Текст книги "Предрассветная тьма (ЛП)"
Автор книги: Стиви Коул
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
– Не делай так, – говорит она, отчаянно нажимая на кнопки, чтобы снова включить телевизор. – Не выключай его. Я не люблю тишину, когда сплю. Шум заглушает другие вещи.
– Что с тобой случилось? – спрашиваю я.
Она сглатывает и беспокойно ёрзает.
– Когда я была маленькая… – Ава делает вдох, затем выдыхает, качая головой. – Я была всего лишь ребёнком, а он… он…
Я знаю, что с ней случилось, потому что только что почувствовал это. Некоторые вещи не нужно говорить.
– Я не могу, – шепчет она. Ава прижимается ко мне, зарывшись лицом мне в плечо, и я провожу руками по её волосам. – Я просто… я ненавижу его за это. Я не знаю, почему никогда ничего не говорила, понимаешь? Я просто не могла, потому что это было неправильно, но я думала, что сама была виновата, потому что, зачем кому-то делать такое с тобой? Зачем кому-то, кому ты доверял, делать это и говорить эти вещи… делать тебе больно, если ты этого не заслужил? Что со мной было не так, что он должен был делать те вещи? Это было все, что я видела, пока росла. А я лишь хотела быть как все остальные, но я никогда не могла, я никогда не могла… – её слова теряются в рыданиях.
– Но, если бы ты была как все остальные, ты не смогла бы ценить красоту во тьме, чудо света. Как бы ужасно они себя ни чувствовали, то, что ты видишь, как недостатки, – я прижимаю ее к груди, – это то, что делает тебя красивой. Это позволяет понять тех людей, которых никто не понимает. И нам всем нужен кто-то, кто может показать нам, что мы не должны бояться наших демонов, – она опускает руки с моей спины, её тело становится безвольным, и всё, что я могу сделать, – держать её.
Ава – ангел, чьи крылья были отрезаны и отняты, прежде чем её бросили на землю. И как бы это ни было душераздирающе, это самый драгоценный вид, потому что падшие ангелы – единственные существа, которые знают, что представляют собой как небеса, так и ад.
Мы встретились с тёмной стороной человечества, нечестными, полными сурового реализма, ужасными лицами, которые большинство людей видят только в ночных кошмарах. Она и я – мы оба знаем правду: понятие любви – самая большая видимость, которую человек когда-то придумал.
И поэтому она сломлена.
Поэтому сломлен я.
Глава 29
Ава
Он целует меня в спину и утыкается лицом мне в плечо.
– Я никогда не позволю снова сделать тебе так больно.
– Я знаю.
И я это знаю. Пока он со мной, я всегда буду в безопасности. Макс снова ложится, увлекая меня за собой. Он обнимает меня огромной рукой, и все страхи рассеиваются, будто они никогда и не существовали. Я вдыхаю его запах и провожу пальцем по неровной поверхности его живота.
– Ты веришь в судьбу? – спрашиваю я.
Его грудь поднимается от глубокого вдоха.
– Иногда.
– Вера – не временная вещь, Макс.
– Придётся поверить, что это так, – он смеётся. – Потому что я отказываюсь верить, что некоторым вещам суждено быть.
Я обдумываю, что собираюсь сказать, почти отговаривая себя от этого из страха, насколько бредово это будет звучать. Но некоторые вещи, неважно, как глупо они могут звучать, сведут с ума, если о них не сказать.
– Я верю, что встреча с тобой была судьбой.
Я чувствую, как его рука на моём теле напрягается.
– Не говори так, – произносит он с резкой ноткой в голосе, и по какой-то причине это немного разбивает мне сердце.
– Макс…
– Ничего в том, что ты встретила меня, не было судьбоносным, Ава. Это было неправильно, – он делает вдох и проводит рукой по моей спине, шее, волосам. – Возможно, в том, что я встретил тебя, – шепчет он, потом целует меня в лоб, – но не в том, что ты встретила меня.
У меня в груди всё сжимается, и я закусываю губу. Я борюсь с этим, но в данный момент мне больше нет дела. Я хотела, чтобы он согласился. Улыбнулся. Поцеловал меня. Крепче обнял. Но Макс ведёт себя так, будто само понятие «мы» – трагедия.
– Это была судьба, неважно, насколько ужасна была эта случайная встреча – это была судьба.
