Текст книги "Пророчество Романовых"

Автор книги: Стив Берри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 26

Стародуб

10 часов 00 минут

Лорд сбросил скорость. Холодный дождь барабанил в ветровое стекло. Прошлой ночью Иосиф Максимов спрятал беглецов в деревенском доме к западу от Стародуба. Дом принадлежал еще одному члену семьи Максимовых. Хозяин уложил гостей на пол, постелив два матраца перед камином.

Иосиф вернулся часа два назад и рассказал, что вчера поздно ночью к нему домой приходила милиция с вопросами о негре и русской женщине, заходивших в кафе. Он рассказал все в точности так, как было, тем более что свидетелем разговора был сотрудник милиции. Судя по всему, ему поверили, поскольку милиция уехала и больше не возвращалась. К счастью, бегства из «Октябрьской» не видел никто.

Максимов оставил беглецам свою машину, видавший виды кремовый «мерседес», покрытый черной грязью, с протертыми до дыр кожаными сиденьями. И объяснил, как найти сына Николая Максимова.

Стены одноэтажного дома были дощатыми, в два слоя, с набивкой из пакли внутри. Дранка на крыше потемнела от непогоды и покрылась плесенью. Из кирпичной трубы в холодный воздух поднимался столб серого дыма. За домом начиналось неогороженное поле; под навесом стояли плуги и бороны.

Все это напомнило Акулине дом, в котором жила ее бабушка, тем более что неподалеку белела такая же березовая рощица. Молодая женщина всегда считала осень самым унылым временем года. Осень приходила без предупреждения, а потом за одну ночь превращалась в зиму. Ее приход знаменовал собой конец зеленым лесам и густым лугам. Еще одно воспоминание о детстве, о деревне на Урале, где Акулина выросла, и о сельской школе, где все девочки носили одинаковые платья с фартуками и красными галстуками. На уроках школьникам вдалбливали, как тяжело жилось рабочим и крестьянам при царе и как Ленин положил этому конец, почему капитализм является злом и что ждет коллектив от каждого своего члена. Портреты Ленина висели в каждом классе, в каждом доме. Сомневаться в его правоте было нельзя. Утешало только то, что эти взгляды разделяют все.

Индивидуалистам в советском государстве не было места.

Но отец Акулины был индивидуалистом.

Он хотел только уехать в Румынию к новой жене и ребенку. Но коллектив не позволил ему такую простую вещь. Считалось, что хорошими родителями могут быть только члены партии. И никак иначе. О тех, кто не разделял «революционные идеалы», доносили куда следует. Особую известность получил один случай, когда мальчик донес на своего отца, который помогал крестьянам, недовольным новой властью. За это крестьяне убили мальчика. А потом о нем слагали стихи, сочиняли песни, и школьников на его примере учили беззаветной любви к Родине.

Но почему?

Что хорошего в том, чтобы предать собственную семью?

– До этого мне лишь дважды приходилось бывать в российской деревне, – заметил Лорд, прерывая размышления Акулины. – И оба раза под надзором. Но сейчас это совершенно другое. Это иной мир.

– В старину «миром» называли деревню. Очень подходящее слово, потому что мало кто из крестьян покидал свою деревню. Она была для них миром.

Здесь не было удушливого смога, нависшего над Стародубом. Село окружали пышные деревья, зеленые холмы и скошенные поля, над которыми летом, предположила Акулина, разливались звонкие трели жаворонков.

Лорд остановился перед домом.

Им навстречу вышел невысокий и коренастый мужчина, с рыжеватыми волосами и круглым лицом, красным словно свекла. Акулина прикинула, что ему под семьдесят, но движения его сохранили поразительную легкость. Мужчина окинул гостей придирчивым взглядом, каким встречают иностранцев пограничники, и пригласил в дом.

Дом оказался просторным: спальня, кухня и уютная гостиная. Обстановка представляла собой разношерстный набор необходимого и практичного. Дощатый пол вытерт до блеска. Электрическое освещение отсутствовало. Во всех комнатах чадили керосиновые лампы.

– Я Василий Николаевич Максимов. Николай Максимов – это мой отец.

Все уселись за кухонный стол. На печке, топившейся дровами, разогревался горшок с домашней лапшой, какую с детства любила Акулина. К сильному аромату жареного мяса, кажется ягнятины, примешивался затхлый запах дешевой махорки. В углу перед иконой горели свечки. Бабушка Акулины тоже все время зажигала лампадку перед иконой до тех самых пор, пока ее не арестовали.

