Текст книги "Загадка Катилины"

Что есть истина?Понтий Пилат

Часть первая

NEMO

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Согласно утверждению Катона… – произнес я и остановился, напряженно вглядываясь в текст свитка.

Яркий свет из окна освещал пергамент, и полустертые буквы плясали у меня перед глазами. Теперь, в сорок семь лет, зрение иногда подводит меня. Я, конечно, могу сосчитать листья на оливковом дереве, растущем в пятидесяти шагах от меня, но с трудом отличаю О от U, а порой даже I от L.

– Согласно утверждению Катона, – снова начал я и вытянул руку, безмолвно читая написанное. – Да это же просто смешно! Катон говорит, что именно сейчас, в июньские календы, сбор сена должен подходить к концу, а мы даже и не начинали!

– Могу ли я кое-что сказать, хозяин? – заговорил стоящий возле моего локтя Арат, предварительно кашлянув. Раб, не достигший еще пятидесятилетнего возраста, давно исполнял обязанности управляющего и надсмотрщика за остальными рабами.

– Да?

– Хозяин, травы еще не отцвели. В этих краях случается, что они созревают довольно поздно. И в прошлом году то же самое было: сено начали заготавливать только в конце июня…

– Видел я, что стало с этим сеном! Целые кипы сгнившей травы в сарае – едва до весны дотянули.

– Но ведь так получилось из-за того, что зимой сильный ветер повредил крышу сарая, а потом пошли дожди, и сено испортилось. И поздний сбор здесь вовсе ни при чем. – Арат опустил глаза и сжал губы. Его терпение, очевидно, подходило к концу, но услужливость не давала проявить характер.

– Но ведь Катон совершенно ясно утверждает: «Собирайте сено в надлежащее время и следите за тем, чтобы не пропустить начало сбора». Пусть Марк Порций Катон и умер сто лет тому назад, но ведь природа за это время не изменилась. – Я взглянул на Арата, который все еще сжимал губы. – И вот еще что… – Я пробежал глазами по списку, ища то место, которое привлекло мое внимание прошлым вечером. – Ах, вот: «Нут, или бараний горох, как его еще именуют, вреден для скота, и его следует отделять от полезных трав». Но вчера я видел, как один из рабов вынес из кухни опаленные семена нута и смешал их с кормом для быков.

Арат на мгновение возвел глаза к небу. Или мне показалось?

– Стебли нута действительно вредны для скота, господин, но не семена. Они вредны и для людей, насколько я полагаю, – добавил он сухо.

– Хорошо, тогда все понятно.

Я закрыл глаза и помассировал пальцами переносицу.

– Ты сказал, что травы еще не отцвели, может, нам и в самом деле стоит подождать со сбором сена. А как обстоят дела на виноградниках? Листья уже появились?

– Да, господин. Мы уже начинаем подвязывать лозы к подпоркам и подрезать их – все, как и говорит ваш Катон. А поскольку он еще говорит, что такую работу следует поручать самым опытным и искусным рабам, то я пойду наблюдать за этим занятием.

Я кивком отпустил его.

Комната неожиданно показалась мне душной и жаркой, хотя полдень еще не наступил. Виски мои бешено пульсировали, и я решил, что это из-за жары, хотя, скорее всего, это было следствие столь усердного чтения текста и спора с Аратом. Я вышел в небольшой садик, где было прохладнее. Из дома донесся неожиданный крик – завизжала Диана, а затем послышался громкий голос Метона: «Не трогал я ее!», сопровождаемый упреками Вифании. Вздохнув, я продолжил путь, прошел через ворота и свернул на тропинку, ведущую мимо загонов для коз, где два раба занимались починкой сломанной ограды. Они едва взглянули на меня.

Дальше мой путь лежал мимо виноградника, где Арат уже наблюдал за тем, как подвязывают молодые виноградные лозы. В оливковом саду я передохнул в тени. Над моей головой прожужжала пчела, скрывшись между стволами деревьев. Я последовал за ней и вышел к холму, где уже начинался девственный лес. Возле его каменистого гребня я заметил несколько старых пней – видимо, когда-то здесь предпринимали попытку вырубить лес и расчистить землю, но после отказались от этой затеи. Хорошо, подумал я, что дикий лес не тронули, хотя Катон бы посоветовал очистить такое место для домашних растений; Катон всегда предпочитал возвышенности и недолюбливал низменности, где собирается туман, портя урожай.

