Текст книги "Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений"

Автор книги: Степан Посевин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

XII

Юнкер Авдуш Цепа проживал в городе Витебске в квартире своего родного отца Рихарда Цепы и почти на полном его иждивении. Отсутствие какой бы то ни было работы или занятия ставило его в зависимое положение от стариков. А при дороговизне и вообще тяжелых условиях жизни отец в свою очередь страшно тяготился этим и на помощь дочери Людмилы Рихардовны и зятя Давида Ильича смотрел только как на временное отдаление голодной катастрофы. Обстоятельства эти, правда, иногда вынуждали его при удобном и даже при неудобном случаях понуждать сына, Авдуша, поступить куда-нибудь на службу к «красным», ну хотя бы даже и в Красную гвардию, через бывшего его друга по училищу, а теперь районного местного комиссара Касуша Фрукта, который, вернувшись домой в имение «Бурый», под Витебском, сразу стал играть видную роль в этой области местного управления. Но Авдуш готов был переносить все, терпеть голод и лишения, а все же на службу к «красным» не идти. Его политические взгляды сходились вполне с взглядами на жизнь сестры и ее мужа. На реформу же и работу «С.С.С.Р-ов» и их «товарищей» в России смотрел с презрением, как и на идеи их. Все предложения отца он энергично отклонял, а на своего друга по училищу, Фрукта, смотрел уже как на врага; и при появлении его в городе или даже на квартире у отца избегал встречаться с ним и переселился на жительство в просторную комнату сестры и ее мужа – Казбегоровых. И так создалась у них крепкая и по духу и по идеям интеллигентная семья, готовая бороться за свою родину, за народ и свободу и защищать друг друга, проводя в жизнь здоровую, реальную национальную идею.

Прогулки по городу, посещение знакомых и даже гражданских учреждений, где Давид Ильич и Авдуш все же продолжали добиваться получить хотя бы ничтожные места службы, для проформы, для отвода глаз «красных правителей», делали все трое вместе; шутя и весело проводя время в своем кругу, они лелеяли себя надеждой на скорое лучшее в будущем, имея в виду исторические факты.

По общему в то время мнению, существовавшему в широких кругах просвещенной русской интеллигенции, терроризованной «красным игом», более культурные народы окраин России, как эстонцы, латыши, литовцы, территории которых были оккупированы германскими войсками, а на юге – свободное казачество и другие, не допустят господства над собою этого «красного ига». И это вполне естественно было: народы более энергичные, веками боровшиеся за свою независимость, конечно, поспешать восстановить свое историческое, именно национальное право… Не говоря уже о таких народах окраин, как Финляндии, Польши, Украины и Кубанского края, которые в достаточной мере силою использованы для расширения и укрепления обширной имперской территории, но которые до того сами веками существовали независимыми, самостоятельными национальными государствами; и только в недалеком прошлом, в начале XIX века окончательно подчинены общему течению российской имперской организации. В общем же из среды этих народов первый сделал великую услугу русской государственности, или вернее России, литовский народ. Еще с 1316–1377 годов этот народ, в лице своих Великих князей Гедимина[39]39
  Гедимин – основатель династии Гедиминовичей, Великий князь Литовский с 1316 по 1341 год. Присоединил к Литовскому княжеству практически все земли современной Белоруссии.


[Закрыть]и Ольгерта[40]40
  Ольгерд – сын Гедимина, Великий князь Литовский в период с 1345 по 1377 год. Присоединил киевские и черниговские земли.


[Закрыть], первый начал свою историческую добрую работу – освобождать Россию и ее народы из-под власти «черного татарского ига», почти два века, в то историческое время угнетавшего соседние русские области. Освободив от татар почти половину настоящей европейской России и всю Украину, литовский народ к концу XIV столетия[41]41
  Правильно: к середине XVI столетия.


[Закрыть] сам попал в зависимость, в подчинение соседних народов: сначала Польши, а затем и Российской империи. И только 18 марта 1917 года председатель Временного правительства свободной великой России с 3 марта 1917 года и глава первого русского общественного кабинета князь Львов, вероятно, предвидел настоящие «красные» исторические эксперименты и 20 марта 1917 года официально заявил представителям организованной в то время литовской общественности, что «организованное самоуправление литовского народа должно теперь же начаться в составе населенных губерний Ковенской, Виленской, Сувалкской и других прилегающих к ним округов» (Рижское обозрение, 20/Ш, № 65), в то время, конечно, оккупированных германскими войсками по праву войны.

