Текст книги "Нынче в порфире…"

Автор книги: Стиг Трентер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Стиг Трентер
НЫНЧЕ В ПОРФИРЕ…

Все персонажи романа вымышлены. Не имели места в действительности и изображенные здесь события, за исключением одного – завязки. Этот драматический эпизод рассказал мне пасмурным осенним днем стокгольмский журналист, который в молодости сам был его участником. Спасибо, Гвидо!

Автор

ЯВЛЕНИЕ ПРИРОДЫ?

Как хотите, а все же самое, на мой взгляд, удивительное, что Лена заявилась ко мне именно в тот вечер, когда началась эта история.

Она, не спросясь, вспорхнула на мой письменный стол и сидела там, болтая стройными, обтянутыми шелком ножками. Серый весенний костюм ладно облегал изящную фигурку. Голубые глаза смотрели на меня. В них как будто бы читалась грусть, или я просто принимал мечты за действительность?

– Значит, пятого июня будем тебя поздравлять,– сказал я, стараясь придать своему лицу радостное выражение.

Она взяла в алые губки сигарету, чиркнула спичкой, взглянула на меня поверх язычка пламени и по-детски серьезно сказала:

– Думаю, он тебе понравится.

– Наверняка,– уныло согласился я.

Она не спеша закурила, глубоко затянулась и тряхнула головой, отбрасывая назад светлые волосы. Мне вспомнилось, как я впервые погладил ее по волосам. Тогда они были тусклые, неухоженные. В изгибе бледных губ сквозило разочарование, брови были широкие, не знавшие пинцета, платье – старое, изношенное, а глаза смотрели на мир с недоверием и враждебностью. Уму непостижимо, что сейчас передо мной сидела та же девушка.

– Ты бы отпуск взял,– вдруг сказала она.– Вид у тебя усталый.

– В прошлом году я целый месяц отдыхал.

– Но после-то опять работал на износ,– заметила она.– Как я понимаю, ты был и в Норвегии, и в Дании. Превосходные снимки. Их, конечно, и за рубежом купили, да?

– Шесть полос в «Лайфе» и «Иллюстрейтед»,– скромно ответил я, что было чистейшим притворством.

– Журналы у тебя далеко? – спросила она.

Я снял журналы с полки. Пока она рассматривала мои фоторепортажи об освобождении Осло и Копенгагена, я опять перевел разговор на нежданный сюрприз этого вечера.

– Значит, пятого июня,– повторил я.

– По случаю помолвки мы обедаем в «Отраде Бельмана»[1]1
  Ресторан в Стокгольме, названный по имени очень популярного в Швеции поэта Карла Микаэля Бельмана (1740-1795).


[Закрыть],– сказала она, не отрывая глаз от журнала.– А после поедем к его родителям. У них чудесная старинная усадьба в Вестманланде.

– Ладно, выше нос,– сказал я и даже попробовал пошутить: – Одни помолвки, понятное дело, кончаются браком, зато другие – счастливо.

Лена спрыгнула со стола, бросила на стул журналы. А в следующий миг чмокнула меня прямо в губы.

– Глупыш ты, Харри,– проворковала она, и не успел я глазом моргнуть, как легкие ноги в туфлях на пробке уже вынесли ее в переднюю.– Я правда люблю его,– послышался оттуда ее голос,– и мы будем очень счастливы.

Я все сидел в кресле. Ее слова отзвучали и смолкли, только слабый аромат духов остался в комнате. И мне почудилось, будто от меня что-то ускользнуло, что-то такое, что, наверное, следовало удержать.

Никогда еще моя холостяцкая квартира не казалась более неуютной и сиротливой, чем в этот вечер. Никогда предстоящая работа не вызывала у меня подобного отвращения. Неправильно я живу, вот и все, думал я. Смысл жизни не в том, чтобы с утра до ночи метаться туда-сюда с распухшей головой, в которой только и есть, что заказы на фотографии для всяких-разных газет, индустриальные репортажи, цветные снимки для обложек… Убогое существование. И по большому счету удовольствие от него ниже среднего. Нет-нет да и замечаешь, что проморгал те радости, которые делают жизнь вполне удобоваримой, а именно такой она может и должна быть.

Я встал, подошел к окну. Весенний вечер стоял пасмурный и угрюмый, западный ветер бушевал над закоптелыми крышами Клары[2]2
  Клара – район в центре Стокгольма, который назван по расположенной там церкви св. Клары.


