Текст книги "Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений"

Автор книги: Степан Посевин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Комендант штаба корпуса подполковник Шрам, всегда аккуратный и исполнительный штаб-офицер, на этот раз не заставил долго себя ждать, скоро явился к Казбегоровым в домашней тужурке, без погон.

– Ну, дружище, ты тоже успел переродиться в телеграфиста почтовой избы деревни «Чикурику» Пензенской губернии! Рассказывай, что нового? – спросил Казбегоров вошедшего Шрама и, дружески взяв под руку, усадил его на диван около себя.

– Наш «Скудный», – начал подробный рассказ подполковник Шрам и коснулся главным образом жизни штаба, – одним взмахом руки все перевернул по-новому, за один день… И что главное, за неисполнение его приказа и распоряжений грозит доносом Совету комиссаров. Сегодня по его доносу по прямому проводу отчислили от службы Главного начальника связи капитана Сакуру и инспектора артиллерий генерала Коринарта; отменили чины, поснимали наружное отличие – погоны и упразднили слово обращения «господин»; а ввели для всех «товарищ»…

– Северный медведь ему товарищ! – нервно вскрикнул полковник Казбегоров, перебив рассказ Шрама. – Я не пас с ним вместе поросят…

– Дэзи, успокойся! – вмешалась в разговор Людмила Рихардовна тоном женщины, чувствующей себя оскорбленной нелепым, по ее понятию, распоряжением «центральной советской власти».

– Но это еще не все, обожди, я дальше расскажу, – продолжал Шрам. – Весь высший состав должностных лиц штаба корпуса отказывается ходить в общую столовую, если там будет участвовать и Скудный.

– Я тоже передал это распоряжение своему Филиппу…

– И я тоже, – подтвердил и Шрам: – Но дальше самое главное: Скудный неравнодушен, да простит мне Людмила Рихардовна, к нашим дамам… Начинает увлекать и их в свою партию…

– Говорите, говорите откровенно! Я ничего от мужа не скрываю… – поторопилась заговорить Людмила Рихардовна, не подымая глаз от своего рукоделия; она сидела на диване сбоку мужа.

– Сегодня он устроил моей жене такую сцену признания, – продолжал Шрам, – и наговорил ей массу комплиментов и обещаний в жизни его партии, что она, бедная, теперь все плачет, вспоминает нехорошо своих родителей, а со мною даже и разговаривать не хочет. Завтра утром в сопровождении денщика отправляю ее в Пензу, к родителям ее… Не могу же я ограждать ее на каждом шагу от красных донжуанов. У меня ведь служба, требует много поездок и разъездов… – закончил Шрам спокойно, но с покрасневшим лицом от злости.

– Жаль, что нельзя вызвать его, скотину, на дуэль. Ведь он разжалованный прапорщик, что ты сделаешь с ним? Да и советская власть «комиссаров», за несколько дней своего существования успела отменить закон о дуэлях и вообще упразднить законы, регулирующие отношения и ограждающие честь офицеров. Офицеров больше нет! Аминь! – негодующе пояснил полковник Казбегоров твердо и решительно, побледнев даже немного от волнения. – Вероятно, приближается конец существованию постоянного офицерского состава в армиях, а вместе с тем и самих армий. Останутся лишь одни «специальной двух– и трехмесячной подготовки» воспитанники Керенского, выпуска конца апреля и начала августа, главным образом из школ Одессы, последователей Ашера Гинцберга…

– Успокойся, Дэзи! – снова вмешалась Людмила Рихардовна, волнуясь. Но отложив в сторону рукоделие, она улыбнулась мужу и хлопнула слегка рукой по его плечу: – Мужайся, друг; дух народов бессмертен!

– Да! Слабость характера моей жены не годится для борьбы в это смутное время… – уныло протянул Шрам, поднялся, попрощался и вышел, пригласив к себе на ужин супругов Казбегоровых-Цепа.

– Хорошо! Мы придем, – ласково ответила Людмила Рихардовна.

