Текст книги "Нынче в порфире…"

Автор книги: Стиг Трентер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Убийца, похоже, здорово нахитрил,– заметил я.

Он безжизненно улыбнулся.

– Знаете, что он проделал после убийства Гильберта Лесслера?

– Нет,– сказал я.

– Принял ванну.

– Ванну? – Я недоверчиво глянул на его бобровый профиль.

– Если верить второму соседу, он действительно купался.

– Объясните,– попросил я.

– За стеной «спального отделения» живет старый холостяк, он-то и утверждает, будто слышал, как около девяти наполняли ванну.

– Он совершенно уверен, что наполняли именно ванну?

– Во всяком случае, он так говорит, и я ему верю. У него в квартире это весьма отчетливо слышно. Я проверял.

Я тряхнул головой. Час от часу не легче, полный ералаш.

Он закурил новую сигарету, справился в блокноте, откинулся на спинку дивана, закрыл глаза и начал:

– Директор Лесслер вырос в зажиточной семье. Отец – архитектор, весьма известный на рубеже веков. Детей было четверо: Клара, Свен, Нильс и Лео; троих вы видели внизу в столовой. Архитектурных талантов никто из детей не унаследовал. Зато у Свена очень рано проявились блестящие финансовые способности. Он обладал редкостным даром приумножать деньги. Бывало, получит одну крону и мигом сделает из нее две. Кроме того, природа наделила его кой-какими инженерными способностями, не говоря уже об организаторских. Отошедшая к нему доля отцовского наследства неуклонно росла, а доля младшего брата Лео столь же неуклонно таяла. Свен скупал старые полуразвалившиеся фабрики, реконструировал их, строил новые и уже к сорока годам создал свой огромный концерн, который ныне является, одной из крупнейших в стране частных фирм.

Брак у Свена Лесслера оказался бездетным, врачи только руками развели: сделать, мол, ничего нельзя. Поэтому они с женой и усыновили мальчика – Гильберта. Приемный сын подрастал, но все шло совершенно не так, как надеялись его новые родители. Возможно, отчасти виновато воспитание – приемная мать вконец избаловала мальчишку,– а возможно, отчужденность, что ли, которую Гильберт ощущал с тех пор, как лет этак в десять узнал, что родители у него приемные. Словом, он заявил, что по стопам отца не пойдет и бизнесом заниматься не станет. Его натура жаждала приключений, и не случайно он выбрал профессию летчика. Начал стажером в ВВС, но так и не смог подчинить себя воинской дисциплине. Одно время служил в гражданской авиации, однако скоро за какое-то воздушное хулиганство был лишен сертификата и остался без места. С тех пор он шалопайничал и, похоже, пристрастился к выпивке. Последнее время его частенько видели в кабаках в обществе весьма сомнительных типов. Какие-то деньги он, видимо, получал от отца, а остальное добывал скорее всего через векселя и закладные. На первых порах жил здесь, а минувшей зимой переехал в маленькую квартирку в Норрмальме.

Веспер Юнсон умолк, вытащил из жилетного кармана пилочку и стал задумчиво подпиливать ноготь на большом пальце.

– Самый бесталанный из четверых, похоже, брат Нильс,– продолжил он.– Инертный, без творческой жилки. Правда, по-моему, схитрить в случае чего вполне способен. На это у таких людей обычно ума хватает. К тому же, как я догадываюсь, по натуре он большой упрямец.

Мне вспомнились Нильсовы неприкаянные ручищи.

– Ему бы у верстака стоять или на токарном станке работать, а?

Он кивнул.

– Однако ж он занимает пост управляющего одним из филиалов лесслеровской фирмы. Жалованье высокое, ответственности мало, работы, по сути, никакой – чистая синекура. Свен вообще был весьма щедр к своей родне. У Лео примерно такая же должность, а сестра Клара, вдова офицера, получила в подарок на пятидесятилетие целую кучу акций.

– Лео женат? – спросил я.

– Неужели он похож на отца семейства?

– Нет, не похож,– согласился я.– Зато у Нильса жена просто очаровательная. Я чуть не утонул в ее глазах. Дети у них есть?

