй день прямо в халате и тапочках сбежала, но про училище уже не помнила, вылетело от переживаний. А по программе невеста должна жениху в первую ночь ключ преподнести на тарелочке с конфетами и парвардой. А дальше пусть жених уже сам с этим ключом что хочет делает, хотя у женихов в такой момент тоже своя программа, но это уже природа.

А тут завуч ей сам на перемене навстречу, в очках, убеленный сединами. “А, замуж?! – говорит. – А учеба как же?” – “Справлюсь”. – “Все вы обещаете справиться… Потом как родите – и поехало”. Принцесса протянула справку из загса. Завуч прочитал, сложил – и в карман. “Зайдешь в четыре часа”, – сказал он.

В четыре не смогла, сказали, занят.

В полпятого встала, чтобы уйти. Не ушла.

В пять дверь открылась: “А, еще тут?”

Зашла. Он дверь закрыл и смотрит.

“Что стоишь? – Ключом болтает. – Снимай колготки. Я должен убедиться”.

И давай под юбку. Убедиться руками хочет.

Она вырвалась и закричала, даже стекла затряслись.

Завуч побледнел, швырнул ей ключ.

– Ненормальная!

Вот и свадьба. Она в платье напрокат из свадебного салона “Кипарис”. По обычаю, все время смотрит вниз. Глаз не поднимает. А что так увидишь, все время вниз? Только тарелку и стол. Иногда рука жениха в кадр попадет. Или нога в брюке. По одной ноге разве можно человека понять?

Хорошо свадьба прошла. Столько конвертов, как на почте. Кровать цветами обложили. Искусственными, какая разница. Для внешнего вида нормально, даже красиво.

Только вместо любви случилось ЧП. Тахиржон разделся, приготовился, а ключ не подходит. Ключ к поясу. Так, сяк, вспотел, губы сжал. Неродной ключ, и все. “В чем дело?” Смотрит на нее. А она плачет и мужа боится. Он из кровати выскочил, как молния. Что оставалось? Рассказала ему всю правду на завуча. Он кулаки сжал, пластмассовые цветы расшвырял. Пошел футбол смотреть, чтобы горе заглушить.

А через день она услышала, что завуча около дома избили. Те, кто бил, остались неизвестными. Пока “скорая”, пока больница, туда-сюда, человека уже нет. Принцесса домой прибежала, лежит на тахте, боится. А тут еще свекровь свое подливает: простыни после первой брачной ночи проверила, “алых роз” на них не увидела, не знает, что и думать... И смотрит на нее.

На другой день в училище поминки, плов, шум. “И сегодня, прощаясь с нашим любимым наставником…” – слышно по микрофону из зала. Принцесса хотела уйти, к ней одна учительница подошла: “Постойте…”. Ключ достает: вот, домла1 перед смертью завещал вам передать, другой вам ключ по ошибке выдал.

1 Домла (узб.) – учитель, наставник.

Принцесса сжала ключ, стоит, думает, как теперь жить дальше. Целый день думала. Вечером положила ключ на тарелочку, обложила конфетами. Парварды не осталась, вместо парварды шоколадку “Аленка” положила, тоже красиво получилось.

Вздохнула, понесла мужу.

“Распечаталась? Поздравляю, – говорила подруга, целовавшая бумагу. – Ну и как впечатления?”

Впечатления разные были. Нет, жили хорошо. Вначале вдвоем гриппом болели, свекровь исрык над ними жгла, заставляла дышать. Телевизор вместе смотрели, видео. Она – то в телевизор, то на мужа, привыкает к новому человеку. А он молчит, все в сторону думает. Мимо нее. А рот откроет, скажет: хиджаб тебе надо носить! Заметила, что его религия интересует, у него и двоюродный брат за экстремизм сел, а теперь, значит, и Тахир ей про хиджаб. А так жили хорошо, иногда шутили.

