Текст книги "Кто нашел, берет себе"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

2

Моррис совершенно не чувствует голода. Бублик со сливочным сыром – вот и все, что он способен осилить во время обеда, и то не весь. Когда только освободился, жрал, как свинья: Биг-Маки, торты-муравейники, пиццу кусок за куском – все то, чего ему так хотелось в тюрьме, но это было до того, как он однажды опрометчиво зашел в «Сеньора Тако» в Лоутавни и потом всю ночь его рвало. В молодости у него никогда не было проблем с мексиканской кухней, а молодость казалась такой близкой, какой-то час назад, но ночь, которую он провел на коленях в молитве перед фарфоровым алтарем, открыла ему глаза на правду: Моррису Беллами пятьдесят девять и он на пороге старости. Лучшие годы жизни были растрачены на покраску джинсов и лакировку столов и стульев, которые продавались в магазине при Венсвилльськой тюрьме, а еще на составление писем для бесконечного потока уголовников в тюремных комбинезонах.

Сейчас же он находится в мире, которого не узнает, в мире, где кино показывают на экранах гигантских размеров, сварных «Аймекс», где на улицах все или ходят в наушниках или пялятся в маленькие экранчики. Где в каждом магазине за тобой наблюдают телекамеры, и где цены на такие обычные вещи, например хлеб, который стоил пятьдесят центов буханку, когда он сел в тюрьму, настолько высоки, что кажутся просто нереальными. Изменилось все, и его как ослепило ярким сиянием. Он отстал от времени, безнадежно убежавшего вперед, и ориентированному в тюрьме ум уже никогда его не догнать.

Как и тело. Когда он утром встает с кровати, оно не гнется, а когда вечером ложится – болит; скорее всего, начинается артрит, предполагает он. После той ночи блевания (а когда Морриса рвало, он справлял нужду коричневой водой), его аппетит просто умер.

Аппетит к пище по крайней мере. Он думал о женщинах – мог он не думать о них, когда они везде, молодежи и почти голые от жары раннего лета? – Но в его возрасте получить девушку моложе тридцать можно, только если купить ее, а поход в заведение, где заключаются такие сделки, означал бы нарушение условий досрочного освобождения. Если его поймают, он глазом не успеет моргнуть, как снова окажется в Вейнсвилле, а записные книжки Ротстайна так же останутся на том ничейном клочке земли, ни кем не прочитанные, кроме автора.

Он знает, что они все еще там, и от этого на душе становится еще хуже. Страстное желание откопать их и наконец забрать себе было той константой, которая доводит до сумасшедствия, как отрывок мелодии (Мне нужна подруга, чтобы не свела меня с ума-у-у), который застревает в твоей голове и не получается выбросить, но пока он строго придерживался правил, выжидая, когда наблюдатель от комиссии немного расслабится и потеряет бдительность. Это было Евангелие от Уоррена Дака Дакворт, переданное ему, когда Моррис впервые получил право на условно-досрочное освобождение.

«Сначала тебе нужно быть суперосторожным, – сказал ему Дак. Было это перед первым слушанием дела Морриса и первым появлением мстительной Кори Энн Хупер. – Как будто по яйцам ходишь. Потому что, понимаешь, этот негодяй появится тогда, когда ты меньше всего его ждать. Запомни это. А если попробуешь выкинуть что-то такое, что они могут признать как сомнительное поведение – это у них такая категория есть, – лучше сделай это после того, как к тебе неожиданно нагрянет проверяющий. А потом уже, как карта ляжет. Сообразил? »

Моррис сообразил.

И Дак был прав.

3

Не пробыв свободным человеком (точнее, почти свободным) и ста часов, Моррис вернулся к старому многоквартирного дома, где теперь жил, и наткнулся на проверяющего, сидевший на крыльце и курил сигарету. Разрисованная граффити цементно-шлакоблочная коробка, которую люди, живущие в ней, называли Элитный гнидник, находилась на содержании штата и была одной огромной консервной банкой, забитой торчком, выздоравливающим, пьяницами и досрочно освобожденными зэками, такими, как он сам. Моррис уже встречался со своим проверяющим сегодня в полдень и был отпущен на все четыре стороны после нескольких обязательных вопросов и брошенного напоследок До встречи через неделю. Это был не следующую неделю и даже не следующий день, но вот он, тут как тут.

Эллис Мак Фарланд был большим чернокожим господином со здоровенным животом-полушарием и сияющей лысой головой. Сегодня он отправился в акров голубые джинсы и футболку «Харли-Дэвидсон» размера XXL. Рядом с ним стоял потрепанный старый рюкзак.