– Я приготовил обед, – сказал Максимов. – Надеюсь, вы проголодались.

– От еды мы не откажемся, – согласился Лорд. – Пахнет очень аппетитно.

– Стряпня – одна из немногих радостей, какие у меня остались.

Максимов подошел к печке и, повернувшись к гостям спиной, помешал лапшу.

– Мой племянник говорит, у вас есть что мне сказать.

Лорд сразу же понял, что он имел в виду.

– Претерпевший же до конца спасется.

Положив деревянную ложку на стол, старик сел на место.

– Я даже предположить не мог, что когда-нибудь услышу эти слова. Я считал их плодом воображения своего отца. Да еще чтобы их произнес человек с черным цветом кожи.

Максимов повернулся к Акулине.

– Дитя мое, твое имя означает «орлица».

– Мне уже объяснили.

– Ты очаровательное создание.

Акулина улыбнулась.

– Надеюсь, ваши поиски не погубят такую красоту.

– Как вас понимать? – спросила она.

Старик потер мясистый нос.

– Когда отец рассказал о долге, который мне предстоит выполнить, он предостерег, что, возможно, за это придется заплатить жизнью. Я никогда не воспринимал его слова всерьез… до сегодняшнего дня.

– Что вам известно? – спросил Лорд.

– Я часто думаю о том, что тогда произошло, – вздохнул старик. – Мой отец предупреждал меня, но я не поверил. Я будто вижу, как царскую семью разбудили среди ночи и торопливо погнали вниз. Пленники думают, что город вот-вот возьмет белая армия и освободит их. Юровский, этот безумный еврей, говорит, что необходимо срочно покинуть Екатеринбург, но сначала пленникам нужно сфотографироваться, чтобы отправить снимок в Москву и показать, что все живы и здоровы. Он указывает, кому занять какое место. Но фотографа не будет. Вместо него в подвал заходят вооруженные люди, и царю сообщают, что он вместе с семьей будет расстрелян. Юровский направляет на него револьвер.

Максимов покачал головой.

– Давайте я приготовлю обед. А потом расскажу вам все, что произошло в Екатеринбурге в ту июльскую ночь.

Юровский выстрелил из нагана, и голова Николая II, российского императора, разлетелась дождем кровавых брызг. Царь повалился на сына. Александра Федоровна только начала осенять себя крестным знамением, как открыли огонь другие стрелки. Тело императрицы упало со стула. Юровский распределил жертвы, приказав целиться в сердце, чтобы было меньше крови. Но тело Николая содрогнулось от новых пуль, поскольку все одиннадцать палачей решили сделать хотя бы по одному выстрелу в низложенного правителя.

Убийцы выстроились в три ряда. Задним приходилось стрелять через плечо передних, и многие в первом ряду получили ожоги пороховыми газами. Николай Максимов, который стоял впереди, почувствовал, как раскаленные газы опалили шею. Ему приказали стрелять в Ольгу, старшую дочь царя, но он не мог заставить себя это сделать. Его направили в Екатеринбург, чтобы организовать побег царской семьи. Он приехал в город всего три дня назад, но события развивались с молниеносной быстротой.

Вечером охранников вызвали в кабинет Юровского. Комендант сказал: «Сегодня мы расстреляем всю царскую семью, врача и слуг. Предупредите часовых, чтобы они не пугались, услышав выстрелы». Он отобрал одиннадцать человек, в том числе Максимова. Это была большая удача, хотя он и прибыл с лучшими рекомендациями Уральского совета – его характеризовали как человека, которому можно доверить выполнение любого приказа, а Юровскому, судя по всему, нужны были преданные люди.

Двое мадьяр заявили, что не будут стрелять в женщин. Максимов поразился, что у этих безжалостных людей сохранились остатки совести. Юровский не стал возражать, заменив их двумя другими охранниками, которые с готовностью вызвались принять участие в кровавой расправе. В итоге в расстрельной команде оказались шестеро мадьяр и пятеро русских плюс Юровский. Жестокие, беспощадные люди. Никулин, Ермаков, Медведев, Ваганов – их фамилии Николай Максимов запомнил навсегда.

К дому подогнали грузовик, двигатель его работал на полных оборотах, чтобы заглушить пальбу. Пороховой дым затянул подвал густым зловещим туманом. Уже не было видно, кто в кого стреляет. Максимов рассудил, что несколько часов беспрерывного пьянства притупили чувства всех, кроме него самого и, возможно, Юровского. Немногие вспомнят что-то кроме того, что они стреляли во все движущееся. Сам Максимов пил очень осторожно, понимая, что ему нужно сохранить голову трезвой.