Эти приведенные вкратце исторические факты, взятые в основу русской руководящей в то время интеллигенцией, и послужили тому, что вся интеллигенция заняла в массе выжидательное положение, надеясь на «авось», что кто-то вот-вот придет с вооруженной силой и освободит ее и всю большую российскую родину из-под нависшего «красного ига» и восстановит законность и порядок; она тем бездельно убивала лучшее время, незаметно и потихоньку подготовляя нашим героям и всему многомиллионному российскому народу неожиданные сюрпризы и тяжелые испытания.

Утром 23 февраля 1918 года полковник Казбегоров, его супруга Людмила Рихардовна и ее брат юнкер Авдуш Цепа, как-то облегченно, оптимистически настроенные, сидели у себя в комнате за завтраком и перебрасывались между собою мнениями о местных газетных новостях. Сообщалось о возобновлении наступления германских войск по всему длинному российскому фронту и об отступлении без боев остатков российских армии. По секретным же данным, имевшимся и всегда пополнявшимся полковником от «верных и преданных ему и делу» офицеров, выходило иначе: российской армии к тому времени на фронтах уже совсем не существовало. Она окончательно была разложенна агентами императора Вильгельма II. И в этом деле усердно ему помогли выборные «товарищи-начальники», ставленники комиссаров, безответственные «выборные предатели», или «товарищи-карьеристы», как их тогда еще называли.

2-й Сибирский армейский корпус же со штабом, управлениями и учреждениями, 4-й и 5-й Сибирскими стрелковыми дивизиями в составе остатков 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19 и 20-го Сибирских стрелковых полков, с дивизионной и корпусной артиллерией, еще в конце января большевики оттянули во внутрь страны, в город Ярославль и в другие места восточнее его растаяли; а некоторые полки (например 17-й Сибирский стрелковый полк), успевшие получить более крепкую «красную окраску», перебросили на Восточный фронт, в город Новотроицк, против восставших тогда уральских и оренбургских казаков с целью изгнать «красное иго» из своих свободных земель. 1-я и 2-я Латышские бригады вырваны были из состава корпуса «С.С.С.Р.-овскими» большевиками: в конце ноября 1917 года (2-я бригада) и в начале января 1918 года (1-я бригада). Бригады эти в то время также управлялись таким же большевистским «красным» аппаратом, как и все многомиллионные армии России. Правда, антибольшевистски настроенные войсковые части вообще быстро таяли как на внешнем фронте, так и на внутреннем красном, в особенности при передвижениях. Но все же небольшие кучки смельчаков, отдавшись всецело на служение «красному молоху», «шайками» летали и в поездах и на лошадях по необъятной территории России: от Петрограда до Армавира и от Астрахани до Новотроицка, всюду помогая чекистам уничтожать русскую неорганизованную интеллигенцию, купаясь в ее крови в буквальном смысле этого слова и наводя панику на многомиллионную «публику», неудачно бравшуюся за орудие спасать «великую свободную Россию», родину свою, но при первом выстреле прятавшуюся в отдаленных уголках России и за границей.

Больше всего такой «публики» из центральных московских губерний сбежалось в Кубанский свободный край, в то время народно-демократической казачьей республики в 1917–1920 годов, предки которых счастливо жили в свое время с 1482 года в составе Украины, а затем самостоятельной, независимой национальной республикой с 1647–1775 годов[42]42
  Правильно: 1648–1775 годов.


[Закрыть], с обширными и богатыми землями на Днепре, а с 1787–1792 годов между реками Бугом и Днестром. В обоих последних случаях их разорили, многих поработили и захватили их земли, имущество и все добро, накопившееся веками, также пришедшие тогда, 25 мая 1775 года[43]43
  Правильно: 5 июня 1775 года.


[Закрыть] и весною 1792 года, москвичи и вельможи императрицы Екатерины II, с вооруженной силой (до 70 000 человек армия при 58 орудиях), под общей командой из Московской центральной Руси генерала Текелия[44]44
  Правильно: Текели.