Я сел на пень и перевел дыхание в тени огромного сучковатого дуба.

Над головой снова послышалось жужжание пчелы – видимо, ее привлекал запах миндального масла, которым Вифания смазала мои наполовину седые волосы прошлым вечером. Живя в провинции, не было необходимости стричься так часто, как в городе, поэтому пряди волос у меня свисали над ушами и плечами; впервые за всю жизнь я отрастил бороду – она тоже оказалась наполовину седой, особенно на подбородке.

Да и Вифания тоже седеет и подкрашивает волосы хной, отчего они приобретают какой-то совершенно красный цвет, похожий на кровоподтек. Но ее волосы до сих пор густые и пышные. Теперь она все чаще ухаживает за ними, а я свои совсем запустил. Утром она собирает их в кольца и закрепляет булавками, укладывая в прическу, как у римской матроны – хотя ее все равно выдает египетский акцент.

От этой мысли я улыбнулся, обнаружив, что моя голова перестала болеть. Я смотрел на простирающуюся передо мной долину и вдыхал ароматы лета: запах диких животных, травы, шелестящей под легким ветерком, земли, дремлющей под жарким солнцем. Передо мной словно бы развернули план поместья: вот красная черепичная крыша главного дома, скрывающая под собой спальни, кухню, библиотеку и столовую; более высокая крыша указывала на то место, где располагалась купальня; сразу же за воротами – главный двор с прудиком и цветами; вон там – задний двор, где делают вино и где виднеются котлы и чаны; третий двор вымощен кирпичом и выходит на солнечную сторону; к библиотеке примыкал сад, откуда я и пришел сюда. По бокам располагались сараи, загоны для скота, навес для оливкового пребса. На окружающих землях раскинулись хлебные поля, виноградники, оливковые сады. Левой границей поместья служила река с поросшими кустами берегами, правой – дорога из Рима – широкая, мощеная Кассианова дорога; а прямо передо мной, за обработанными полями, можно было разглядеть невысокую каменную стену, соединяющую реку и дорогу. Река слева, дорога справа, стена спереди, а сзади границей служил холм с каменным гребнем, где я и сидел. Идиллическое место, достойное поэмы. Даже суровый Катон, пожалуй, похвалил бы его. Мечта любого римлянина – богатого или бедного – получить себе поместье в провинции, скрыться от тревог и волнений сумасшедшего города. Неожиданно для меня самого все это оказалось моим. Разве я не счастлив?

– Ты похож на чужака, Гордиан.

Я резко обернулся.

– Клавдия! Ты напугала меня.

– Лучше быть испуганным, чем озабоченным и несчастным.

– Почему ты думаешь, что я озабочен и несчастлив?

Соседка подперла бока руками и посмотрела на меня изучающе.

– Ноги врозь, – заметила она, – Локти на коленях, руки обхватывают подбородок, голова наклонена в сторону, сутулые плечи. Будь ты на тридцать лет моложе, я бы сказала, что ты безнадежно влюбился. А так ты просто не похож на местного жителя. Давай я присяду на соседнем пеньке и покажу, как надлежит по-настоящему любоваться таким зрелищем.