Веспер Юнсон покачал головой.

– Даже собаки нет. Женаты уже лет десять. Она начинала стенографисткой в его конторе.

– Старательная девушка.

Он спрятал пилку в карман и с отсутствующим видом разглядывал ногти. Я отметил, что они прекрасно отполированы.

– Братья и сестра наследуют огромное состояние,– задумчиво проговорил он.– Это, бесспорно, можно счесть вполне убедительным мотивом для убийства двух людей. Однако не менее бесспорно и другое: никто не станет убивать двух близких родственников, если он к этому не вынужден. А заметьте, положение сестры и братьев Лесслер не безвыходное и безвыходным не было. Все они более чем хорошо устроены. Насколько я слышал, Лео, конечно, добросовестно спускает свои денежки, но Свен ни разу ему не отказывал в так называемых ссудах. У Нильса жалованье такое высокое, что даже после оплаты счетов за женины наряды остается тысчонка-другая. И наконец, Клара получает дивиденды от своих акций, а этой суммы с лихвой хватает на ее нужды.

– Вы уверены, что в последнее время Свен Лесслер не предпринял шагов, которые изменили либо изменят в ближайшем будущем экономическое положение сестры или братьев?

– Пока ничего не подтверждает таких подозрений,– ответил Юнсон.– Вдобавок – и это, пожалуй, самое главное – у всех троих полное алиби. Мы, конечно, проверим их показания, но чутье подсказывает мне, что здесь все all right. Лео смотрел Цирковое ревю, а остальные двое – плюс Мэри – играли в бридж, где-то в Старом городе. Между прочим, нам удалось выяснить, чем занимался Свен Лесслер, начиная с той минуты, как в половине третьего сошел с норрландского поезда, и до тех пор, как без четверти девять вечера появился здесь.

– Я весь внимание.

– Еще бы,– саркастически усмехнулся он.– Только не воображайте, что я расскажу вам больше, чем хочу.

– Да у меня и в мыслях такого нет,– кротко сказал я.

Он кивнул и удовлетворенно расправил усы.

– Прямо с Центрального вокзала Свен Лесслер поехал в турецкие бани «Стуребадет» и пробыл там до пяти. Потом он прошелся по магазинам и, в частности, купил в «Библиотекбукхандельн» книгу, а в модной лавочке на площади Норрмальмсторг несколько галстуков. Около шести он зашел в «Оперный погребок» и пообедал, кстати в одиночестве. Примерно в восемь он вышел из ресторана, взял такси и поехал в гараж, там его автомобилю делали профилактику. Он хотел забрать машину, но вынужден был еще полчаса подождать. Выехал он приблизительно в половине девятого и направился прямиком сюда.

Я открыл было рот, но тут вошла старушка Таппер со связкой ключей в руках. Она проследовала в угол возле дивана, к зеленому шпалеру, за которым пряталась лестница, и нас, похоже, не заметила.

– Далеко ли? – спросил начальник уголовной полиции.

Она остановилась, взгляд карих глаз медленно скользнул к Весперу Юнсону.

– Дверь хочу запереть на крыше,– пробормотала она.– Из полиции только что принесли хозяйские ключи.– Она пошла дальше и скоро исчезла среди зелени.

– Темные пятна на костюме Свена Лесслера,– продолжил Веспер Юнсон.– Знаете, что это было?

Я покачал головой.

– Машинное масло. С примесью тавота и сажи.

– Все правильно,– сказал я.– Наверняка перепачкался в гараже.

Он прищурился от дыма.

– А я вот не уверен. По словам автомеханика, он близко не подходил, держался в стороне. Но есть другая…

Он осекся и посмотрел на лестницу. За зеленым шпалером заскрипели ступеньки. Кто-то спускался, и неожиданно на нижней ступеньке возникла Хильда Таппер. На ней лица не было, рукой она хваталась за сердце. Мы бросились к ней.

– Что случилось? – участливо спросил Веспер Юнсон.

Старуха тяжело привалилась к перилам.

– Сирень,– пробормотала она, как-то странно глядя на нас.– Голубая сирень…

Полицейский начальник хотел поддержать ее, но она его оттолкнула.

