Текст книги "Спящие красавицы (ЛП)"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Оуэн Кинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Глава 3

1

После того, как Лила надела наручники, она укрыла женщину термозащитным одеялом, которое держала в багажнике полицейской машины, и затолкнула её на заднее сиденье. При этом, зачитывая Миранду. Сейчас женщина безмолвствовала, ее великолепная ухмылка превратилась в мечтательную улыбку. Как-то слишком уж безвольно она согласилась на то, чтобы Лила защелкнула наручники на ее запястьях. Арест был завершен, и подозреваемая была в наручниках менее чем за пять минут; пыль, поднятая шинами полицейской машины, все еще оседала, а Лила уже шла обратно к водительскому сиденью.

– Они называют изучающих мотыльков мотылькологами, пишется как мать, но произносится немного не так.[52]52
  в оригинале обыгрывается созвучие – moth – moth-ers – mother мотылек – мотыльколог – мать


[Закрыть]

Лила завела полицейскую машину, свернула с главной автомагистрали и вела ее по Болл-Хилл в сторону города, когда ее пленница поделились этой информацией. Она поймала глаза женщины, глядя на нее в зеркало заднего вида. Ее голос был мягким, но не особо женственным. В ее речи было странное качество. Лиле было непонятно, обращается ли она к ней, или разговаривает сама с собой.

Наркотики, подумала Лила. Держу пари, Ангельская пыль.[53]53
  жаргонное название синтетического наркотика фенциклидина, принятое среди наркоманов.


[Закрыть] Или кетамин.

– Тебе известно мое имя, – сказала Лила – А я тебя знаю?

Были три возможности: АРУ[54]54
  ассоциация родителей-учителей – добровольная организация, создаваемая в каждой школе и выполняющая функции попечительского совета.


[Закрыть] (маловероятно), газета, или Лила как-то арестовывала ее в течение последних четырнадцати лет и не помнила. Вариант номер три казался наиболее вероятным.

– Все меня знают, – сказала Эви. – Я в некотором роде светская львица. – Наручники цокнули, когда она подняла одну руку, чтобы почесать подбородок. – Типа того. Я и девушка. Я, я и только я. Отец и Сын, и Святая Ева. Карниз под крышей. Ева, девушка в кровать. Когда мы все ложимся спать. Понятно? Поняла, мотыльколог? Как мать.

Простые граждане понятия не имеют, сколько глупостей вы должны были выслушивать, если были полицейским. Общественность любила приветствовать офицеров полиции за их смелость, но никто никогда не думал, сколько требуется сил, чтобы день за днем мириться с этой чушью. А смелость была отличной характеристикой офицера полиции, хотя природная сопротивляемость всякому бреду, по мнению Лилы, тоже было очень важной характеристикой.

Именно поэтому заполнение последней вакантной должности штатного офицера оказалось столь сложным. Это была причина, по которой она, в конечном счете, отклонила заявление от парня из контроля за животными, Фрэнка Джиари, и наняла молодого ветерана-отставника по имени Дэн Тритер, хотя у Тритера не было почти никакого опыта работы в правоохранительных органах. Такой умный и с подвешенным языком, как Джиари, наверняка был слишком велик для такой работы – он генерировал бы слишком много ненужных бумаг, выписывал бы слишком много лишних штрафов. Сообщение между строк гласило – склонен к конфликтам; это был не тот парень, который мог позволить ускользнуть даже маленькому дерьму. А это было нехорошо.

Ее сотрудники, в целом, вряд ли могли претендовать на звание мастерски борющегося с преступностью отряда, ну и что, большое дело, добро пожаловать в реальную жизнь. У неё были лучшие люди, которых она хотела иметь под рукой. Вот, например, Роджер Элуэй и Терри Кумбс. Роджер, вероятно, пропустил слишком ударов в голову, будучи линейным у Джей Ти Уиттстока, тренирующего футбольную команду Дулингской старшей школы с начала двухтысячных. Терри был умнее, но мог стать подавленным и угрюмым, если дела не шли ему навстречу, и он слишком много пил на вечеринках. С другой стороны, у обоих мужчин был довольно длинный запал, что означало, что она могла на них положиться. По большей части.