– Ну, теперь и ты расскажи свои происшествия со Скудным, – с улыбкой обратился полковник Казбегоров к жене.

– Дэзи! Верь мне, я не принадлежу к типу таких женщин, к каким принадлежит мадам Шрам: она ведь пензенская, а я рижанка; ведь разница большая? К тому же бороться я умею и, если нужно, то и тебя я защищу… – ласково ответила Людмила Рихардовна, улыбаясь и подымаясь с дивана.

– Если ты не хочешь рассказывать, так переодевайся и пойдем на ужин к Шрамам, – решительно сказал Давид Ильич и начал ходить по комнате, о чем-то думая.

Он был вполне спокоен за свою жену, зная ее твердый и решительный характер. Людмила же Рихардовна тем временем переодевалась за ширмой молча. Скоро она появилась вновь около мужа и, схватив его за руки, весело увлекла к Шрамам.

У Шрама Казбегоровы были одни, и ужин у них прошел как-то скоро – тихо, мило, с дружески-интимными разговорами, без стеснений. Про выходки Скудного и вообще про какие бы то ни было неприятности, говорить избегали. Мужчины мобилизовали все свои остатки прежней роскоши – коньяка и красного кавказского вина, а дамы ограничились чаем с примесью красного кавказского вина. Вспомнили и невинное нововведение комиссаров: без пропуска «комиссара» выезд из прифронтовой полосы невозможен. Подписи одного коменданта на пропуске считалось тогда уже недостаточным. Полковник Казбегоров, шутя и рассказывая много анекдотов, взял на себя миссию – заготовленный пропуск дать подписать комиссару во время его ужина в штабной столовой, а Людмила Рихардовна поспешила оценить достоинство «своего» Давида Ильича, назвав его «дипломатом между старым и новым течениями» и, улыбнувшись ему, тихо проговорила:

– Бог тебе поможет, иди! – и он вышел.

Комиссар Скудный был в столовой, а вокруг него собрались все низшие должностные лица штаба, ожидая начала ужина. Заметив входившего в столовую Казбегорова, Скудный быстро поднялся и пошел ему навстречу, приветствуя и приглашая его к столу около себя.

– Благодарю, господин комиссар! У меня к вам неотложное дело, которое, надеюсь, вы не отклоните…

– Пожалуйста, пожалуйста, господин полковник! – ответил Скудный, ядовито улыбаясь и косо поглядывая на погоны Генерального штаба полковника.

И Казбегоров объяснил ему причину своего дела и предложил подписать пропуск мадам Шрам.

– Знаю, знаю мадам Шрам и ее мужа коменданта… Пожалуйста, полковник, я всегда рад буду исполнить вашу просьбу, – с масляной улыбкой ответил Скудный, подписывая пропуск и прикладывая свою мастичную со звездами, топором и серпом печать. Между прочим, он подумал: «Полковник Генерального штаба, с большим служебным стажем и боевыми заслугами, он нам нужен будет…»

– Благодарю вас! У меня нет времени, тороплюсь! – коротко сказал Казбегоров, принимая готовый пропуск и собираясь уже уходить.

Дальше Скудный не удержался и, по-видимому, желал сделать «горячий нагоняй» полковнику; но у него не вышло это: он как-то боязливо взглянул в лицо полковнику, поднялся и подошел вплотную, тихо проговорил:

– А вы все же подчинитесь решению Совета комиссаров и снимите погоны, чтобы не выходило так, как будто бы вы демонстративно игнорируете власть. Вы видный штаб-офицер и высокое должностное лицо. Офицеров больше нет; есть только командиры и начальники, под общим названием «товарищи». Кроме того, на всяких заседаниях и совещаниях по вопросам, касающимся жизни корпуса, должен присутствовать и я; в таких случаях каждый раз докладывайте мне. О ваших успехах сегодня на заседании в Вендене я узнал по телефону из штаба армии от Нахимсона и очень радуюсь. Привет вашей супруге и мадам Шрам; последней – счастливого пути, скорее вернуться к нам на фронт.

