Текст книги "Укрепленный вход"

Автор книги: Стивен Соломита

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Но о каком хладнокровии можно говорить, находясь в районе, где узкоглазые сходят за белых. Если открытие притона здесь не «хамство», то тогда он не наркоман. Борн Миллер, родом из Гарлема, знал, что такое дома, сдаваемые внаем. Он научился спокойно чувствовать себя в ситуациях, которые парализовали бы обычного городского жителя. Например, мог безлунной ночью проникнуть в брошенное здание в поисках продавца наркотиков или добычи.

Кругом были многоквартирные дома или коттеджи на две семьи. Борна поразила чистота. Даже кустики и лужайки выглядели так, будто здешние жители противопоставили себя остальному населению.

И как Дохлая Собака мог быть таким идиотом? Да любого, кто попробует работать на этих улицах, заберут через минуту! В такое место имеет смысл приехать, быстро кого-нибудь грабануть, а затем смотаться в Корону, где все свои. Но как только он собрался уходить, из двери дома номер 337–11 вышла чернокожая женщина Иоланда Монтгомери и направилась в сторону Бродвея.

– Да, старина, – вслух сказал Борн Миллер, – эта сестричка одна из наших. Здесь все не так просто.

Миллеру не нравилось, когда что-то не сходилось. Ему не нравилось, когда его путали. В тюремной жизни никогда ни в чем не запутаешься, и это его устраивало. В тюряге всегда все напрямик. Не так, как здесь. Он понимал сейчас, после двухдневного кайфа, что не готов ко всему этому. Но и уйти ни с чем тоже не мог. Подыскав подходящую лестницу в подвал, которой, как видно, никто никогда не пользовался, он сразу же вытащил свою трубку.

Через пять минут все было в норме, но Борн так и не заставил себя войти в дом.

– Да, я не готов к этому, – прошептал он, чувствуя мерное биение пульса в висках. – Дохлая Собака знает, как я ненавижу этих белых сосунков. Но мне здесь не развернуться.

Под кайфом трудно стоять на месте, и он двинулся по Тридцать седьмой улице, пытаясь смешаться с прохожими. Но прохожие были в основном белыми или узкоглазыми, что делало его еще более заметным среди них. Он чувствовал себя, как беззубый тигр в стаде слонов. Если бы они на него наступили, то он был бы раздавлен в ту же секунду.

Подчиняясь внезапному импульсу, Борн зашел в продуктовый магазин. Он не ел два дня. Может быть, яблоко или виноград пойдут ему на пользу. Выбирая яблоки, он заметил, что Ми Сак Пак наблюдает за ним. В ее взгляде не было ничего необычного. Казалось, она даже рада посетителю, но Борн Миллер почувствовал в ней ярость, такую же непримиримую, как во взглядах офицеров на Райкерс-Айленд. Почему эта проклятая азиатка уставилась на него, чего глазеет? Миллер ненавидел корейцев еще больше, чем евреев. Евреи по крайней мере брали черных на работу, используя их как ширму. А эти сволочи не доверяют никому.

Он подошел к кассе, глядя кореянке прямо в глаза. Если бы эта сука была еврейкой, подумал он, она бы уже отвернулась. Но азиатов тяжело понять, черт бы их подрал. Он ничего не мог прочесть в ее глазах. Между тем она взяла яблоки, бросила их на весы и привычно нажала кнопки кассы. Когда он заплатил, она положила мелочь на прилавок, игнорируя его протянутую руку, и стала обслуживать следующего покупателя. В этот момент беспокойство, охватившее его, превратилось в злость. Оба кармана набиты пузырьками с крэком, за поясом тяжесть пистолета 44-го калибра – почему он должен бояться эту узкоглазую. Борн Миллер был «вором по случаю» и был рад поживиться всем, что плохо лежало. Поэтому, когда взгляд его упал на конверт от компании «Телефоны Нью-Йорка», лежащий на прилавке, он автоматически запомнил написанный на нем адрес: Янг-парк, 337–11, Тридцать седьмая улица, квартира 3Х. Борн еще раз окинул взглядом магазин, сосчитав всех азиатов, работающих здесь. Корейцы всегда вкалывают, бизнесом, как правило, занимается вся семья, особенно если дело прибыльное. Может быть, он ненадолго остановится в квартире 3Х, чтобы посмотреть, что же ему собирается предложить Дохлая Собака. Все знают, азиаты не доверяют банкам. Вероятно, какие-нибудь деньжата и завалялись там под матрасом.

