Текст книги "Антология современного анархизма и левого радикализма. Том 1"

Автор книги: Стюарт Хоум

Соавторы: Алексей Цветков,Крис Ней,Даниэль Герен,Лютер Блиссет,Рауль Ванейгем,Ги Дебор,Ноам Хомский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

Другие виды животных также могут образовывать непрочные сообщества и даже предпринимать коллективные действия по защите своих детей от врагов. Но подобные сообщества вряд ли можно назвать структурированными, кроме как в самом широком, часто эфемерном смысле. Люди же, напротив, создают сильно формализованные сообщества, которые имеют тенденцию к увеличению структурированности с течением времени. В результате образуется не просто сообщество, а новое явление – ОБЩЕСТВО.

Если нам не удастся четко разделить сообщества животных и человеческое общество, то появится опасная возможность игнорировать уникальные черты, отличающие человеческую социальную жизнь от жизни животных сообществ. Например, способность общества меняться к лучшему или к худшему и факторы, вызывающие эти перемены. Если мы сведем сложное общество к простому сообществу, мы легко можем не заметить того, чем различались общества разных времен. Мы также можем в этом случае не обратить внимания на то, как произошло преобразование простых различий в статусе в четко определенные иерархии, а иерархии – в человеческие классы. Возможно, мы просто не поймем значения термина «иерархия» как высокоорганизованной системы приказов и подчинения, ее отличия от недолговечных различий в статусе, которые зачастую могут и не сопровождаться актами принуждения.

В результате мы можем спутать сильно институциированное создание человеческой воли, устремлений, конфликтующих интересов и традиций с общественной жизнью в ее наиболее застывших формах, так как здесь мы имеем дело с врожденными, представляющимися неизменными чертами общества больше, чем с искусственными структурами, которые могут быть изменены, улучшены, ухудшены или просто уничтожены. Любая правящая элита прибегала к одной и той же уловке – идентифицировала созданную ей самой иерархическую структуру с общественной жизнью как таковой, чтобы созданное человеком получило божественное или биологическое обоснование.

Современное общество и его институты постепенно превращаются в постоянные и незыблемые реалии, которые живут уже своей жизнью, отдельной от природы, а именно – в продукт кажущейся постоянной «человеческой натуры», которая является результатом генетического программирования, произошедшего в самом начале зарождения социальной жизни. С другой стороны, современное общество и его институты можно рассматривать и как еще одну форму сообщества животных со своими «вождями», «военными руководителями», «лидерами» и прочными «основными» формами существования. А когда возникают острые споры, выливающиеся в войны и социальные конфликты, их можно списать на счет «генов», которые, вероятно, вызывают уничтожение себе подобных и алчность.

В любом случае и при абстрактном представлении общества, существующего отдельно от природы, или при не менее абстрактном восприятии его как «естественного сообщества», которое неотделимо от природы, возникает или дуализм, четко отделяющий общество от природы, или грубый редукционизм, растворяющий общество в природе. Эти внешне полярные, но на самом деле очень близкие теории привлекают своей простотой, хотя наиболее искушенные толкователи часто преподносят их в весьма изощренной форме. Но эти идеи, так или иначе, все равно сводятся к ярким лозунгам, к замороженным, популярным догмам.

Социальная экология

Подход к обществу и природе, который предлагает социальная экология, может показаться слишком интеллектуально требовательным, но зато он лишен упрощенности дуализма и незрелости редукционизма. Социальная экология пытается показать, как природа медленно, по фазам, трансформировалась в общество, не игнорируя различие между ними, с одной стороны, и степень их взаимопроникновения, – с другой. Каждодневная социализация молодежи семьей основана на биологии не меньше, чем постоянная забота медицины о стариках, а именно – на устоявшихся социальных факторах. Мы никогда не перестанем быть млекопитающими со своими первичными инстинктами, но мы институциализировали их и следовали им при помощи разнообразных общественных форм. Итак, социальное и природное постоянно проникают друг в друга, не теряя своей индивидуальности в этом процессе взаимодействия.