Секунду спустя прикосновения его руки к моим волосам прекращаются, его тело становится напряжённым. Полный сочувствия человек, который держал меня, говорил мне о моих прекрасных недостатках, он исчез, спрятался за стеной, которую он быстро воздвиг. Кирпичик за кирпичиком. Потому что мы зашли слишком далеко, мы позволили вещам быть слишком реальными, а когда ты чувствуешь вещи – тебе неизбежно причинят боль.
– Ты даже не знаешь меня, Ава, – говорит Макс с горечью в голосе. – Совсем. Даже моей фамилии, – и эта правда причиняет острую боль, но лишь на мгновение.
– Я знаю, что люблю тебя, и это всё, что мне нужно знать, потому что твоё имя не имеет значения, ничто другое не имеет значения… Я люблю тебя.
Он ёрзает в кровати, обхватив меня за щёки руками, притягивая моё лицо к своему. Он прижимает губы к моим губам в настойчивом поцелуе, его язык погружается в мой рот. Я таю. Я теряю голову. Я хочу этого. Боже, я хочу этого, не важно, насколько это неправильно, потому что любовь – ну, любовь не знает границ. Любви не важно, как это получилось, её волнует лишь, что она существует, и это – Макс – он и есть любовь.
Совершенные вещи не требуют улучшения. Нет места в чём-то без изъяна для чего-то, что соответствует, не нужен ещё один мазок кистью, не требуется перезапись. Не совершенство хочет… а обиженные люди, мы хотим так много, вещи, которые только люди, вроде нас, могут понять. И мы оба опустошены – по-разному – но когда что-то сломано, имеет ли на самом деле значение, как оно было разрушено?
И вот так он отрывается от меня. Низкий стон вырывается из его груди, а глаза встречаются с моими. Я вижу, как работает его разум, вижу его борьбу с самим собой из-за того, насколько это неправильно. Ещё один стон, и его взгляд падает на кровать, руками он потирает лицо.
– Макс, – шепчу я. – Это судьба, – и я чувствую такое отчаяние, пытаясь заставить его понять это, потому что я в это верю, и я боюсь, что он только знает об этом. Точно как кто-то, возможно, знает, что есть Бог, но они не верят в это, поэтому они бродят бесцельно, безнадёжно проживая жизнь в поисках чего-то, что, как они чувствуют, должно стать доказательством веры… Макс не может прожить мою жизнь. Он должен поверить в это. Я не зря проходила через ад, чтобы потерять единственное спасение, даже если кто-то когда-либо увидит его рога, а не его крылья.
– Я люблю тебя, – наклонившись, я поднимаю его голову и целую его губы, и он нежно целует меня в ответ. Макс обхватывает мой подбородок руками, затем зарывается ими в волосы и сжимает меня за затылок. И в этом поцелуе я узнаю всё, что мне нужно знать. Говорят, действия звучат громче слов, и мой Бог – настоящий, потому что этот поцелуй – это всё; такой и должна быть любовь: нежной и страстной, отчаянной и пугающей.
Если бы нас когда-нибудь поймали, Макса посадили бы в тюрьму, и я не знаю, смогу ли я вообще защитить его. Но любовь… всегда права, так что же нам делать? Что вы делаете, когда человек, которого вы рождены любить, дан вам под всеми неверными предлогами?
Вы лежите рядом с ними и наслаждаетесь каждым мгновением, которое у вас есть, потому что уверенности нет ни в чём. Абсолютно ни в чём, чёрт возьми.
Глава 30
Макс
Хватило всего пары звонков, чтобы достать поддельные документы для нас обоих. Я откладываю документы в сторону и продолжаю упаковывать наши вещи. Я еще не решил, куда мы поедем, но это должно быть далеко отсюда, это уж точно, чёрт возьми.
Ава выходит из ванной, её волосы всё ещё влажные после душа. Она останавливается перед зеркалом и проводит пальцами по своим теперь длинной до подбородка золотисто-каштановым волосам.
– Я не могу к этому привыкнуть, – говорит она, пристально рассматривая своё отражение в зеркале. – Я на себя не похожа.