Пень оказался ниже, чем ожидала Клавдия. Плюхнувшись на него своим грузным телом, она добродушно рассмеялась, вытянула ноги, шлепнула руками по коленям и прямо-таки засияла. Более довольной она выглядеть не могла, даже если бы сидела на той стороне холма и рассматривала свое собственное поместье. Клавдия приходилась двоюродной сестрой моему старому другу и покровителю Луцию Клавдию, от которого я и унаследовал свое поместье. Она так походила на него, что казалась его родной сестрой, или даже просто женским воплощением Луция: с первого взгляда я почувствовал к ней расположение, когда она пришла к нам и представилась. Как и у Луция, у нее были толстые руки, пухлые щеки и вздутый нос. У нее, конечно, было больше волос на голове, чем у ее брата, который перед смертью совсем облысел, но они были такого же желто-рыжего с проседью цвета и такими же жидкими; макушку украшал пучок, а лицо обрамляли небрежно свисавшие неровные пряди. Но, в отличие от Луция, она не любила украшения, и лишь одна золотая цепочка красовалась на ее шее. Женскую столу она считала неудобной для деревенской жизни и предпочитала носить длинную шерстяную тунику, так что издали, принимая во внимание ее телосложение, ее можно было принять за мужчину, даже за раба, но, по иронии судьбы, в ней текла чистейшая кровь патрициев. Ее имение располагалось по другую сторону холма; Клавдия владела им одна, без помощи отца, брата или мужа. Она, как и Луций, не обзавелась семьей, а жила независимо, как ей самой нравилось. Такое положение считалось бы героическим подвигом даже для городской матроны; в сельской же местности это было более чем удивительно и свидетельствовало о силе характера и о решительности, о которых никак нельзя было догадаться по ее внешности.

Я не знал, как ей удалось выбить себе участок земли из богатств Клавдиев. Поместье ее было всего лишь малой частью их владений. Со всех сторон я был окружен этим семейством. С юга – имение Клавдии, самый худший их участок, с каменистым склоном и низменностью, где зимой случаются столь ненавидимые Катоном туманы. На западе, за рекой, находятся владения ее двоюродного брата, Публия Клавдия; с холма я мог разглядеть крышу его дома, возвышающуюся над деревьями. За северной стеной – владения еще одного родственника – Мания Клавдия; на таком расстоянии они почти не видны. К востоку от Кассиановой дороги местность поднимается и переходит в гору, которую местные жители называют Аргентум; ^[1]ее склоны покрыты густыми лесами. Ими владеет еще один брат Клавдии – Гней Клавдий. Говорят, что в них хорошо охотиться на кабанов и оленей. Когда-то там была шахта, где добывали серебро, но месторождение давно истощилось. На склоне хорошо заметна тропа, она извивается и теряется в лесах; раньше по ней ходили многочисленные рабы, но потом ее забросили, и дорога превратилась в тропу для коз. И всеми было признано, что владения моего благодетеля, Луция Клавдия, самые лучшие, а Луций, согласно своему завещанию, оставил их мне. Клавдии, в лице молодого Гнея и многочисленных адвокатов, пытались оспорить завещание, но безуспешно. Суд в Риме прошел в мою пользу, и поместье осталось за мной. Разве этого мало?

– На самом деле приятное место, – сказала Клавдия, глядя на черепичную крышу и прилегающие к дому земли. – Когда я была девочкой, поместье было запущено. Луций вовсе не интересовался им, и оно понемногу приходило в негодность. Потом около пятнадцати лет тому назад, после того, как он встретил тебя и вы провернули первую совместную сделку, он неожиданно обратил внимание на это место и стал часто сюда приезжать. Он купил Арата, назначил его управляющим, посадил виноградники, оливки, привез новых рабов, отстроил заново дом. Поместье начало приносить доход и одновременно позволяло отдыхать от городской суеты. Все мы следили за успехами Луция. И его неожиданная кончина в прошлом году всех нас потрясла. – Клавдия вздохнула.

– А также вас расстроил выбор наследника, – добавил я тихо.

– Да нет, Гордиан, не ворчи попусту. Не стоит порицать Гнея, ведь он брат Луция, и все мы ожидали, что наследником он объявит его, поскольку владения Гнея годятся только для охоты, а серебряная шахта давно заброшена. Увы, Цицерон блестяще провел твое дело, как всегда, – тебе повезло, что твои интересы защищал такой человек, и мы все тебе завидуем. Аргументы Цицерона убедили судей в законности передачи наследства. Клавдии не были обделены: у покойного было много других владений и богатств, которые он распределил между родственниками. Мне достались драгоценности его матери и дом на Палатинском холме в городе. А тебе этрусское поместье. Мы все уже смирились с этим.

– Ты-то смирилась, но я не уверен насчет остальных.

– Почему? Разве они тебе чем-то досаждают?

– Не совсем. Ни Гнея, ни Мания я не видел после суда ни разу, но оба они послали своих людей, чтобы мой управитель не позволял моим рабам приближаться к их собственности – если я не хочу, чтобы у меня остались одни покалеченные и безрукие рабы.