У него на глазах Ольга рухнула как подкошенная, получив пулю в голову. Стрелки целились жертвам в сердце, но происходило что-то странное. Пули отлетали от грудей женщин и носились по подвалу. Один мадьяр пробормотал, что это Господь Бог оберегает великих княгинь. Другой громко усомнился, что они поступают правильно.

Максимов беспомощно смотрел, как великие княгини Татьяна и Мария забились в угол, тщетно закрываясь руками. Пули градом сыпались на их юные тела, одни отлетали, другие попадали в цель. Двое палачей шагнули вперед и, приблизившись к девушкам, выстрелили им в головы.

Камердинер, повар и врач были убиты на месте, их трупы упали на пол, будто мишени в тире. Горничная словно обезумела. Она с дикими криками металась по подвалу, прикрываясь подушкой. Палачи опомнились и стали стрелять в подушку. Пули отскакивали. Это было жуткое зрелище. Кто оберегал этих несчастных? Наконец кто-то попал горничной в голову, и крики оборвались.

– Прекратить огонь! – заорал Юровский.

В подвале наступила тишина.

– Выстрелы будут слышны с улицы. Добить раненых штыками!

Отбросив револьверы, палачи взяли американские винтовки «винчестер» и вернулись в подвал.

Каким-то образом горничная осталась жива, даже получив пулю в голову. Поднявшись с пола, она, шатаясь, шагала через окровавленные трупы, тихо всхлипывая. Двое мадьяр вонзили штык-ножи в подушку, которую горничная так и не выпустила из рук. Тупым лезвиям не удалось вспороть наволочку. Схватив рукой штык, горничная дико закричала. Латыши повалили ее, и один ударил прикладом по голове. Горничная застонала жалобно, как раненое животное. Приклады раз за разом обрушивались на голову несчастной, и скоро стоны затихли. Тогда мадьяры, будто одержимые, начали колоть горничную штыками, словно борясь с демоном. Максимов сбился со счета, сколько же ударов ей досталось.

Он приблизился к царю. Гимнастерка и брюки Николая были залиты кровью. Остальные тем временем добивали горничную и одну из великих княгинь. Едкий дым не давал дышать. Юровский осматривал императрицу.

Максимов нагнулся и перекатил тело Николая в сторону. Под ним лежал цесаревич, в гимнастерке, сапогах и фуражке – таким Максимов часто видел его на фотографиях. Алексей был одет так же, как и его отец. Они любили военную форму.

Мальчик открыл глаза. В них был безотчетный ужас. Максимов ладонью зажал Алексею рот.

– Не шевелитесь! – беззвучно прошептал он. – Притворитесь мертвым.

Мальчик закрыл глаза. Выпрямившись, Максимов прицелился в пол справа от головы цесаревича и выстрелил. Пуля впилась в половицу, и Алексей дернулся. Максимов выстрелил еще раз, целясь в пол слева от головы мальчика, в надежде, что никто не увидит, как тот дергается, однако все остальные были полностью поглощены кровавой бойней. Одиннадцать жертв, двенадцать палачей, тесное пространство, мало времени.

– Цесаревич еще жив? – донесся из дыма голос Юровского.

– Был жив, теперь уже мертв, – ответил Максимов.

Похоже, этот ответ удовлетворил коменданта.

Максимов перекатил окровавленное тело Николая II обратно на мальчика. Мадьяр направлялся к Анастасии, младшей дочери царя. Упав после первых же залпов, она лежала, распростертая на полу среди моря запекающейся крови. Девушка стонала, и Максимов понял, что пули нашли цель. Латыш поднял винтовку, собираясь добить Анастасию прикладом, но Максимов его остановил.

– Дай мне, – сказал он. – Я еще не насладился вдоволь.

Лицо мадьяра скривилось в усмешке. Он отошел в сторону. Грудь Анастасии судорожно вздымалась, все платье было перепачкано кровью, однако нельзя было определить, то ли это кровь Анастасии, то ли ее сестры, чье тело лежало рядом.

Максимов мысленно попросил Бога о прощении.

Он опустил приклад на голову Анастасии, стараясь ударить вскользь, чтобы ее оглушить, но не убить.

– Я ее прикончу, – сказал Максимов, перехватывая винтовку, чтобы воспользоваться штыком.