– Я сама.– И старуха нетвердой походкой прошаркала к выходу.

Веспер Юнсон смотрел на меня с удивлением, явно недоумевая.

– Что все это значит? – сказал он и, не дожидаясь ответа, устремился вверх по лестнице. Я растерянно поспешил за ним.

Последние лучи закатного солнца мягко озаряли цветы и листву, на легком ветру вертелся старый облезлый флюгер – деревянная чайка с ржавыми железными крыльями. В тени маленькой надстройки, точно зрелые кисти винограда, клонились долу тяжелые гроздья сирени. Веспер Юнсон жестом показал на них.

– Другой сирени тут, черт побери, не видно,– сказал он и подошел ближе.

Всего деревьиц было четыре. Крайнее слева было усыпано белыми цветами, деревце рядом увядало, его-то я и рассматривал утром, затем шло деревце с лиловыми цветами и, наконец, с пурпурными.

– Я что-то не вижу здесь голубой сирени. А вы? – спросил я.

Живые глаза Веспера Юнсона внимательно скользнули по саду. Внезапно он подошел к чахнущему дереву, сорвал увядшую гроздь и, раздергивая сморщенные бутоны, сказал:

– Если б эта сирень распустилась, цветы были бы голубые.

Секунду-другую он размышлял. Потом вскинул подложенные плечи и уронил наземь увядшую кисть.

– Идемте.– Он круто повернулся, зашагал к лестнице. А спустившись вниз, прошел через буфетную прямо на кухню. Горничная, стоя у стола, наливала кофе.

– Где фрекен Таппер? – спросил Веспер Юнсон.

Она кивнула на одну из дверей.

– Нездоровится ей, видать. Заперлась.

Он шагнул было к двери, но передумал.

– Вы не знаете, что там за чудеса с этой увядшей сиренью?

Добродушное лицо горничной приняло сочувственное выражение.

– Бедная старушка Хильда. Она, как пришла оттуда, аккурат об этом со мной говорила. Суеверие, только и всего, вы ж понимаете.

– Давайте-ка все по порядку,– попросил начальник уголовной полиции.

Она оставила кофейник и подошла к нам.

– Эти сирени на крыше – деревья-хранители или как их там называют,– понизив голос, сказала она.– Старый хозяин, то бишь отец господина директора, сажал их, когда рождались дети. Господин директор сам рассказывал. Он, понятно, это всерьез не принимал, да и я тоже не верю.

Веспер Юнсон кивнул, глаза у него блеснули.

– Такое дерево, оно вроде защитника, доброго гения, который сопровождает человека всю жизнь. Когда подопечный умирает, дерево гибнет. Это давнее народное поверье. Очень любопытно.

– Да, господин директор в точности так и говорил,– с жаром подтвердила горничная.

– Значит, у каждого из четверых есть свое дерево-хранитель? – сказал я.

– Верно,– кивнула горничная.– Там на крыше четыре сирени.

– И у директора Лесслера была голубая? – спросил Веспер Юнсон.

Она посмотрела на него в явном смятении:

– Ну да, голубая.

ТИОСУЛЬФАТ НАТРИЯ

Веспер Юнсон чуть ли не обрадовался.

– Ах ты, черт! – воскликнул он.– Больше полувека дерево-хранитель цветет, а той самой весною, когда умирает его подопечный, вянет и оно. В пору усомниться, случайность ли это.

– Ясное дело, случайность,– сказал я.

– Так я и сказала Хильде, когда она давеча прибежала,– объявила горничная.– Господи боже мой, эта сирень уж не первый год сохнет. Удивляюсь, как она вообще перезимовала нынешний год. Но Хильда этого, понятно, не знала. Она только осенью сюда переехала.

Я кивнул.

– От госпожи Денер, да?

– Точно. Она здесь двадцать пять лет не была.

– А почему, собственно, она вернулась? – спросил я.– Госпожа Денер отказалась от ее услуг?

– Работы для нее стало многовато, и тогда госпожа Денер договорилась с господином директором, что ее возьмут сюда. Здесь на ней только готовка, и в доме все по-современному, с тех пор как хозяин его перестроил.