Только вот пояс. Думала попрощаться с ним. Поэтому, может, и пошла замуж, чтоб его выбросить. А муж – нет, когда пропадал на два-три дня, ей застегнет и уходит довольный. А у нее уже беременность, пояс давит, она к свекрови, так и так. Свекровь ее пожалела: “Это нехорошо, ребенок уродом будет”. Обещала оказать на сына воздействие. Лучше бы не оказывала, муж после ее воздействия пришел, ботинок снял так, что в другую комнату улетел. “Зачем матери жаловалась? Сказала бы мне!” – “Я вам говорила...” – “Го-во-рила! Говорить не умеешь! Бормочешь под нос... Микрофон тебе купить, что ли?” Ну, раз микрофон, значит, шутит. Засмеяться надо. А как смеяться, если токсикоз? Улыбнулась кое-как и пошла помогать с ужином. Мужчины вечером голодные как волки.

Ночью муж ей в постели: “Хорошо, пояс пока не носи. А хиджаб будешь. А то я знаю, что у тебя в голове!”. А Принцесса к стенке отвернулась, там обои с цветами, и тихо в эти цветы говорит: “Не буду носить”. Муж ее толкнул, она лбом об стенку. Заплакала, а муж: “Что воешь? У моих друзей все жены хиджаб носят”. Она повернулась: “Ну и пусть они носят! А мне платки не идут!”

Пошла к подружке, поплакала ей про свои радости. Подружка ей: “Дура ты, дура”. Потом посмотрела на себя в зеркало: “И я дура...”. Это она про последний аборт, а может, просто так, к слову. Принцесса ее тоже пожалела: выискала у нее седой волос и пожалела – молодые годы уходят непонятно куда.

Сделала УЗИ. Сама не хотела, это ее муж со свекровью в два голоса. “Это же небольно”. А как девочку на УЗИ увидели, сразу другая реакция. Свекровь хотя бы улыбается: “Девочка – тоже хорошо...” А муж, будто лед проглотил, стоит, курит. Принцесса к нему: “Вы не рады...” А он: “Садись в машину”. И все.

В машине ее затошнило, на краю дороги притормозили, еле дверь открыть успели, из нее тут же фонтан. Свекровь ее придерживает, муж молчит. Мимо машины проносятся, газом воняет. Милиционер подошел, увидел, что неинтересно, и отошел. Муж со свекровью что-то обсуждают. Мимо машины, грузовики.

После этого мертво как-то жить стали. Тахир вечером придет, посмотрит на ее живот, а сам рукой уже к пульту телевизора. Футбол или свое видео. И в постели как посторонний. Начнешь рассказывать, а он: “Я сплю”.

Обратилась к свекрови: “Может, аборт?..” Свекровь замахала: “Да ты что! Откуда такие слова взяла?! Да и поздно уже на таком сроке!” Обняла: “Пойми, у Тахиржона работа тяжелая. Целый день – техника, клиенты. Для него интернет-кафе – это все”.

На другой день она надела кофту с блестками, сделала, как могла, прическу и пошла в это интернет-кафе. Там люди, музыка. Стоит, мужа высматривает. На нее тоже смотрит, место ведь мужское. Объявление висит: “Порнографические сайты скачивать нельзя”. И фотография девушки с грудью. Тахир в углу на стуле спит. Разбудили: “Тахир-акя, тут к вам это…”. Он сел, на нее смотрит, словно первый раз. “Можно, посижу?” – “Зачем?” – “Посмотрю на вашу работу...”

Ночью лежали, он с открытыми глазами, она с открытыми глазами. Интернет-кафе вспоминала. Решила: родит, снова пояс наденет, все же он ее характер поддерживал.

Надоело Тахиру с открытыми глазами лежать, полез к ней. “Не надо...”. Потом снова лежали, ей было даже хорошо. Почти. Недолго, может, минуту, не засекала. Хотела на живот лечь, но куда, с этим вот этим... Снова грустно. Отыскала на ощупь тапки, пошла на “водные процедуры”.

– А потом родила. Девочку.