– Эй, Морри, – сказал он, приглашая, похлопал ладонью по цементу рядом с богатырским бедром. – Падай.

– Добрый день, мистер Мак Фарланд.

Моррис присел, сердце колотилось так, что он чуть не согнулся от боли. «Пожалуйста, пусть только« сомнительное поведение », – думал он, хотя и представить не мог, что сделал такого сомнительного. – Пожалуйста, не отправляйте меня назад, сейчас, когда я так близко ».

– Ты где был, дружище? Работа у тебя заканчивается в четыре, а сейчас уже начало седьмого.

– Я … Я зашел съесть сэндвич. В «Счастливой чашке». Я и не думал, что «Чашка» еще работает, но оказалось, что да. – Проблеял. Он не мог себя заставить говорить обычным тоном, хотя и знал, что лепечут люди под кайфом.

– Ты 2:00 ел этот сэндвич? Эта хреновина, наверное, футов трех длиной была.

– Нет, обычный сэндвич, с ветчиной и сыром. Я его съел на скамейке на Гавернмент-сквер и пару кусочков скормил голубям. Я когда-то так делал с одним моим другом. Просто я … Ну, знаете, потерял счет времени.

Так все и было, но как неубедительно это прозвучало!

– Наслаждаясь свободным воздухом, – подсказал Мак Фарланд. – Впитывая свободу. Где-то в этом районе?

– Да.

– Вот что мы сейчас сделаем. Поднимемся наверх, и там, я думаю, ты поможешь мне. Проверим, какую именно волю ты впитывал. – Он похлопал по рюкзаку. – Мой Наборчик сейчас с собой. Если моча не посинеет, я тебя оставлю в покое, и занимайся своими делами. Надеюсь, ты не против такого плана, а?

– Нет. – у Морриса чуть голова не закружилась от облегчения.

– И я буду наблюдать, пока ты будешь делать пи-пи в пластиковый стаканчик. Есть возражения?

– Нет. – Моррис тридцать пять лет мочился перед другими людьми. Для него это было обычным делом. – Как скажете, мистер Мак Фарланд.

Мак Фарланд метнул окурок в канаву, взял рюкзак и встал.

– Тогда, думаю, мы обойдемся без теста.

Моррис открыл рот.

Мак Фарланд улыбнулся.

– Ты в порядке, Морри. По крайней мере сейчас. Что скажешь?

Мгновение Моррис не знал, что сказать, потом его осенило.

– Спасибо, мистер Мак Фарланд.

Мак Фарланд похлопал по голове своего подопечного, человека на двадцать лет старше себя, и сказал:

– Славный мальчик. До встречи через неделю.

Позже, в своей комнате, Моррис снова и снова слышал у себя в голове это снисходительное «хороший мальчик», несмотря на малость дешевой мебели и те немногочисленные книги, которые ему позволили взять с собой из чистилища, слушая звериные крики , брань и топот соседей. Он подумал, догадывается Мак Фарланд, как Моррис его ненавидит, и решил, что догадывается.

«Хороший мальчик. Мне скоро шестьдесят, но я славный мальчик Эллиса Мак Фарланда ».

Он немного полежал на кровати, потом встал и стал ходить по комнате, размышляя о второй части наставления Дака. Если надумаешь выкинуть что-то такое, что они могут признать как сомнительное поведение – это у них такая категория есть, – лучше сделай это после того, как к тебе неожиданно придет проверяющий. А потом уже, как карта ляжет.

Моррис принял решение и натянул джинсовую куртку. Спустился в вестибюль на вонючем от мочи лифте, прошел два квартала до ближайшей автобусной остановки и дождался автобуса с надписью «Нортфилд» в окошке пункта назначения. Сердце его снова колотилось с удвоенной скоростью, и ему невольно стало казаться, что мистер Мак Фарланд находится где-то неподалеку и думает: «Ага, сейчас, когда я его усыпил, давайте вернусь назад, проверю, о чем на самом деле думает этот плохой парень». Вряд ли, конечно. Мак Фарланд, вероятно, уже сидит у себя дома, обедает с женой и тремя детьми, такими же напыщенными, как он сам. И все же Моррис не мог избавиться от этой мысли.

А если он действительно вернется и спросит, куда я ездил? Я скажу, что хотел посмотреть на свой старый дом, вот и все. В том районе нет ни баров, ни стриптиз-клубов, всего несколько магазинов, несколько сотен домов, построенных после корейской войны на улицах с названиями деревьев. В этой части Нортфилда нет ничего, кроме грустной пригородной застройки. Добавить к этому клочок заброшенной земли размером с квартал, предмет бесконечной, диккенсовской судебной волокиты.