Полковник Казбегоров ничего ему не ответил, молча пожал протянутую руку и вышел.

«Саботаж! Игнорирование пролетарской власти! Посмотрим, как дальше будут вести себя эти “генерального штаба…” – поднялся вихрь в голове Скудного, и он задумался, конечно, не о судьбе собравшихся вокруг него, а у него созревала мысль о скорейшем разложении армии, для чего решил: завтра же решил донести Совету комиссаров о ненормальном, по его мнению, положении в войсках и о своем проекте немедленно же произвести выборы всех начальников и командиров в войсках и в штабах на фронте.

Но в это время в столовую вошел при форме, с погонами, капитан Икрин, помощник коменданта штаба и заведовавший столовой, и во всеуслышание сообщил:

– Господа «товарищи!» комкор на ужин не будет, заболел! Разрешил ужинать без него…

– Прикажите, товарищ Икрин, подавать и ужин, – распорядился комиссар Скудный, а обращаясь к присутствующим, добавил: Товарищи, присаживайтесь к столу…

– Слушаюсь, господин «товарищ»! – крикнул в шутку капитан Икрин и быстро ушел на кухню.

Казбегоров тем временем, что называется, влетел в комнату Шрама в веселом и игривом настроении, а затем, торопливо пожав руку профессору Круксу, успевшему присоединиться «к своему общественному кружку», передал документ мадам Шрам и серьезно пояснил:

– Пропуск готов. Вам привет и наилучшие пожелания – благополучно вернуться скорее к нам на фронт… – мадам Шрам молча приняла пропуск.

– Я же говорил, что мерзавцы и есть самые лучшие люди, – вмешался профессор Крукс.

– Вот радость! Дэзи все же нашел возможным, и даже с большим успехом, говорить с таким животным, как Скудный… – улыбаясь и глядя на профессора, пояснила Людмила Рихардовна, всегда радовавшаяся об успехах мужа.

– Не животное, а субъект, вредный и опасный для всех, – возразил профессор, смотря на дам.

Людмила Рихардовна строго и вопросительно продолжала смотреть на Крукса, как бы прося дальнейшего рассказа о субъективных опасностях Скудного, а мадам Шрам, чувствуя, как будто бы вопрос касается и ее, покраснела и опустила глаза, а свое наивно-детское личико немного отвернула в сторону.

– Профессор! – поспешила Людмила Рихардовна обратиться с наивным вопросом: – Вы, как доктор медицины, расскажите же и нам свои научные наблюдения о субъективных опасностях таких господ, как Скудный.

– Много тут нечего и рассказывать! Он извращенный человек в понятиях; и, как видно, ему внушено это еще в детском возрасте, а теперь больной на всю жизнь, находится в неизлечимом положении…

– Знаю, знаю, – перебила Людмила Рихардовна рассказ профессора, – я много читала по этому вопросу, еще будучи студенткой.

Мадам Шрам тем временем поспешила подняться из-за стола, извинилась и якобы по своим «хозяйственным делам» поспешно вышла в другую комнату, где вытерла глаза и попудрила разгорячившееся лицо.

– С такими субъектами нечего долго «списываться», – продолжил и полковник Казбегоров разговор на затронутую профессором и его супругой тему, – а при первой попытке каждый имеет право застрелить его как зверя, в целях самозащиты. Закон в этом отношении вполне ограждает. Дело другое, если слезы и истерика в этом случае слабо поддерживают человека.

– Вы, полковник, правы! – подтвердил и профессор, с улыбкой глядя на Людмилу Рихардовну.

– Да, я тоже такого мнения, как и мой муж. Он снабдил меня даже и маленьким револьвером браунинг, и я с ним никогда не расстаюсь, – заявила Людмила Рихардовна серьезным тоном и, вытянув из-за пояса хорошо и незаметно спрятанный никелированный револьверчик, показала профессору.