Возвращаясь в «Джексон Армз», он зашел в какой-то подъезд и подзаправился как следует, хорошо зная, что по крайней мере два дня еще будет витать в облаках. Когда он переходил улицу, направляясь к дому номер 337–11, у него звенело в ушах и по всему телу бегали мурашки. Однако Борн не мог не удивиться, заметив сломанный замок на двери в подъезде. И вправду, что-то не так в этом раю. – Разломанные стальным прутом и оторванные от стены почтовые ящики висели, как поломанные зубы. В лифте пахло мочой, и дверь закрывалась неплотно. Кабину лифта трясло так, что ему вспомнились родные трущобы.

Как он и ожидал, квартира 3Х закрывалась на два болтовых замка, дополнительно к той защитной системе, которую ставил хозяин дома. Дохлая Собака объяснил ему основы вскрытия замков еще на Райкерсе, но сейчас у него не хватило бы терпения подбирать отмычки. Он знал, что должен быть гораздо более короткий путь, чтобы проникнуть к корейцам, но для этого нужно понять, как располагаются квартиры в «Джексон Армз». Миллер спустился вниз, зашел во двор и начал взбираться по пожарной лестнице.

Было около трех часов дня, когда большинство домашних хозяек, собрав своих чад, удалились на кухню. Солнце начало опускаться за линию горизонта. Оно едва просвечивало сквозь легкие набегающие облака. И то и другое было, бесспорно, на руку Борну Миллеру, но об этом он даже не думал. Борн считал, дело уже сделано, и остановился на площадке у первого этажа. Он зажег свою трубку, прислушиваясь к голосам, доносившимся из квартиры 1X.

Через пять минут Борн оказался около окна и не без страха уставился в него. Затем, держась за перила, перебрался на карниз и уже готов был разбить стекло рукояткой пистолета, как рама вдруг легко поднялась, и он практически беззвучно попал внутрь квартиры. На какое-то время Борн замер, припав к краю кровати. Квартира была пуста. Он чувствовал только успокаивающий шепот наркотика, который танцевал вдоль спинного мозга. Все еще настороже, Миллер прошел по комнатам, аккуратно открывая двери. «Инструмент» 44-го калибра он держал в руке.

Миллер знал, самое главное при квартирной краже – это зайти и выйти как можно скорее. Как в банке, каждая секунда на счету. Разве что ты под кайфом, голова забита всякой чертовщиной или просто надеешься – хозяева-кретины не появятся.

Борн Миллер усмехнулся, засунул ствол своего «бульдога» за пояс и вытащил трубку. На этот раз наркотик осветил то, что называлось «зоной безопасности». У него был пистолет, двенадцать почти полных пузырьков с белым веществом и карман, набитый двадцатидолларовыми банкнотами. Он надеялся здесь еще как следует пополнить свой бюджет – он поможет ему попасть не просто в «зону безопасности», а в Пещеру Неприкасаемых. Борн чувствовал себя свежим и готовым ко всему.

Он начал с самой дальней комнаты – спальня родителей. Стал вспарывать матрасы и подушки, разгребая желтый поролон. Потом принялся за шкафы, вытаскивая ящики, переворачивая их, и просматривал содержимое. Ему попалась коробочка с драгоценностями, в которой он нашел только дешевые костюмные аксессуары, и расплющил всю эту дребедень кулаком на крышке комода.

«Ну же, ну, покажи мне, где твое золото!» – приговаривал он. Ага, из потайного ящика выпирали две цепочки и золотые серьги. Борн засунул их в карман, он знал, что это только начало. Затем отодвинул от стены два шкафчика, осмотрел их задние стенки в поисках прикрепленных изолентой пакетиков. Потом перевернул шкафы, чтобы проверить, нет ли чего на дне. Стенное зеркало он разбил на кусочки.

Миллер уже чувствовал себя хозяином положения. Пот выступил у него на лбу. Учеба на Райкерс-Айленд пошла на пользу, он чувствовал себя таким крутым. Полюбуйтесь, как он тут работает!

Он снял большой крест, висящий на стене, и собирался на него помочиться. Он покажет этим придуркам, что о них следует думать! Борн Миллер бросил крест на кровать, и вдруг его задняя стенка отвалилась. Выпал сверток банкнот. На гору одежды, брошенную поверх разорванного матраса.