Социальная экология ставит не только такие внешне очевидные вопросы, как забота о природе, но и очень важные проблемы, касающиеся различных способов взаимодействия природы и общества, сложившихся с течением времени, и проблем, которые эти способы породили. Как появились сложные, даже воинственные взаимоотношения человечества и природы? Какими были те институты и идеологии, из-за которых этот конфликт стал возможным? Был ли этот конфликт действительно неизбежным при имеющемся росте человеческих нужд и технологий? И может ли этот конфликт быть разрешен с помощью экологически ориентированного общества? Как разумное, экологически ориентированное общество сможет интегрироваться в процесс естественной эволюции? А если еще шире – есть ли основания считать, что человеческий мозг (сам по себе продукт как естественной эволюции, так и культурной) представляет собой решающую, высшую точку природного развития, заметим, долгого развития субъектов современной нам природы из сенсуальности и самовыражения простейших форм жизни в заметную интеллектуальность и самосознание наиболее сложных?

Задавая эти провокационные вопросы, я не пытаюсь оправдать высокомерное отношение к остальным формам жизни. Конечно, мы должны привести человеческую уникальность, характеризующуюся богатым выбором концептуальных, социальных и конструктивных атрибутов, в соответствие с природной плодовитостью, разнообразием и сознательностью. Я оспаривал попытки превратить это соответствие в противопоставление природы и общества, нечеловеческих и человеческих жизненных форм, природной плодовитости и технологии или природной субъективности и человеческого разума. Важным результатом во взаимоотношениях природы и общества является то, что человеческий интеллект, очень различный в своих формах, имеет глубокие корни. Наши нервы и мозги не возникли на пустом месте, без долгой природной подготовки. То, что является нашей неотъемлемой чертой – необыкновенная способность думать о сложных концептуальных идеях, – выросло из нервной сети примитивных беспозвоночных, ганглий, моллюсков, спинной хорды первых рыб, мозгов амфибий и спинного мозга приматов.

Даже при способностях, наиболее нам характерных, мы также являемся продуктами и природной, и общественной эволюции. Как род мы несем в себе эры органической дифференциации и развития. Как и все сложные жизненные формы, мы не только являемся частью природной эволюции, мы также ее наследники и продукт природного размножения.

Пытаясь доказать медленное развитие человеческого общества из природного сообщества, социальная экология, однако, также обязана продемонстрировать подверженность общества процессам дифференциации. Таким образом, социальная экология должна изучить те точки социальной эволюции, где произошел разрыв, постепенно приведший общество к оппозиции природному миру, и объяснить, как эта оппозиция развивалась с начала истории до общества в древности и до наших дней. Действительно, если человеческий род может как форма жизни сознательно и успешно обогащать природный мир, а не губить его, для социальной экологии очень важно раскрыть факторы, которые в процессе естественной эволюции превратили людей в неких паразитов на земле, а не в активных партнеров. Эта попытка должна рассматриваться не как случайный шаг, а как серьезное движение к сведению природы и общества к общему знаменателю, совпадающему с нашим временем и полезному для конструирования экологически ориентированного общества.

Возможно, одним из наиболее важных вкладов социальной экологии в современную экологическую науку является предположение, что основные факторы, противопоставляющие социум природе, появились из внутриобщественного развития, а не изначально природного. То есть разделение природы и общества на противостоящие лагеря идет от разделения в обществе, от глубоких и давних конфликтов между самими людьми, которые часто затмеваются широким понятием «человечество».

Эта критическая точка зрения противоречит почти всем экологическим и социальным теориям. Одна из наиболее закрепившихся в сознании идей, которую современное экологическое движение делит с либерализмом, марксизмом и даже консерваторами, это вера в то, что природа требует подчинения человека человеком. Это наиболее четко очерченное понятие во всех социальных теориях. Почти все социальные идеологии в своих построениях ставят понятие человеческого доминирования на первое место. С классических времен до наших дней идея о том, что человеческая «свобода» от природы вызывает подчинение человека человеку как первейшего средства производства и как средства обуздания природного мира, остается одним из наиболее распространенных представлений. Таким образом, веками люди пытались доказать, что для того, чтобы подчинить природный мир, необходимо подчинить и одних людей другим, создать рабов, господ и слуг.

То, что эта «инструментальная» теория устроила почти все правящие элиты и стала для либералов и консерваторов оправданием их приспособления к статус-кво, вряд ли требует объяснения. Миф о «скупой» природе всегда использовался для оправдания скупости эксплуататоров и их бесчеловечного обращения с эксплуатируемыми, а также он снабдил индульгенцией оппортунизм как либералов, так и консерваторов. Под словами «работать в системе» всегда подразумевалось подчинение как способ организации общества и в лучшем случае средство освобождения от предполагаемого подчинения природе.