– Не больно-то приятно, черт побери, связывать судьбу с таким вот деревом-хранителем,– заметил Веспер Юнсон, когда мы, выйдя из квартиры покойного миллионера, спускались по лестнице.– Представьте себе: каждое утро проверять, хорошо ли оно полито да удобрено. А весной волнуйся, распустится ли!

Из лестничного сумрака вынырнул какой-то человек. Когда он подошел ближе, я разглядел, что это старший полицейский.

– Как хорошо, что вы не ушли,– сказал он и что-то прошептал на ухо своему начальнику.

– Отлично,– сказал тот,– отлично. Я к нему забегу. Как его фамилия – Ларссон?

– Капитан торгового флота Эйнар Ларссон.

Веспер Юнсон достал блокнот и сделал какие-то пометки, зонтик при этом покачивался у него на руке.

– А вы пока, будьте добры, позвоните адвокату Георгу Шиллю, Дроттнинггатан, тридцать восемь, передайте, что я на полчасика запоздаю. Он все равно сидит в конторе, работает, так что, думаю, это не имеет значения.

Полицейский все записал и, глянув на карманные часы, сказал:

– Депеши из Норрланда, должно быть, вот-вот поступят.

– Вы лучше езжайте домой,– сказал начальник уголовной полиции.– Если что проклюнется, свяжитесь со мной. Я буду на месте часиков в десять, а может, и раньше.

Мы вышли на улицу и поспешили к соседней парадной, над которой стоял номер одиннадцать. Дом был старый, обшарпанный, а лестница находилась в столь плачевном состоянии, что я было подумал, уж не хозяйничает ли тут стокгольмский муниципалитет. Грязно-желтая краска на стенах облупилась, подъезд провонял кухонным чадом и прочей гадостью – хоть нос затыкай.

– Кто такой этот капитан Ларссон? – спросил я, когда мы поднимались по высокой истертой лестнице.

– Здешний жилец,– бросил он в ответ.

Я не замедлил сделать свои выводы из его резкого тона.

– Мое присутствие вообще-то желательно?

– В принципе без разницы.

– All right.– Я остановился.– В таком случае до свидания.

Он быстро переменил тон.

– Господи, ну вы и порох – сразу обида.– Он похлопал меня по плечу.– Идемте-идемте, услышите кое-что интересное.

Много времени пройдет, пока я разберусь как следует в этом сумасбродном и весьма небезопасном коротышке.

Мы молча продолжали подниматься по скверной, полутемной лестнице, наконец добрались до верхней площадки. Туда выходило несколько дверей, на одной из которых я прочитал «Ларссон». Веспер Юнсон позвонил.

В квартире послышались шаги, дверь открылась: на пороге стоял великан.

– Прошу вас, господа,– пророкотал он басом и церемонным жестом пригласил нас войти.– Как я понимаю, вы из полиции,– сказал он, когда мы очутились в большой комнате, куда через косые окна цедился вечерний свет. Мне бросилось в глаза множество моделей судов на шкафах и столах и ряды морских пейзажей, развешанные по грязным стенам. Спертый воздух пропах табачным дымом, кухней и клеем. Начальник уголовной полиции с любопытством огляделся.

– Я и не подозревал, что здесь наверху морской музей,– сказал он.

Великан хозяин фыркнул.

– Старым да лысым тоже ведь надо чем-то заниматься… Да-да, эти вот игрушки я сам сделал, все до одной, своими руками,– удовлетворенно сказал он.

Он и впрямь был уже в годах – пожалуй, за шестьдесят пять перевалило. Череп голый как коленка, обветренный подбородок зарос седоватой щетиной. Уму непостижимо, как его грубые лапищи могли выполнять такую тонкую работу – строить модели кораблей.

Полицейский начальник угостил старого шкипера сигаретой и закурил сам.

– Я шеф уголовной полиции Юнсон,-представился он,– и вообще-то пришел сюда вовсе не затем, чтобы любоваться моделями.

Старый моряк кивнул.