Лила скрывала свою убежденность в том, что материнство было наилучшей репетицией для будущего полицейского. (Невысказанное особенно с Клинтом, который устроил бы по этому поводу целое шоу; она могла представить себе, как он качал бы головой и кривил бы рот, в своем весьма утомительном способе сказать: «это интересно», или «может быть».) Матери были созданы для работы в правоохранительных органах, потому что маленькие дети, как и преступники, часто были воинственными и все разрушающими.

Если вы смогли пройти через те первые годы, не теряя хладнокровия и без сорванной крыши, вы были в состоянии иметь дело с взрослой преступностью. Ключ был в том, чтобы не реагировать, чтобы оставаться выше этого – думала ли она о голой женщине, покрытой кровью, которая имеет какое-то отношение к насильственной смерти двоих человек, или думала о том, как справиться с ситуацией измены кого-то из близких, очень близких, парня, который давил головой подушку рядом с ней. (Когда часы показали 00:00, прогудела сирена, и мальчики и девочки стали радоваться. Окончательный результат: ЛЮБИТЕЛЬСКАЯ ЛИГА Девушки Округа Бриджер 42 – Девушки Файетт 34.) Как мог бы сказать Клинт, «Да, это интересно. Не хочешь рассказать мне побольше?»

– Сейчас продается так много хороших вещей, – протараторила Эви. – Стиральная машина с сушилкой. Грили. Дети едят пластмассовую еду и высирают её. Можно сэкономить кучу денег, а прилавки ломятся от изобилия.

– Я в курсе, – сказала Лила, как будто слова женщины имели какой-то смысл. – Как тебя зовут?

– Эви.

Лила повернулась.

– А фамилия? Как насчет неё?

Скулы женщины были крепкими и прямыми. Светло-карие глаза сверкали. У ее кожи было то, что Лила считала средиземноморским оттенком, и эти темные волосы, Ооо. На ее лбу подсыхало кровавое пятно.

– А нужна ли она мне? – Спросила Эви.

Если говорить о Лиле, то эти слова ее новой знакомой окончательно и бесповоротно утвердили её в предположении, что она была под кайфом.

Она развернулась, нажала на газ, и взяла микрофон.

– База, это патрульный автомобиль номер один. У меня здесь задержанная, обнаружила ее идущей на север от района лесопилки на Болл-Хилл. На ней много крови, так что нам нужен набор, чтобы взять образцы. Ей также нужна одежда. И вызови скорую. Она под чем-то.

– Роджер, – сказала Линни. – Терри говорит, что в том трейлере настоящий бардак.

– Роджер. – Эви весело рассмеялась. – Настоящий бардак. Принесите дополнительные полотенца. Но не самые хорошие, ха-ха-ха. Это Роджер.

– Первый на связи. – Лила положила микрофон. Она взглянула на Эви в зеркало. – Сидите тихо, мэм. Я арестовываю вас по подозрению в убийстве. Это уже серьезно.

Они приближались к черте города. Лила остановила полицейскую машину перед знаком «стоп», на пересечении Болл-Хилл – Западная Лавин. Западная Лавин вела в тюрьму. Видимый на противоположной стороне дороги знак, предостерегал от подбирания автостопщиков.

– Вы ранены, мэм?

– Пока нет, – сказала Эви. – Но, эй! Трипл-дабл.[55]55
  баскетбольный термин, означающий набор игроком в одном матче в трёх статистических показателях не менее 10 пунктов (т. е. двузначного числа). В качестве показателей могут выступать очки, перехваты, блок-шоты, результативные передачи и подборы.


[Закрыть] Это так мило.

Что-то мелькнуло в голове Лилы, умственный эквивалент сверкающего мерцания в песке, быстро омываемого пенистой волной.

Она опять посмотрела в зеркало заднего вида. Эви закрыла глаза и успокоилась. Её попустило?

– Мэм, вы в порядке?

– Поцелуй лучше своего мужчину, пока не спишь. Поцелуй его на прощание, пока у тебя еще есть такой шанс.

– Конечно… – начала Лила, но в этот момент женщина бросилась вперед, и ударилась головой о разделительную сетку. Лила инстинктивно отдернулась, так как удар головой заставил разделительную сетку греметь и вибрировать.

– Прекрати! – Крикнула она, как раз перед тем, как Эви ударилась о сетку второй раз. Лила поймала проблеск ухмылки на лице женщины, увидела свежую кровь на зубах, а затем третий удар сотряс сетку.