– Ты и не должна быть похожа, – смеюсь я и подхожу к ней сзади, положив руки ей на плечи, затем наклоняюсь и целую её в бледную щеку. – Но ты красива с любым цветом волос, – я слегка касаюсь волос девушки, потом возвращаюсь к кровати и внимательно рассматриваю поддельные документы. Когда я открываю паспорт, я читаю вымышленное имя, которое она выбрала: Гвиневра Стивенс.
– Почему ты выбрала имя Гвиневра? – спрашиваю я с улыбкой.
– Она была королевой Камелота, – Ава отворачивается от зеркала и заползает на кровать, ложась на живот и подперев руками подбородок. – Согласно некоторым историям она была похищена. Подумала, что это уместно, – она улыбается. – А Стивенс, потому что, ну, Стивен Кинг.
– Ты и твои книги.
– Они были способом убежать. Способом, при помощи которого я выбрасывала всё дерьмо из своей головы. Это красота историй, которые позволяют тебе быть, кем хочешь. Ты можешь погрузиться в миры и людей и истории любви, ты можешь чувствовать эмоции и забыть, кто ты. Эти истории помогли мне не сойти с ума.
– Погрузившись во что угодно, кроме реальности, да?
– Ага.
Я закрываю её паспорт и незаметно опускаю его в передний карман моего чемодана.
– Раз уж мы говорим о твоём погружении… – я останавливаюсь, а она смотрит на меня, сузив глаза.
– Что, Макс?
Часть меня не хочет спрашивать её, но я должен, чтобы очистить свою совесть:
– Ты уверена, что не хочешь, чтобы я отвез тебя домой? Я могу.
Она переводит взгляд на одеяло, тянет за свободную нитку и вздыхает.
– Нет, я хочу остаться с тобой.
И я киваю, в животе всё переворачивается, потому что я боюсь, что она даже не поняла бы этого, если бы захотела уйти от меня.
– Итак, – шепчет Ава. – Куда поедем?
Я пожимаю плечами.
– Куда захочешь.
– В Италию. К подножию Везувия.
Я внимательно смотрю на неё, улыбаясь.
– Это необычно.
– Помпеи, – она изгибает бровь дугой.
– А, я понимаю. Ты хочешь жить у подножия трагедии.
Улыбаясь, она быстро меня целует.
– Конечно, именно там я тебя и нашла.
И я хочу взять её. Я хочу спать с ней, но не буду. Я не уверен, готова ли она после всего того, через что она прошла с Джебом, и на данный момент этого достаточно.
Ава хватает свой журнал с прикроватного столика и листает страницы, потом кладёт его передо мной. Я ложусь рядом с девушкой, обняв её за тонкую талию, положив подбородок ей на плечо, внимательно читая слова:
Крылья ангела и язык змеи —
Соблазн зла для молодых.
Бледная кожа и спокойные глаза
Утаивают создание, что находится в нем.
Она видит движение, быстрое и лёгкое,
Блеск зубов и кривую улыбку.
Едкий смех, и он шипит её имя.
Поток затхлого воздуха и прикосновение его клыков:
– Дитя моё, любовь моя, тебе не следует бояться моей распутной руки,
Просто прими эту тьму, не борись с моими коварными планами.
Моя чешуйчатая кожа и изощренная ложь, разве они не прельщают твои бархатные губы?
Мои острые когти вызывают боль, когда я крепко сжимаю твои хрупкие бёдра?
Пойми же ты, что ты слишком быстро веришь, тебя слишком легко обмануть словами, которые впускают меня.
Маска зла, о дитя, о любовь, ты нашла свой приют, скрытый в моем грехе.
Её слова так таинственно мрачны и полны боли, и я бы солгал, если бы сказал, что не был заинтригован – восхищён, влюблен в эту её сторону.
– И в этом твоя тьма, идущая к свету, да? – спрашиваю я, убирая прядь волос с лица Авы.
– Я могу писать только об этом. Единственный способ, при котором это не поглощает меня, – это выбросить это из головы, и слова – невысказанные слова – это единственный способ, когда я могу сделать это так, чтобы меня это не убивало.
Я притягиваю лицо Авы к своему и целую её. В тот момент, когда я отстраняюсь, я всё вижу на её лице. Она мыслями ушла туда. Она перенеслась и упала в ту глубокую бездну, где живут все её воспоминания, постоянно пытаясь взобраться вверх по скользким стенам.
– Ава? – зову ее я.