Банкноты были двадцати– и пятидесятидолларового достоинства, толстенная пачка. Он с вожделением сжал их в руке, как будто это была грудь любовницы. Кто-то тихо прошептал: «А теперь сматывайся! Быстро зашел и быстро вышел». Это был голос Дохлой Собаки. Но все слишком удачно складывалось, чтобы прислушиваться к советам посторонних. Миллер сел на край кровати, достал трубку и довел себя до нужной кондиции. Он уже готовился посчитать добычу, как вдруг услышал щелчки многочисленных замков – звук закрывающейся входной двери и певучий говорок старой женщины, которая отчитывала за что-то ребенка.

Борн Миллер спокойно огляделся. «Посмотрим, что за чертовщина!» – тихо прошептал он. Трубка все еще была у него в руке, и ему хотелось зажечь ее вместо того, чтобы готовиться либо к побегу, либо к борьбе. Но он решил с тем и другим подождать и пошел к открытому окну мимо разгрома, который собственноручно учинил. Старая женщина (он представлял себе ее морщинистое лицо и глубоко посаженные глаза – такие узенькие, что они казались черными черточками, окруженными желтой кожей) все еще продолжала что-то бормотать. Почему он должен кого-то бояться? В его памяти промелькнули первые годы в школе и несколько узкоглазых детей, которые всегда все знали, и их желтые бабульки встречали внуков, чтобы без приключений доставить их домой.

Миллер посмотрел на оконный карниз и представил себе, как выберется наружу и перепрыгнет на пожарную лестницу. В свое время он сделал бы это не раздумывая, чтобы произвести впечатление на своих дружков, но Дохлая Собака потом вышиб эту ерунду из его башки.

– Ты вошел через окно, а выйди в дверь, – наставлял его Дохлая Собака, когда они вместе лежали на койке в камере. – И никогда не бери того, что не можешь унести в карманах: никаких телевизоров, никаких видаков, никаких стерео… Понимаешь, о чем я говорю? Не давай повода к обыску. А как только вышел из двери, уже можешь не торопиться и спокойно, добираться до дома.

Вот я и выйду в дверь, подумал он, никакие узкоглазые не заставят Борна Миллера выпрыгивать из окна. Елки зеленые, чего бояться парню, у которого на ногу давит «бульдог» 44-го калибра.

Он подкрался к двери комнаты и прислушался. Старуха и ребенок все еще продолжали болтать, и резкие, ничего не значащие для него звуки отдавались в голове. Ему снова дико захотелось покурить, но он знал, что не сможет этого сделать, пока не разберется с той сукой. Миллер уже хотел вломиться в коридор и покончить с ней, но вспомнил еще один совет Дохлой Собаки – надо оставаться хладнокровным, иначе рискуешь все испоганить. Если уж говорить откровенно, именно из-за своей нетерпеливости он и попал на Райкерс. Быстро, все еще прислушиваясь к голосам, Борн вытащил из кучи барахла, сваленного на кровати, колготки, разорвал их пополам и получившийся чулок натянул на лицо. «О'кей, старуха, – прошептал он, – вот и я!»

Он опустился на колени и посмотрел в замочную скважину. Старушка вела ребенка по коридору в туалет. Девочка не больше трех или четырех лет была совсем крошечной. Она тихо плакала. Бабушка казалась совершенно без возраста, а ее тело, засунутое в розовое домашнее платье, как в мешок, походило на толстую сардельку. Глаза старухи – он их хорошо видел, потому что она шла прямо на него, – были глубоко запрятаны на морщинистом, цвета слоновой кости, лице.

Миллер подождал, пока между старухой и дверью осталось ровно столько места, чтобы выскочить в коридор с поднятым над головой пистолетом. Старая женщина смотрела на него распахнувшимися от испуга глазами, которые стали почти такими же круглыми, как и его.

– Это тебе на пользу, сука, – сказал он, ударяя старуху рукояткой пистолета по голове. – Теперь у тебя глаза будут круглые, и люди подумают, что ты белая.

Миллер еще раз замахнулся на старуху пистолетом, но она уже падала на коричневый ковер. Кровь капала с концов ее черных жестких волос, а домашнее платье задралось, обнажив тяжелые круглые бедра. Борн Миллер глазел на ее ноги и белый кусок ткани между ними.