Возможно, менее известен тот факт, что Маркс также оправдывал образование классового общества и государства как ступенек к подчинению природы и, возможно, к освобождению человечества. Силой его исторического видения было то, что он искренне верил в необходимость создания классового общества как ступеньки на пути к коммунизму и сформулировал свою материалистическую концепцию истории.

По иронии судьбы, многое из того, что говорят сегодня антигуманис-ты и экологи-мистики, включает в себя тот же самый тип мышления, только в перевернутой форме. Как их оппоненты-инструменталисты, эти экологи признают, что человечество подчиняется природе – в форме ли «природных законов» или же невыразимой «земной мудрости», которая должна определять человеческое поведение. Но если их оппоненты считают необходимым подчинить природу «завоевателю» – активно-агрессивному человечеству, то антигуманисты и мистики уверяют в том, что человечество пассивно по своей природе и оно обязано подчиниться всепобеждающей природе. Как бы эти взгляды ни отличались вербально и своими целями, подчинение остается основным понятием обоих: природный мир представляется «определителем» – быть подчиненным ему или же наоборот, подчинить его.

Социальная экология избегает этого путем переосмысления самого понятия подчинения в природе и обществе или же в форме «природных» и «социальных» законов. То, что мы называем подчинением природе, на самом деле является человеческой проекцией высоко организованных систем социальных команд и приказов на в высшей степени идеосинкретичные индивидуальные и асимметричные формы часто вряд ли принудительного поведения в животном мире. Попросту говоря, у животных нет такого подчинения друг другу, как в человеческом обществе, когда элита подчиняет и часто эксплуатирует подавляемую социальную группу. Они не управляют друг другом с помощью институциированных форм систематического насилия. Например, у обезьян нет, или почти нет, принуждения, а существуют только мягкие формы доминирующего поведения. Замечено, что гиббоны и орангутанги мирно сосуществуют со всеми представителями своего рода. Почти так же ведут себя и гориллы, хотя среди них можно выделить «высших» (зрелых и физически сильных самцов) и «низших» (молодых и физически слабых). «Лидеры», отмечаемые у шимпанзе, не имеют четкого статуса в своих весьма условных «группах». Любой приобретаемый «статус» у них обусловлен очень разными причинами.

Можно привести примеры из жизни других видов животных, для того чтобы убедиться в наличии огромного количества причин, по которым возникают «высшие» и «низшие» особи. Если использовать слово «статус» так широко, то оно начинает больше обозначать различия в групповом поведении и функциях, нежели принудительные действия по отношению к особям своего рода.

То же самое относится и к слову «иерархия». И в оригинале, и в истинном, современном значении оно относится к социологии, а не зоологии. Смысл греческого слова, изначально обозначавшего различные уровни богов, а затем духовенства (характерно, что Иерапо-лис был древним фрикийским городом в Малой Азии и являлся центром поклонения матери богов), был впоследствии сильно расширен и стал обозначать почти все на свете: от отношений пчел в улье до эрозийного действия воды в реке, когда течение размывает и «подчиняет» русло. Заботливые слонихи были зачислены в носители матриархата, а внимательные самцы обезьян, проявляющие недюжинную храбрость, защищая свое сообщество и имея при этом очень мало привилегий, названы патриархами. Отсутствие четкой системы правил, таких характерных для человеческого общества, подверженных радикальным изменениям, в том числе и революциям, обычно игнорируется.

В то же время различные функции, которые свойственны животным в иерархии, и различные причины, которые выдвигают одну особь в «альфа-статус», а других – в меньший статус, приуменьшаются или не замечаются вовсе. С тем же апломбом можно заявлять, что все высокие секвойи превосходят по статусу своих меньших собратьев, или еще лучше считать их элитой в смешанном лесном сообществе, стоящими выше, чем, скажем, дубы, которые, кстати, более развиты в биологическом отношении. Стремление механически проецировать социальные категории на природный мир так же абсурдно, как вводить биологические понятия в геологию. Минералы не размножаются, как живые существа. Конечно, сталактиты и сталагмиты в пещерах растут с течением времени, но их рост даже отдаленно не имеет ничего общего с ростом живых существ. Брать какие-то поверхностные сходства, часто неправильно представляемые, и группировать что-то по этим признакам – это все равно что говорить об обмене веществ у камней и «моральности» генов.