Рука на ручке двери, Лила собралась выйти, открыть заднюю дверь, и успокоить женщину шокером ради её же собственной безопасности, но третий удар был последним. Эви сползла на сиденье, задыхающаяся и счастливая, как бегун, который только что пересёк финишную черту. Вокруг ее рта и носа была кровь, а на лбу – глубокий порез.

– Трипл-дабл! Прекрасно! – Вскрикнула Эви. – Трипл-дабл! Напряженный день!

Лила сняла микрофон и передала Линни по рации: планы меняются. Как только они появятся в участке, там уже должен быть общественный адвокат. И судья Сильвер тоже, если получится убедить старика прийти и оказать им услугу.

2

Зарывшись животом в сладкий папоротник,[56]56
  лиственный кустарник, произрастающий в восточной части Северной Америки, от южного Квебека к югу до крайнего севера Джорджии и западней, до Миннесоты. Достигает в высоту до 1,5 метров


[Закрыть] лиса наблюдала, как Эсси разгружает свою тележку.

Конечно же, она не думала о ней, как об Эсси, да и вообще не имела для неё имени. Она была для неё просто еще одним человеком. Так или иначе, лиса долго наблюдала за ней – днями и ночами – и четко представляла, что находится под ветхим навесом из кусков пластика и полотна, прикрывающим нору старухи. Лиса также понимала, что четыре куска зеленого стекла, которые Эсси сложила полукругом и называла «девочками», имеют для нее большое значение. Иногда, когда Эсси отсутствовала, лиса обнюхивала их – в них не было жизни – и шарила в ее имуществе, которое было ничтожно мало, за исключением нескольких использованных банок супа, которые она вылизывала до чистоты.

Лиса считала, что Эсси не представляет для неё никакой угрозы, но она была старой лисой, и никто не мог стать старой лисой, продолжая быть слишком уверенным по любому вопросу. Старой лисой можно было стать, только соблюдая осторожность, при этом время от времени спариваясь, избегая запутанных ситуаций, не пересекая дорог при дневном свете, и роя глубокие норы в хорошем мягком суглинке.

Сегодня утром её благоразумие оказалось ненужным. Поведение Эсси было вполне предсказуемо. После того, как она вытащила сумки и какие-то загадочные предметы из своей тележки, она сообщила стеклянным осколкам, что мамочке нужно вздремнуть. – «Не балуйтесь девочки», – сказала Эсси, залезла под навес, и прилегла на стопку стеганых одеял, которые использовала в качестве матраса. Несмотря на то, что навес прикрывал ее тело, ее голова торчала наружу.

Пока Эсси погружалась в сон, лиса молча скалила клыки верхней части мужского манекена, который Эсси положила в листья рядом с навесом, но манекен никак не реагировал. Наверное, он был мертв, как и те зеленые осколки стекла. Лиса лизнула лапу и стала ждать.

Вскоре дыхание старушки выровнялось и перешло в спящий ритм, за каждым глубоким вдохом следовал мелкий свисток выдоха. Лиса медленно потянулась на своей постели из сладкого папоротника и сделала несколько шагов в сторону навеса, желая быть абсолютно уверенной в намерениях манекена или их отсутствии. Она оскалила клыки еще шире. Манекен не шевелился. Да, определенно мертвый.

Она подкралась к навесу на расстояние в несколько шагов, и остановилась. На голове спящей женщины мелькало белесое трепетание – белые волокна, похожие на паутину, поднимаясь из щек, раскручиваясь и оседая на коже, покрывали ее. Новые волокна выползали из уже уложенных волокон, и быстро окутывали ее лицо, образуя маску, скоро эта масса покрыла всю её голову. Мотыльки кружили в полумраке под навесом.

Лиса отступила на несколько шагов, принюхиваясь. Ей не нравились эти белые штуковины – белые штуковины были определенно живыми, и это определенно было совсем иное существо, чем те, с которыми она была знакома. Даже на расстоянии, запах, исходивший от белых штуковин, был сильным, и вызывающим тревогу: в нем смешались запах крови и запах ткани, и знания, и голод, и частицы чего-то, скрытого очень глубоко в земле, она чувствовала этот запах, когда рыла глубокие норы. Что же лежало теперь на этой самодельной кровати? Явно не лиса, в этом она была уверена.

Её нюх отказывался ей служить, и она повернулась и потрусила на запад. Звук движения – кто-то еще шел сюда – пронесся по лесу позади неё, и трусца перешла в рысь.