– Да-а-а! – серьезно и удивленно протянул профессор Крукс. – Вы совсем другого сорта дама. С такими героинями, как вы, мадам, простите меня, старика, за откровенность, шутить нельзя…

– Ну что же, господа, пора бы и по своим местам… – неожиданно предложил полковник Казбегоров, подымаясь из-за стола, и начал прощаться с хозяевами, в то время как мадам Шрам быстро появилась около гостей.

Его примеру последовали Людмила Рихардовна и профессор Крукс, который, как бы сам себе, вполголоса произнес:

– Может быть, и нам скоро придется уезжать? Но куда же? В центре – все университеты закрыты, а на юге установился какой-то глупый и несуразный фронт большевиков против Южно-Русского союза и Объединения народно-демократического казачества. Значит, и на Северный Кавказ, на свой хутор, также нельзя проехать. В Ригу, через передовые позиции, не пропустят, и к себе на родину, в свой дом, к своей семье также пробраться невозможно…Вот так дела! Комиссары, как видно, совсем не хотят войны на внешнем фронте, а у себя дома, в своей стране, они успешно готовятся к резне и братоубийственной войне.

В то время из достоверных источников разведки и маленьких рекогносцировок на передовых линиях установлено, что в начале ноября 1917 года на фронте (Северный фронт), против Венденских укрепленных высот у противника были лишь ничтожные дозорные части, а вся великая масса переброшена им обратно на французский фронт, где доблестные союзники-французы все еще энергично наносили чувствительные удары германским армиям. Русская же армия на своем участке фронта к этому времени вполне уже поспела окрепнуть и, по своему состоянию, также была готова к переходу в наступление; но очевидно, данное «большевиками» еще под Ригой слово выполнялось ими в точности: переход в наступление строго был воспрещен; даже думать об этом не полагалось. За этим следили комиссары «С.С.С.Р-овской» власти, а комиссар Скудный, как «власть» центрального корпуса, в этом деле проявлял особенное старание. Оказалось чудо: многомиллионная российская армия на фронтах, в одну ночь, еще на 25 октября 1917 года, лишена своей родной страны и какой-то невидимой силой переброшена в страну чудес «С.С.С.Р.», правительство которой не понимает ни духа, ни языка армии. Тогда-то и заговорили сердца некоторых героев, любящих свою страну родную: какая-то небольшая войсковая часть 2-й Латышской стрелковой бригады, занимавшая участок фронта в направлении Нитау-Алаши, при маленьком разведывательном наступлении беспрепятственно врезалась глубоко в расположение противника в Рижском направлении, всюду наводя панику и бегство германских дозоров, обозов и резервов, если только они там были в незначительном количестве. Армейским комитетам, комиссарам и центральной «С.С.С.Р.» большевистской власти это не понравилось: нарушается, мол, данное «слово» на «перемирие». Забегал корпусный комиссар Скудный, и результат всего – части 2-й Латышской бригады лишаются чести быть на фронте своей родной земли и постепенно, с 27 октября до 7 ноября, переводятся в глубокий тыл, в окрестности города Вендена и севернее его, но официально большевики того времени выдумали иначе – мол, для несения службы в тылу при восстановлении порядка во время возможного движения народа.

VIII

Зима 1917 года развернулась рано, всюду переполняясь холодом и глубоким снегом. На фронте – тихо, спокойно. В российских же армиях, под руководством большевистских комиссаров «С.С.С.Р-овского» правительства, все еще заняты были «неотложными» делами, как в то время называли; т. е. усиленно, преступно разлагали еще кое-где остатки войсковых частей крепкой традицией воинской организации и дисциплины, вводя вместе с тем и выборы должностных именно «персон» и «командиров» из среды послушных «им» лиц; эти же комиссары с несогласными вели упорную, кровавую борьбу, вынуждая тем кадровых опытных офицеров оставлять свои места службы и искать защиты в отдаленных уголках «великой России» и даже заграницей; а непослушные целые войсковые отдельные части даже расформировывали в районе города Валка.

Вообще «военные спецы» с двухмесячным курсом подготовки времен Керенского, выпуска конца апреля и начала августа из одесских школ, работали теперь не покладая рук.

