Текст книги "Укрепленный вход"

Автор книги: Стивен Соломита

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Глава 31

Стенли Мудроу забарабанил в дверь Морриса Беббита, когда тот, вспоминая детство, видел, словно наяву, огненные цепочки на траве. Ему всегда необходима была какая-нибудь горючая смесь: газолин, керосин, спирт, какой-нибудь пятновыводитель, скипидар. Малыш Моррис умел мастерски обманывать взрослых, таская у них воспламеняющиеся жидкости. Подобно тому как другие ребятишки раскладывают домино на кухонном столе, он делал сложные цепочки из пламени.

Все перепуталось. Он уже не в том возрасте, когда занимаются пожарами, напоминающими цепочки. Но Моррис не замечал несоответствия. Каким-то образом малышу тогда удалось добыть пять галлонов газолина, и он начал создавать огромную спираль, от самого центра дворика и почти до дверей веранды. На газоне спираль была узкой. Он вылил в траву лишь чуть-чуть газолина, чтобы не дать погаснуть огню. В центре двора все было просто пропитано воспламеняющейся смесью. Четыре мышки сходили с ума от резкого запаха газолина. Они пытались протиснуться между прутьями своей клетки.

Этих мышек, по совету врача, ему подарили на Рождество родители. Доктор считал, что Моррису необходимо общение с живностью, поскольку он избегал контактировать с человеческими Существами, даже с матерью, которая любила своего единственного ребенка больше жизни. Чем безобиднее существа, вроде крошечных мышек, которых принес усмехающийся отец, тем лучше.

Для Морриса мышки были не более живыми, чем трава или газолин, и превратились в часть его плана. Моррис не совсем четко представлял себе, откуда появился план, да и не особенно задумывался над этим. Он сосредоточился на его осуществлении. Методика выполнения – сильная сторона Морриса Беббита. Он всегда спокоен и внимателен, когда готовит пожар, не важно, маленький или большой. Даже в воспоминаниях он внимательно и аккуратно поливал траву зажигательной смесью, оставляя едва заметный след, и представлял себе быстрый бег пламени по расширяющейся спирали. Наконец взрыв – и черное маслянистое облако поднимается вместе с душами четырех белых мышек к небесам.

Он здорово взвинтил себя этими фантазиями. Вот почему, услышав громкий стук в дверь, Беббит некоторое время ничего не понимал, пока не вернулся назад, в свою взрослую жизнь в Нью-Йорке. И тут же сильно разозлился.

– Эй, Борис, – заорал Беббит, – потом придешь! Мусор никогда не убирают по субботам, черт возьми!

Но грохот только усилился. Неужели управляющий мог так колотить в дверь, не доставляя неудобств другим жильцам? Наконец Моррис решил смириться с неизбежным. Надевая брюки и туфли, он быстро заменил в своем воображении мышек на Бориса Кракова.

– Ты что, совсем идиот, – заорал Беббит, открыв дверь. Он был готов добавить длинное описание русских предков Кракова, когда перед ним в дверном проеме возникла высоченная фигура Мудроу. В мозгу Беббита родился вопль: «Фараон! Фараон! Фараон!» А губы беспомощно повторяли: «Что? Что? Что?»

Пэт Шиман появился слева от Мудроу с удостоверением в руке. Он выкрикнул: «Полиция!», втолкнул Морриса в комнату, и сам последовал за ним. Огромный полицейский улыбался, и Моррис подумал, это для того, чтобы его запугать. Он услышал:

– Вот видишь, все не так страшно, как казалось вначале.

– Как тебя зовут? – заорал маленький полицейский.

– С каких пор здесь живешь? – заорал большой.

– Тебе нравится устраивать пожары, сукин сын?

– Почему ты пошел в Куинс?

– Да ты знаешь, сколько тебе придется мотать за поджог с убийством в штате Нью-Йорк?

Моррис отступал, а двое полицейских продолжали надвигаться, не трогая его, но и не давая возможности убежать. Он уже оказался в глубине квартиры, там, где был целый склад желтых газет, заржавленных и сломанных игрушечных машинок, безголовых куколок. Он думал о нескольких емкостях с бензином, стоявших около стены, о пропановом факеле и бутылке с зажигательной смесью, которую привез с собой из Вьетнама. Все это сейчас не имело значения. Мужчины, надвигавшиеся сейчас на него, были слишком большими, слишком сильными.