[Закрыть]. Флюгера и колпаки печных труб швыряло из стороны в сторону, а далеко внизу, на пустынной мостовой Ваттугатан, плясала белая бумажонка. Вечерок отнюдь не для встречи весны, с мрачным удовлетворением подытожил я. И не для мечтаний на скамейке в саду и романтических прогулок на берегу. Увы, юные влюбленные! В такой ветрище купидоны среди черемухи и сирени не шастают. Слабое, но утешение…

Пока я предавался у окна раздумьям, совсем стемнело. Зажглись фонари, часы на островерхой колокольне св. Клары пробили пол-одиннадцатого.

И тут зазвонил телефон.

– Господин фотограф Харри Фриберг, Рембрандт фотографического искусства? – осведомился негромкий низкий голос.

– Старина,– сказал я,– сколько же бедняг практикантов ты успел загонять до смерти?

Аллан Андерссон издал свой неповторимый, почти беззвучный смешок.

– Журналистскую молодь можно подвигнуть на что угодно, только вот разбиваться в лепешку они не намерены.

Он был секретарем редакции одной из крупнейших в Стокгольме утренних газет, большой, грузный человек, обладатель светлого ума и прекрасной памяти. Мы знали друг друга с детства.

Он понизил голос:

– Ты же знаешь, я не забываю старых друзей.

– Угу,– выжидательно промычал я.

– Если наклевывается хорошая работенка, я непременно звякну, хотя бы и среди ночи.

– Ну-ну.

– Нынче есть работенка для тебя.

– Я тронут до слез.

– Ты ведь всегда глядел на фоторепортеров сверху вниз,– продолжал он.– Даже заявлял во всеуслышание, что газетные фотографии – типичные порождения унылого стандарта и отсутствия фантазии. Верно?

Что правда, то правда – не отопрешься.

– А между прочим, фоторепортеры,– мягко заметил он,– нахально утверждают, что, доведись тебе самому заняться репортерской работой, и ты падешь жертвой того же унылого стандарта и отсутствия фантазии.

– Знаю,– сказал я.– Но это еще надо доказать.

– Вот именно,– подхватил он.– И кроме тебя, никто этого не докажет. Тут мы и подходим к сути дела.– Он помолчал.– Я дам тебе блестящую возможность однозначно подтвердить твое превосходство и показать всем, какими могут и должны быть газетные снимки.

– Начинаю подозревать, что у тебя нехватка фотографов,– отпарировал я.– Чего же ты от меня хочешь?

– Возьми машину и поезжай к мысу Блокхусудден.

– Сегодня?

– Сейчас.

– Никак весельчаки студенты вздумали по случаю весны купаться, прямо в одежде?

– Нет,– сказал он,– вроде бы явление природы.

– Явление природы?

Он вдруг заторопился.

– Нам позвонил один человек и сообщил, что там происходит что-то странное. Что именно – я толком не понял. Может, это пустышка, но я почему-то уверен: дело стоящее. Ну, есть у тебя время и желание?

Я помедлил.

– Как зовут этого человека и где он?

– Ждет на Блокхусудден, а зовут его Карлссон.

– Где мне подхватить репортера?

– Какого еще репортера?

– Ну, который будет держать вспышку, а после напишет несколько совершенно никчемных строк.

– Дорогой мой,– воскликнул он с легким удивлением,– ты же единственный в Швеции фотожурналист, единственный на всю страну, кто может сделать и фотографии, и текст. Посылать с тобой репортера – значит недооценивать…

– Понятно,– устало сказал я.– Репортеров у тебя тоже нету. All right[3]3
  Ладно (англ.).


[Закрыть], я тебе такую заметочку напишу – закачаешься. Но меньше чем за полсотни ты ее не получишь.

Он ответил уклончиво:

– Судя по твоим текстам в иллюстрированных журналах, цена в самый раз.

Я поймал такси, быстренько завернул в студию на Холлендаргатан, пихнул в саквояж камеру, штатив и вспышки и велел шоферу ехать на Блокхусудден.