И вполне понятно было сопротивление таких крепких и с идейной спайкой остатков войсковых частей и офицеров, в особенности среди частей 1-й и 2-й Латышских стрелковых бригад: они уверенно ожидали правового, законного порядка и народного представительства и власти на «свободное государственное самоуправление», обещанного «Российского Учредительного собрания», время съезда которого преступно перенесено с 3 июля 1917 года на 5 января 1918 года.

Латышские стрелки, как представители и первая национальная армия своего народа, понимали так: «свободная Латвия», с широкой автономией, в составе «великой свободной России». Культурное же и экономическое развитие этого народа, а также и падение Временного правительства «великой свободной России» 25 октября 1917 года и введшие абсолютной крайне левой диктатуры коммунистическо-большевистской клики настоятельно диктовали: отмежеваться от такого «неприемлемого» течения и поставить вопрос к свободному и независимому управлению латышским краем, имея в виду и свои исторические особенности: нравы, навыки, обычаи, язык, духовную и экономическую культуру, тысячелетиями развивавшиеся под давлением разных соседних более сильных народов, но сохранившиеся в рамках своей высокоразвитой, чистой, национальной особенности, воочию увидев в этом и весь «культурный мир». Более двух лет, с августа 1915 до октября 1917 г, латышские стрелки, будучи сорганизованными в свои национальные войсковые части в составе российских армий на Рижском фронте, геройски отстаивали родину свою, привлекая тем на себя и большие вооруженные массы войск противника с французского фронта и облегчая участь и положение российских союзников французов и англичан; но общие «враги» всего культурного мира думали иначе и делали свое «низкое» дело; Октябрьская их революция заразила многих, народились особо большевистские, крайне левые комитеты и комиссары, как и во всех российских армиях на фронтах, и всем добрым намерениям временно положен был предел.

Для скорейшего же осуществления своих идей того времени большевистские комиссары обыкновенно прилагали все внимание свое главным образом на Северный фронт и 2-й Сибирский армейский корпус, в составе которого были те именно войсковые части, латышские стрелки 1-й и 2-й бригад, которых нужно было больше всех бояться им и их «друзьям». Убрав их с фронта в тыл, в район Венден – Вольмар – Валк, большевики поспешили изобрести и другие приемы – послать стрелков подальше, в глубь России, для чего обещаниями и разными посулами начали сманивать отдельные их войсковые части, сначала, конечно, в глубокий тыл, а затем, без ведома прямого высшего военного начальства, посылать и на Петроград, в Нарву, Псков, Бологое, все якобы по постановлению полковых комитетов. Виновного лица, мол, нет. И такой неблагодарной участи в первую очередь подвергнуты были некоторые полки 2-й Латышской стрелковой бригады, в том числе и 6-й Тукумский полк, – 21 ноября на Петроград.

Таким образом, с началом декабря большевизм, вводимый коммунистами, уже со своим составом «ответственных лиц», вступал в права на фронте: передовых линий для него нет, фронта также нет и с внешним противником. Оказалось, «С.С.С.Р-овское» правительство действительно начало подготовлять работы к мирным переговорам с императором Вильгельмом II. Есть теперь у них фронты и противники только у себя, в «стране свободной», дома, между членами большой семьи и общества.

Чтобы окончательно гарантировать себе власть и влияние на верхах управления войсками корпуса, согласно полученным из центра директивам, корпусный комиссар Скудный решил: немедленно конфисковать и у офицеров штаба корпуса всех собственных верховых и упряжных лошадей и автомобили, а также сделать и выборы высших должностных лиц, включая туда и комкора; вообще ему хотелось скорее, по-видимому, сделать так, как то было сделано уже и во всех других высших штабах фронта, армии, а также дивизий, и в отдельных войсковых частях, управлениях и учреждениях; конфискованные же повозки и экипажи, собственность офицеров, – принять в «казну» без вознаграждений.