– Чертовщина какая, – прошептал он. К нему пришло возбуждение, а пальцы сами собой потянулись за трубкой и пузыречком с белым порошком. – Пора праздновать, – объявил он своей трубке и маленькой девочке с красной ленточкой в волосах, а по телу его разливалось приятное пульсирующее тепло.

Глава 6

Двадцать седьмое февраля

Когда Стенли Мудроу на станции «Хьюстон-стрит», линия Ф, сел в поезд, платформа метро была почти пуста, несмотря на шесть часов вечера. Час пик был в полном разгаре, но обычно мало кто пользуется линией Ф, идущей с самого юга города, через Манхэттен. Немного дальше, когда подземка пересечет центр города, перед поворотом в Куинс, вагоны метро наполнятся так, что входящим и выходящим пассажирам придется с силой протискиваться к двери. Для большинства ньюйоркцев это было своего рода дополнительным взносом за дневной хлеб. Слишком многие понимали слова «потом и кровью» почти буквально, и восьмичасовой рабочий день казался для них забытой мечтой. В продолжение утомительного дня они были засунуты в обшарпанные вагоны метро, чтобы добираться до дома целый час (если все работало нормально). В этот дождливый вторник к обычным тяготам прибавился запах мокрой одежды, который походил на ароматы, сопровождающие бездомного попрошайку. Хотя бродягу и жалко, но от него несло так, что на глаза наворачивались слезы. Это было уже слишком. Это было несправедливо.

Но Мудроу не обращал внимания на то, что его окружало. Он довольно удобно устроился на сиденье, которое расположено прямо у дверей, отделяющих один вагон от другого (два подростка, почуяв в нем фараона, смылись оттуда, как только он вошел). Мудроу мог позволить себе роскошь забыться и помечтать. Единственное преимущество поездок на метро в час пик – это меньшая опасность насилия. В часы утренней и вечерней сутолоки карманники отдыхают, только всякие там извращенцы ждут, пока вагон сильно тряхнет.

Не будучи ни извращенцем, ни карманником, с нулевым потенциалом стать их жертвой, Мудроу мог игнорировать всех пассажиров и сконцентрироваться на воспоминаниях о субботнем вечере. Особенно на том, какую твердую позицию заняла Бетти Халука по отношению к сетованиям Джима Тиллея. Как и ожидал Мудроу, после нескольких стаканов Тиллей уже не мог сдерживаться и начал рассуждать о полицейских проблемах, несмотря на попытки Розы Карилло его от этого удержать.

– Я ирландец, – говорил он, стараясь быть объективным из уважения к Стенли Мудроу. – Мы не отличаемся богатым воображением. Мне просто хочется понять, что вы чувствуете, когда работаете с этими людьми. Вы понимаете, что я имею в виду? Возьмем какого-нибудь мерзавца, который пятнадцать раз ткнул ножом своего лучшего друга и ушел от ответственности только потому, что арестовавший его офицер неправильно оформил бумаги. Что вы чувствуете, когда освобождаете такого человека?

Бетти посмотрела на Мудроу, ожидая поддержки, но тот ничем не мог ей помочь. Джим Тиллей сказал о том, что тревожило каждого нью-йоркского полицейского. Блюстители порядка старались, арестов становилось все больше (несмотря на ограничения, наложенные поправкой Миранды), и было ужасно обидно через шесть месяцев видеть на свободе человека, которого обвиняли в попытке убийства, потому что судили его всего-навсего на угрозу насилия.

– А вы понимаете почему? – спросила Бетти Мудроу.

– Может быть, – пожал он плечами. – Но я сейчас на пенсии. К тому же никогда не ступаю в споры с набитым ртом. – Сказав это, он отправил в рот следующую порцию еды и принялся глубокомысленно жевать.

Не получив помощи от своего кавалера, Бетти подняла вновь наполненный бокал и внимательно посмотрела на Джима Тиллея. Она знала, может, Роза помогла бы ей замять разговор на столь неприятную тему, но Элизабет Шели Халука не просила помощи в ситуациях, которые могла контролировать сама. И уж по крайней мере не после третьего стакана бургундского и двух порций ирландского жаркого. К тому же она приняла твердое решение в субботний вечер разделить постель с этим Стенли Мудроу. Она знала, почему Мудроу оставил ее один на один спорить с Тиллеем. Он тоже хотел сегодня быть с ней, хотел настолько, что решил в основном слушать.