Так уже случалось. Будто сама тюрьма сошла со своего места и сейчас его догнала. Как те черножопые, которые смотрели сверху вниз, называя его мяконьким и сладеньким. Но он показал этим негритосам! Они над ним поиздевались, но он сжег одного, пока его тело не стало куском плавящегося жира на полу камеры. Это было великолепно! Прекрасный день! Моррис стоял и смотрел, как этот мерзавец исполнял «танец огня», вспоминая мышек, которые танцевали его раньше.

Но полицейские не дадут ему добраться до припасов. Сейчас они будут его бить. Охранники в тюрьме тоже кричали на него перед тем, как начать бить. Они задавали вопросы так громко, что он не различал слов, они ему казались грохотом сверлильного станка, а потом его всегда били!

Беббит оказался около кровати и начал медленно оседать. Больше идти некуда. Его ноги подкашивались. Охранники всегда так делали. Они с силой заталкивали его в камеру и шли на него до тех пор, когда ему уже некуда было отступать. Большой полицейский вот-вот до него доберется. У него ладони огромные, как тарелки, как толстые куски холодного белого мяса.

– В чем дело, какого черта?! – спросил Мудроу. Он смотрел вниз на трясущегося Морриса Беббита, понимая, что план, который он приготовил, – чередование посулов с психологическим напором – никуда не годится. Мудроу приходилось сталкиваться с сумасшедшими, и он сообразил, что, если сильно надавит на Беббита, не получит никакой информации. – Какого черта? – повторил он.

– Один из лунных танцев Морриса, – спокойно ответил Шиман. – Я же тебе говорил до того, как мы сюда пришли, – он сумасшедший. Что ты хочешь от человека, который готовит поджоги ради удовольствия?

– Я вижу, что он псих. – Мудроу терял одну возможность за другой. – Но хотел бы знать, как мы будем с ним общаться? Этот козел не слышит, что я ему говорю.

Вопрос был риторический, и Мудроу очень удивился, когда Шиман ответил ему.

– Пристегни Беббита наручниками к трубе отопления и выйдем в другую комнату. У меня есть кое-какая мыслишка, уверен, ты будешь в восторге.

Когда дело было сделано, Пэт Шиман объяснил Мудроу: если хочешь достучаться до Морриса, придется использовать шоковую терапию. Он сейчас где-то витает, и надо привести его в чувство. Придется вмазать пару раз так, чтобы он начал на нас обращать внимание.

– Послушай, Пэт, я достаточно видел сумасшедших. Чем сильнее на них давишь, тем больше они слетают с резьбы. Получится так, что с ним вообще нельзя будет разговаривать. Конечно, я могу сдать Беббита полицейским, но мне от него кое-что надо, а у меня сейчас нет в руках никаких других нитей этого дела. Ты понимаешь, о чем я говорю? Если я потеряю Беббита, мне придется прикрыть лавочку.

– Именно поэтому ты и должен действовать решительно, – сказал Шиман. – Как долго, ты думаешь, мы можем держать Беббита в наручниках? Вдруг кто-нибудь начнет его искать. Помнишь, он орал про мусор? Значит, кого-то ждал. Этот кто-то вызовет настоящих полицейских, и тогда тебе придется отказаться от Беббита. Посмотри правде в глаза, Мудроу: это единственный шанс, который у тебя есть.

Моррис хотел упасть и притвориться, что потерял сознание. Он всегда падал, когда за ним приходила охрана. Но наручники не опускались ниже перекладины, которой труба отопления крепилась к стене, и он не мог закрыть голову руками, как обычно делал. Его мозги были затуманены ожиданием, которого он боялся еще больше, чем избиения. Они иногда делали так: бросали его в клетку и оставляли там, пока он не начинал думать, что все уже позади, а затем возвращались. Как те два полицейских, которые скоро вернутся и будут бить его еще сильнее.

– Успокойся, Моррис. Я не сделаю тебе больно. – Маленький полицейский стоял около него. Он улыбался и говорил очень мягко. – Ты должен бояться моего напарника. А знаешь почему?