– Вы, как я понимаю, насчет директора Лесслера интересуетесь,

– Совершенно верно. Вы уже давали показания старшему полицейскому, но мне хочется самому услышать ваш рассказ. Вы ведь последний, кто видел директора Лесслера живым?

– Не знаю, последний или нет, но видел я его аккурат без малого в девять вчера вечером, на крыше.

– Может, туда и пройдем? – Веспер Юнсон обвел комнату ищущим взглядом.

– Конечно-конечно,– с готовностью пророкотал старый моряк.– Лестница там, в передней.

Узкая короткая лестница привела нас в тесный длинный садик, с одной его стороны была стенка высотой до плеча, с другой – металлические перила; оттуда открывался вид на север. На ухоженной земле теснились кусты и деревца, а между ними пестрели весенние цветы.

– Тут, значит, у вас вроде бы дачка,– сказал Веспер Юнсон.

Великан кивнул.

– Мне нравится. Прямо как в деревне.

Начальник уголовной полиции бросил взгляд на соседнюю террасу, она располагалась повыше, слева, у торца ларссоновского садика, и тоже утопала в зелени,– и вдруг меня осенило. Это же сад Свена Лесслера, а мы сейчас в том самом садике, который я видел утром из-за стены.

– Итак, вчера вечером вы были здесь, на крыше,– сказал Веспер Юнсон,– Цветочки поливали?

Моряк молча кивнул,

– Не помните, в котором часу вы поднялись сюда?

– Около половины девятого, пожалуй.

– И что же произошло?

Старик потер щетинистый подбородок.

– Пока я копался на грядках, слышу, кто-то ходит по лесслеровской террасе. Смотрю – сам директор. Спустился по лесенке в этот вот коридорчик за стенкой – тут он, рядышком,– а после пошел туда, к железной дверце.

И он показал на ржавую дверцу, которая, как мы установили утром, была открыта.

– Он ее отпер? – спросил полицейский начальник.

– Совершенно верно. Я его окликнул, поздоровался, но он не услышал. Вы, наверно, знаете, он был туговат на ухо.

– А вот это кое-что новенькое,– заинтересованно сказал Веспер Юнсон.– Говорите, туговат на ухо?

– Да. И давно. Глухим он, понятно, не был, слуховым аппаратом не пользовался, но слышал не ахти как хорошо.

Авторучка полицейского начальника, поскрипывая, летала по странице блокнота.

– Очень интересно,– бормотал он.– Значит, директор Лесслер вас не заметил?

Ларссон покачал головой.

– Так и ушел, а меня не заметил.

Веспер Юнсон прикусил пухлую нижнюю губу и издал какое-то странное чмоканье.

– Когда примерно это было? – спросил он.

– Кто ж его знает…– задумчиво протянул старик.– Трудно сказать, на часы-то я не глядел. Пожалуй, этак без десяти девять или около того.

– Ну а сами вы долго здесь пробыли?

– Тут можно сказать точнее,– закивал моряк.– Ушел я самое раннее минут пять десятого. Как раз перед тем пробили часы на церкви Марии-Магдалины. Темно стало, не поработаешь.

– Больше вы в тамошнем саду никого не видели? Может, приходил кто или уходил?

Ларссон качнул большой лысой головой.

– Ни души там не было.

– И не слышали ничего?

– Не-ет.

– Ни малейшего шума?

– Не-ет. Я понимаю, вы на выстрел намекаете, про который в газете писали. Но услышать его здесь было невозможно. Во-первых, довольно далеко, и потом, западный ветер, четыре-пять метров в секунду.

Веспер Юнсон глубоко вздохнул и спрятал блокнот в карман.

– Большое вам спасибо,– сказал он, протягивая капитану руку.– Мы узнали весьма важные вещи.

– Рад, коли чем помог,– пробасил моряк.

– В самом деле, если говорить о выяснении обстоятельств двойного убийства, показания старого моряка весьма и весьма полезны,– подытожил начальник уголовной полиции, когда в сумерках мы въезжали по Западной дуге на Шлюзовую развязку.– Во-первых, он подтвердил, что железную дверь отпер сам Свен Лесслер. Во-вторых, мы теперь более-менее точно знаем, что через крышу убийца не проходил. Иначе бы моряк видел его. Ведь он ушел из садика уже после девяти и, несмотря на свой возраст, оставляет впечатление человека наблюдательного и зоркого.