Клавдия нахмурилась и покачала головой.

– Сожалею. А как Публий? Он ведь самый старший, и у него всегда была трезвая голова.

– Сказать по правде, нам предстоит скоро обсуждать еще одно дело в суде.

– Но почему?

– Мы так и не пришли к соглашению относительно реки, разделяющей наши владения. Документы, которые я унаследовал от Луция, ясно указывают, что я имею полное право использовать в своих интересах реку и все, что в ней находится, но недавно Публий прислал мне письмо, в котором говорит, что считает реку только своей.

– Ах, вот в чем дело.

– Рано или поздно нас рассудят. Но вчера мои рабыни стирали одежду, а рабыни Публия на том берегу и выше по течению принялись мутить воду. Мои в долгу не остались и стали осыпать их упреками и бранью, женщины на противоположном берегу им ответили, а потом в ход пошли уже не только слова. Двое управляющих прекратили перебранку, но одной из моих рабынь попал в голову камень.

– Она серьезно ранена?

– Нет, но крови было достаточно, и теперь у нее будет шрам. Если бы у меня был сутяжнический характер, я бы добился, чтобы Публий заплатил мне за причиненный ущерб.

Клавдия шлепнула руками по коленям.

– Невероятно! Я и не знала, что против тебя затеяли, Гордиан. Но я поговорю с родственниками и постараюсь их убедить, что с тобой лучше поддерживать добрососедские отношения, вспомнив о здравом смысле.

Она так театрально разгневалась, что я рассмеялся.

– Я отблагодарю тебя за помощь, Клавдия.

– Это все, что я могу сделать. Может, в городе и принято все время таскаться по судам, но здесь, в провинции, не место бесконечным спорам. Здесь должны царить спокойствие, изобилие и домашний уют, как говаривал сам Луций.

– Да, я помню эти его слова.

Я посмотрел в направлении реки, разглядывая нечетко виднеющиеся постройки на стороне Публия, почувствовал беспокойство, потом: повернулся и решил поговорить о другом.

– Ты часто видела Луция, когда он приезжал в поместье?

– Ах, я никогда не пропускала случая повидаться с ним. Такой приятный человек – да ты и сам знаешь. Мы сидели как раз на этом гребне холма, на этих самых пеньках и разглядывали дом и поля, строя планы на будущее. На реке он собирался построить мельницу. Ты знал об этом?

– Нет.

– Да-да, с таким огромным колесом и всякими приспособлениями, чтобы молоть зерно и заодно разламывать и отесывать камни, добываемые в шахте Гнея. В планах все было так грандиозно и запутанно, но Луций сказал, что он и сам сможет справиться с планом. Жалко, что он умер, да еще так неожиданно.

– Лучше умереть неожиданно. Большинству так не везет.

– Да, я понимаю. Хуже, когда умираешь долго и мучительно или в одиночестве…

– А Луций умер быстро, в окружении друзей, пересекая Форум, где его все знали и любили. Смеялся, шутил – так мне позже рассказывали – и вдруг неожиданно схватился за грудь и задохнулся. Он умер почти сразу, страдал недолго. А его похороны превратились в целое событие – множество друзей отовсюду.

При этом воспоминании я улыбнулся.

– Завещание свое он хранил в храме Весталок, как поступают многие состоятельные люди, я и понятия не имел, собирается ли он мне что-то оставлять. И вот оказалось, что поместье досталось мне, вместе со старыми документами и книгой Катона о земледелии. Я предположил, что он часто слышал, как я мечтаю покинуть безумный Рим и отдохнуть в провинции. Конечно, это были всего лишь мечты – разве человек с моими средствами может себе позволить приобрести приличное поместье и необходимых для его содержания рабов?

– Прошел год, и твои мечты сбылись. Теперь ты здесь.

– Да, и все благодаря Луцию.

– Но я нахожу тебя нахмуренным и разглядывающим долину с таким видом, будто ты – Юпитер, склонившийся над горящей Троей.

– И причиной тому в немалой степени мои соседи, – заметил я печально.

– Согласна, но тревожит тебя не только это.

Я пожал плечами.