Под таким впечатлением «С.С.С.Р-овский деятель», комиссар Скудный, в сопровождении помощника своего фельдшера – артиллериста Коровая и двух членов корпусного комитета, неизвестной военной профессии, в тихий зимний вечер 12 декабря делал прогулку по дорожкам парка имения Шпаренгоф, высказав при этом, между прочим, и о назначении комкора, распоряжением центральной власти, на высшую должность командующего фронтом. Они прошли до самого конца парка и уже собирались было повернуть назад, как из-за поворота аллеи показались шедшие на прогулку: Генерального штаба полковник Казбегоров, его супруга Людмила Рихардовна ему под руку, корсанит, профессор, доктор медицины, тайный советник Крукс и комендант штаба подполковник Шрам.

Полковник Казбегоров заметил, что комиссар, очевидно, не ожидал такой встречи и растерялся, а его некрасивое лицо, ископанное оспой, с большими скулами и коротким носом, с приподнятыми вверх ноздрями, как-то потемнело, и вся фигура выпрямилась.

Подполковник Шрам, видя эту картину, немного усмехнулся и толкнул локтем профессора Крукса.

– А-а-а, это чудовище тоже здесь гуляет? – удивился профессор Крукс, указывая глазами на фельдшера Коровая, известного оратора при демонстрациях весною и летом в Риге и на собраниях комитетов в полках.

– Тут! – засмеялся и полковник Казбегоров.

Этот смех Скудный принял на свой счет, и это произвело на него впечатление удара. Он вспыхнул, задохнулся и, чувствуя себя подхваченным какой-то силой, отделился от своей компании и, быстро шагая валеными сапогами в галошах, подошел к полковнику Казбегорову.

– Вам что? – спросил полковник, становясь серьезным и внимательно глядя на тонкую палочку, в виде хлыстика, которую Скудный нервно вертел в руках.

Людмила Рихардовна поспешно отделилась от своей группы, прошла десять шагов вперед и остановилась.

– Я имею сказать вам два-три слова… – хрипло проговорил Скудный и сразу приступил к делу: – Передавали вам ваша супруга мой приказ – представить мне свою анкету и согласие на выборы высшего командного состава корпуса? Я вынужден ожидать больше, тогда как вы не изволите зайти ко мне в канцелярию комитета…

– Да! – слегка пожав плечами, ответил полковник, внимательно все же следя и за каждым движением рук комиссара.

– И вы решительно отказываетесь, между тем как вам – штаб-офицеру Генерального штаба, следовало бы подать пример и другим, принять это предложение? – невнятно, но громче прежнего проговорил Скудный, сам не узнавая своего голоса и пугаясь того момента, когда он был короткое время у Казбегоровых, в его отсутствие, и предлагал Людмиле Рихардовне теперь же записаться в его партию «большевиков». Все это он вдруг остро почувствовал; почувствовал и какую-то страшную неизбежность, от которой не имеет сил свернуть с внезапно открывшейся перед ним противной ему дороги. Ему показалось. что в парке сразу стало душно и кругом все потемнело.

Все остановились и слушали, в жутком предчувствии, не зная что делать.

– Вот еще… – протянул подполковник Шрам и начал подходить, чтобы стать между спорящимися.

– Конечно отказываюсь, – странно спокойным голосом ответил полковник, переводя острый, все видящий взгляд прямо в глаза Скудному.

Скудный тяжело вздохнул, как будто подымал огромную тяжесть и невольно бросил умоляющий взгляд на профессора Крукса, на которого больше всего надеялся – что он его спасет, а затем перевел взгляд на Людмилу Рихардовну, которая должна была уговорить мужа принять предложение и стать во главе корпуса по «выборам товарищей».

– Еще раз… отказываетесь? – громче прежнего спросил он металлически зазвеневшим голосом

– Что вы хотите от меня? – неожиданно вспылил полковник. – Вы насильник, дегенерат, развратник, «paradoksiks», животное и все что хотите, но только не человек, который заслуживал хотя бы маленькое уважение. Вы сбили с истинного пути даму офицера, которая уехала в Пензу под уважительным предлогом; вы пытаетесь уговорить и другую; разложили многомиллионные российские армии на фронтах, оставив истекать кровью наших доблестных союзников на французском фронте; уничтожаете в армиях все ее святое чувство, дух, дисциплину; посягнули на права народа и прочее, и прочее, и прочее… А теперь хотите всю свою подлую работу прикрыть авторитетм офицеров Генерального штаба?.. – твердо, но уже спокойно пояснил он.