Улыбнулась в огонь.

Тельман принес еще веток, подбросил. Затрещало. Глаз барана засверкал.

– Рожала, конечно, не так, как хотела. Хотела в Ташкенте. Роддомик нашла, с матерью ходила, конфеты врачам. Врачи: “Пожалуйста!”. Палату-люкс показали: “Хотите, и вот так можно...” Красивый очень люкс, розовый.

Прикрыла глаза.

– А потом у мужа кто-то из родственников в Намангане женился... Муж говорит: “Мы все уезжаем, а ты что?”. Я говорю: “Плохо чувствую, у родителей останусь”. Не хотела ехать. Муж глаза опустил, ходит, вещи роняет. Подходит: “Мы там долго не будем, туда-обратно”. Поехали, и родила. В дороге, еле в роддом успели, никакого люкса, совсем никакого. И еще комиссия, все из-за этой комиссии...

После родов он снова несколько раз призывал ее надеть хиджаб, даже поднимал руку, мог не приходить домой три-четыре дня. Она с грудным ребенком не могла выйти, чтобы поискать его. Два раза ходила в интернет-кафе, третий раз хотела, но не пошла.

Дочку он любил, но если бы она была сыном, он бы любил ее по-настоящему, как сына. Постоянно говорил, что у его друзей жены в хиджабах, друзья имеют по две-три жены, а если ты не наденешь хиджаб, еще раз женюсь, потом не обижайся.

Друзей его Принцесса не видела и жен не видела, ничего не видела. Только дочку видела, ее назвали Хабиба, в честь его родственников.

Свекрови все рассказывала, свекровь ее жалела. Когда они говорили о ее сыне, у свекрови из одного глаза, левого, текли слезы. Говорила, что с детства во время плача только один глаз работает, другой сухой от болезни. “Пойми, у Тахиржона работа тяжелая. Целый день – техника, клиенты...”. Принцесса понимала. Только на переносице морщины появились, и вокруг рта немного. А так все понимала.

Когда Хабиба переставала кричать и засыпала, Принцесса садилась думать о муже. Потом о том, из восьмого “Б”, ради которого целовала бумагу, где он теперь...

Только засыпала, начинала свой концерт Хабиба.

Муж стал требовать сына. “Сын...”, и улыбается своей улыбкой.

“Подождите немного, – отодвигалась она в постели, – у меня там еще все болит!”

Теперь он часто оставался дома, переписывал диски. Читал разные книги, свекровь переживала из-за этого.

У Хабибы прорезались зубки. Принцесса сказала об этом мужу, он улыбнулся.

Ночью торопил ее с сыном:

“Зачем откладывать?”

И делал свое дело. Она кричала от внутренней боли. А он думал, так полагается.

Через месяц спросил: “Ну что?”

Она призналась, что ничего. Он проявил терпение, подождал еще месяц.

“Ну что? Что-то внутри чувствуешь?”

Хабиба научилась говорить “мама”, “папа” и кланяться.

До постели Принцесса доползала как труп. Тахир будил, напоминал. Больно уже там не было, только как будто из дерева. И спать во время этого хотелось, один раз не сдержалась, зевнула во весь рот...

У Тахира день рожденья, мужчины готовили. Она ходила с мисками, помогала им.

Делали плов. В казане качалось масло. В масле отражались небо, ветви. Ранняя весна. На яблоне висела туша барана. Издали туша была похожа на огромный распустившийся цветок.

Казан зашумел – в масло бросили курдючный жир.

Принцессе стало больно, она отошла от окна.

Кровавое тело барана перед глазами. Со всеми внутренностями. Опыляемое насекомыми, как цветок. “Лук несите!” – крикнули со двора. Она побежала относить лук.

От лука заплакали глаза, и двор поплыл. В казане пузырились кусочки бараньего мяса. Скоро покроются румяной корочкой. Снова зашумело – мужчины бросили туда лук.

На крыльце стоял муж в белой рубашке и курил. Под ним сидела Хабиба, играя с обувью.