3

После того, как он помог Оскару Сильверу похоронить кошку Какао, предварительно завернув её в махровое терракотовое полотенце, Фрэнк проехал пару кварталов к дому № 51 на Смит-лейн, за который он платил ипотеку, но где, так как он и Элейн расстались, проживали только она и их двенадцатилетняя дочь.

Элейн была социальным работником два государственных бюджета назад, но теперь она работала неполный рабочий день в Гудвилле и волонтерствовала на паре продовольственных складов и в клинике Планирование семьи в Мэйлоке. Положительной стороной всего этого было то, что ей не нужно было искать дополнительные средства для присмотра за ребенком. Когда школьный день заканчивался никто не был против, чтобы Нана слонялась по Гудвиллу со своей матерью. Недостатком было то, что они могли потерять дом.

Это беспокоило Фрэнка больше, чем Элейн. На самом деле, кажется, ее это не беспокоило вообще. Несмотря на все ее отрицания, он подозревал, что она планирует использовать продажу дома в качестве предлога, чтобы вообще покинуть город, возможно, переехать в Пенсильванию, где жила ее сестра. Если бы это случилось, посещения дочери Фрэнком каждые выходные превратились бы в посещение дочери раз в два месяца, и это в лучшем случае.

За исключением дней посещения, он прикладывал все усилия, чтобы избегать этого дома. И даже в эти дни он пытался уговорить Элейн, чтобы она привозила Нану к нему. Это было его выбором. Воспоминания, которые вызывал у него это дом – чувство несправедливости и неудачи, заделанная дыра в стене кухни – были слишком мрачными. Фрэнк чувствовал, как будто его обманывали всю его жизнь, лучшая часть которой была прожита в доме № 51 на Смит-лейн, аккуратном, простом фермерском домике с уткой на почтовом ящике, нарисованной его дочерью.

Проблема с зеленым Мерседесом, однако, сделала этот визит крайне важным.

Когда он припарковался у обочины, то увидел Нану, рисующую мелками на подъездной дорожке. Это занятие обычно ассоциировалось с маленькими детьми, но у его дочери был талант к рисованию. В прошлом учебном году она заняла второе место на конкурсе по разработке дизайна книжных закладок, проводимом местной библиотекой. Нана нарисовала стаю книг, летящих, как птицы, через облако. Фрэнк взял рисунок в рамку и повесил в своем кабинете. Он очень часто смотрел на него. Это было так прекрасно, представлять книги, летающие в голове его девочки.

Она сидела на солнце, скрестив ноги, зад покоится на отслужившей своё покрышке, а орудия труда всех цветов радуги были рассыпаны веером вокруг неё. Наряду с ее способностями к рисованию, или, может быть, благодаря им, Нана имела талант к тому, чтобы создавать себе комфортные условия. Это был неторопливый, мечтательный ребенок, более похожий на Фрэнка, чем на ее живую мать, которая никогда ни сюсюкала, а всегда переходила прямо к делу.

Он наклонился и открыл дверь своего фургона.

– Эй, Ясноглазка. Иди-ка сюда.

Она скосила на него взгляд.

– Папочка?

– Насколько мне известно, да, – сказал он, усердно стараясь сохранить уголки его рта в подобии улыбки. – Иди-ка сюда.

– Прямо сейчас? – Она посмотрела на свой рисунок.

– Да. Прямо сейчас. – Фрэнк сделал глубокий вдох.

Он не подошел к тому, что Элейн называла «этот случай», пока не уехал от судьи. По классификации Эл это означало потерять самообладание. Что происходило с ним довольно редко, как бы она об этом ни думала. А сегодня? Сначала он был в порядке. Затем, после того, как прошел около пяти шагов по траве Оскара Сильвера, сработал какой-то невидимый курок. Иногда это просто происходило, и он ничего не мог с этим поделать. Например, когда Элейн продолжала орать на него после собрания АРУ, и он пробил ту дыру в стене, а Нана, плача, убежала наверх, не понимая, что иногда ты должен что-то пробить, чтобы не ударить человека. Или, как в случае с Фрицем Машаумом, где он немного вышел из-под контроля, согласен, но Машаум это заслужил. Любой, кто сделал бы подобное животному, заслуживал этого.