Машина осторожно лавировала в толпе зрителей, высыпавших по окончании последнего сеанса из больших фешенебельных кинотеатров на Кунгсгатан, а меня потихоньку охватывало запоздалое сожаление. Этот толстяк с насмешкой в карих глазках и типографской краской на пальцах не просто застал меня врасплох. Он, как нарочно, еще и момент подловил. Позвони он в любое другое время, я бы никогда не ввязался в эту историю.

Такси катило дальше и дальше – через мост Юргордсбру, по тем местам, где триста лет назад шведские принцы охотились на волков и рысей. Теперь в давних королевских угодьях все сословия охотились за удовольствиями, а этакой дичи здесь было предостаточно. Мы попали в мир света и музыки. Но широкий проспект, бежавший среди ресторанов и парков с аттракционами, в такой ветрище был почти безлюден, а вереницы свободных такси говорили о том, что вечер для многих развлекательных заведений Юргордена выдался отнюдь не прибыльный.

Скоро увеселительный городок остался позади, и автомобиль продолжал свой путь во мраке и тишине. Изредка меж узловатых дубов и стройных кленов, которые, точно верные стражи, охраняли дорогу от самой «Отрады Бельмана», мелькало освещенное окно. В зыбком отблеске юная листва казалась летучей, прозрачно-зеленой дымкой. Из темноты неясным контуром проступили небольшие затейливые дворцы и покосившиеся от времени густавианские павильоны, длинной цепочкой тянувшиеся вдоль южного берега Юргордена.

Иногда глазу открывался залив Сальтшён, черный, беспокойный. На противоположном берегу темным гребнем высился недостижимый массив Накки[4]4
  Накка – небольшой город близ Стокгольма.


[Закрыть], и среди всей этой черноты – словно диковинное модернистское украшение – сверкал вдали ярко освещенный фасад фабричного комплекса, выплескивая каскады световых брызг на взбудораженные воды. Мукомольный завод «Тре крунур».

Я сидел и думал о том, что когда-нибудь мы доберемся до развилки, где начинается – и кончается – кольцевая дорога, огибающая мыс Блокхусудден, как вдруг шофер вскрикнул и так резко затормозил, что меня швырнуло на спинку переднего сиденья. А в следующий миг он выскочил наружу и исчез в темноте за машиной.

Что случилось? В полнейшем недоумении я выбрался на шоссе. Судя по всему, он что-то искал на асфальте. В потемках я едва различал его фигуру. Наконец он вернулся, в руке болталось что-то длинное, серое.

– Вот это да! – победоносно воскликнул он.

В руке у него был заяц.

– Прямо под колеса выбежал,– взахлеб продолжал таксист.– В жизни ничего подобного не видал.

– Зайцы частенько этак выскакивают,– заметил я.

– Верно,– согласился он,– но под колеса попадает один на тысячу. Вы наверняка знаете, обычно они чешут вдоль дороги, черта с два поймаешь.– Он прошел вперед, поднес зверька к лучу фары.

– Хорошее будет жаркое,– сказал я, оглядываясь по сторонам.

Мы стояли на небольшом пригорке. Справа вырисовывался острый силуэт металлической ограды. Слева от дороги черной стеной высился лес. На ветру он был полон жизни. Потрескивал, поскрипывал, стонал.

Не примешивается ли к ночному концерту ветров еще какой-то звук? Собачий лай? Я навострил уши. Ветер на миг затих. Да, так оно и есть. Где-то в лесу лаяла собака, злобно и упорно. Вот, значит, почему заяц бросился наутек, навстречу судьбе.

Я уже хотел вернуться в машину, но снова прислушался. Лай внезапно стал каким-то другим. Злобное напористое тявканье уступило место испуганному, почти паническому визгу. А секунду спустя из темноты вырвался жуткий, леденящий душу вопль.

И настала тишина.

Я все стоял на шоссе, обуреваемый недобрым предчувствием. Вопль еще звучал в моих ушах. В нем был животный испуг и смертельный ужас.

– Вы ничего на этом не потеряете,– услышал я голос шофера.– Я сброшу тридцать эре.

Он уже припрятал зайчишку и сидел за рулем, готовый ехать дальше.

– Что стряслось? – спросил он, видя, что я медлю.

Я подошел к машине, сел на заднее сиденье.

– Вы не слыхали? Собака лаяла.

Он покачал головой.

– Когда мотор работает, ничего не услышишь. Собака, говорите?