Моррис ничего не отвечал, потому что по опыту знал, любой ответ будет неправильным, если они пришли избивать. К тому же он внимательно смотрел на большого полицейского, который в это время рвал его, Морриса, газеты. Ему не нравилось, когда посторонние люди копались в его вещах. Этот фокус охранники частенько применяли в тюрьме: рвали все на части в твоей камере, буквально уничтожали все вещи. Однажды они нашли в камере скипидар и так ужасно избили его, что Беббит попал в тюремную больницу.

– Видишь, Моррис. Моему партнеру туго пришлось из-за того пожара, который ты устроил в Куинсе, на Тридцать седьмой улице.

Большой полицейский делал мячики из скомканных газет и бросал их в него. Они попадали ему в лицо, не причиняя никакой боли. Зачем он это делает? Моррису хотелось об этом спросить, но он знал, сейчас лучше рта не открывать.

– Тот пожар в Куинсе, Моррис. Ты сделал поджог там около месяца назад. У нас есть твой отпечаток пальца на одном из маленьких пузыречков от крэка, который ты там оставил. Помнишь?

Он никогда не мог спрятать свое тело. Вот бы втиснуться в двухдюймовое пространство, а то большой полицейский действительно сделает с ним что-нибудь ужасное.

– Да, Моррис. – Маленький полицейский все ближе подвигался к нему, пока не прошептал в ухо: – Мой партнер действительно сукин сын. Даже мне не нравится то, что он делает. Ничего не попишешь, он слишком сильный. К тому же выше меня по званию. Я буду говорить с тобой по-честному, Моррис. Этого сукина сына успокоит только одно – если ты скажешь, кто тебе заплатил за пожар в Куинсе… Но ты, кажется, его испугался, тогда скажи мне, я ему передам, и он уйдет, отстанет от тебя.

Что делает этот здоровенный полицейский? У него в руке зажигался маленький коричневый «Бик», крошечный, как мизинец. Он все время щелкает зажигалкой. Моррис сам провел много времени с такой штукой, глядя, как вылетают из-под кремня искорки, потом происходит маленький взрыв и появляется огонек. Моррис тогда поджигал кусочки газеты и смотрел, как они горят в его руке. Большой полицейский делает то же самое. Он поджигает газетные мячики и бросает их в груду бумаги.

– Черт возьми! – Маленький полицейский наступил на газету, затушив огонь, до того как тот успел разгореться. Его губы уже касались уха Морриса. – Ты меня слышишь? – Он обвил рукой талию Морриса и придвинулся к нему вплотную. Моррис почувствовал, что член маленького полицейского прижат к его бедру. – Я надеюсь, ты меня слышишь, – говорил тот. – Мне нужна твоя помощь, и я надеюсь, ты скоро сообразишь, в чем дело. Я сейчас выйду в туалет, а знаешь, что может случиться в мое отсутствие? Только одна мысль об этом меня пугает!

Большой ухмыльнулся. На этот раз Моррис знал, ухмылка предназначалась только ему. Моррис из всех сил старался сосредоточиться на том, что говорит низенький полицейский, но у него уже жгло бедро в том месте, к которому тот прижался. Беббиту так нравился любой огонь… Он чувствовал, что, несмотря на страх, начинает возбуждаться. А может быть, благодаря страху.

– Ты можешь не стыдиться, Моррис. Я понимаю. Я знаю, как сильно ты любишь огонь. Может быть, тебе нравится гореть самому? Я угадал?

Большой полицейский начал зажигать один мячик за другим, бросая их в бумажный мусор к ногам Морриса. Сначала низенький оттолкнул несколько мячиков, но потом он ушел, и Моррису пришлось самому это делать. Он уже чувствовал, как тепло поднимается по всему его телу. А вдруг у него загорятся брюки? Они что, дадут ему сгореть? Большой полицейский сильно разозлен, но другой сказал, что из этого можно выпутаться. Что-то было в его словах о Куинсе, о единственном выходе.

Он попытался вспомнить. Вспомнить бы побыстрее, пока не поздно. Он сильно устал, но если перестанет работать головой, то они его просто сожгут! Тот пожар, наверное, был очень маленький, иначе бы он помнил. Такой дерьмовенький, такой маленький, дерьмовый пожарчик, почти без пламени? Был один такой, но разве кто-нибудь умер? Он не помнил, чтобы кто-нибудь умер, тот пожар был сделан для другого. Пожар в назидание, если только они говорят о нем.