На месте кошки мог бы быть мой ребенок – об этом он думал, когда пересекал лужайку. А потом – бум! Как будто время было шнурком, и в промежуток, между пересечением лужайки и попаданием в фургон, он был завязан. Потому что он внезапно обнаружил себя сидящим в своем фургоне и уже подъезжающим к дому на Смит, хотя вообще не мог вспомнить, как садился в фургон. Его потные руки крепко сжимали рулевое колесо, щеки пылали, и он все еще продолжал думать о том, что на месте кошки мог быть его ребенок, за исключением того, что это не было мыслью. Это было сообщением, мигающим на жидкокристаллическом экране:

Ошибка Ошибка Ошибка

Мойребенок Мойребенок Мойребенок

Нана аккуратно вложила огрызок фиолетового мелка в пустое место между оранжевым и зеленым. Она поднялась с покрышки и простояла пару секунд, отряхивая пыль с задней части своих желтых в цветочек шорт и потирая кончики своих, покрытых мелом, пальцев.

– Дорогая, – сказал Фрэнк, едва удерживаясь от крика. Потому что, посмотрите-ка, она сидела прямо тут, на подъездной дорожке, где какой-нибудь пьяный мудак в модной машине мог запросто по ней проехаться!

Мойребенок Мойребенок Мойребенок

Нана сделала шаг, остановилась, снова потерла пальцы, с явным недовольством.

– Нана! – Фрэнк, все еще склонившись из-за руля. Он ударил пассажирское сиденье. Ударил сильно. – Иди сюда!

Голова девочки дернулась, выражение её лица стало испуганным, как будто раскат грома только что вытащил её из глубокого сна. Она двинулась вперед, и, когда дошла до открытой двери, Фрэнк схватил перед её футболки и дернул вверх.

– Эй! Ты растянешь мне футболку, – сказала Нана.

– Не отвлекайся, – сказал Фрэнк. – Твоя футболка сейчас не важна. Я расскажу тебе, что сейчас важно, так что послушай меня. Кто водит зеленый Мерседес? В каком доме он живет?

– Что? – Нана прижала руку к переду футболки. – О чем ты говоришь? Ты порвешь мне футболку.

– Ты не слышишь меня? Забудь за эту гребаную футболку! – Слова вылетели изо рта, и он ненавидел их, но он также был удовлетворен, увидев, что ее взгляд оторвался от футболки и переключился на него. Наконец-то он привлек ее внимание. Нана зажмурилась и вздохнула.

– Хорошо, теперь, когда твоя голова не витает в облаках, давай перейдем к разговору. Ты рассказывала мне о каком-то парне с той улицы, где ты разносишь газеты, который ездит на зеленом Мерседесе. Как его зовут? В каком доме он живет?

– Не помню, как его зовут. Прости, папочка. – Нана прикусила нижнюю губу. – Это дом, перед которым стоит большой флаг. Там еще большой забор. В Бриаре. На вершине холма.

– О'кей. – Фрэнк отпустил рубашку.

Нана не двигалась.

– Ну что, перестал злиться?

– Дорогая, я не злился. – И когда она ничего не сказала: – Ладно, я злился. Немного. Но не на тебя.

Она не смотрела на него, просто терла пальцы. Он любил ее, она была самой важной частью его жизни, но иногда трудно было поверить, что она крепко стоит на ногах.

– Спасибо. – Краснота частично сошла с его лица, пот охлаждал его кожу. – Спасибо, Ясноглазка.

– Да нет проблем, – сказала Нана. Девочка сделала маленький шажок назад, звук шелеста подошв ее кроссовок по тротуару громким эхом отдался в ухо Фрэнка. Фрэнк выпрямился за рулем.

– Еще одно. Сделай одолжение и держись подальше от подъездной дорожки. Хотя бы до обеда, пока я кое-что не выясню. Тот мужчина за рулем Мерседеса, похоже, сошел с ума. Порисуй что-нибудь внутри дома, на бумаге, хорошо?

Она стала покусывать нижнюю губу.

– Хорошо, папа.

– Ты не будешь плакать?

– Нет, папа.

– Прекрасно. Ты моя девочка. Увидимся на следующих выходных, хорошо?