– Этим утром мы с Аратом едва не подрались. Он считает меня невыносимым, глупым и самодовольным горожанином, который ничего не смыслит в хозяйстве, но желает при этом управлять по-своему. Мне кажется, что в его глазах я выгляжу очень смешно, когда разглагольствую о том, что прочитал у Катона.

– А что ты думаешь о нем?

– Я знаю, что Луций его очень ценил, но мне кажется, что поместье управляется не очень хорошо. Могло было быть и лучше. Много отходов и потерь.

– Ах, я сама ненавижу отходы! – сказала Клавдия. – Своим рабам я ничего не позволяю выкидывать, если это что-то может принести хоть какую-нибудь пользу.

– Между мной и Аратом всегда были натянутые отношения с тех пор, как я приехал сюда прошлой осенью. Возможно, я и в самом деле самодовольный осел из города, но я же все вижу, могу заметить множество отходов и прочесть кое о чем у Катона. И кроме того, мне не симпатичен этот Арат. Возможно, я просто не привык управлять таким количеством рабов и находить всем им подходящее занятие, а особенно трудно следить за столь самоуверенным и волевым рабом, как Арат. Луций дал ему огромные права, а мой приезд, конечно, явился для него помехой. Он смотрит на меня как на занозу в пальце; а я гляжу на него как на лошадь, которая может понести, и поэтому ей не стоит доверять: ее можно заставить скакать, куда ты хочешь, но она способна сбросить тебя в любое мгновение. Я часто ловлю себя на мысли, что слишком придираюсь к нему. В ответ он дерзит.

Клавдия сочувственно кивнула.

– Да, нелегко найти хорошего управляющего. Но ведь в сельской жизни наслаждения и радости перевешивают тяготы и заботы, по крайней мере, я всегда так считала. Мне кажется, не только мысль об Арате беспокоит тебя.

Я искоса посмотрел на нее. Она уже подбиралась к моим чувствительным местам.

– Должен признаться, что мне недостает моего старшего сына.

– Ах, да, молодого Экона. Я видела его, когда он помогал тебе осенью переезжать. Милый молодой человек. Почему он не здесь, не рядом с тобой?

– Он устроился в моем доме на Эсквилинском холме, – и, кажется, ему там вполне нравится. Не следует ожидать от молодого человека двадцати семи лет, что он бросит городские развлечения ради скучной сельской жизни. Кроме того, он недавно женился, его молодой жене нравится вести собственное хозяйство. Представь себе, что было бы, если бы ей пришлось соперничать с Вифанией? Я просто содрогаюсь при этой мысли. Тогда ни о каком спокойствии и не помечтаешь! Он также там и работает. Он выполняет те поручения, что и я когда-то, – довольно опасные, и поэтому я тревожусь. Рим всегда был неспокойным местом…

– Так или иначе, дети всегда взрослеют и уходят из дома. Или так считается. Но у тебя ведь есть еще дети.

– Да, и когда я сюда переехал, они просто передрались. Метон уже почти взрослый, в будущем году ему исполнится шестнадцать лет и он наденет тогу взрослого юноши. Не следует ему ругаться с Дианой, ведь ей всего шесть лет. Но она постоянно доводит его своими придирками…

– Диана? Так вы ее называете для краткости?

– Да, Гордиана – слишком длинно для такой маленькой девочки, не правда ли? Да и к тому же имя богини ей подходит; ей нравится все дикое и неприрученное. Здесь, в сельской местности, она счастлива. Я слежу, как бы она не убежала слишком далеко от дома.

– Подумать только, каким большим поместье представляется шестилетней девочке! Этот холм, должно быть, для нее – целые горные цепи, стена – мощные укрепления, а река – бурный поток. А Метону нравится здесь?

– Он вырос не в городе, а неподалеку от Бай, на морском побережье.

Клавдия взглянула на меня подозрительно.

– Приемный сын, как и его старший брат, – объяснил я. При этом я не добавил, что он родился в рабстве; другим позволено узнавать об этом, но я сам никогда не проговорюсь. – Поэтому сельская жизнь как раз подходит для него. И в городе ему было хорошо, но здесь лучше.

– А как твоя жена, Вифания?