– Сперва она лаяла как бешеная, а потом взвыла, будто ножом ее ударили.– Я кивнул на лес.– Где-то в той стороне.

– Может, медведь какой в Скансене[5]5
  Скансен – музей под открытым небом и зоологический сад в Стокгольме, на острове Юргорден.


[Закрыть] на волю вырвался? – в шутку предположил он.

– Да не иначе,– сухо отозвался я.

– Едем? – спросил он.

– All right.

Машина тронулась, и уже через несколько минут мы выехали на кольцевую дорогу, опоясывающую мыс. Я по-прежнему думал о собаке. Что-то во мне – конечно же, совесть – твердило, что я должен был пойти в лес и выяснить, в чем дело. Но у меня нет фонарика – только спички, а на таком ветру они мигом гаснут. Оправдание, впрочем, хилое, до того хилое, что вернее будет назвать его уверткой. Разве я спросил шофера, есть ли у него фонарик? Нет, не спросил. Я вообще палец о палец не ударил. От нерешительности и – говоря откровенно – от страха темноты я дал животному умереть там во мраке, даже не попытавшись ему помочь. А если б собака была твоя, Харри Фриберг?! Если б это был ты сам?!

Шофер затормозил.

– Ну, вот и приехали,– удовлетворенно сказал он. Я попросил его подождать и вышел из машины. Мы остановились на открытой площадке перед старой таможней, которая призрачно белела на фоне темной громады леса. Волны плескались о каменную облицовку набережной, в узкой протоке монотонно вспыхивал желтый проблеск небольшого маяка. Шквальный ветер налетал с яростью, необычной для этого времени года. Мне стоило изрядных усилий удержать на голове шляпу.

Я обвел взглядом окрестности. Ни души не видно. Куда же он подевался, этот Карлссон?

По песку вдруг зашуршали торопливые шаги, и из темноты вынырнул невысокий человек.

– Вы из…? – Он одышливо назвал андерссоновскую газету.

– Да,– ответил я.– А вы – господин Карлссон?

Он кивнул, переводя дух.

– Совершенно верно.– Он схватился за сердце.– Вы разве не поняли, что надо остановиться? Господи, как я бежал, боялся – не догоню. Вы же мимо проехали!

Все это Карлссон произнес таким тоном, будто мы нанесли ему кровную обиду. Я спросил, где он ждал, и он жестом показал на шоссе.

– С той стороны, конечно… ну, которая смотрит на остров Лидингё. Почему ж вы не остановились?

В разговор вмешался шофер.

– Блокхусудден – это здесь,– буркнул он,– другого, черт меня побери, в природе нет. То, о чем вы толкуете, называется бухта Исбладсвикен.

Карлссон пробормотал в ответ что-то невнятное.

– Ну ладно,– сказал я,– Исбладсвикен или Блокхусудден – какая разница… случилось-то что?

Карлссон вскочил в машину, на заднее сиденье рядом со мной.

– Сами сейчас увидите,– с таинственным видом засуетился он.– Развернитесь и езжайте обратно,– велел он шоферу.

Машина прошла несколько сот метров в сторону города, затем свернула у развилки направо и опять покатила к мысу. В слабом отсвете, озарявшем внутренность такси, я смутно различал лицо Карлссона. Маленькое, худое, глаза посажены вплотную к острому носу. На голове солидный котелок. Внезапно он словно бы сильно встревожился. И испуганно сказал:

– Десяточку-то мне, наверно, заплатят?

– Смотря что это,– ответил я.

– Черт, я ведь уже и так выложил пять крон.

– За что?

– За телефон. Тут поблизости ни одного автомата, пришлось упрашивать на автобусной станции, чтоб дали позвонить по их местному.– Он удрученно вздохнул.– А этот мерзавец, шофер автобуса, заломил пятерку.

– Посмотрим, может, что и удастся сделать,– утешил я.

Он как будто бы воспрянул духом и заверил:

– Заметка наверняка выйдет хорошая.

Машина остановилась. Любитель сенсаций одним прыжком выскочил на шоссе.

– Глядите,– живо сказал он, показывая в темноту.

Я выбрался из автомобиля, подошел к обочине. Секунда-другая – наконец глаза привыкли к темноте. Мы стояли у откоса, который полого спускался к берегу, вдали, за черным пространством воды, мерцали огоньки.

– Вы что, не видите? – загорячился Карлссон.– Вон там!