– Что заставляет людей делать такое?
– Я не знаю.
– Что заставляет людей причинять такую боль ребёнку? Как кто-то может сделать такое с ними? Это ненормально и извращённо, и я ненавижу его. Я ненавижу его так, что время от времени меня это почти изматывает.
И я чертовски хочу убить этого человека, кем бы он ни был, за то, что лишил её невинности. Если бы я мог найти его, я бы нашёл и, чёрт возьми, получил бы от этого удовольствие. Я бы умылся его грёбаной кровью. Взяв Аву за плечи, я притягиваю её к себе и держу.
– Скажи мне его имя. Пожалуйста, скажи мне его имя.
– Это был мой дядя… – длинная пауза. Я вижу, как она борется с этим. – Его звали Джонни, – шепчет она мне в шею, и всё моё тело застывает от шока.
Кажется, что время замедляется, возможно, чёрт возьми, останавливается, когда мысли возвращаются к тому моменту, когда я проломил тому человеку череп молотком. Кровь – всё, что я мог видеть у себя в голове, и всё в мире только что стало ясно. Судьба. Она моя судьба, и я никогда не смогу, чёрт возьми, отвергнуть это, пока я живу.
– Он мёртв. Кто-то его убил, – говорит она. – И знаешь, что? Когда я узнала, что он мёртв, я часами танцевала. Я плакала как ребёнок, потому что кто-то, кого я даже не знала, спас меня, когда я сама не смогла спасти себя, и потом, когда мне удалось перестать плакать, я улыбнулась. Я благодарила Бога, потому что это означало, что я была в безопасности.
Я сглатываю. Моё сердце бьётся о рёбра, как запертый в клетку зверь, пытающийся освободиться из тюрьмы.
– Джонни Донован? – мой тон пропитан ненавистью.
Она кивает. Скажу ли я ей? Скажу ли я ей, как на самом деле мы связаны друг с другом?
– Теперь я верю в судьбу, – говорю я. – Я верю, что нам суждено быть вместе.
Она отстраняется от меня, с любопытством сузив глаза.
– Почему?
– Тот человек изнасиловал мою сестру, и я убил его. Когда мне было шестнадцать, чёрт возьми, я убил его.
Её лицо становится бледным, губы дрожат. Кажется, проходит около часа, прежде чем её рот готов воспроизвести слова, но даже тогда не произносится ни одного звука. Для неё это трудно усвоить, я думаю. Человек, которого, как она думает, любит, только что признался в убийстве её дяди-насильника, того, кто погубил её… но как ей себя чувствовать?
– Значит, ещё до того, как ты узнал меня, ты спас меня, – и губы Авы прижимаются к моим, слёзы льются по её лицу, когда она вцепляется в меня так крепко, что этого было бы достаточно, чтобы вырвать грёбаного дьявола с его трона и заставить его умолять на коленях. – Ты всегда спасал меня.
Я нашёл в ней кое-что, несравнимое больше ни с чем. Наши демоны одинаковы, и хотя в глубине души я знаю, что по отношению к ней это несправедливо, я эгоист. Я очень эгоистичен, и как плохо должно быть для людей жить во лжи, о которой они даже не знают?
***
Я не могу спать. Я ворочаюсь с боку на бок, снедаемый угрызениями совести. Как только завтра мы уедем, назад пути не будет. И то, что я делаю, в самом деле, лучше для неё? Чёрт меня побери. Это для неё лучше?
Мои мысли возвращаются к Лиле, к её безжизненному взгляду, прикованному к потолку того особняка. В конечном счёте, я понимаю тех людей, хотя хотелось бы, чтобы не понимал. Пока Ава спит у меня на руках, совершенно ранимая, абсолютно моя, я понимаю, что это за чувство – ну, я думаю, очень мало людей когда-либо испытают его.
В природе человека быть сильным, ставить всё на кон… Люди хотят быть теми, кем они не являются. Они стараются произвести впечатление, превзойти, защитить свои сердца и гордость. Женщины, покинувшие тот дом, – у них не было тех вещей. Они были обнажённые. Они были открыты и свободны от ожиданий. В некотором смысле, совершенно чистом, хотя они были самыми грязными из грязных. Лишённые всей этой социальной ерунды, они были вынуждены любить.