К счастью, мадьяр не стал возражать и перешел к другому трупу.

– Прекратить! – снова крикнул Юровский.

В подвале наступила зловещая тишина. Не гремели выстрелы. Никто не стонал. Лишь двенадцать человек стояли в густом дыму, сквозь который лучом солнца в непогоду пробивался свет одинокой электрической лампочки под потолком.

– Откройте двери, проветрите подвал, – приказал Юровский. – Здесь ни черта не видно. Щупайте пульс и докладывайте.

Максимов сразу шагнул к Анастасии. Пульс прощупывался, слабый и неровный.

– Великая княжна Анастасия, – крикнул он. – Мертва.

Охранники стали докладывать о других убитых. Максимов перешел к цесаревичу и перекатил тело Николая в сторону. Он пощупал у мальчика пульс. Пульс был сильный. У Максимова мелькнула мысль, что Алексей, возможно, даже не ранен.

– Цесаревич Алексей. Мертв.

– Отмучился, твою мать, – бросил мадьяр.

– Надо быстро увезти трупы, – распорядился Юровский. – К утру подвал должен быть очищен и отмыт.

Комендант обратился к одному из русских:

– Сходи наверх, принеси простыни.

– Начинайте складывать трупы, – велел он остальным.

Двое мадьяр подняли тело одной из великих княгинь. Какой именно, Максимов не понял.

– Смотрите! – вдруг воскликнул один.

Все повернулись к окровавленной девушке. Под разорванным корсажем виднелся сверкающий бриллиант. Комендант взял драгоценный камень в руку. Потом схватил штык и распорол корсаж до конца, стаскивая его с мертвого тела. На пол со звоном посыпались драгоценности.

– Их защищали бриллианты, – со злостью пробормотал Юровский. – Долбаные шлюхи зашили в одежду драгоценности!

Сообразив, что здесь есть чем поживиться, охранники бросились к остальным женщинам.

– Нет! – крикнул Юровский. – Потом. И все, что обнаружите, передадите мне. Ценности принадлежат нашему рабоче-крестьянскому государству. Каждый, кто припрячет хотя бы одну пуговицу, будет расстрелян на месте. Это понятно?

Все молчали.

Вернулся охранник, которого посылали за простынями. Максимов понимал, что Юровский торопится вывезти трупы из дома. Он ясно сказал об этом. До рассвета всего несколько часов, а белые подошли к самому городу и продолжали наступать.

Первым завернули в простыню труп царя. Его отнесли в ждущий на улице грузовик.

На носилки бросили тело одной из великих княгинь. Внезапно девушка села и закричала. Все застыли в ужасе. Казалось, само небо помогает невинным жертвам. Поскольку уже открыли двери и окна, стрелять было нельзя. Юровский ударил девушку штыком в грудь. Острие едва проткнуло платье. Быстро перехватив винтовку, Юровский ударил княжну прикладом по голове. Раздался хруст черепа. Юровский вонзил штык девушке в шею и повернул его. Послышался булькающий хрип, хлынула кровь, и девушка затихла.

– Забирайте отсюда этих ведьм, – пробормотал Юровский. – Они словно заколдованные.

Максимов опустился на корточки рядом с Анастасией и завернул ее в простыню. Из коридора донесся шум. Другая великая княжна очнулась, и Максимов, оглянувшись, увидел, как мадьяры обрушили на нее приклады и штыки. В суматохе он подсел к цесаревичу, по-прежнему лежавшему в крови своих родителей.

– Ваше высочество!

Алексей открыл глаза.

– Молчите. Я должен перенести вас в грузовик. Вы поняли?

Едва заметный кивок.

– Малейший звук или движение – и вас растерзают.

Завернув мальчика в простыню, Максимов взвалил его на одно плечо, на другое положил Анастасию и понес обоих на улицу. Он надеялся, что великая княжна не придет в себя и что никто больше не будет щупать пульс. Но остальные были полностью поглощены тем, что обнаружили на трупах. Это были часы, перстни, браслеты, портсигары и другие ценности.

– Повторяю, – строго промолвил Юровский, – каждый, кто присвоит себе хоть какую-нибудь мелочь, будет расстрелян. Там, внизу, я видел часы, но сейчас их нет. Я ухожу за последним трупом. Когда вернусь, часы должны быть вот здесь.

Никто не сомневался, что произойдет, если часов не окажется на месте. Мадьяр достал часы из кармана и швырнул в кучу награбленных вещей.

Возвратился Юровский, закинул последний труп в кузов грузовика. В руках у коменданта появилась фуражка.