В казан бросили морковь и залили водой. Шум прекратился, забулькало. Мужчины заговорили о своих делах, о своем бизнесе. Надо уйти. Проходя мимо мужа, улыбнулась. Подняла Хабибу с калошей в руке, занесла в дом. Свекровь руки протягивает: “Хабибочка! Хабибочка!” Отдала ей. Зашла в комнату – и на кровать. Лежит, думает. Вспомнила: “Что-то внутри чувствуешь?”

Через день ее повезли к гинекологу.

Та за голову схватилась: “Куда вы смотрели?!”

Оказалось, в том самом роддоме ее стерилизовали сразу после родов. Комиссия приехала, отчитаться нужно было срочно по сокращению рождаемости, у них план. Обычно только после вторых родов это делали, и то не всем, а отдельным.

А тут – комиссия, и надо отчитываться. Решили сделать исключение, кто рожал, всех на стерилизацию. Потому что отчитаться надо было, а по-другому не получалось. Кто рожал, конечно, не виноваты, что так совпало. И врачи не виноваты, перед комиссией отчитаться надо, а то неприятности.

“Суки! – кричал муж ночью по-русски. – Су...”

В темноте плакала Хабиба. Принцесса поднялась, пошла кормить дочь.

Но молока в ту ночь почти не было.

– Выплакала из глаз все молоко, – говорит, глядя в костер.

Муж окончательно ушел в свою оболочку. Переписывал призывы на молитву, читал книги. Ждал, когда выйдет из тюрьмы двоюродный брат, чтобы глубже узнать от него про религию.

Свекровь, заметив в сыне такие изменения, испугалась. Стала в Москву свекру звонить, он там давно на заработках. Дверь закрыла, чтобы никто их разговор не слышал. Принцесса не стала подслушивать, просто зашла с Хабибой, будто случайно. Так свекровь ее взглядом прогнала, заходить снова было уже неудобно.

И она забыла об этом разговоре. Вспомнила через полтора месяца. Когда свекровь сказала: “Твой муж едет на заработки в Москву”.

“А я?.. А Хабиба?..”

Перед отъездом он мучил ее всю ночь. Наверное, хотел запастись в дорогу. Ей было страшно оставаться без него, но ответить на “ласки” она не могла. Если бы у них был еще сын, было бы по-другому. Он бы не мучил ее, как проститутку.

Под утро он заснул, а она не могла заснуть, как ни стремилась. Лежала, думала о себе, о дочери, о муже и его поведении. Раздался призыв на намаз. Муж заворочался, сел, вышел из комнаты. Зажурчала вода в раковине, омовение совершал. Она лежала и слушала, как гремит вода, то громче, то затихая, когда муж преграждает ее падение своими ладонями.

Вода смолкла, она знала, что сейчас он вытирается, даже знала, каким полотенцем. Снова его шаги, он проходит мимо, выходит в соседнюю комнату, где ковер, который им дарили на свадьбу.

Не выдержав, встала, приблизилась к двери, за которой молился. Дверь была полуоткрыта, она видела его на полу, в майке. Рядом уже чемоданы. Во всех движениях мужа было что-то торжественное, хотя ничего нового она не увидела.

Отошла от двери, достала платок-хиджаб, встала возле зеркала. Опустила платок на голову. Постояла. В зеркале позади появился муж. Он уже закончил молитву и смотрел на нее с удивлением. Она быстро сняла.

Когда вот-вот должна была прийти машина и увести мужа в аэропорт, он завел ее в комнату. Она охотно зашла, думала, что он собирается оставить ей денег.

А он достал пояс. Этот пояс. “Иди сюда”, – произнес он.

Она заплакала.

“Иди сюда, я сказал!” – повторил.

Вспомнила тело барана, висящее на дереве. Красное, с черными точками мух.

– Он уехал в Москву, его Москва все не кончалась, свекровь говорила, что она меня любит, но я должна вернуться в дом родителей.