И кроме всего прочего, любовь чиста… она не осуждается, и она открыта, и все эти особенности редки. Так редки из-за того, как уполномочены мы стали, как всемогущи и горды. Те женщины, они были созданы не знать ничего, кроме любви, и, к сожалению, это стоит больше того, что можно купить за деньги. Теперь я это понимаю, потому что именно «это» сейчас отдыхает у меня на груди.
Я не лучше. Я не сильнее, потому что я хочу её взять. Я хочу убежать с ней и никогда её не отпускать. Я бы принял эту ложь в одно грёбаное мгновение, но дело в том, что она любит меня, потому что она не знает лучшего, она любит меня, потому что я ею манипулировал – я люблю её, потому что это мне предназначено. И какая это извращённая реальность? Знать, что женщина, которую ты должен любить, любит тебя из-за сломленной воли.
И я решаю, что спасу её. Я спасу её, хотя жаль, что я был слишком эгоистичным, чтобы сделать это.
***
Мы уезжаем около шести вечера, чтобы избежать рабочего движения и спрятаться с помощью темноты. Сейчас почти одиннадцать, и она ещё не заметила, что мы едем не в том направлении, или если и заметила, не сказала мне об этом. Но Ава чрезвычайно спокойна.
– Как долго мы будем лететь? – спрашивает она.
– Десять часов, – я чувствую себя дерьмово из-за лжи.
Я сворачиваю с шоссе на старую сельскую дорогу и замечаю, что Ава выпрямляется на сидении.
– Макс?
– А?
– Это не… – она делает вдох. – Это...
Я хватаю её за колено и слегка сжимаю его, давя на газ немного сильнее. Из-за кустов на обочине дороги выскакивает олень, застыв посреди дороги. Я ударяю по тормозам и жму на гудок. Наконец, олень выходит из оцепенения и удирает в поле.
– Чёртов олень, – раздражённо говорю я.
– Почему ты делаешь это со мной? – я слышу по голосу, что её горло сжимается, и это чертовски убивает меня.
– Потому что я не плохой человек.
– Нет, если ты делаешь это со мной, то плохой, – в её голосе слышатся истерические нотки. – Ты слышишь меня? Если ты отвезешь меня назад, ты ужасный человек!
Я слишком резко поворачиваю машину, и нас заносит на обочину, пыль поднимается в воздух.
– Макс! – Ава хватается за меня, отдергивает мою руку от руля, и машина летит через густые кусты, ветки царапают бока грузовика.
– Ава! – я убираю её руку и снова беру руль. – Прекрати.
– Я всем расскажу, что ты сделал. Ты сядешь в тюрьму…
– По крайней мере, если я и сяду, то с чистой совестью.
Я выключаю передние фары и останавливаюсь у обочины, сжав руль так сильно, что боюсь, что он на самом деле может сломаться. Я не знаю, смогу ли я взглянуть на неё.
– Уходи, – говорю я.
Она сидит молча, вцепившись в ручки сидения.
– Иди. Ты слышишь меня? Убирайся из грузовика!
– Пожалуйста, не заставляй меня… – шепчет девушка.
– Ава. Убирайся, – моё сердце сильно стучит.
– Макс...
– Чёрт возьми, уходи, – я делаю вдох. – Тебе не место со мной. Тебе не место среди всего этого дерьма.
Она хватает моё лицо своими холодными руками, повернув мою голову к себе. Девушка прижимается губами к моим, и её солёные слёзы капают мне в рот, когда своими нежными пальцами она проводит по моему подбородку. Я открываю глаза и, уставившись, смотрю на неё. Я хочу умолять её не оставлять меня, но я не могу, потому что в этом нет ничего правильного. Возможно, я не выбирал этот путь разрушения и кровопролития, но я здесь, и выхода нет. Никакого. И я отказываюсь и дальше тащить Аву вниз, в эту адскую бездну. Я сделал для неё достаточно.
– Но я люблю тебя, – шепчет она, её заявление вынуждает меня закрыть глаза. У меня сжимается грудь, челюсть напрягается, и моё грёбаное сердце вот-вот разобьётся. Я хочу сказать ей, что люблю её, потому что, чёрт, так и есть, но вместо этого я тянусь через её колено и открываю дверь.
– Дело в том, Ава, – я сглатываю, потому что то, что я собираюсь сказать, возможно, очень даже способно убить меня, – что я заставил тебя любить меня. Всё это чёртова ложь.