Он сошел с автобуса на Гарнер-стрит, рядом с Библиотекой, в которой в детстве провел так много часов. Библиотека была надежным убежищем, его укрытием, потому старшие ребята, которые могут захотеть тебя побить, боялись ее, как Супермен криптонит. Он прошел девять блоков к Сикоморовой улице, затем медленно прошел мимо свой старый дом. Здание, как и прежде, имела достаточно запущенный вид, впрочем, как и все дома в этой части города, но газон был подстрижен, а краска казалась более или менее свежей. Он посмотрел на гараж, где тридцать шесть лет назад спрятал от любопытных глаз миссис Маллер «Бискейн», и ему вспомнилось, как он преподавал сундук пластиковой пленкой, чтобы рукописи не отсырели. Весьма предусмотрительно, учитывая, сколько им пришлось там пролежать.

В номере 23 горели окна; люди, которые там жили – в тюремной библиотеке он через интернет узнал, что это какие-то Сауберсы – были дома. Он посмотрел на верхнее окно с правой стороны, то, что выходит на подъездную дорожку, и подумал, кто сейчас находится в его старой комнате. Ребенок, скорее всего. И в это дегенеративное время, наверное, такой, что больше любит играть в игры на телефоне, чем читать книги.

Моррис двинулся дальше и завернул за угол на Вязовой улице, затем прошел по Березовой. Дойдя до Зала отдыха (закрытого два года назад из-за сокращения бюджета – об этом он тоже узнал в интернете), он оглянулся, увидел, что на дорожках с обеих сторон никого, и поспешил за крыло здания. Оказавшись за ним, он предположил шаркающей рысью прямо баскетбольным полем – которое тоже было заброшенным, но, судя по виду, им все еще пользовались, – и заросшим бурьяном бейсбольным полем.

С неба светила луна, почти полая и достаточно яркая, чтобы от нее падала тень. Теперь перед ним темнели бесформеные густые заросли кустов и приземистых деревьев, ветви которых переплетались в борьбе за пространство. Где тропа? Ему казалось, что место правильное, только тропы нигде не было видно. Он начал ходить туда-сюда вдоль того места, где раньше находился правый край бейсбольного поля, как собака, которая пытается поймать слабый запах. Сердце снова колотилось на полную, во рту пересохло и появился медный привкус. Наведаться к своему старому дому – это одно, но торчать здесь, под заброшенным Залом отдыха, – уж точно сомнительна поведение.

Он уже собирался развернуться и уйти, когда заметил пакетик от чипсов, болтающийся на кусте. Моррис отогнул куст и – Мать Божья, вот она тропа, точнее, призрак той тропы, которая когда-то здесь проходила. Понятно почему – после закрытия Зала молодежь стала ею пользоваться гораздо меньше. И это хорошо. Хотя, напомнил он себе, почти все время, что он провел в Вейнсвилле, Зал был открыт. Бесчисленное количество ног прошла вблизи его закопанного клада.

Он двинулся по тропинке, медленно, останавливаясь каждый раз, когда месяц нырял тучи, и продолжая путь, когда он появлялся снова. За пять минут послышалось журчание ручья. Следовательно, и он сохранился.

Моррис вышел на берег. Поток был открыт небу, и так месяц поднялся уже довольно высоко, вода блестела, как черный шелк. Выбрать нужное дерево на противоположном берегу, то, под которым он спрятал сундук, было совсем не сложно. За эти годы он разросся, и наклонилось к ручью. Несколько корявых корней торчали изгибами с земли, но все остальное выглядело так же.

Моррис перешел через ручей старым путем, переступая с камня на камень и даже не замочив ботинок. Однажды он оглянулся – он знал, что вокруг никого, если бы здесь находился еще кто-то, он бы услышал, но старой тюремной привычки было не так уж и легко избавиться – и встал под деревом на колени. Слыша, как дыхание с хрипом проходит сквозь горло, Моррис одной рукой взялся за корень, а второй начал выдергивать траву.

Расчистив небольшой круглый площадку, он стал копать, отбрасывая в сторону камешки. Когда руки погрузились в землю до середины предплечья, пальцы наткнулись на что-то твердое и гладкое. Моррис прижался пылающим лбом к искаженным шишковатым корням, кусок которых торчал из земли, и закрыл глаза.

На месте.

Его сундук на месте.

Слава тебе, Господи!

Этого было достаточно, по крайней мере, пока. Самое большее, что он мог сделать, и, Господи, какое облегчение. Он сгреб землю назад в яму и забросал ее прошлогодним осенним листьям с берега ручья. Вскоре здесь снова вырастет трава – сорняки быстро растут, особенно в теплую погоду – и это закончит работу.