«Ай, ай! И он же его ударит… Ах, как нехорошо… Ай, ай!» – бледнея, не подумал, а скорее почувствовал профессор Крукс.

– И что вы, господа! – забормотал он, изгибаясь всем телом и загораживая Казбегорова.

Скудный вряд ли видел Крукса, когда грубо и легко столкнул его с дороги. Перед ним были только одни спокойные и серьезные глаза полковника.

– Я повторяю вам, – прежним твердым, спокойным тоном повторил полковник, – вы мерзавец, даже не заслуживающий, чтобы на вас тратили хотя бы один патрон! Вы говорите, что нет офицеров, топчете в грязь их честь и достоинство, а в то же время сами заискиваете у них расположения к себе, доверия и совместного сотрудничества… Нет, вы – настоящий вредный мерзавец, прохвост!

Все завертелось вокруг Скудного, и слыша сзади поспешные шаги и женский вскрик, с чувством, похожим на отчаяние падающего в пропасть, он с судорожным усилием как-то чересчур высоко и неловко взмахнул тонкой палочкой.

Но в то же мгновение полковник Казбегоров быстро и коротко, но с страшной силой разгибая мускулы, ударил его кулаком в лицо.

– Так! – невольно вырвалось у подполковника Шрама.

Голова комиссара Скудного бессильно мотнулась набок, и что-то горячее и мутное, мгновенно пронизавшее острыми иглами глаза и мозг, залило ему рот и нос.

– Аб… – сорвался у него болезненный, испуганный звук, и Скудный, роняя палочку и папаху, упал на руки, ничего не видя, не слыша и не сознавая, кроме сознания непоправимого конца и тупой, жгучей боли в глазу.

Уже вечерело и в дальней полутемной аллее поднялась суматоха.

– Ай, ай! – пронзительно вскрикнула Людмила Рихардовна, и, схватив виски руками и с ужасом закрыв глаза, быстро направилась одна к дому.

Помощник комиссара Коровай и один из членов комитета, с ужасом и омерзением глядя на стоявшего на четвереньках Скудного, бросились к полковнику, но подполковник Шрам схватил их сзади за плечи и ловко отбросил назад.

– Ничего, ничего… пусть… – с отвращением, тихо и весело сказал полковник Казбегоров, широко расставив ноги и тяжело дыша. На лбу у него выступили капли горячего пота.

– Это ему, мерзавцу, – заговорил комендант штаба подполковник Шрам, – и за поругание и уговаривание моей жены, и за попытку убедить Людмилу Рихардовну примкнуть к его партии, и за конфискацию собственных наших верховых и упряжных лошадей, экипажей и автомобилей, конечно, все в его пользу, вместе с тем и самое главное: за оскорбление армии в лице офицеров и высшего офицерского состава штаба корпуса, за деморализацию и подстрекательство состава некоторых частей 2-й Латышской стрелковой бригады, которые оставили свои места стоянок в прифронтовой полосе и по указанию Скудного и под руководством выборных своих вождей походным порядком ушли на Петроград, оставив роты на линии Нарва – Псков – Бологое кому-то помогать и что-то охранять; тогда как постоянный офицерский состав их как и во многих, многих войсковых частях армии на фронтах вынужден был оставить свои места и под разными уважительными предлогами бежать в тыл, в далекие уголки… Заметьте! Комиссарам этого простить нельзя; всю жизнь, пока существуют цивилизация и культура народов, эти «красные комиссары» будут считаться врагами всего мира… – серьезно пояснил подполковник Шрам, обращаясь к помощнику комиссара Короваю и к членам комитета, и те, по-видимому, успокоились.