Это также касается бесконечных попыток искать как этические, так и социальные черты в природном мире, который обладает лишь потенциальной этичностью – в том смысле, что он сформировал основу объективной социальной этики. Да, принуждение существует в природе так же, как боль и страдания. Однако ей чужда жестокость. Устремления и желания животных слишком ограниченные, чтобы они могли создать этику добра и зла, или добра и жестокости. Фактически нет свидетельств о наличии отвлеченной, концептуальной мысли у животных, кроме как у приматов, слонов, китов и немногих других млекопитающих. Даже способности наиболее «умных» животных к размышлению весьма ограничены по сравнению с экстраординарными способностями «хомо сапиенс».

Понятно, что мы еще далеко не полностью использовали свои возможности быть созидателями, заботливыми и разумными. Существующее общество больше подавляет человеческий потенциал, нежели представляет возможности для его реализации. Мы даже не можем себе представить, как наши лучшие качества могут помочь при решении этических, экологических и иррациональных проблем нашей жизни.

В то же время природный мир, видимо, исчерпал возможности приспосабливаться к переменам окружающей среды. Если способность приспосабливаться рассматривать как положительный экологический критерий (как делают многие биологи), то насекомые должны быть поставлены выше любого млекопитающего. Однако они не могли бы быть столь высокомерны в интеллектуальной самооценке, заявляя, что «мать пчела» хоть чуть-чуть беспокоится за свой статус, статус, который только люди (страдавшие от социального подчинения глупым, злым, бездарным и жестоким королям и королевам) могли приписать неспособному размышлять насекомому.

Все эти замечания сделаны вовсе не для того, чтобы «метафизически» противопоставить природу и общество. Напротив, я пытался доказать, что общество и природу в эволюционном процессе объединяет та ступень, на которой люди, живущие в разумном, экологически ориентированном обществе, могли бы воплотить в себе созида-тельность природы в противовес часто адаптивным критериям эволюционного успеха. Велики достижения человеческой мысли, искусства, науки и технологии – не только памятники культуры – они также увековечивают саму естественную эволюцию. Они являют собой героическое свидетельство того, что человеческий род – это теплокровная, удивительно разносторонняя и глубоко интеллигентная форма жизни (а не хладнокровное, генетически запрограммированное, неспособное мыслить насекомое), которая обладает величайшей созидательной природной силой.

Жизненная форма, которая создает и разумно изменяет окружающую среду предположительно таким образом, что это не вредит ей с экологической точки зрения, представляет собой широкое, неограниченное проникновение природы в захватывающие, возможно, бесконечные области эволюции (которых никогда не смогла бы достичь ни одна ветвь насекомых), а именно – эволюции абсолютно сознательного порядка.

Природа в свою очередь вовсе не картина, которой мы восхищаемся, запечатленная в пейзаже или панораме. Такие «пейзажные» образы природы, возможно, и привлекательны с эстетической точки зрения, но с точки зрения экологии они обманчивы. Закрепленная в конкретном месте и времени, эта «образность» легко заставляет нас забыть о том, что природа – это не статичный «вид» природного мира, а долгая, кумулятивная история естественного развития. Эта история включает в себя эволюцию и органической, и неорганической природы. Где бы мы ни находились: в чистом поле, лесу или на вершине горы – наши ноги стоят на веках развития – геологических пластах, останках давно исчезнувших организмов, гниющих трупах недавно умерших живых существ или тихом движении новых, нарождающихся форм жизни. Природа – это не персона, не «заботливая мать» и не «материя и движение», как говорят в жестко материалистичном XX веке. Также это и не просто процесс, включающий в себя повторяющиеся циклы смен времен года, это также и не какой-то философский процесс. Скорее всего природа – это движение к еще более разнообразным, разделенным и сложным формам и взаимоотношениям.

Это эволюционное развитие возрастающего количества различных сущностей и, что наиболее важно, форм жизни содержит потрясающие скрытые возможности. Вместе с различиями, сложностями, дифференциацией природа, развиваясь сама, открывает новые направления для дальнейшего движения по альтернативным путям природной эволюции. Когда животное становится сложным, заботящимся о себе и своем потомстве, когда повышается его интеллектуальный уровень, оно начинает делать тот элементарный выбор, который влияет на его дальнейшую эволюцию. Оно все меньше и меньше является пассивным объектом «природной селекции» и все больше – активным субъектом своей собственной судьбы.