– Мне это тоже все не нравится, – наконец сказала Бетти, потягивая водку со льдом (не разбавленную), – но большинство из так называемых «технических сложностей» случаются потому, что слишком старательные фараоны видят пакет наркотиков, лежащий на комоде, находясь на крыше, на расстоянии шестидесяти футов. Или потому, что агрессивность при наведении порядка пробуждает этих кретинов проводить несанкционированные досмотры. И тогда, если у подозреваемого в ходу было даже смертоносное оружие, в качестве вещественного доказательства оно не повлияет на решение суда. Что касается меня, то я не получаю скидок в приговорах более чем в двух процентах случаев.

– Послушайте, – сказал Тиллей, перехватив многозначительный взгляд Розы и постаравшись смягчить тон, – два месяца назад я задержал одного наркомана по имени Рональд Стайз, который набросился на наркоманку Веру Блиссо. Стайз изувечил ее во время спора в баре. Было пятнадцать свидетелей. Мы с напарником отправили Веру в Госпиталь Бельвю, где врачам потребовалось четыре часа, чтобы наложить на ее лицо швы. А вчера я узнал, что Стайз приговорен всего лишь к одному году за угрозы. Считаю это несправедливым.

– Не вините меня во всем подряд, – сказала Бетти, – я ничего не знаю про этого парня. К тому же иногда речь идет о смягчающих вину обстоятельствах. Это лицемерный предлог, он даже не находится под контролем защиты. Если дело не совсем проигрышное, то сам прокурор округа, как правило, делает предложение подобного рода.

Мудроу внезапно заинтересовался. Держа стакан бурбона в руке, он спросил:

– Что ты имеешь в виду под лицемерием?

Бетти улыбнулась Мудроу и, уже не особо себя контролируя, нагнулась к нему.

– Однажды, в стародавние времена, жил политик по кличке Джон Шлюха. Желая быть переизбранным, он однажды провел опрос общественного мнения среди избирателей, спросив их: как бы они хотели, чтобы он боролся с преступностью? Избиратели сказали: убей всех преступников, а если не можешь этого сделать, то брось их в тюрьму и держи до тех пор, пока они там не сгниют.

Джон Шлюха, будучи слугой народа, возложил эту обязанность на полицейских, которые начали производить все больше арестов. Сначала граждане были очень довольны, и численность преступников в тюрьмах нашего штата увеличилась с двенадцати тысяч в семидесятые годы до более чем сорока пяти тысяч – сегодня. Тогда Джон Шлюха провел второй опрос общественного мнения. Избиратели сказали: да, ребята, вы великолепно работаете, просто отлично, но только сделайте так, чтобы мы не платили слишком много за вашу работу.

Я могут привести статистику, Джим. В Бронксе немногим более десяти тысяч правонарушителей были осуждены за хулиганство в прошлом году. Девять тысяч пятьсот из них – это те, кто признал свою вину и нашел смягчающие ее обстоятельства. Таким образом, только пятьсот подсудимых прошли судебную процедуру. И эти пять сотен – тот максимум, который возможен, если принять во внимание число судей, помощников прокуроров и даже количество заседаний суда. Понимаешь, девять тысяч пятьсот уголовников приводят смягчающие вину обстоятельства, требуют судебного разбирательства, и вся система попросту останавливается. Вот почему, если одним судьям приговорить всех к тюремному заключению, то тюрьмы настолько переполнятся, что другим судьям все равно придется освободить большинство осужденных. И все из-за того, что какой-то политикан провел два опроса общественного мнения.

– Расплачиваемся все мы, – сказала Роза Карилло, – если не деньгами, то лицемерным судопроизводством. Или собственным благополучием. И это когда наркомания стучится в наши окна.

Розе с первого взгляда понравилась Бетти Халука, она угадала в ней человека, которому выпало в жизни немало испытаний. В первом браке Роза сама стала жертвой жестокости мужа и на себе испытала несовершенство юридической системы. Она считала, что каждый преступник должен быть упрятан в тюрьму. Потому что если эти люди останутся на свободе и будут разгуливать по улицам, то они причинят боль другим. Все отлично это знают.