– В-третьих, мы узнали, что у Свена Лесслера было плохо со слухом,– добавил я.

– Чрезвычайно любопытный штрих,– согласился Веспер Юнсон.– Возможно, это сыграло определенную роль.

Он погрузился в размышления, отвечал односложно, с отсутствующим видом, а машина меж тем катила по Старому городу. Только когда Класон затормозил в сердце Клары, у массивного мрачного дома на Дроттнинггатан, он оживился.

– Я скоро.– С этими словами он выпрыгнул на тротуар и исчез в темном подъезде.

Класон припарковался в одной из боковых улочек. Я вышел из машины, купил на углу несколько вечерних газет и горячую сардельку. Жирные шапки экстренных выпусков кричали о «загадочном убийстве» и «страшной тайне», но заметки были так себе.

Я успел приняться уже за вторую сардельку, когда рядом вырос Веспер Юнсон. Голодным взглядом он покосился на меня, сказал:

– Я тоже не обедал,– и направился к лоточнику. А через минуту вернулся, неся в каждой руке по дымящейся сардельке.

– Что нового? – полюбопытствовал я.

Он проглотил кусок сардельки.

– Адвокат Шилль – старый хитрющий лис и говорить не хочет. Занимается он не только разводом Хелен и Гильберта, он еще и поверенный Свена Лесслера.

Мы уселись на заднее сиденье и поехали дальше.

– В таком случае он знает текст завещания,– сказал я.

– Конечно, но завещание будет вскрыто только после похорон.

– И он не пожелал приподнять покров тайны?

– Он попросту не имеет на это права.– Веспер Юнсон откусил большущий кусок и с жаром воскликнул: – В самом деле вкусно! – Доев сардельку, он достал носовой платок и тщательно вытер руки.– Впрочем, он дал мне понять, что никаких сюрпризов в завещании нет.

– Иными словами, сестра и братья унаследуют миллионы,– сказал я.

Он кивнул.

– Единственная неожиданность – Хелен станет состоятельной вдовушкой. Наследует после мужа добрых четверть миллиона.

Да, это был сюрприз, что и говорить.

– У Гильберта были деньги?! – недоверчиво воскликнул я.

– Невероятно, но факт и, как таковой, имеет объяснение,– ответил он.– Деньги положены на блокированный счет. Лесслер-старший хорошо знал своего наследника. Гильберт должен был получить эти деньги после того, как отпразднует свое тридцатипятилетие. До тех пор он распоряжался только процентами. Сам капитал был для молодого человека вне досягаемости, как золото в королевском банке. Кстати, это не золото и не серебро, а ценные бумаги.

– И теперь все они отходят Хелен?

– Совершенно верно.

– Надо же, вспомнил жену в завещании,– удивился я.

Веспер Юнсон фыркнул.

– Вспомнил? Думаете, Гильберт Лесслер помнил о ком-то, кроме себя? Он вообще не оставил завещания, вот и все. Состояние автоматически отходит Хелен, как ближайшей наследнице.

Я задумался.

– Но ведь они уже договорились о разводе. А в таком случае супруги, наверно, утрачивают право наследовать друг другу?

Он покачал головой.

– Право наследования действует, пока брак не будет расторгнут, что происходит лишь через год после разъезда, то есть когда истечет проверочный срок. Юридически брак расторгается только после суда.

Расторжение брака? Так Хелен вроде собиралась вчера к адвокату именно по этому поводу? Да, теперь я вспомнил. Она даже условилась с адвокатом на определенный час, но не пошла, лежала в постели с мигренью.

– Если б Хелен вчера побывала у адвоката и подписала бракоразводные документы, она бы потеряла право на наследство? – спросил я.

Веспер Юнсон как-то странно посмотрел на меня.

– Если б Хелен вчера подписала бракоразводные бумаги, а Гильберта убили сегодня вечером, она бы, скорей всего, осталась без наследства. Поскольку городской суд, вероятно, уже сегодня утвердил бы расторжение брака.