– Фуражка царя, – сказал он, натягивая ее на голову одного убийцы. – А тебе идет!

Остальные рассмеялись.

– Они долго умирали, – заметил мадьяр.

Юровский оглянулся на грузовик.

– Убивать людей непросто.

Трупы, завернутые в окровавленные простыни, накрыли брезентом. Отобрав четверых, кто должен был сопровождать грузовик, Юровский забрался в кабину. Остальные участники расстрельной команды начали расходиться. Максимова комендант с собой не взял, и он подошел к кабине.

– Товарищ Юровский, можно мне с вами? Я хочу помочь до конца.

В темноте Юровский был совсем черным. Черная борода. Черные волосы. Черная кожанка. Максимов видел только белки глаз, леденящий душу взгляд.

– А почему бы и нет? Полезай в кузов с остальными.

Грузовик выехал из Ипатьевского дома через распахнутые ворота. Кто-то вслух сказал время: три часа ночи. Нужно поторопиться. Один из охранников достал две бутылки водки, и те, кто сидел в кузове рядом с трупами, быстро их прикончили. Максимов отпил несколько маленьких глотков.

Его направили в Екатеринбург, чтобы подготовить почву для побега. Еще оставались генералы и офицеры, которые относились к присяге, принесенной царю, очень серьезно. Несколько месяцев ходили слухи, что судьба царской семьи решена. Но только вчера Максимов узнал, что это означало.

Его взгляд помимо воли возвращался к груде тел, накрытых брезентом. Мальчика и его сестру Максимов положил сверху, прикрыв их телом матери. Он гадал, понимает ли Алексей, что ему уготовила судьба. Возможно, именно поэтому цесаревич вел себя тихо.

Грузовик проехал мимо ипподрома на окраине города. Дальше пошли болота, овраги и заброшенные шахты. После Верх-Исетского завода дорога пересекла железнодорожные пути и углубилась в густой лес. Еще через две версты грузовик снова переехал рельсы. Единственными строениями были будки станционных смотрителей, но в этот предрассветный час люди еще спали.

Вскоре началась сплошная грязь. Дорога раскисла от дождей. Задние колеса забуксовали, и грузовик повело боком. Машина намертво засела в глубокой луже. Водитель тщетно пытался вывести ее из грязи. Из-под капота повалил пар. Перегретый двигатель пришлось заглушить. Выбравшись из кабины, Юровский указал на темнеющую позади будку у железной дороги и сказал водителю:

– Сходи, разбуди смотрителя и принеси воды.

Он обратился к тем, кто ехал в кузове:

– Натаскайте бревен, чтобы помочь колесам выбраться из этого дерьма. А я пройду вперед и поищу Ермакова и его людей.

Двое охранников лежали мертвецки пьяные. Еще двое спрыгнули на землю и скрылись в темноте. Максимов, притворившись пьяным, остался в кузове. Он проследил взглядом, как водитель вернулся к железнодорожной будке и заколотил в дверь. Замерцал свет, дверь отворилась. Водитель объяснил смотрителю, что ему нужна вода. Последовали долгие споры, а потом один из тех, кто скрылся в ночи, крикнул, что нашел бревна.

Сейчас или никогда.

Максимов осторожно приподнял край брезента. От пахнувшего в нос тошнотворного запаха у него в животе все перевернулось. Откатив тело императрицы в сторону, Максимов схватил сверток с цесаревичем.

– Это я, ваше высочество. Лежите тихо и молчите.

Мальчик пробормотал что-то, но Максимов не смог разобрать слова.

Он снял сверток с Алексеем с кузова и перенес его в лес, на несколько шагов от дороги.

– Не шевелитесь, – прошептал он.

Быстро вернувшись к грузовику, Максимов подхватил простыню, в которую была завернута Анастасия. Он осторожно уложил великую княжну на землю и поправил брезент. Взяв Анастасию на руки, Максимов отнес ее в лес и положил рядом с братом. Он развязал простыни и пощупал девушке пульс. Хоть и слабый, пульс прощупывался.

Алексей в ужасе смотрел на него.

– Я понимаю, это какой-то кошмар. Но вы должны остаться здесь. Присматривайте за сестрой. Никуда не уходите. Я вернусь. Когда – сам не знаю. Вы меня поняли?

Мальчик молча кивнул.

– Вы ведь меня помните?

Алексей снова кивнул.

– Тогда доверьтесь мне, ваше высочество.