Какое-то время Бетти молчала, подыскивая нужные слова. Когда она заговорила, ее голос звучал мягче. Она интуитивно почувствовала, что за репликой Розы скрывался ее собственный жизненный опыт.

– Я делю моих подзащитных на три группы. Первая – наркоманы: все равно, крэк или героин. Они выходят на улицу, совершают мелкие преступления, чтобы добыть денег и постоянно быть под кайфом, или ради того же сами становятся мелкими продавцами наркотиков. Подобные лица составляют девяносто процентов моих клиентов. Вторая категория – такие, как Генри Лопе, о котором рассказывал Стенли. Он и в самом деле был невиновен. Эти несчастные получают наказание по самому большому счету, потому что наша система заставляет подзащитных признавать себя виновными. И третья категория – больные люди, с патологией психики. Они способны на такую бездумную, немотивированную жестокость, что никакие доводы не могут оправдать их поведение. Вот к этим-то я не смогла привыкнуть, проработав двадцать лет в своем отделе. И никогда не смогу, даже если проработаю в нем тысячу лет!

– Ну вы же и защищаете их, – сказала Роза. – Вы же должны это делать. И некоторые оказываются на свободе благодаря вашей защите.

Бетти ответила не сразу, очевидно, тщательно взвешивая слова.

– На самом деле они возвращаются на улицу, потому что были оправданы судом. Судопроизводство не в состоянии справиться с количеством дел. Поэтому настоящие преступники и проскальзывают в щели системы. Но дела преступников, которых я включаю в третью группу, находятся в руках окружного прокурора. Иногда мне удается сказать свое слово, и происходит некая сделка: ее надо либо принять, либо не принять. Если аргументы прокурора слишком слабы и он боится предъявить их в суде, тут уже возможна «торговля».

– И как же тебе удается со всем этим справляться? – спросил Мудроу, подвигаясь на кончик стула. – Когда ты знаешь, что кого-то надо упрятать за решетку навсегда, а судья дает ему всего два года?

– Или ей, – улыбнулась Бетти. – У нас достаточно много сумасшедших женщин.

– Ей или ему, – подхватил Тиллей. – Но как вы себя при этом чувствуете?

– А вам все нравится в вашей работе полицейского? – спросила Бетти.

И не дожидаясь ответа, продолжила:

– Я просто делаю дело, а потом стараюсь забыть о нем, как и каждый, кто является частью индустрии правосудия. Так же как и прокуроры округа, судьи и даже полицейские.

– У вас бывает выбор? – спросила Роза, которая чувствовала, что Бетти чего-то не договаривает.

– Иногда я получаю свой реванш, – печально ответила Бетти. – Приходится выходить за рамки профессиональной этики. И если этого не делать, то можно просто сойти с ума.

Она уже начала рассказывать эту историю, когда вдруг почувствовала, но не должна этого делать. Из-за алкоголя и Стенли Мудроу она утратил инстинкт самозащиты. Он утонул в неожиданно возникшем чувстве доверия.

– Около шести месяцев назад я зашла в одну из предварилок, чтобы поговорить с человеком по имени Мортон Гелле, обвиняемым в квартирной краже и насилии. Он сказал, что должен поговорить со мной с глазу на глаз и что я должна кое-что узнать. Обычно в таких ситуациях клиент желает на кого-нибудь настучать в обмен на меньший срок. Я договорилась о свободной комнате для встречи с заключенным (этих помещений, кстати сказать, недостаточно) и пошла беседовать с мистером Гелле. К счастью, у меня оказалось достаточно здравого смысла просить офицера надеть ему один браслет наручника на руку, а вторым пристегнуть к столу. Это стандартная процедура, но в большинстве случаев я ее избегаю, поскольку хочу, чтобы клиенты мне доверяли.

Все трое: Мудроу, Тиллей и Роза – сидели как на иголках. Они были слегка пьяны и, словно дети, ждали и боялись страшной истории перед сном.

– Как только я вошла в комнату, он начал говорить о женщинах, которых изнасиловал, и о том, что он только и ждет минуты, когда его выпустят из тюрьмы, чтобы проникнуть ко мне в дом. – Гелле рассказал в подробностях, как он будет надо мной издеваться, как он будет меня бить и что заставит делать в сексуальном плане, изображая, будто мне это нравится. Говоря обо всем этом, свободной рукой он мастурбировал. Любопытно, не правда ли?