Моррис услышал потрескивание жидкости в огне и почувствовал резкий запах чего-то кислого. Он просто весь вывернулся в наручниках, пытаясь понять, что происходит.

– Видал? – спросил маленький полицейский, ухмыляясь. – Я убил двух зайцев. Понял, как мне удовлетворить свою физическую потребность, не оставляя тебя с моим сумасшедшим напарником. – Низенький застегнул брюки и подошел к Моррису. Его партнер все еще скручивал газетную бумагу и бросал мячики к ногам Беббита. Их там уже лежала целая куча.

– Ты слышишь, что я тебе говорю? – спросил маленький полицейский.

– Да, – прошептал Моррис. Если бы только он мог вспомнить!

– Ты не бойся. Я тебе помогу.

Маленький полицейский обнял Морриса, теперь прижимаясь своим бедром к его члену.

– Это не так сложно. Совсем не сложно. Ты помнишь тот пожар в Куинсе? Несколько недель назад.

– Я его не помню. – Моррис почувствовал, что у него опять начинается возбуждение, на этот раз гораздо сильнее. Ему нравилось то, что говорит маленький полицейский, потому что начинал верить – тот ему поможет.

– Я попытаюсь тебя спасти, – шептал низенький. – Но должен предупредить, у нас не так много времени. Поверь мне, Моррис. Я знаю своего напарника и вижу, он уже начинает сходить с ума. Поэтому ты лучше попытайся сделать так, чтобы мы были вместе, ладно?

– Ладно.

– Ты поджег матрас в подвале. Помнишь матрас? Он лежал в дальнем углу. Матрас, набитый газетами. В самой его середине ты развел огонь.

– Я еще обложил матрас кругом всякими штучками для наркоманов, – с восторгом закричал Моррис.

– Да, вот именно. Чтобы никто не мог узнать, что пожар устроили не они, а кто-то специально.

– Они должны были думать, что все началось случайно.

– И было очень много дыма, не так ли?

– Я не знаю. – Моррис вдруг опечалился. – Я не остался и не стал смотреть. Мне было необходимо успеть выйти.

Маленький полицейский еще сильней прижал к себе Морриса.

– Но ты же не поехал отсюда в Куинс только для того, чтобы лишний раз попрактиковаться в устройстве поджогов? Тебе же за это заплатили, правда?

– Правда. Мне заплатили.

– Кто тебе заплатил, Моррис? Кто дал тебе деньги?

– Мартин Бленкс. Мартин Бленкс заказал мне этот пожар. Этот небольшой пожар. Он не предназначался для того, чтобы…

Моррис внезапно замолчал. Большой полицейский перестал сворачивать газеты в мячики. Он счастливо улыбнулся. Маленький полицейский отодвинулся от Морриса.

– Не везет тебе, Мудроу, – пробормотал он. – Мартин Бленкс мертв.

– Все, что мне известно, я тебе уже раньше рассказал, – говорил Шиман. Они подъехали к пункту, где взимали плату за проезд по мосту Триборо. – Бленкс вышел из своей квартиры на Сорок девятой улице. Это было ночью позавчера, и кто-то его пристрелил. Я слышал об этом в клубе, в районе Сорок второй улицы, но не придал значения.

– Ты знал Бленкса? Что можешь сказать о нем?

– Мы одновременно были в Клинтоне: я, Бленкс, Беббит и партнер Бленкса Латиф. Из всех троих Бленкса я знал лучше остальных. Он контролировал продажу наркотиков в северном отделении тюрьмы. Это не так-то просто, потому что для негров это было вопросом чести. Вот Бленкс и взял в партнеры Мухаммеда Латифа. Латиф – черный.

Мудроу процедил сквозь зубы:

– Мухаммед Латиф, да? Я знал этого сукина сына, когда тот жил в доме на улице Питт. Объясни мне еще кое-что. Разве Мухаммед Латиф и Мартин Бленкс похожи на парней, которые занимаются недвижимостью?

Пэт Шиман задумался.