Я размышлял над его словами, но смысл их ускользал. А он спокойно продолжил:

– У Хелен Лесслер была, конечно, убедительная причина убить мужа, вдобавок она и алиби не имеет. Однако, насколько я знаю, размер обуви у нее не сорок третий да и силенок маловато, чтобы таскать взрослого мужчину вверх-вниз по лестницам.

Я хотел было ответить, но тут Класон затормозил перед новым зданием уголовной полиции на Бергсгатан. В опаловых сумерках светлый бетонный фасад казался до странности белым.

Скоростной лифт доставил нас на третий этаж, где находился кабинет начальника уголовной полиции. Он предложил мне посидеть в приемной, а сам исчез в своей святая святых.

То и дело зевая, я листал вечерние газеты и сквозь кремово-желтую полированную дверь слышал, как Веспер Юнсон говорит по телефону. Звонил он в разные места. А у меня глаза словно песком засыпало, все тело ломит, одежда как с чужого плеча, мешает каждому движению. Да, прошли те времена, когда я безнаказанно пренебрегал сном.

В углу стоял стул. Я подтащил его поближе к креслу и водрузил на сиденье тяжелые, как гири, ноги. И в эту самую секунду в приемную вышел Веспер Юнсон.

– Ночевать собираетесь? – спросил он, неодобрительно глядя на мои ноги.

– А что, очень удобно,– сказал я.

– Хоть бы газетку подстелили под грязные ботинки.

Я встал и опять зевнул.

– В последние годы слух у Свена Лесслера действительно ухудшился,– сказал начальник уголовной полиции.– Что-то с внутренним ухом, похоже не очень поддающееся лечению. Я говорил с врачом, который его наблюдал. Странная штука. По его словам, вчера около пяти Свен Лесслер позвонил ему и записался на прием, на сегодня. Он, Лесслер то есть, сказал, что прочел где-то о новом чудодейственном методе гормонотерапии, который восстанавливает слух.

– Вот как,– буркнул я. Сонливость не проходила, тяжелые веки сами собой опускались.

Привычным жестом он расправил усы и холодно посмотрел на меня.

– Кроме того, я позвонил прозектору.

– И что же?

– Как и ожидали. Свен Лесслер утонул. Прозектор послал пробы содержимого желудка и жидкости из легких на экспертизу. В желудке найден мединал, в весьма высокой концентрации. Доза, видимо, была большая, но скорей всего не смертельная. Так или иначе, Свен Лесслер успел утонуть, прежде чем отрава подействовала в полную силу.

– А одеколон? – спросил я.– Ведь из грудной клетки пахло одеколоном. Он что, пил его?

Веспер Юнсон вытащил носовой платок и, сморщив нос, обмахнул сиденье, на которое я клал ноги.

– Неряха,– пробурчал он.

– Так как же – пил он одеколон или нет? – повторил я.

Полицейский начальник встряхнул платок, аккуратно сложил его и спрятал в нагрудный карман.

– Одеколон присутствовал в легочной жидкости. Вернее, должен был присутствовать; кроме запаха, других следов не осталось, но это как будто бы в порядке вещей – он ведь летучий.– Юнсон выдержал эффектную паузу и продолжил: – Зато обнаружена некая соль, известная под названием тиосульфат натрия и используемая, кстати, в фотографии – как фиксаж и при стирке – как отбеливатель, вместо хлорки.

Я во все глаза смотрел на него. Господи, ну какое отношение проявка фотопленки и отбеливание тканей имеют к смерти Свена Лесслера? А полицейский начальник спокойно продолжал:

– В Сальтшён, по моим сведениям, не отмечалось сколько-нибудь значительной концентрации одеколона и тиосульфата натрия. А вот в некоторых душистых солях для ванны их полным-полно.

– В солях для ванны?

Он кивнул.

– Именно так, в душистых солях для ванны. Теперь-то вы понимаете? Свен Лесслер утонул вовсе не у мыса Блокхусудден. Его утопили дома, в собственной ванне.