Она хмурит брови.
– Ты не заставлял меня…
– Были и другие. Много других, и я всех их я тоже заставлял любить меня, – и это замечание разрушает всё, что я построил в ней, на корню. – Уходи! – кричу я, указывая на дверь. – Уходи, чёрт побери!
Она опускает подбородок на грудь, медленно выбираясь из внедорожника. В ту секунду, когда её ноги встают на землю, я включаю двигатель и до упора жму педаль газа, с силой захлопнув дверь. Я смотрю в зеркало заднего вида. Ава неподвижно стоит у опушки леса, которая ведёт к её дому, и в первый раз, с тех пор как я потерял Лилу, мне хочется потерять самообладание и заплакать.
Возможно, именно эта девушка сведёт меня в могилу. Я сделал бы что угодно, чтобы спасти её, удержать её, забрать всё, что я с ней сделал. Если бы мне пришлось, я бы отдал свою собственную поганую жизнь и именно это заставляет меня верить, что любовь – на самом деле настоящая вещь. Когда эгоист становится самоотверженным – это и есть любовь. Чистая и чертовски простая.
И я просто отпускаю её.
Глава 31
Ава
Сердце неистово колотится о грудную клетку. Так сильно, что я уверена, оно вот-вот замедлится и навсегда остановится.
Я смотрю вслед красному свету задних фар, когда Макс уезжает, и прежде чем я вообще понимаю, что делаю, я бегу за ним, крича ему, чтобы он вернулся. Мои ноги стучат по тротуару с такой силой, будто в них впиваются кинжалы.
И вот я здесь, свободна, перед домом моих родителей, но вместо того, чтобы побежать в безопасность этого дома – всё, что я хочу, – безопасность, которую я нашла в нём. Свет его задних фар исчезает, а я остаюсь, тяжело дыша, посреди этой тёмной дороги. Лёгкие горят от холодного воздуха, который я втягиваю, щёки жжёт, а моё сердце разбито вдребезги. Плача, я поворачиваюсь и направляюсь к въезду, и на мгновение я думаю, что, может быть, мне лучше просто лечь на этой дороге, и пусть всё идёт к чёрту. В этот момент смерть – именно то, от чего я хотела убежать – ну, для моего разбитого сердца и израненной души смерть кажется мирной.
Фары освещают шоссе, когда машина сворачивает с моей подъездной дороги. Из-за яркого света я зажмуриваюсь. Тормоза скрипят, и машина останавливается, дверь с водительской стороны распахивается, моя мать вскрикивает, закрыв рот рукой. Она обходит машину спереди и останавливается, наклонившись и опираясь руками о капот, пока слёзы ручьём стекают по её лицу.
– Ава… – всхлипывает она. – Пожалуйста, Господи. Я ведь не схожу с ума, – она прищуривает глаза, а я бегу к ней, ноги слабеют от страха того, что я потеряла, того, кем я теперь стала. – Ава! – кричит мама, её крик эхом уносится в холодную ночь.
Встретившись друг с другом, мы обнимаем друг друга. Она хватает меня, так крепко сжав, что я не могу вздохнуть полной грудью. Она целует меня в лоб, щёки, благодаря Бога, потому что она не может даже поверить в то, что он привёл меня домой, так как она теряет самообладание. Я кладу голову ей на плечо и, уставившись, смотрю на фары остановившейся машины. Меня освободили, но в чём польза свободы для птицы, у которой нет крыльев?
Глава 32
Ава
День седьмой – дома
«Мой брат хотел, чтобы я умерла». Я даю этому улечься в голове и глубже ныряю под покрывало.
А вместо меня мёртв он. Они ждали до утра, чтобы рассказать мне, а если бы я не спросила, где он, я не знаю, как долго они ждали бы. Его убили. На нём было достаточно наркотиков, чтобы его посчитали наркодилером, поэтому расследование дальше не пошло. Полиция списала это на неудачную сделку. Но мне лучше знать.
Я знаю, что это сделал Макс, и это доказывает, что он любил меня. Брэндон собирался их убить и забрать страховые деньги. Макс защищал не только меня, но и мою семью – моего отца, который убил его семью – он спас от смерти даже моего отца, а что может быть более бескорыстно, чем защищать своего врага? Думаю, Макс знал, что он отпустит меня, и он не хотел, чтобы я страдала от потери так же, как и он.