– Бленкс пришел с улицы. Он не поднимался по системе и ничего не знает о недвижимости и торговле недвижимостью.

Их «хонда» проталкивалась сквозь скопление машин. Оба обдумывали происшедшее – выводы напрашивались сами собой.

– У Бленкса должен быть партнер, – уверенно сказал Шиман. – Просто должен.

– Я тоже так думаю, Пэт. Если бы ты мне сказал, где я могу найти Латифа, я был бы тебе более чем благодарен.

– Конечно, Мудроу. Бленкс и Латиф жили в одном доме. Латиф находился в квартире со своей сестрой, когда пришили Бленкса.

Глава 32

На самом деле у Мухаммеда Латифа было больше общего с Мареком Ножовски, чем с собственным партнером Мартином Бленксом. Как и Мареку, Латифу нравился стиль ради стиля, в то время как Бленкс всегда носил невзрачную одежду, стараясь не выделяться. Бленкс вырос в ирландском католическом районе, и его учили грамоте (до того как отправили в детскую тюрьму, которую называли исправительной школой) монашки в черных длинных платьях, придерживавшиеся строгих правил. В том мире мужчины предпочитали темно-синие пиджаки и черные фуражки, а женщины носили темные хлопчатобумажные платья и выходили на улицу, покрыв голову повидавшими виды шелковыми шарфиками.

Юность Латифа прошла в районе Баруха в восточной части Нью-Йорка, он Видел крайнюю степень нищеты, людей, не имевших ничего, кроме одежды на теле. Неудивительно, что костюм явился для него одной из основных форм самовыражения.

– В Нью-Йорке для негров строят клетки, – объяснял Латиф Мартину Бленксу. В Клинтоне тогда ввели усиленный режим после эпизода неповиновения заключенных. – Они называют эти клетки общежитиями и говорят: вы – негры – можете жить за небольшую плату, если не будете отсюда уезжать. Нам всегда позволяли существовать на подачки собственников, как рабам на плантациях. Знаешь, Мартин, когда мне в руки впервые попали деньги, первое, что сделали мы с братьями, – купили себе одежду. Прибарахлиться не означало для нас купить новый диван. Прибарахлиться означало купить новый костюм, кольцо с рубином или подружке норковую шубку.

– Интересно, – заметил Бленкс. – Но сейчас нет никаких общежитий.

– Знаешь, Марти, эти чертовы общежития в моей душе, во мне. Умру, а они все будут со мной.

– Послушай, Мухаммед, – улыбнулся Бленкс, – я – ирландец. Естественно, кое-кто из нашей семьи пошел работать в полицию. – Это была другая любимая тема разговоров. – Я точно могу сказать, полицейские терпеть не могут, когда им хамят. Полицейские тоже не машины, Мухаммед. В основном они – городские парни вроде нас. Когда они считают, что ты плохо к ним относишься, крушат все направо-налево. Ты знаешь не хуже меня – если эти свиньи к тебе прицепятся, ты пропал.

В конце концов, когда они раскрутили свое дело, Латифу пришлось уступить своему партнеру и следовать главному правилу Бленкса – держаться тише воды ниже травы, будто на дне. Бленкс даже перемещался с места на место без заранее разработанной системы предосторожностей.

Несмотря на неподдельное огорчение, Мухаммеду пришлось вести себя как человеку, который только что вышел из тюрьмы. Золото лежало в ящиках для белья, в гараже стоял пятисотой модели «мерседес» с затемненными стеклами и стереосистемой на триста ватт. Но вместо того чтобы наносить визиты двоюродным братьям и сестрам, он мог позволить себе только общаться с другими парнями, играющими по-крупному в самых роскошных и труднодоступных клубах городка.

– Понимаешь, малышка, – объяснял Латиф своей сестре Лили Браун, – Марти – самый лучший друг, который у меня когда-либо был. Черт возьми, он единственный человек, которому я позволил подойти к себе так близко. Но у него есть один большой недостаток – этот парень думает, что ему удастся прожить длинную жизнь, что его никогда не возьмут с поличным или не убьют. Это же глупо! Я, например, уверен, моя жизнь коротка, чертовски коротка. И я хочу сделать ее очень сладкой.