Конечно, я видела его досье. Четыре случая изнасилования и разнообразные нападения. Среди них – очень жестокие. И кражи. Те показания, которые давали жертвы, были далеко не в его пользу. Дело в том, что он не только насиловал свои жертвы, но и избивал их, делая порезы на теле и всячески продлевая собственное удовольствие. Обычно он забирался в квартиры поздно вечером и оставался на всю ночь. Конечно, Мортон Гелле – психически ненормальный человек. Ему нравится ощущение превосходства, собственной силы, собственной неуловимости. Но я приготовила ему капкан. Я сказала: «Послушайте, Гелле, вы, конечно, можете здесь сидеть и мастурбировать, если это вам подходит больше всего. Но я могу предложить вам кое-что поинтереснее».

Перед этим я встречалась с прокурором округа и знала – дело Гелле практически закончено. Прокурор требовал от двенадцати лет до пожизненного заключения или признания виновности со смягчающими обстоятельствами. Это означало, что, если у Гелле пройдет второй вариант, он получит лет десять. Ему, кстати, всего двадцать пять лет. Он отмотает десятку и, вернувшись, все еще будет достаточно молод, чтобы продолжать калечить другие жизни. Гелле оставил в покое свое интимное место и попросил меня рассказать, как его будут защищать. Я понесла всякую околесицу про то, что, скорее всего, не все жертвы придут в суд, две из них не могут быть квалифицированы как свидетели, потому что не указали на него при опознании. Я сказала, что постараюсь найти любых свидетелей, которые подтвердят его алиби. И тот факт, что он выключал свет в квартирах своих жертв, также сыграет ему на пользу, потому что не все опознания будут действительны. Наверное, я могла бы стать актрисой, потому что этот идиот поверил каждому моему слову. Затем вернулась к прокурору округа и заявила – мой клиент настаивает на судебном разбирательстве, и я не смогла разубедить его. Вы знаете, после того как я поговорила с клиентом, обвинитель не может входить с ним в контакт без того, чтобы не вызвать подозрения. Таким образом, прокурор округа не смог бы узнать, о чем мы с Гелле говорили. Он пожал плечами и назначил дату суда.

Где-то в середине судебного заседания Гелле понял, что происходит. К счастью, в этот момент я допрашивала свидетеля. Гелле со мной разделяло достаточно большое пространство. Охрана в зале удержала его до того, как он добрался до меня. Он пытался сказать судье, что я обманула его. Но ведь подсудимый всегда обвиняет юриста, если дело летит в тартарары, и судья не обратил на это внимания. Он спросил Гелле, хочет ли тот заявить о своей виновности со смягчающими вину обстоятельствами. Но Гелле к тому времени окончательно потерял рассудок и не мог сказать ничего вразумительного.

Ну вот, молоток опустился, и Гелле получил по максимуму за каждое предъявленное обвинение в насилии, четыре обвинения в растлении, два – в жестоких нападениях, четыре – в краже детей и четыре обвинения в квартирных кражах. Ему присудили пожизненное заключение плюс еще сто сорок пять лет. Дело было закрыто.

В жизни любовников всегда есть уникальный момент – когда мужчина и женщина остаются обнаженными в первый раз. Взгляды, которыми они обмениваются, как кажется сначала, не имеют значения, а потом превращаются в волны желания. Бетти Халука смотрела на большого человека, приближавшегося к ней. Все его тело состояло из прямых линий. Одну из них можно было провести от подмышки, через талию к бедру. Стенли невозможно было противостоять, ему можно было только довериться. Сначала она ощутила его губы на своих губах, а потом запах волосков на его груди. Она остановила Стенли, прошептав на ухо: «Тебе, пожалуй, не стоит быть сверху».

Когда Мудроу вернулся к реальности, поезд уже отъезжал от станции «Континенталь-стрит», что означало, что он пропустил одну длинную и пять коротких остановок после той, на которой следовало выйти. Ожидая экспресс на противоположной платформе, он посмотрел на часы и подумал, что немного опаздывает на встречу с Сильвией – теткой Бетти, но это не так уж важно. Вряд ли из сегодняшнего путешествия выйдет что-нибудь путное. Если место, где она живет, и в самом деле приличное, тогда он с глазу на глаз переговорит с сутенером или одним продавцом наркотиков. Может, удастся просто напугать эту публику до такой степени, что она смоется оттуда.