Это и есть любовь.
И она ушла, навсегда.
В дверь моей спальни стучат прежде, чем я слышу, как поворачивается ручка, дверные петли скрипят.
– Ава, милая? – от глубокого южного акцента отца меня охватывает чувство комфорта. Он входит с улыбкой, полной сочувствия, на морщинистом лице. – Ты же знаешь, что я люблю тебя.
– Конечно.
– Но… – почесав свою седую бороду, он пересекает комнату и садится на край моей кровати. – Я пытаюсь проявить понимание, правда, но мне нужно знать, кто был тот человек.
– Я не знаю, кто это был.
И это не ложь. Я не знаю, кем он был за пределами той комнаты. Папа делает глубокий вдох и закрывает глаза. Я вижу, как он сглатывает и выдыхает.
– Ава. Ты не помогаешь мне, отказываясь говорить. Я найду его.
Я качаю головой.
– Ты не сможешь найти призрака, пап.
Он смотрит на меня, сощурившись, на лбу появляются глубокие морщины.
– У меня кончается терпение, Ава.
– Он не сделал мне ничего плохого. Люди, которые сделали, – он убил их. Он меня спас, – я чувствую, как стягивает грудь, горло сжимается. – Он спас меня, папа.
Отец со стоном запрокидывает голову назад и некоторое время смотрит в потолок.
– Пап? – он опускает голову и смотрит на меня. – Что важнее для тебя? Я или месть?
Он хватает меня за ногу и сжимает её.
– Всегда ты. Ты и твоя мама – мой мир.
– Тогда оставь его в покое. Если ты убьёшь его, это сломает меня. Пожалуйста, папа.
Закрыв глаза, он тяжело вздыхает, хватает меня и притягивает к своей груди.
– Ты просишь у меня чертовски много.
– Я знаю.
Он держит меня ещё несколько минут. Я слышу, как у него в груди сердито колотится сердце, потому что я только что попросила человека, который живёт ради крови и возмездия, простить – отпустить. Не говоря ни слова, он встаёт и идёт к двери.
– Только ради тебя, Ава… – папа открывает дверь, тихо закрывает её за собой, и вот я лежу одна со своими мыслями. Я пытаюсь мечтать, я пытаюсь читать, я пытаюсь заняться хоть чем-нибудь, лишь бы не думать о Максе, и терплю поражение. Наконец, я решаю принять ванну и, спотыкаясь, иду в ванную, включаю воду и наблюдаю, как вода течет из крана.
Я сижу на ступеньках у мраморной ванны. Опустив руку в теплую воду, я слушаю эхо заполняющей глубокую ванну воды. Эта ванная больше, чем гостиные большинства людей. Она открытая и роскошная – это то, что я когда-то принимала как само собой разумеющееся. В динамиках под потолком играет музыка. Я смотрю на своё отражение в зеркалах, окружающих ванну. Мой взгляд задерживается на хрустальной люстре, висящей в центре над массивной с льющейся через край водой ванной, и я смеюсь. Такое расточительство, такие ненужные вещи. И все они куплены на кровавые деньги.
Сто шестьдесят восемь часов. Семь дней. Вот сколько я уже дома. Столько я в «безопасности».
Я поворачиваю кран и скидываю халат, затем вхожу в обжигающую воду. Шипя на небольшое жжение, я погружаюсь в неё. Хорошо, что я чувствую боль, потому что без Макса я онемела. Я наклоняюсь назад на край ванны и смотрю перед собой на отражение пола на потолке. Я должна была бы узнать ту девушку в отражении, но я не знаю, и правда в том, что я никогда её не знала. Так же, как и всё в этой семье, я провела свою жизнь как хамелеон.
Любой, кто смотрел на меня, должно быть думал, что я счастлива; как они могли думать иначе? Я была черлидером. Популярной. Красивой. Я улыбалась, но я вела себя так – я была таким человеком, потому что от меня этого ждали, а когда внутри у тебя хаос, ты просто хочешь, чтобы снаружи всё выглядело в порядке. Ты улыбаешься, и никто не спрашивает у тебя, в чём дело, но когда ты плачешь – о, когда ты плачешь, люди не оставляют тебя в покое.