– Она из тех женщин, которые быстро осваиваются на любом месте. Но если уж говорить по правде, ничто не сравнится с ее родной Александрией, даже Рим, не говоря уже об этрусской провинции! И мне все-таки кажется, что ей недостает рынков, сплетен, запаха рыбы в гавани, людской суеты на Форуме по праздникам, – всего городского беспорядка и сумасшествия.

– А тебе?

– Что мне?

– Тебе-то тоже всего этого недостает?

– Вовсе нет!

Она посмотрела на меня пристально и без сожаления.

– Я была хозяйкой двух поколений рабов, повидала много людей – странников и купцов из Рима – и научилась распознавать, когда человек просто старается быть со мной вежливым. Тебе здесь не нравится, и вовсе не потому, что ты ссоришься с соседями или своим управляющим. Ты скучаешь по дому.

– Ерунда!

– Тебе скучно.

– Это когда под моим руководством находится целое поместье?

– И ты одинок.

– В окружении семьи?

– Тебе скучно не потому, что не хватает дел; ты скучаешь по неожиданностям, которые преподносит городская жизнь. Одинок не из-за отсутствия близких, а потому, что теперь в твоей жизни не появляется незнакомых людей. Деревенским жителям тоже знакома тоска по чужестранцам, я сама с удовольствием знакомилась с новыми людьми. Думаешь, я не устаю видеть постоянно вокруг себя Публия, Мания, Гнея со своими рабами? Потому я и люблю разговаривать с тобой, Гордиан. Но я выросла в провинции, а ты в городе, так что твоя тоска и одиночество сильнее.

– В твоих словах есть доля правды, Клавдия, но не думай, будто я так сильно скучаю по городу. Я и дождаться не мог, когда мне представится возможность покинуть его! Действительно, когда человек молод или когда он движим исключительно своими страстями – то нет места лучше, чем Рим, для удовлетворения своих амбиций и жажды власти и денег. Нет, я в свое время отвернулся от всего этого. То, что Луций оставил мне свое поместье, – не случайность, а воля богов, они подсказали мне выход из этой суеты. В Риме стало невозможно находиться – это грязный, шумный, опасный город. Только сумасшедшие могут оставаться там!

– Но твоя работа…

– Я скучаю по ней меньше всего! Знаешь, чем я зарабатывал на жизнь? Я называл себя сыщиком. Меня нанимали судьи, чтобы разнюхивать грехи своих врагов; политики – надеюсь, что больше никого из них не увижу, – чтобы я приносил им скандальные сведения об их противниках. Когда-то я думал, что служу правосудию и истине, но слова эти ничего не значат в Риме. Их с успехом можно было бы исключить из латинского языка. Я получаю доказательства, что человек виновен в тяжком преступлении, а целая когорта подкупленных адвокатов признает его невиновным! Я узнаю, что человек невиновен, а на другой день его обвиняют и с позором изгоняют из города! Или, например, один из известных людей допустил прегрешение, но с этой точки зрения никто из нас не безгрешен, в остальном он очень порядочный и приличный человек; но в городе все только и охотятся за скандалами, и его изгоняют из Сената, а на самом деле за всем этим скрывается неизвестная мне политическая игра. С другой стороны, громогласный негодяй может увлечь толпу, подкупить законодателей и стать консулом! Я привык думать, что Рим становится все хуже и хуже, но на самом деле это я постарел. Я устал, я не могу больше выносить этот идиотизм.

Клавдия никак не отозвалась на эту тираду. Она только нахмурилась и заерзала, потом, как и я, принялась снова разглядывать панораму местности. Из кухни подымался столб дыма. Приглушенный стук деревянных молотков, которыми рабы чинили изгородь, эхом разносился по долине, смешиваясь с жалобным блеянием потерявшегося козленка, сбежавшего через дыру и оказавшегося в высокой траве. Искать его отправился юноша-раб, но он пошел не в том направлении. С севера по Кассиановой дороге двигался караван повозок, их содержимое было скрыто под плотными покрывалами. Поскольку его сопровождала группа вооруженных стражников, содержимое повозок представляло значительную ценность – возможно, это были вазы из мастерских Арреция, которые везли на продажу в Рим. Навстречу повозкам двигалась процессия рабов, несущих на спинах тяжелые тюки; их погоняли всадники. Новые цепи блестели в лучах заходящего солнца. За дорогой, на пологом склоне горы Аргентум, приблизительно на одной с нами высоте, паслось небольшое стадо коз, медленно двигаясь по тропе, ведущей к заброшенной шахте Гнея. Через жаркую, пыльную долину до нас едва доносилось их тихое блеяние.