Мой взгляд скользнул по воде, замер и вперился в нечто весьма странное.

Метрах в пятидесяти от берега – а может, чуть подальше – среди кипенья волн плясал свет. Его подвижность, сила и форма наводили на мысль о северном сиянии – блеклые, трепетные переливы, размытые контуры их туманились и таяли в окружающей черноте. Постоянен был только цвет, слегка желтоватый.

– Ну что, можете объяснить? – победоносно спросил Карлссон.

Я поднял глаза. Звезды прятались под черным облачным покрывалом, и единственным источником света над нами была призрачная луна, порой выглядывавшая в разрывы туч. Но луна стояла на юге, а зарево было на востоке. Даже в ясную погоду лунный свет не мог бы дать таких бликов.

Мой взгляд обвел линию горизонта, во всяком случае, я полагал, что это горизонт. Далекие огни, мерцавшие на Лидингё, и вспышки маячков на фарватере – вот и все, другого света не видно, но к загадочному сиянию это явно отношения не имеет.

– В самом деле странно,– согласился я.

– А я что говорил! – с восторгом хохотнул он.

Я осторожно зашагал вниз по травянистому косогору, налетел на какой-то куст, но, слава богу, скамейку заметил вовремя и через секунду-другую уже стоял у воды.

Здесь обзор был свободнее, однако я не обнаружил ничего, что могло бы объяснить световой феномен. Берега Исбладсвикена, почти неразличимые, тонули во мраке, дальше на суше тоже ни огонька.

За спиной у меня скрипнул песок.

– Есть рыбы, которые сами светятся,– послышался бойкий говорок Карлссона.– Наверняка это они и есть, целый косяк. Я читал про таких в газете.

Я не ответил. Будь мы у западного побережья, дело, возможно, и объяснялось бы свечением моря, то есть массами самосветящихся одноклеточных организмов. Но здесь, в слабосоленых водах залива Сальтшён, это было столь же немыслимо, как и появление светящихся рыбок или кораллов. Все они живут в настоящих морях и океанах.

– Мы шли по дороге,– рассказывал Карлссон,– и сперва подумали…

– Кто «мы»? – перебил я.

– Мы с Ханной. Ханна – моя невеста.– Он махнул рукой куда-то в сторону дороги.– Она ждет вон там, у поворота.

Сквозь шум ветра и плеск волн издали донесся женский голос:

– Оскар! Ты здесь?

Карлссон обернулся и рупором приставил ладони ко рту.

– Здесь я, здесь! – крикнул он.– Что тебе?

– Можно мне к вам?

Он посмотрел на меня.

– Конечно, можно,– сказал я.– Сходите и приведите ее сюда. Ей небось страшно одной в темноте, да еще в такую погоду.

Оскар Карлссон нехотя поплелся вверх по склону.

А я, стоя на берегу, ошеломленно следил, как трепещет на танцующих волнах нежное зарево; внезапно по краю светящегося пятна скользнула какая-то тень. Секунда – и она исчезла, утонула в непроглядном мраке.

Весельная лодка? Похоже на то. В следующий миг я набрал в легкие прохладного ночного воздуха и раскатисто крикнул:

– Эй! На лодке!

Гудел ветер, волны с шумом разбивались о береговые камни, но ответа не было.

Странно, подумал я. Не услышать меня было нельзя, ведь лодка находилась прямо по ветру.

Я еще раз крикнул в темноту, еще раз тщетно прислушался. И тут у меня по ассоциации возникла одна мысль.

Лодка! Что, если здесь затонуло какое-то судно и лежит теперь на дне, а фонари на борту – один или несколько – продолжают гореть! Может, это вовсе даже подводная ледка! Ведь неподалеку проходит фарватер, и глубины наверняка солидные.

Я тотчас думать забыл про таинственную весельную лодку и энергично зашагал назад, к шоссе. На склоне я столкнулся с какой-то темной фигурой. Это был таксист.

– Вы звали? – спросил он.

– Да, но не вас,– ответил я.

Он снял фуражку и почесал затылок.

– Вообще-то здесь нельзя так долго стоять,– огорченно сказал он.– По правде говоря, на кольце парковаться запрещено.

– А вам больше и незачем стоять,– успокоил я.– Где тут ближайший телефон-автомат?

– Кажется, возле Юргордсбрунн.