Лили Браун, у которой было собственное дело и собственный взгляд на вещи, согласно кивала головой.

– Но без Марти твоя жизнь была бы еще короче. – Она намекала на феноменальную жестокость Бленкса, которая удерживала других хищников на порядочной дистанции. – Ты помнишь, как он выяснял отношения с Пако Сантьяго? Марти всегда прижимает людей, которые его подставили, – напомнила Лили.

– Да, Пако пытался обскакать нас. Тогда в комнате с ним было гораздо больше вооруженных людей, а Марти сжал его морду и заорал: «Ты что?! Ты решил меня отыметь?», как будто он не мог поверить в это. Пако ему говорит: «Я ничего не мог сделать, на таможне у меня забрали половину груза, а еще придется платить своему человеку в Южной Америке». Но Марти орал ему в лицо: «Мне наплевать, если даже твоя мать засунула кокаин себе в одно место! Я не позволю менять цены! Ты что думаешь, я отмотал в тюрьме двадцать лет ради того, чтобы меня грабило какое-то дерьмо?»

Лили покачала головой от удивления.

– Ты, наверное, уже считал себя мертвым?

– Нас там было трое и шестеро этих, вооруженных до зубов. Я тогда почувствовал, Марти знает, что будет делать дальше. Пако улыбался, наверное, он думал, если все это дерьмо начнется, то Марти он уложит первым. Как бы то ни было, сделка была заключена по первоначальной цене, и мы с Бленксом смотались оттуда.

Лили покачала головой. Она наклонилась к зеркалу на кухонном столике и вдохнула полоску кокаина. Мухаммед ухмыльнулся.

– Вот это то, чего Мартин совсем не одобрял.

– Этот парень слишком жесткий, – заявила Лили. Крэк был чистым, и она чувствовала, как ее забирает. – Если держать себя в таких рамках, то зачем деньги? Можно просто найти приличную работу и жить в общежитии.

Через два часа Мухаммед Латиф и Лили Браун, сильно под кайфом, появились на Сорок девятой улице. Было около двух часов ночи, но наркоманы все еще толпились на ступеньках, ведущих в подвал, а несколько бездомных спали под дверьми. Мухаммед, который чувствовал себя как ребенок, убегавший из школы, осмотрел улицу и не увидел ничего подозрительного. Обычно игроки по-крупному редко доставляют друг другу неприятности, пока платят вовремя. В криминальную хронику бульварных газетенок попадают только мелкие уличные торговцы.

«Мерседес» Лили тоже пятисотой модели был припаркован у тротуара. На номерной табличке никаких цифр и только крупными буквами написано: «ДОМАШНЯЯ ДЕВОЧКА». Ни один вандал не осмеливался дотронуться до этой машины. Мухаммед потрогал пальцами перламутровую серую поверхность. Он видел в ней свое отражение. Не на самой поверхности, а где-то в глубине металла.

– Ну, не великолепная ли машина? – спросила Лили, широко улыбаясь. – Я просто тащусь от нее.

– Да, я тоже, – ухмыльнулся Мухаммед. – Я тоже тащусь от такой.

Они направились в сторону Бродвея, но не успели проехать и полквартала, как Мухаммед Латиф вспомнил предупреждение Мартина Бленкса, как будто он прочел ему последнюю лекцию с того света. Между двумя микроавтобусами откуда-то появился древний «бьюик» и ткнулся капотом прямо в правое крыло серебристого «мерседеса».

Получить вмятину в манхэттенской толчее – обычное дело. Об этом никто и никогда не заявлял ни в полицию, ни в страховую компанию. За последние три года ставки страховых компаний превышали стоимость ремонта. По этой причине жители Манхэттена, разве что за исключением баснословно богатых, не любили ездить в новых машинах и презирали людей, которые это делали.

Лили Браун презирала ньюйоркцев, которые ездили в старых корытах. Выйдя из своей роскошной машины и увидев снисходительную улыбку на лице белого мужчины, покинувшего «бьюик», чтобы поговорить с ней, она почувствовала злость, которая бушевала в ней как кокаин в кастрюле с содой. Мухаммед тоже вышел из машины, чтобы успокоить старшую сестру. Он знал ее характер еще с детства. Им совсем не стоило ввязываться в уличную драку, тем более что в бардачке автомобиля лежала унция кокаина.