Он понял, что его губы стали невероятно сухими. Он спросил себя, что еще он должен сделать, и голос внутри него ответил: «Ну, черт, что тут еще можно сделать? Может быть, ты мог бы, я не знаю, это, вероятно, звучит совершенно диким, Фрэнк, но эй, может быть, ты мог бы не пугать её до усрачки? Голос был похож на забавную версию собственного голоса Фрэнка, голос человека, который сидит в шезлонге на лужайке в солнцезащитных очках и, возможно, потягивает чай со льдом.

– О'кей. – Кивок, который она ему подарила, был кивком робота.

Там, на тротуаре, она нарисовала ветвистое дерево, его крона шла вверх по одной стороне подъездной дорожки, его обветшавший ствол разрезал дорожку пополам. Мох свисал с ветвей, и цветы покрывали растительность. Корни спускались вниз к контуру подземного озера.

– Мне нравится то, что ты там нарисовала, – сказал он и улыбнулся.

– Спасибо, папа, – сказала Нана.

– Я просто не хочу, чтобы ты пострадала.

Улыбка на его лице сошла на нет. Его дочь фыркнула и подарила ему еще один кивок робота. Он знал, что она глотает слезы.

– Эй, Нана… – Он начал, но тут внутренний голос, который он уже слышал ранее, сказал ему: с неё хватит. Просто оставь её в покое.

– Пока, папа. – Она протянула руку и осторожно захлопнула дверь фургона. После чего развернулась и побежала по подъездной дорожке, разбрасывая мелки, ступая по дереву, размазывая зелень и черноту ствола. Опустив голову. Её плечи дрожали.

Дети, сказал он себе, не всегда могут оценить, когда ты пытаешься поступать правильно.

4

На столе Клинта было три рапорта за ночь.

Первый был относительно предсказуемым: один из офицеров, дежуривших предыдущей ночью, предположил, что Энджела Фицрой, что-то замышляет. Когда выключали освещение, Энджела пыталась вовлечь офицера в дискуссию по вопросам семантики.[57]57
  семантика – раздел лингвистики, изучающий смысловое значение единиц языка.


[Закрыть] К администрации в Дулинге все заключенные должны были обращаться «офицер». Синонимы типа «охранник» или «тюремщик», не говоря уже о – разумеется! – оскорбительных обращениях типа «вертухай» или «засранец», были неприемлемы. Энджела спросила офицера Веттермора, понимает ли он по-английски. Конечно же, они были охранниками, сказала Энджела. Они могли быть офицерами, не вопрос, но как они могли не быть охранниками, если они охраняли. Разве они не охраняли заключенных? Если ты испек торт, разве ты не пекарь? Если ты выкопал яму, разве ты не копач?

Предупредил заключенную о том, чтобы она немедленно прекратила дискуссию и зашла в камеру, если не хочет последствий, писал Веттермор. Заключенная прекратила и вошла в камеру, но после спросила: «Как мы можем ожидать, что заключенные будут следовать правилам, когда само слово правило не имеет никакого смысла?» Тон заключенной был угрожающим.

Энджела Фицрой была одной из немногих женщин в тюрьме, кого Клинт считал по-настоящему опасной. Основываясь на его контактах с ней, он считал, что она может быть социопатом.[58]58
  расстройство личности, характеризующееся асоциальностью, игнорированием социальных норм, импульсивностью, агрессивностью и крайне ограниченной способностью формировать привязанности.


[Закрыть] Он никогда не испытывал в ней сочувствия, а список её правонарушений был весьма внушительным: наркотики, драки, угрозы.

– Как бы ты чувствовала себя, если бы человек, на которого ты напала, умер от травм, Энджела? – Спросил он ее во время сеанса групповой психотерапии.

– Э-э, – сказала Энджела, опустившись в кресло, ее глаза блуждали по стенам его кабинета. – Я бы чувствовала себя, э-э, довольно плохо – я думаю. – Потом она шлепнула губами и перевела взгляд на репродукцию Хокни. – Поглядите на эту фотку, девочки. Не хотели бы вы туда попасть?

Хотя обвинение в нападении было достаточно серьезным – мужчина на стоянке большегрузов сказал Энджеле что-то, что ей не понравилось, и она сломала ему нос бутылкой из-под кетчупа – были все признаки того, что ей сошло с рук что-то гораздо серьезнее.