[Закрыть].

И вот это-то народно-демократическое республиканское казачество Кубанского свободного края, с высокой исторической культурой, с широким экономическим развитием в крае сельского хозяйства, фабрично-заводской, горной и других промышленностей и с колоссальными богатствами, накопившимися за сто с лишним лет жизни его в новом месте, окультивированном и удобренном кровью их предков, теперь и выступило на защиту угнетенных, гонимых «красным» из центральной Московщины людей из «публики», испугавшихся своих же, плохо воспитанных в духе «разбоя и захвата» сынов, ставших неисправимыми под руководством чужих людей из «С.С.С.Р.-ов».

Исполняя свои заветные от предков исторические обязанности всегда становиться на защиту гонимых и угнетаемых, на защиту человеческой культуры и цивилизации, это кубанское республиканское казачество впоследствии на всех фронтах освободительного движения в России в 1918–1920 годах, в течение почти трех лет, составляло до 85 % состава всех родов оружия добровольцев, а остальной состав добровольцев в большинстве случаев составляли граждане-добровольцы из прибалтийского края, латышской, литовской и эстонской национальностей – которые, как и республиканские народно-демократические казаки-граждане Кубанского свободного края, лелеяли себя надеждой на укрепление за собой права на свободное управление своей родиной на полных автономных началах в составе «Великой России», с законным образом управления ее народами.

Как известно, надежды эти не оправдались: освободительные армии адмирала Колчака в Сибири летом 1918 года докатились было уже до самой реки Волги. Но тут – раскол. Эсеровский «товарищ» Виктор Чернов, друг и сотрудник Керенского, поспешил со «своим» правительством в Симбирске, организовался в противовес правого правительства Колчака. Добровольческое освободительное движение его остановилось; трения, несговорчивость, помеха одного другому личного свойства, злые интриги – и армии Колчака распались, а затем скоро в небольшом составе покатились обратно, назад, на восток в Сибирь, где и растаяли на большом ее протяжении, отдав своего «идейного вождя» на милость неизбежной в таких случаях роковой судьбы.

Чешские легионы, идейно и честно сражавшиеся в рядах армии адмирала Колчака в Сибири за освобождение русского народа и великой России из-под «красного ига» и добравшиеся уже почти что под Москву, всюду восстанавливая законный порядок и правовые народные самоуправления на местах, не пожелали отступать обратно в Сибирь, а силою своего же оружия, грудью проложили себе путь через всю обширную территорию «Красной Московской России», а дальше – по территории дружественной Польши свободно достигли своей родной земли – «Чехословакии».

Аналогичный случай произошел и на юге: кровавая расправа с Кубанским правительством и с депутатами Краевой Рады, южнорусское временное добровольческое правительство генерала Деникина осенью 1919 года положило конец добрым начинаниям освободительного движения всех благомыслящих народов и с юга, искренно желавших видеть великую Россию «свободной страной» братских народов, доведя ее хотя бы до Учредительного собрания. Подлая предательская работа этих анархистов из Петрограда и Москвы, погубивших в свое время (2 марта 1917 года) Российскую империю, а на юге прикрывшихся слегка правительственными идеями южнорусского добровольческого движения для свержения «красного большевистского ига», как Соколовский, Романовский и другие, с помощью местных «прихвостней» – Семилетовых, Филимоновых, Буряковых и из лиц Управления Начальника снабжения добровольческих армий в Ростове-на-Дону, поистине сыграли роль палачей, распявших многомиллионный российский народ, выявив вместе с тем и физиономии не просто большевиков-коммунистов, а именно настоящих русских большевиков, исторических, на протяжении многих веков укреплявшихся в своих идеях.

Как видно, семя красно-черной идеи в то время пустило глубоко свои корни в широких кругах населения. Невидимая рука «великого масона» еще с

1917 года «организаторски» все разлагала и уничтожала в чувствах человечества. Добрые намерения Временного российского правительства, благодаря его космополитизму, уничтожались. Неожиданно уничтожилась и последняя надежда на 5 января

1918 года.