– Лили, – сказал Мухаммед успокаивающим тоном, – Лили, я думаю… – Он всего лишь собирался разрядить потенциально опасную ситуацию и не увидел, как сзади к нему подошел, очевидно, какой-то алкаш. Однако, скосив глаза, Латиф увидел приставленное к ребрам короткое дуло двенадцатимиллиметровой пушки – древней двуствольной «итаки» с двумя курками. Голос Мухаммеда задрожал, когда он увидел указательный палец, поглаживающий курки. – Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, не надо! Пожалуйста!

Лили было повернулась к брату, но увидела перед собой тридцатимиллиметровый «смит-и-вессон» в руке водителя «бьюика».

– Вам в это лучше не ввязываться, мисс. Это не ваши проблемы.

Мухаммед Латиф думал, его убьют на месте, как в кино. Но «алкоголик» приказал ему сесть в «мерседес». Латиф поднял глаза и увидел лицо предполагаемого убийцы.

– Я тебя знаю, – сказал он. – Я знаю тебя.

– Если ты назовешь мое имя, убью на месте, – отчетливо сказал Мудроу. – Лезь в машину!

Мухаммед начал исполнять приказание, прежде чем решил для себя, должен ли он подчиниться. Лили была испугана меньше, особенно после того, как увидела полицейское удостоверение.

– Если все, что вам нужно, деньги, – сказала она презрительно, – почему бы просто не назвать сумму.

Полицейский не ответил. Он убрал в карман удостоверение, все еще держа оружие в руке. Лили беспомощно смотрела, как Мухаммед уселся в машину, и большой полицейский рядом с ним.

– Я вернусь, – сказал Лили Мухаммед. – Только выясню, что хочет этот человек.

Вместо благодарности он получил удар дулом между ребрами. Последовавшие приказы были короткими и деловитыми.

– Выезжай на западную автостраду. Мы сейчас поедем в центр, а затем к Бруклинскому мосту.

– Послушай, Мудроу, если…

– Заткнись!

Голос Мудроу звучал резко. Латиф чувствовал исходившую от него угрозу, но не исключал возможности, что все подстроено с какой-то неизвестной ему целью. Он решил подождать, пока Мудроу скажет, чего он хочет. Одновременно он принял и другое решение: поклясться Богу, что, если останется в живых, навсегда изменит тактику и будет следовать жизненным принципам своего погибшего партнера. Мартин Бленкс никогда бы не попал в подобную ловушку.

Через двадцать минут, объехав опустевший остров, они пересекли Бруклинский мост и направились на восток к Тиллари-стрит, а потом по направлению к Флашинг-стрит. Они проехали старые бруклинские доки. Было уже начало четвертого утра. Около шести, когда откроются небольшие фабрики и на улицу выйдут шлюхи, обслуживающие водителей грузовиков, здесь станет более оживленно. Но сейчас казалось, что даже грабители разошлись по домам.

– Притормаживай. Притормаживай и поворачивай налево.

– Послушай, но ведь там же река.

– Поворачивай налево, я сказал, и выключи освещение.

Послышался звук трущегося о покрышки автомобиля гравия, а затем они въехали на деревянный пирс. Когда-то десятки таких сооружений обслуживали портовое хозяйство. Но порт переехал в Нью-Джерси, оставив пирсы гнить здесь.

– Останови машину и дай мне левую руку.

– Ты сумасшедший, Мудроу. Ты совсем сбрендил!

– Заткнись, кретин! Давай руку!

Мудроу застегнул один браслет на левом запястье Латифа, затем, резко дернув вверх, вторым пристегнул его к стойке подголовника.

– Ты должен объяснить мне, что происходит! Ты – сукин сын, – заорал Латиф. – Ты обязан мне все сказать перед тем, как проделывать все эти штуки.

Мудроу вышел из машины, обогнул ее и приблизился со стороны, где сидел Латиф.

– Ты пытался меня убить, – сказал он и, Нагнувшись к приборной доске, переключил скорость на нейтральную. – Ты и твой подлый партнер – Мартин Бленкс. – Без видимых усилий он начал толкать машину по пирсу.