Детектив из Чарльстона приезжал в Дулинг, чтобы попросить Клинта помочь в деле, связанном с Фицрой. Детектив хотел раздобыть информацию о смерти бывшего домовладельца Энджелы. Это произошло за пару лет до ее нынешнего ареста. Энджела была единственной подозреваемой, но не было ничего, кроме места, связывающего её с преступлением, и не было очевидного мотива. Однако дело было в том (как знал сам Клинт), что для Энджелы не нужно было никакого очевидного мотива. Недостачи двадцати центов вполне могло хватить для того, чтобы она взорвалась. Детектив из Чарльстона излучал почти что радость, описывая труп домовладельца:

– Похоже, старик упал с лестницы и сломал шею. Но коронер сказал, что кто-то еще до его смерти поработал над его хозяйством. Яйца были – я забыл, как коронер выразился точно, сказал ли он – смяты или что-то там ещё. Но, говоря простым языком, он сказал:

– Они были практически раздавлены.

Клинт не имел права разглашать информацию о своих пациентах и сказал об этом детективу, но позже он попытался расспросить о происшедшем Энджелу. С выражением безразличного удивления она ответила:

– Яйца могут сминаться?

Он сделал запись в блокноте: выбрать время и сегодня же заглянуть к Энджеле, изложить свой взгляд на семантику.

Второй рапорт касался заключенной, занимающейся уборкой помещений, которая утверждала, что тюремная столовая подверглась нашествию мотыльков. Проверка, которую провел офицер Мерфи, не обнаружила никаких мотыльков. Заключенная охотно сдала мочу на анализ – чисто – никаких следов наркотиков или алкоголя.

Кажется, это был тот случай, когда заключенная предприняла попытку вывести дежурного офицера из равновесия, а сам офицер захотел в полной мере отплатить ей той же монетой. Клинт не был заинтересован в продолжении хождения по кругу, включившись в их игру. Он разомкнул его.

Последний инцидент был связан с Китти Макдэвид.

Офицер Веттермор бегло записал все её бредни: Черный Ангел поднялся от корней и спустился с ветвей. Ее пальцы сеют смерть, ее волосы полны паутины, а сон – ее царство. После введения дозы Халдола[59]59
  или Галоперидол применяют при шизофрении, маниакальных состояниях, бредовых расстройствах, при олигофренических, алкогольных психозах и других заболеваниях, сопровождающихся галлюцинациями, психомоторным возбуждением.


[Закрыть] ее перевели в Крыло А.

Клинт покинул свой кабинет и прошел через административное здание в сторону восточной части тюрьмы, где находились камеры. Тюрьма имела форму строчной буквы «Т» с длинным центральным коридором, известным как Бродвей, проходящим параллельно идущим снаружи шоссе № 17/ Западной Лавин. Кабинеты администрации, коммуникационный центр, офицерские раздевалки, зал отдыха персонала и учебные классы располагались на западном конце Бродвея. Другой коридор, Мэйн-стрит, проходил перпендикулярно Западной Лавин. Одним концом, Мэйн-стрит выводил к входным воротам тюрьмы, а другим – в мастерские, подсобное помещение, прачечную и спортивный зал. Пересекшись с Мэйн-стрит, Бродвей продолжался на восток, проходя мимо библиотеки, столовой, комнаты свиданий, медсанчасти и приемного отделения, прежде чем добраться до трех Крыльев с камерами.

Железная дверь отделяла камеры от Бродвея. Клинт остановился у двери и нажал на кнопку звонка, который уведомлял Будку, что кто-то хочет войти. Зазвучал зуммер, и электрический замок двери открылся с характерным клацаньем. Клинт вошел в дверь.

Эти Крылья, А, B и C, располагались в форме пинцета. В центре пинцета находилась бронированная кабина или в простонародье, Будка, сараеподобная конструкция, с пуленепробиваемыми стеклами. Там находились офицеры, занимающиеся визуальным контролем над заключенными и коммутатор.

Хотя большая часть заключенных пересекались во дворе и в других местах, Крылья были организованы в соответствии с теоретической опасностью, представляемой каждым заключенным. В тюрьме было шестьдесят четыре камеры; двенадцать в Крыле А, двенадцать в Крыле С и сорок в Крыле В. Камеры в A и C располагались исключительно на первом этаже; камеры Крыла B располагались на первом и втором этажах.

Крыло А было медицинским, хотя некоторые заключенные, считавшиеся «тихими» также размещались здесь, в дальнем конце коридора. Заключенные, не обязательно тихие, но «устойчивые», такие как Китти Макдэвид, размещались в Крыле В. Крыло С было для нарушителей порядка.