Мальчишка стиснул его в объятиях, и у Максимова защемило сердце.

– А пока можете вздремнуть. Я обязательно вернусь.

Максимов забрался обратно в кузов и распластался рядом с двумя пьяными. Услышав в темноте шаги, он застонал и с трудом уселся.

– Коля, вставай, – сказал охранник, уходивший за бревнами. – Нужна твоя помощь. Мы нашли доски рядом с будкой стрелочника.

Максимов вместе с двумя охранниками принялся таскать доски и подкладывать их в грязь под колеса. Вернулся водитель с ведром воды для двигателя.

Через несколько минут появился Юровский.

– Ермаков со своими людьми впереди, совсем близко.

Грузовик с большим трудом завели снова, доски обеспечили необходимое сцепление. Меньше чем через полверсты у дороги ждала группа людей с факелами. Судя по крикам, почти все они были пьяны. Максимов узнал в свете фар Петра Ермакова. Юровскому приказали только привести в исполнение смертный приговор. Задача избавиться от трупов была возложена на товарища Ермакова. Этот рабочий Верх-Исетского завода так любил убивать, что его прозвали «товарищ маузер».

Кто-то крикнул:

– Почему вы не привезли их сюда живыми?

Максимов догадался, что Ермаков наверняка пообещал своим людям: «Ведите себя как подобает настоящим коммунистам, делайте так, как я скажу, и я разрешу вам поразвлечься с женщинами на глазах у батюшки-царя». Возможность утолить похоть на четырех девственницах оказалась достаточной побудительной причиной, чтобы его подручные выполнили все необходимые приготовления.

У кузова, накрытого брезентом, собралась толпа. В ночи потрескивали факелы. Один из людей Ермакова сдернул покрывало.

– Проклятие, как же воняет! – крикнул кто-то.

– Смрад царских особ, – ответил другой.

– Переносите трупы на подводы, – распорядился Юровский.

Кто-то проворчал, что не желает прикасаться к этой мерзости. Ермаков запрыгнул в кузов.

– Вытаскивайте трупы из грузовика, черт побери! У нас всего пара часов до рассвета, а работы еще полно.

Максимов понял, что Ермаков не из тех, с кем осмеливаются спорить. Его люди стали вытаскивать окровавленные свертки из кузова и бросать их на подводы. Подвод было всего четыре, и Максимов надеялся, что никто не будет считать количество трупов. Точное их число было известно одному только Юровскому, но комендант вместе с Ермаковым отошли в сторону. Остальные, кто присутствовал в доме Ипатьева, или были пьяны, или слишком устали, и им не было дела, сколько трупов – девять или одиннадцать.

Трупы освобождали от простыней и складывали на подводы. Максимов заметил, что люди Ермакова обшаривают карманы окровавленной одежды. Кто-то, кто принимал участие в расстреле, рассказал о находках в корсажах великих княгинь.

Но тут вернулся Юровский. Прогремел выстрел.

– Ничего этого не будет. Трупы разденем, перед тем как свалить в могилу. Но все, что найдете, передавайте мне. Тот, кто не подчинится, будет расстрелян на месте.

Никто не спорил.

На подводы все не поместилось, и решили, что грузовик провезет оставшиеся трупы дальше, сколько сможет. Максимов сидел на борту грузовика, медленно ползущего вперед, и смотрел на катящиеся позади подводы. Он понимал, что в каком-то месте жуткая процессия должна будет свернуть с дороги и углубиться в лес. Из обрывков разговоров он заключил, что в качестве братской могилы выбрана заброшенная шахта. Кажется, это место называлось урочищем Четырех братьев.

Еще минут двадцать грузовик тащился по дороге. Наконец машина остановилась, и Юровский выпрыгнул из кабины. Он подошел к Ермакову, который вел первую подводу. Схватив его за шиворот, комендант приставил ему к горлу револьвер.

– Дерьмо собачье! – воскликнул Юровский. – Проводник говорит, что не может отыскать дорогу к шахте. Вы были здесь не далее как вчера. И что, уже успели забыть? Ты надеешься, что мне это надоест и я оставлю трупы вам, чтобы вы их обокрали. Этому не бывать. Или ты отыщешь дорогу, или я тебя убью. Уверяю, Уральский совет меня поддержит.

Двое из расстрельной команды щелкнули затворами винтовок. Максимов последовал их примеру.

– Ну хорошо, товарищ, – спокойно произнес Ермаков. – Обойдемся без насилия. Я сам покажу дорогу.