Я решительно произнес:

– Будьте добры, съездите туда, позвоните в полицию и сообщите, что здесь, видимо, произошла авария. Какое-то судно, похоже, затонуло.

Его глаза так и сверкнули.

– Вы правда так думаете? – пробормотал он.

Я подтвердил, что мое мнение именно таково, и мы спешно направились к машине.

– Вы тоже поедете? – спросил он, когда я нырнул на заднее сиденье.

Я объяснил, что только заберу кой-какие фотопринадлежности, и попросил его, чтобы он позвонил и сразу же возвращался.

Такси рвануло с места, и лучи фар на миг высветили Оскара Карлссона. Он шагал по дороге, а рядом с ним маячила высокая женская фигура.

Я уже успел поставить на траве штатив, когда эта неравная пара подошла ко мне.

– Почему вы отпустили машину? – спросил Карлссон.

– Чтобы никто не мешал фотографировать,– коротко ответил я.

Пока я наводил объектив на свечение и устанавливал выдержку при максимальной диафрагме, он стоял рядом, с каким-то мрачным любопытством наблюдая за мной. Я сделал снимок с минутной экспозицией и со вспышкой (чтобы на фотографии были видны очертания берега), когда женщина нарушила молчание.

– Я ничего не могла с собой поделать, Оскар, милый, испугалась, и все,– сказала она виновато.– Я не люблю собак, ты же знаешь, а эта лаяла так жутко. Если б ты…

– Тихо,– сердито оборвал ее жених.

Она замолчала. И тут мне кое-что пришло на ум.

– Вы слышали лай? – спросил я.

Она робко покосилась на своего будущего супруга и повелителя, будто просила разрешения высказаться. Разрешения не последовало, он заговорил сам:

– Да ну, чепуха, собака лаяла, вон там.– Он показал в ту сторону, откуда недавно явился.– Должно быть, у поворота чей-то дом.

– Вы услышали лай сразу, как только пришли сюда? – продолжал я.

– Нет, не сразу,– отозвался Оскар Карлссон.– Пожалуй, мы уже несколько минут простояли, глядя на свечение, когда эта шавка начала бесноваться. И тявкала без передышки, пока я не ушел на автобусную станцию звонить. К моему возвращению она замолкла.– Он повернулся к невесте.– Ну что ты заладила! Собачонка-то уж полчаса с лишним как заткнулась.

– Но она же не на привязи,– жалобно сказала женщина.– И шныряет по всей округе. Я ведь говорила, она убежала в лес, пока ты ходил звонить.

Я навострил уши.

– Вот как? Убежала в лес?

– Да, во всяком случае, я так решила, по звуку,– тихо ответила она.– После я ее не слышала.

Не эту ли собаку я слышал по дороге? А что? Очень может быть. До того места, где мы задавили зайца, наверняка не меньше километра, но ведь для собаки это не расстояние.

Однако ни малейшей связи между сбежавшей собакой и удивительным свечением я нащупать не мог. Бросил взгляд на часы. Немногим больше половины двенадцатого. Надо спешить, иначе фотографии не попадут в утренний выпуск.

В эту минуту мимо протарахтел автобус.

– Если поторопитесь,– сказал я,– вы как раз успеете уехать на нем.

Карлссон запротестовал. Он любой ценой хотел участвовать в продолжении. Впрочем, услыхав, что это последняя возможность добраться сегодня ночью до города, он заколебался, а уж когда я сунул в его узенькую ладонь десятку, он окончательно принял решение.

– Давай быстрее! – было последнее, что я услышал, когда он вместе со своей бедной, затюканной невестой исчез во мраке, направляясь к конечной остановке.

Я облегченно вздохнул: ну, слава богу, отделался от этого несносного типа. Узнай он, что я всерьез опасаюсь аварии судна, мне бы никогда его не спровадить.

В ожидании моего такси я еще раз заснял свечение. Потом начал обдумывать текст, и тут машина вернулась.

– Все в порядке,– доложил шофер.

Скоро его слова получили подтверждение. Визжа тормозами и слепя нас фарами, из ночи вынырнул патрульный автомобиль. Он рывком остановился впритык за такси, из кабины выпрыгнули двое полицейских.

– Что случилось? – спросил один.