Коричневый заяц, который превращается в белого и смотрит на покрытую снегом пустыню, где он должен спрятаться, стремится к выживанию, а не просто «адаптируется», чтобы выжить. Он был не просто «отобран» своей окружающей средой, он сам выбрал свою окружающую среду (сделал выбор), что свидетельствует о наличии некоторой субъективности и способности решать.

Чем разнообразнее участники, составляющие эволюционный процесс, тем более активную и решающую роль в сохранении себя как вида может играть определенная форма жизни. То, как природная эволюция идет по этому пути развития, дает возможность формам жизни рассматривать все большее количество вариантов и рождает новую форму свободы в саморазвитии.

Определяя природу как «кумулятивную историю» все больше дифференцирующихся уровней материальной организации (особенно форм жизни) и увеличения субъективности, социальная экология устанавливает базис для значимого понимания места человечества и общества в природной эволюции. Природная эволюция – это не абсолютно стихийный процесс. Она характеризуется тенденцией, направлением, а если иметь в виду людей, то и заданной целью. Люди и социальные миры, которые они создают, могут открыть весьма обширные горизонты для развития природного мира – горизонты, характеризующиеся сознательностью, разумностью и беспрецедентной свободой выбора и возможностей для созидания. Факторы, которые сводили роль многих форм жизни к чисто адаптивной, теперь заменены возможностью сознательной адаптации окружающей среды к уже существующим и новым формам жизни.

Адаптация в свою очередь открывает все большие возможности для воспроизводства, а также для кажущегося «безжалостным» действия «законов природы». То, что раньше называли «слепой природой» для обозначения отсутствия у природы какого-либо морального направления, превращается в «свободную природу», которая постепенно находит способы избавления от ненужных бед всех видов при наличии высокосознательного человечества и экологически ориентированного общества. Принцип Ноя о сохранении «каждой твари по паре» просто для их сохранения, предложенный антигуманистом Дэвидом Эрен-фельдом, не имеет смысла без предпосылки – существования «Ноя», то есть сознательной формы жизни, называемой человечеством, которая должна спасти остальные формы жизни, чтобы природа не уничтожила их эрами холода, засухами или космическими катаклизмами. Медведи гризли, пумы, волки не находятся в безопасности только потому, что они в руках предполагаемой «Матери Природы». Если верна версия, что великие мезозойские рептилии погибли из-за климатических изменений, произошедших вследствие столкновения Земли и астероида, то выживание млекопитающих может оказаться столь же негарантированным перед лицом какой-нибудь подобной бессмысленной природной катастрофы, если не существует разумной, экологически ориентированной жизненной формы, которая имеет технические средства для их спасения.

Вопрос, таким образом, не только в том, противопоставлено ли социальное развитие природному. Вопрос в том, как социальная эволюция может быть «вписана» в природную и почему она была противопоставлена – без необходимости, как я покажу ниже, – природной эволюции в ущерб всей жизни. Обладать способностью к разуму и свободе еще не означает непременно реализовать ее.

Если социальная эволюция – это возможность расширить природную эволюцию в сторону беспрецедентных созидательных возможностей, а люди – шанс природы на самосознание и освобождение, то встает вопрос, почему эти возможности до сих пор не востребованы и как их можно реализовать.

Социальная экология признает, что эти возможности реальны и что они могут быть использованы. Это утверждение противостоит «сценичному» образу природы как статичной картины, предназначенной для внушения благоговейного страха, а также романтических попыток создать мистический образ природы как персонифицированного божества, которые ныне так модны. Трещины между социальной и природной эволюцией, человеческим и нечеловеческим, жадным, алчным человечеством и «трудноподчиняемой, скупой» природой были значительны и отвлекали, когда они представлялись чем-то неизбежным. Не менее отвлекающими были редукционистские попытки растворить социальную эволюцию в природной, утопить культуру в природе в оргии иррационализма, теизма, мистицизма, уравнять человека и простое животное, распространить придуманные «природные законы» на послушное человеческое общество.

Людей превратили в «чужих» для природы те социальные перемены, которые многих сделали чужими и в своем социальном мире: подавление молодых старыми, женщин мужчинами и мужчин мужчинами. Сегодня, как и много веков назад, есть угнетатели, которые фактически владеют миром, и есть угнетенные. Пока общество не станет единым человечеством, которое будет использовать свою коллективную мудрость, культурные достижения, технологические инновации, научные знания и врожденную созидательность для собственной пользы и для пользы природного мира, все экологические проблемы будут происходить из социальных.