Крыло С было наименее густонаселенной резиденцией, половина из двенадцати камер в настоящее время пустовали. Когда происходила драка или другое серьезное нарушение дисциплины, заключенную в официальном порядке выводили из камеры и помещали в одну из «глаз»-камер Крыла C. Заключенные называли их Дроч-камерами, потому что потолочные камеры позволяли офицерам непрерывно наблюдать за тем, что делала заключенная. Под этим подразумевалось, что следя за ними, мужчины-офицеры испытывали возбуждение, Но эти камеры были необходимостью. Если заключенная пыталась совершить членовредительство или даже покончить с собой, вы должны были своевременно все увидеть, чтобы это предотвратить.

Офицером в Будке сегодня была капитан Ванесса Лэмпли. Она перегнулась через пульт, чтобы открыть ему дверь. Клинт сел рядом с ней и спросил, может ли она вывести записи из камеры № 12 на монитор, чтобы он мог проверить Макдэвид. «Давай взглянем видеозапись!» весело воскликнул он.

Лэмпли посмотрела на него.

– Давай взглянем видеозапись! Знаешь, это то, что всегда говорил Уорнер Вольф.[60]60
  пожалуй самый известный в Вашингтоне и Нью-Йорке теле-и радио спортивный комментатор (род. в 1937 г.), получил известность благодаря своей коронной фразе «Давай взглянем видеозапись!»


[Закрыть]

Она пожала плечами и включила визуальное наблюдение за камерой № 12.

– Спортивный комментатор? – Сказал Клинт.

Ванесса пожала плечами.

– Извините. Должно быть не из моего времени.

Клинт подумал, что это странно, Уорнер Вольф был легендой, но он отбросил эти мысли, чтобы повнимательней изучить то, что было на экране. Китти лежала в позе зародыша, спрятав лицо в руки.

– Видела нечто выходящее за рамки?

Лэмпли покачала головой. Она пришла в семь и Макдэвид дрыхла все это время.

Это не удивило Клинта. Халдол был мощным средством. Однако он беспокоится за Китти, мать двоих детей, которая была осуждена за подделку рецептов. В идеальном мире Китти никогда бы не оказалась в исправительном учреждении. Она была биполярной наркоманкой[61]61
  наряду с наркоманией и алкоголизмом часто развиваются психические заболевания. Самые распространенные – депрессия, тревожный невроз (неврастения), и биполярное расстройство.


[Закрыть] с образованием 9 классов.

Удивительное заключалось в том, как ее биполярность проявилась в данном случае. Раньше такого не было. Прошлой ночью всплеск бреда был беспрецедентным за всю ее историю. Клинт был вполне уверен, что курс лития, который он прописал для нее, работает. Последние полгода Китти была спокойной, как правило, жизнерадостной – без существенных взлетов и падений. И она приняла решение свидетельствовать в обвинении по делу братьев Гринеров, что было не только мужественным, но и имело мощный потенциал для продвижения её собственного дела. Были все основания полагать, что она может быть условно-досрочно освобождена после суда над братьями. В эту среду они начали обсуждать, что Китти в первую очередь должна сделать после досрочного освобождения в реабилитационном центре, чтобы быстрее вернуться к своим детям. Все так хорошо начиналось и выглядело многообещающим.

Лэмпли, должно быть, прочитала озабоченность на его лице.

– С ней все будет в порядке, Док. Это было разовое явление, вот что я думаю. Полнолуние, наверное. Всегда происходят разные нелепости, знаете ли.

Коренастый ветеран была прагматичной, но добросовестной, именно это вы и хотели видеть в тюремном офицере. Дополняло все это и то, что Ван Лэмпли была конкурентоспособным армрестлером, имевшим не абы какое признание. Под серыми рукавами её униформы резко выделялись бицепсы.

– О, да, – сказал Клинт, вспоминая об аварии на шоссе, о которой говорила Лила. Пару раз он присутствовал на дне рождения Ван; она жила на другой стороне горы. – Должно быть, тебе пришлось проделать долгий путь. Лила рассказала мне о перевернутом грузовике. Пришлось вызывать бульдозер, чтобы расчистить завалы, сказала она.

– Хм, – сказала Ван. – Я не видела. Должно быть, все расчистили перед моим проездом. Я говорю об Уэст и Рикман.