Я отвел их на берег и показал световое пятно. Оба с недоуменным видом тихонько посовещались. Я сказал, кто я такой, по какому делу сюда прибыл и что здесь происходило.

Полицейские опять тихонько посовещались, после чего один направился к машине. Второй обернулся ко мне, махнув рукой в сторону пятна.

– Вы заметили? Свет начинает слабеть.

И действительно. Свечение с каждой секундой меркло и меньше чем через полминуты угасло совсем. Бухта погрузилась в кромешную тьму.

Мы возвратились на шоссе.

– Ну как, порядок? – спросил мой спутник у своего товарища, который крутил маленький коротковолновый передатчик. Тот оставил ручки в покое и кивнул.

– Водолазов с военно-морской верфи вызвали, да? – сказал я.

– Пока достаточно портовой полиции.

Я попробовал допытаться, что они думают о загадочном свечении, но оба как воды в рот набрали. Я только и сумел выудить, что им приказано дождаться мотоциклистов портовой полиции, которые уже выехали от Шлюза.

Сам я никак не мог больше задерживаться. На часах было без четверти двенадцать, надо спешить. Я сел в такси и велел на всех парах гнать в город.

– Ну, вот и наша знаменитость! – приветственно воскликнул Аллан Андерссон, когда я ворвался к нему в кабинет. Большой, грузный, он сидел за столом, с ласковой улыбкой на лице, и спокойно добавил: – Мы зарезервировали две колонки на первой полосе.

Я прямо от двери бросил ему кассету с пленкой – он ловко ее поймал своей сильной волосатой рукой.

– Это стоит и трех колонок,– тяжело переводя дух, буркнул я.– А уж крупной шапки во всяком случае: «Авария судна или природный феномен у мыса Блокхусудден!»

Его широкие брови взлетели вверх к неровной кромке волос. Пальцами, перепачканными в краске, он потер подбородок. Потом невозмутимо обронил:

– Звучит неплохо,– и позвонил в колокольчик.

В кабинет шмыгнул мальчик-рассыльный, взял пленку.

– В отдел клише,– коротко скомандовал Аллан Андерссон.– И пулей обратно!

Когда дверь захлопнулась, Аллан уже говорил по телефону:

– …три колонки внизу на первой полосе… именно так…

Он бросил трубку на рычаг. Секунду спустя его ручищи легли на клавиши старенькой пишущей машинки.

– Ну, выкладывай,– сказал он,– только не мямли. Я и не мямлил. Целых десять минут рассказывал, и все это время машинка тарахтела как пулемет. Когда я замолчал, она тоже утихла.

Секретарь редакции выдернул из каретки последний лист, собрал остальные, разбросанные по столу среди мятых оттисков и грязных шматков бумаги. А через секунду он пронесся мимо меня и исчез за узенькой дверцей, которая, по моим предположениям, вела в саму редакцию.

Вернувшись, Аллан положил свою тяжелую лапу мне на плечо.

– Устал? – спросил он.

– Наоборот,– ответил я.

– Не хочешь еще разок скатать на Блокхусудден? Самое интересное начнется как минимум через час.– Он сделал эффектную паузу и продолжил: – С военно-морской верфи только что выслали туда водолазов.

– Господи, ты-то откуда знаешь?

Он улыбнулся.

– Позвонили, навели справки. Портовая полиция, руководствуясь указаниями патрульных, поставила буй.

– Ладно, согласен,– перебил я.– Ты что, дашь машину?

– Хочешь, возьми автобус,– ответил Аллан Андерссон.

Я медленно поднялся в свою холостяцкую квартиру, сварил крепкого кофе, надел теплый шерстяной джемпер. С чашкой кофе в руке уселся в самое мягкое кресло и стал просматривать газеты, большими глотками прихлебывая кофе. Пройдет не меньше получаса, пока водолазное судно обогнет Юргорден и бросит якорь в Исбладсвикене. Время есть…

Проснулся я как подброшенный пружиной. Кофейная чашка лежала разбитая на полу, кофейник постигла та же участь, когда я вскочил с кресла. В панике я глядел на часы.

Полтретьего!

Ей-богу, я еще никогда не мчался по лестницам с такой прытью, и по Мальмторгсгатан, мне кажется, никто еще с такой скоростью не бегал.

Перед министерством иностранных дел мне удалось поймать свободное такси. С каким-то сиплым рыком я ввалился в машину, и меньше чем через десять минут мы затормозили на месте событий.