Если бы Моррис был свободным человеком, то пошел бы дальше Сикоморовой, потому что так было ближе к автобусной остановке, но сейчас он сделать этого не мог, потому что двор, к которому вела тропа, принадлежал семье Сауберсов. Если кто-то из них увидит его там, они тотчас позвонят 911, и тогда уже завтра его, вероятно, вернут в Вейнсвилл, да еще и накинут лет пять к старому срока на всякий случай.

Вместо этого он вернулся на Березовую, убедился, что вокруг, как и раньше, никого, и пошел к остановке на Гарнер-стрит. Ноги его устали, ладонь, которой он копал землю, была вся поцарапана и болела, но Моррис чувствовал себя так, будто стал весить на сотню фунтов меньше. Сундук на месте! Он и не сомневался, что так и будет, но получить подтверждение было так сладко.

Вернувшись в Элитного гнидника, он смыл грязь с рук, разделся и лег. Сегодня соседи шумели больше, чем обычно, но все равно не настолько, как в крыле Д в Вейнсвилле, особенно такими ночами, как сегодня, когда на небе такой большой месяц. Моррис заснул почти сразу. Теперь, проверив сундук, он должен был быть осторожным – это была его последняя мысль. Осторожнее, чем когда-либо.

4

Почти месяц он вел себя крайне осторожно, утром появлялся на работе минута в минуту, вечером пораньше возвращался к Элитному гниднику. Единственным человеком из Вейнсвилла, с которым он встретился, был Чак Роберсон, освободившееся благодаря Моррису после анализа ДНК, но Чака нельзя считать подельником, ведь он с самого начала был невиновен. По крайней мере, в том преступлении, за которое сидел.

Его начальник в МАК – гладкий, напыщенный ублюдок, который даже на компьютере нормально работать не умеет, зато зарабатывает, наверное, штук шестьдесят в год. Самое меньшее, шестьдесят. А Моррис? Одиннадцать долларов в час. Продовольственные талоны и комната на девятом этаже, не намного больше тюремной камеры, в которой он провел свои так называемые «лучшие годы жизни». Моррис не уверен, что его рабочая кабинка НЕ прослушивается, и он бы и не удивился. Сегодня в Америке, похоже, все прослушивается.

Плохая жизнь, и кто в этом виноват? Комиссии по условно-досрочному освобождению он раз за разом, не колеблясь, говорил, что сам. Правила игры в поиски виновного он хорошо изучил во время разговоров с Кердем-смердом. Делать плохой выбор был необходимостью. Если ты не дашь им старое доброе mea culpa, то не выйти никогда, и не важно, о чем какая больная раком сука напишет в письме, чтобы заручиться благосклонностью Иисуса. Моррис и без Дака об этом знал. Как говорится, не вчера родился.

Но действительно ли он в этом виноват?

Или, может, вот тот говнюк?

На другой стороне улицы, примерно на четыре двери ниже скамейки, на которой Моррис сидит с остатками бублика, лысый толстяк следует из магазина «Редкие издания Эндрю Халлидея», где он только сменил вывеску «Открыто» на «Закрыто». Утром Моррис наблюдает этот обеденный ритуал, потому что каждый вторник ему на работу во вторую смену. С часу до четырех он будет сидеть в МАК и приводить старинную файловую систему в современный вид. (Моррис не сомневался, что люди, которые управляют этой организацией, хорошо разбираются в искусстве, музыке и драме, но ни черта не понимают в «Мак офис менеджере».) В четыре он на автобусе вернется к своей нудной комнате на пятом этаже.

А пока сидит здесь.

Наблюдая за своим давним приятелем.

Если предположить, что этот вторник ничем не отличается от двух предыдущих – а у Морриса нет оснований предполагать обратное, потому что его приятель всегда был человеком привычки, – Энди Халлидей сейчас пойдет (точнее сказать, поковыляет) по Лейсмейкер-лейн в кафе под названием «Жаме тужур». Дебильное, нелепое название, зато как звучит. Весь Энди такой же, разве нет?

Давний приятель Морриса, тот самый, с которым он за обедом и во время перерывов на кофе неоднократно обсуждал Камю, Гингсберга и Джона Ротстайна, набрал самое меньшее, фунтов ста веса, черепаховую оправу заменили смехотворные дизайнерские очки, его ботинки выглядят дороже всех денег, что Моррис заработал за тридцать пять лет работы в тюрьме, но Моррис не сомневается: в душе его давний приятель не изменился. Куда дерево клонилось, туда и свалилось – еще одна старая пословица, и кто был высокомерным пошляком, тот напыщенным пошляком и останется.