Скудный поднялся на ноги, шатаясь и роняя какие-то жалкие, бессвязные звуки опухшими дрожащими мокрыми губами, и в этих звуках неожиданно, неуместно и как-то смешно-противно послышались какие-то угрозы Генерального штаба полковнику Казбегорову. Вся левая сторона лица его быстро опухла, глаз закрылся, из носа и рта шла кровь, губы дрожали, весь он трясся, как в лихорадке, вовсе не похожий на того высокопарного комиссара, которым был минуту тому назад. Страшный удар как будто сразу отнял у него все комиссарское, полновластное, неограниченное бравурство и превратил его во что-то жалкое, безобразное и трусливое. Ни стремления бежать, ни попытки защищаться в нем уже не было. Стуча зубами, сплевывая кровь и дрожащими руками бессознательно счищая прилипший к коленям снег, он опять зашатался и упал.

– Какой же ужас, какой же ужас! – стоя на месте, твердил профессор Крукс.

– Идем! – глядя вверх, сказал полковник Казбегоров, обращаясь к подполковнику Шраму.

– Идемте, профессор, с нами! – крикнул Шрам.

Но Крукс не двигался с места. Широко раскрытыми глазами он смотрел на Скудного, на кровь и на снег. Шрам тогда сердито потянул его за руку, но «ученый наш старик» был неумолим, с неестественным усилием он вырвался и проговорил:

– Зачем вы… зачем! Какая гадость! Я, как доктор, должен оказать ему первую медицинскую помощь.

– Да, гадость… А было бы лучше, по-вашему, если бы он первым ударил меня? Идемте, профессор! Пришлем санитаров и фельдшера… – серьезно пояснил полковник Казбегоров. А затем, круто повернувшись, быстро пошел вслед за Людмилой Рихардовной в дом штаба.

Подполковник Шрам и профессор Крукс также плелись сзади, но оба направились в комнату комкора.

– Ты поднял большой скандал! Что дальше будет? – спросила Людмила Рихардовна у мужа, держа его за руки и ласково заглядывая ему в глаза.

– Ничего! У меня весь материал в руках, и я сию минуту иду к комкору и разрешу дальнейшую игру со мною: если они не отпустят меня из армии и штаба по доброй воле, как и до сего времени держали, так я найду другой выход… – объяснив жене, полковник Казбегоров вышел, направляясь по коридору в комнату командира корпуса.

У комкора он застал уже собравшихся, кроме Шрама и Крукса, помощника комиссара Коровая и двух членов из его комитета. Выяснилась полная виновность комиссара Скудного, и по прямому проводу с высшей комиссарской центральной властью, на доклад помощника комиссара Коровая Скудного отчислили в резерв при комитете фронта в Пскове, а на его место назначили его же помощника, фельдшера-артиллериста Коровая. Новый комиссар тут же, в комнате комкора, вместе с командиром корпуса подписали и предписания: «Коменданту штаба Шраму – спешная командировка в Дно для принятия каких-то технических аппаратов для телеграфа штаба корпуса; корсаниту профессору доктору медицины Круксу в Новгород – принять необходимые хирургические инструменты и медикаменты, в которых ощущается острая нужда в лазаретах и в госпиталях корпуса»; и «Коринспектору снабжения Генерального штаба Казбегорову в течение ближайших трех-пяти дней выехать в тыл и урегулировать подачу корпусу на фронт необходимых предметов снабжения и продовольствия».

– Новая метла хорошо метет!.. – в шутку сказал полковник Казбегоров, когда комиссар и его члены вышли из комнаты комкора. – Хорошо, что начальник штаба временно отсутствует, а то бы он показал им, как можно «устраивать» командировки… Подполковник Шрам и профессор Крукс поспешили доложить комкору, что они не думают больше возвращаться в корпус, а через комиссию в тылу надеются получить освобождение и ехать к себе домой на Кавказ. И старый добродушный генерал комкор поблагодарил их за прошлую честную службу, пожал им обоим руки, и они вышли, с тем чтобы в ту же ночь быть на станции Эрики, к двухчасовому поезду, отходящему в места их «командировок».