Река, черная, почти не различимая, казалась мертвой. Мухаммед потерял над собой контроль.

– Я никогда не имел ничего общего со всем этим! – заорал он. – Все делал Марти!

– Вам недостаточно, что вы чуть не сожгли весь этот дом! Насиловали старушек, избивали стариков! Это всего лишь разминка для Марти и Мухаммеда! Вы только разогревались для своего главного сюрприза! А теперь слушай, ты, идиот. Надо было нанять классных стрелков, потому что значительно хуже, чем убить меня, это попытаться меня убить и промахнуться. За что, скотина, тебе и придется ответить. Проиграл – плати. Таковы правила, не так ли?

– Это не я, клянусь матерью! Я ничего об этом не знал! Пожалуйста! Я не могу держаться на воде! Я ненавижу эту чертову воду!

Шорох колес, медленно катившихся по деревянному настилу пирса, так громко отдавался в ушах Латифа, как будто это были очереди трех автоматов, стрелявших в толпу на Холмах Джексона. Он рванул наручники, отчего на запястье лопнула кожа, и к локтю стала стекать кровь.

– Да ни один негр не занимается недвижимостью! – закричал в отчаянии Латиф. – Я никогда не был замешан в подобном дерьме!

Мудроу немного придержал машину и наклонился к окну.

– Скажи-ка еще раз.

– Я же вырос в общагах. Я все знаю о наркотиках. Я видел наркотики всю жизнь, но ничего не знаю про недвижимость! Марти хотел покончить с наркотиками и потому стал работать с Ножовски. Но я ничего не знаю, кроме наркотиков!

– Как-как его зовут?

– Ножовски, Ножовски, Марек Ножовски. Он живет на Бруклинских холмах. Он только и занимается продажей недвижимости. Именно он уговорил Марти купить эти чертовы дома! Сказал, Марти станет богатым, и тогда ему можно будет не заниматься наркотиками.

– На том свете он действительно может ими не заниматься. Скажи мне, как Марти нашел Ножовски?

– Черт возьми, я не знаю! Я вообще с этим никогда не имел дела. Марти не искал Ножовски. Все было наоборот. Кажется, через какого-то юриста. Да-да, я вспомнил! Точно-точно! Это был юрист Ножовски, который пришел и предложил эту сделку. Я не знаю его имени, но он и Бленкс как-то узнали друг о друге через клиентов. Ножовски понимал толк в зданиях, он хотела чтобы Марти кое-что предпринял, и тогда жильцы станут оттуда сматываться.

– Вдохни поглубже и не выдыхай, Мухаммед. – Мудроу наклонился над машиной и снова подтолкнул ее вперед. Латиф заплакал.

– Пожалуйста! Я не держусь на воде! Я не умею плавать! Никогда и близко не подхожу к пляжу. Пожалуйста, Мудроу! Эта река такая черная! Я не справлюсь с черной водой.

– Ну-ка, скажи мне это имя еще разок.

– Марек Ножовски. Я тебе правду говорю.

– Где он живет?

– У него свой дом на Бруклинских холмах. Не знаю точного адреса, но Марти говорил мне, что это здание над рекой с окнами на Манхэттен.

– Ты что, не знаешь, где живет Ножовски?

– Я там никогда не был. Я правду говорю! Не несколько же Мареков Ножовски живет на Бруклинских холмах! Да тебе по телефону в справочной дадут его адрес!

Мудроу просунул руку внутрь машины и включил ручной тормоз.

– Сколько ты отмотал, Мухаммед?

– Что?

– Я спросил, какой срок ты отмотал. Я знаю, ты был за решеткой вместе с Мартином Бленксом.

– В Клинтоне шесть лет.

– А до того?

– Да так, несколько раз понемногу на Райкерсе. Зачем тебе это?

Мухаммед немного приободрился, когда Мудроу перестал толкать машину в сторону реки, но понял, к чему он клонит.

– У тебя есть кокаин в машине, Мухаммед?

– Да. Целая унция в бардачке. Возьми все! Возьми и отпусти меня.

Мудроу не спеша обошел машину. Замотав руку носовым платком, он открыл дверцу ящичка, достал оттуда кокаин в полиэтиленовом пакете и положил его на сиденье около Латифа.