Владелец «Редких изданий Эндрю Халлидея» скорее отдалялся от Морриса, чем приближался к нему, но Моррис не стал бы волноваться даже, если бы Энди перешов дорогу и оказался рядом с ним. В конце концов, что бы он увидел? Престарелого господина с узкими плечами, с мешками под глазами, с седыми, поредевшими волосами, в дешевом спортивном пиджаке, купленном на распродаже, и еще более дешевых серых брюках, купленных там же. Его давний приятель пронесет мимо свое толстое брюхо, не бросив даже взгляда, не говоря уже о мыслях.

«Комиссии я сказал то, что они хотели услышать, – полагает Моррис. Мне пришлось это сделать, но все эти пропащие годы на самом деле на твоей совести, ты, напыщенный членосос. Если бы меня арестовали за Ротстайна и ребят, это было бы совсем другое дело. Но меня арестовали не поэтому. Меня даже ни разу не спросили о мистере Ротстайне, Доу и Роджерсе. Я потерял все эти годы из-за неприятного и нежелательного сексуального контакта, которого я даже не помню. И почему это произошло? Это что-то вроде дома, который построил Джек. Я был на улице, а не в баре, когда эта сучка Хупер проходила мимо. Меня пинком под зад выпроводили из бара, я лягнул музыкальный автомат. Музыкальный автомат я лягнул по той же причине, по которой вообще оказался в том баре: потому что разозлился на тебя ».

Попробуй прийти ко мне с этими тетрадями в начале двадцать первого века, если они все еще будут у тебя.

Моррис наблюдает сзади, как Энди едва ковыляет, сжимает кулаки и думает: «В тот день ты вел себя, как девчонка. Горячая маленькая девственница, которую ты посадил к себе в машину, а она все приговаривает: так, милый, так, так, я так тебя люблю, – это пока ты не задираешь ей юбку. После этого она сжимает колени так, что может тебе кости переломать, и начинает: нет, о нет, отпусти меня, за кого ты меня принимаешь? »

«Тебе можно было бы быть хоть немного дипломатичнее, – полагает Моррис. – Немного дипломатии могло бы спасти все эти потерянные годы. Но ты считал себя выше этого, не так ли? Тебя даже не хватило на что-то вроде молодец, парень, потому что для этого нужно мужество. Все, что я услышал, было: не пытайся на меня ничего переложить ».

Его давний приятель движет свои стопы в дорогих ботинках к «Жаме тужур», где его постоянно растущую задницу скорее всего взасос начнет целовать метрдотель. Моррис переводит взгляд на бублик и думает, что его надо доесть – или по крайней мере соскрести зубами сыр, – но его желудок слишком сильно сжат, чтобы принять его. Вместо этого он пойдет в МАК и проведет день в попытках навести хоть какой-то порядок в их перевернутой с ног на голову электронной файловой системе. Он знает, что ему не стоит возвращаться сюда, на Лейсмейкер-лейн, которая уже даже не улица, а что-то вроде дорогого открытого мола, куда запрещен въезд автомобилям, – и знает, что в следующий вторник, вероятно, снова будет сидеть на этой самой скамейке. И во вторник еще через неделю. Если только не получит записные книжки. Это разрушит чары. Тогда давнего приятеля можно будет выбросить из головы.

Он встает и бросает баранку в ближайшую урну. Смотрит на «Жаме тужур» и шепчет: «Ты ничтожество, старик. Настоящее. И я бы с удовольствием … »

Но нет.

Нет.

Важны только записные книжки, и если Чак Роберсон поможет, он завтра вечером отправится за ними. А Чак поможет. Он слишком обязан Моррису. И Моррис имеет право потребовать этот долг вернуть. Он знает, что стоит подождать дольше, пока Эллис Мак Фарланд не убедится окончательно, что Моррис – абсолютно добропорядочный гражданин, и не направит свое внимание на что-то другое. Но эта тяга к сундуку и тому, что в нем хранится, – ей никак невозможно сопротивляться. Моррису бы очень хотелось отблагодарить этого тучного сукиного сына, который натаптывает себе рожу изысканной едой, но месть не столь важна, как четвертый роман о Джимми Голде. Возможно, есть еще и пятый! Моррис знает, что это маловероятно, но такую возможность нельзя отрицать. В тех записных книжках многое было. Очень много. Он идет к автобусной остановке, бросив недобрый взгляд на «Жаме тужур» и подумав: «Ты не узнаешь, как тебе повезло. Давний приятель».