Та девушка, которая прямо сейчас смотрит на меня, она не улыбается, потому что не умеет. Она устала. Она разрушена изнутри. Та девушка, которой я была долгое время, и так больно, наконец, её видеть. Она заставляет меня чувствовать стыд, чувствовать себя глупой и потерянной. Что со мной было не так? Почему из всех людей в мире это случилось со мной – нет, не имеет значения, что это случилось со мной, почему это, чёрт возьми, вообще произошло с кем-то? И почему мы позволяем этому разрушать нас? Зачем мы скрываем свои шрамы? Я скажу, почему: потому что шрамы уродливы, вот чему нас учат. О, притворяйся, что ты счастлив, делай вид, что ты совершенен, потому что никому не нужен хаос. Но шрамы – история нашей жизни. Хорошее, плохое – вот что нас определяет, как бы то ни было, и Макс учил меня, что если бы только мы были более открытыми, мы нашли бы людей, которые по-настоящему любили бы нас, и нас не беспокоили бы так те, кто не может понять, что истинная красота – в недостатках. А если бы мы все были идеальны, красоты не существовало бы вовсе.
Я глубже погружаюсь в воду, пока вода не достаёт до носа. Закрыв глаза, я вижу Макса. Его улыбку. Его слишком тёмные глаза, которые знали меня до того, как я сама узнала себя. Грудь сжимается, и эта темнота накрывает меня. Она пробирается сквозь мои мысли как паук, опутывая мои чувства шелковыми нитями печали. И я плачу. Я всхлипываю. Моё сердце снова и снова разбивается, потому что он бросил меня. Он спас меня, только чтобы убить своим уходом. Он стал призраком, а любить призрака – жалкий способ, которое находит сердце.
И некоторые вещи, ну, теперь я в это верю, что некоторые вещи хуже смерти.
По воде идёт рябь, свет от люстры отражается от поверхности, маня меня. «Что было бы с мамой, если бы она нашла меня утонувшей в этой ванне?» Я отгоняю эту мысль и заставляю себя подняться, потому что я себе не доверяю. Но несколько минут спустя я ловлю себя на том, что глубже и глубже погружаюсь, опускаюсь всё ближе и ближе к воде. Я хочу этого. Я жажду этого, потому что любить его – это тюрьма, а я верю, что свою свободу я найду только в холодных объятиях смерти.
Моё тело скользит вниз под воду, и я лежу на дне ванны, глаза открыты, я смотрю на искаженный вид поверхности. Я всё контролирую. В конце концов, я могу контролировать свою жизнь, и в этом я нахожу мир. Всё, что мне нужно сделать, – это сделать вдох.
Один. Глубокий. Вдох.
Интересно, каково это будет… и затем, я просто всё отпускаю. Мои руки цепляются за скользкий край ванны, потому что разум хочет, чтобы я боролась, чтобы я выжила. Но сердце – зверь гораздо сильнее, и я использую руки, чтобы удержаться под водой.
Интересно, существует ли рай или ад, и я думаю о том, попаду ли я в ад, боясь, что я уже была там. Я снова набираю полный рот воды. Чувствую, как жжёт и щиплет. Такое чувство, будто грудь в огне, сердце дрожит с каждым быстрым ударом. Зрение ослабевает. Меня охватывает слабость, и следующее, что я знаю… Я падаю во тьму, которая звала меня всё это время.
И в этой тьме будет мир. Мир, небытие и…
Глава 33
Макс
Полоска прилипает к резиновым перчаткам, и я пытаюсь оторвать её. Я запечатываю конверт скотчем, потому что чёрта с два я оставлю свой грёбаный ДНК. Я распечатал письмо в почтовом отделении на окраине городка Лафайет. Я описал всё, рассказав им, какие листы бумаги лежат внутри. Я дал знать им обо всех девушках, которых забрали и продали, что все те люди, у которых они находятся, – преступники, покупающие других людей. Я заплатил какому-то пацану на автобусной остановке пятьдесят баксов, чтобы он написал адрес отделения полиции на конверте. Пульс бешено колотится, когда я опускаю окно своего грузовика. Я останавливаюсь на парковке у потового отделения Нового Орлеана, рядом с почтовым ящиком – всё ещё в перчатках – и опускаю конверт в ящик, затем уезжаю.