Я поспешил вниз по косогору. Открывшаяся глазу картина наполнила меня глубоким удовлетворением, прямо гора с плеч свалилась.

Метрах в ста от берега стоял, дымя трубой, черный буксир. На корме несколько человек в синих робах, двое из них, склонясь над узким деревянным шкафчиком, накручивали какую-то рукоятку.

От сердца окончательно отлегло. Водолаз поиски не закончил. Стало быть, я не опоздал.

Я зашагал вдоль береговой дуги на юг и незаметно для себя вышел к мосткам, образовывавшим подобие волнореза. Чайка, которая задумчиво восседала на дальнем краю перил, с недовольным криком полетела прочь.

Теперь я находился метрах в пятидесяти от буксира и явственно слышал ровный шум воздушного насоса. Один из мужчин был в наушниках, с микрофоном на груди. В руке он держал линь, переброшенный через планширь и исчезавший в глубине. Явно так называемый водолазный начальник, руководит работами и отвечает за жизнь и здоровье водолаза.

На мой оклик двое парней обернулись и молча выслушали мое громогласное представление. Я спросил, нашли они что-нибудь или нет.

– Пока не нашли,– ответил один.

– Похоже, нет там ни шиша,– мрачно заметил второй.

У борта буксира покачивался буй. Видимо, тот самый, поставленный портовой полицией. Они подтвердили мою догадку.

– Но, по-моему, свет был ближе к берегу,– крикнул я.

Пессимист жестом показал на воду.

– Он там обследует дно широкими кругами, так что это особой роли не играет.

Здесь, на краю волнореза, стояла деревянная лавочка, я сел и стал ждать. За эти несколько часов Исбладсвикен совершенно изменился. Исчезла тьма и с нею – покров мистики. Буря миновала. Над Лидингё, точно багряный апельсин, вставало солнце, заливая воду и зелень теплым блеском. Воздух полнился щебетом птиц, утренний ветерок приносил запахи цветов. Среди камней на берегу бродила старая взъерошенная ворона, из узкого пролива, выходящего в Аскрикефьерден, наплывал с Ваксхольма туман. Морская ласточка на узких крыльях прорезала воздух и стрелой нырнула в опаловую воду, которая только сейчас подернулась рябью от легкого бриза.

Я услышал, как где-то неподалеку затормозил автомобиль, а через несколько секунд на мостки, отходившие от каменной набережной на другой стороне бухточки, высыпала немногочисленная компания. Молодежь, наверняка явились сюда прямо с затянувшейся вечеринки.

Водолаз меж тем поднялся на поверхность. Проворные руки отвинтили «окошко» на большущем шлеме, помогли ему одолеть несколько ступенек трапа, подвешенного к борту. Водолазный начальник нагнулся к своему подопечному, который, похоже, хотел что-то ему сказать. С минуту они беседовали, потом начальник кивнул и показал рукой в бухту.

Прозвучала команда, и буксир подошел метров на двадцать ближе к берегу. Тяжелый и несуразный, водолаз, будто одноглазое морское божество, стоял на своем прочном трапе, а вокруг его желтого костюма бурлила вода. Когда потравили тросы и судно замерло без движения, «окошко» задраили, опять зашипел воздушный насос, и водолаз с плеском исчез в глубине.

Я сделал с волнореза серию снимков и теперь менял кассету. Едва я с этим покончил, как до моих ушей донеслось удивленное восклицание. Я взглянул на воду: в бухте плавала молодая девушка. Голой рукой она махала приятелям на мостках.

– Там на дне что-то странное,– крикнула она.– Я нырнула и наткнулась на эту штуку… я…

– Какая она на ощупь, фрекен? – послышался низкий голос с водолазного судна. Один из матросов перешел на нос.

– Большая такая, твердая,– ответила она.

– Глубоко?

– Метра три-четыре, наверное.

– Вы можете подержаться немного на этом месте?

– Попробую,– крикнула девушка.– Только холодно очень, должна вам сказать.

На воду спустили ялик, который быстро направился к замерзшей наяде. На носу стоял человек с буйком в руках.

– Вы что, клад ищете? – поинтересовалась у него пловчиха, когда ялик добрался до нее.

Он ответил односложно, выбросил буй и промерил лотом глубину.