– И все же… – вздохнул я.

– Да, Гордиан?

– И все же… знаешь, о чем я думаю, сидя здесь, на холме?

– О Риме?

– Да, Клавдия, о Риме! Город стоит на семи холмах, и с каждого открывается неповторимый вид. Я как раз вспоминал о вершине Квиринальского холма. Оттуда можно увидеть все северные кварталы Рима. Тихим летним днем, наподобие этого, волны Тибра сверкают, словно всполохи костра. Фламиниева дорога переполнена повозками и всадниками. На половине пути вырисовывается Фламиниев цирк; он выглядит словно игрушечный, но при этом все же необычайно велик; вокруг него теснятся непрочные постройки и лавочки, словно щенки, присосавшиеся к груди своей волчицы-матери. За городской стеной колесницы мчатся по Марсову полю и вздымают клубы пыли. Городские запахи и шум подымаются вверх, в теплый воздух, и кажется, что город дышит.

– Ты скучаешь по своему городу, Гордиан.

– Да, – вздохнул я. – Несмотря на его опасности и пороки, несмотря на грязь и шум, я все же скучаю по нему.

Мы молча посмотрели вниз. Раб наконец нашел козленка, взял его на руки и понес обратно в загончик. Девочка с кухни принесла рабам дымящуюся похлебку, и они перестали стучать молотками. В наступившей тишине я услышал, как Арат кричит одному из рабов, работающих в винограднике: «Неправильно, весь ряд повязан неправильно! Нужно все переделать!» Потом опять наступила тишина, и только пчелы тихо гудели над нами.

– Я так и надеялась, Гордиан, что встречу тебя сегодня здесь, на холме.

– В чем дело, Клавдия?

– Знаешь, ведь близится время выборов.

– Не напоминай. После прошлогоднего фарса я ни за что не соглашусь участвовать в подобном зрелище.

– Тем не менее, некоторые из нас не утратили чувства гражданского долга. В следующем месяце предстоит выбрать двух консулов. Среди нас – «этрусских сельских Клавдиев», как мы себя называем – стало традицией собираться перед выборами и обсуждать кандидатов, назначать нашего представителя для голосования в Риме. В этом году моя очередь устраивать собрание. Не важно, что мой дом невелик и у меня не хватает рабов для достойного проведения мероприятия: обязанность есть обязанность. Собрание состоится в конце месяца. Ты окажешь мне величайшую услугу, если одолжишь мне своего повара и некоторых слуг с кухни. Мне они понадобятся всего лишь на пару дней, чтобы приготовить праздничный обед и обслужить как следует гостей на самом празднике. Всего три дня. Для тебя это не слишком обременительно, Гордиан?

– Конечно, нет.

– Я в долгу не останусь. Тебе всегда может понадобиться бык в хозяйстве или лишняя охапка сена. Ведь мы, соседи, всегда должны выручать друг друга, не так ли?

– Да, конечно.

– Надеюсь, ты не прикажешь своим рабам капнуть несколько капель яда в бокалы с вином, чтобы избавиться от досаждающих тебе соседей?

Это была шутка, но я нахмурился вместо того, чтобы улыбнуться. В Риме я слишком часто сталкивался со случаями отравления.

– Ну ладно, Гордиан, не сердись! Я на самом деле поговорю со своими родственниками, скажу им, чтобы они тебя не беспокоили.

– И я тоже в долгу не останусь!

– Какого из кандидатов ты нам посоветуешь? Консульство твоего друга, Цицерона, было довольно успешным. Мы ничего не имеем против него, хотя он и защищал тебя в суде по делу о завещании Луция. Ты должен гордиться таким другом. Он оказался очень хорошим консулом – жалко, что нельзя его избрать на два срока подряд. По крайней мере, он бы оставил не у дел этого ненормального – Катилину. А так его теперь ничем не остановишь, или, как говорят…