Некоторые полки и отряды матросов Балтийского флота, скорее небольшие кучки людей с Северного фронта, действуют еще и в Петрограде 5 января 1918 года; большевики бросили их против Учредительного собрания, как вырванных из состава 2-го Сибирского армейского корпуса на Венденских укрепленных высотах в конце ноября

1917 года (6-й Тукумский полк), а некоторые полки из 1-й бригады – 1-й Усть-Двинский и 3-й Курляндский, также скорее маленькие кучки их, остатки, вырванные большевиками там же на фронте, той же армии и корпуса в первых числах января

1918 года старательные «С.С.С.Р.-овские» комиссары поспешили послать на юг, в Кубанский свободный край, под командой выборного командира подпрапорщика Калинина.

Заразительный пример – почин анархической работы 2 марта 1917 года Главнокомандующего Северным фронтом генерала Рузского. Этот с «дальнего Северного фронта» отряд с 20 января 1918 года прошел с боем, мечем и огнем Таганрог, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, Батайск, Азов, Кагальник и донские степи с большими и богатыми хуторами, дальше в Кубанском крае Ейск, Старощербиновскую и в первых числах февраля осел в станице Староминской Ейского отдела со штабом Северо-Кавказского красного фронта во главе «главнокомандующего подпрапорщика Ивана Калинина», действуя против весьма малочисленного состава отряда войск-добровольцев генерала Корнилова в Кубанском крае. Край был совершенно пустой от войск его. Все его войска находились еще в то время на разных отдаленных российских фронтах. Даровая война, как и все другие войны, от Кубанская края потребовала наибольшего состава при мобилизациях. Дома оставались лишь престарелые старики, женщины и дети да многочисленный иногородний элемент, преимущественно из центральных губерний Великороссии, усиленно переселявшийся в край ежегодно, начиная еще с императора Александра II, в 70-х годах. Этот-то последний элемент и составил в крае ядро местных большевиков, которое действовало под командой «красного есаула» Сорокина, по профессии фельдшера, в контакте с красными отрядами, явившимися с «Дальнего Севера фронта». Сорокин, со своими бандами, оперировал значительно южнее, главным образом в Кавказском, Лабинском, Баталпашинском и Майкопском отделах, тесня малочисленный по составу отряд генерала Корнилова и с севера, и с юга. И вот всюду явления одни и те же – кучки «красных наемников», людей, потерявших элементарные понятия о человеческой гуманности, творят «кровавые чудеса» для красного режима, силою вводимого в большой российской стране.

Другие же полки Латышских бригад, пессимистически настроенные и не желавшие служить «красному молоху», при передвижениях и вообще во время Гражданской войны в начале 1918 года, утонули, распылились в массах на обширной территории России, присоединившись к общему русскому добровольческому освободительному движению на всех фронтах. В составе добровольческих армий адмирала Колчака в Сибири составилась даже целая Латышская отдельная бригада полковника Гопнера, в составе двух полков – Троицкий и Имаита, ушедшие с боем от «красных москвичей» еще в начале 1918 года, весною, и принимавшие участие во всех боях добровольческие армии, до последнего момента существования в Сибири и на Дальнем Востоке Временного правительства освободительного движения.

Наконец во время одного из многих горячих боев добровольцев с красными шайками севернее города Екатеринодара, в одиноком домике, в поле, рано утром 31 марта 1918 года генерал Корнилов был убит. Красный артиллерийский снаряд случайно задел угол домика, где находился Корнилов, и разорвался. И того же числа доблестные кубанские граждане, добровольцы-казаки отряда генерала Павлюченко, энергичным, коротким ударом во фланг противнику вытеснили из пределов своей родной земли и Кубанского свободного края весь «северокавказский красный Московский фронт» и его штабы с отрядами большевиков на Царицын, а дальше – и на Москву.

Только весною 1918 года «красная Москва» и ее «С.С.С.Р-ов» правители поспешили переименовать и переформировать все полки 1-й и 2-й Латышских стрелковых бригад в красноармейские полки, хотя и без людей; но такова уж была тогда ее мода: для устройства паники и по германскому образцу.

На самом же внешнем фронте к 23 февраля положение было таково, что и сам противник был небоеспособен, но все же с конца января 1918 года беспрепятственно продвигался во внутрь российской страны: на юге захватил всю Украину, вплоть до Таганрога – Харкова – Чернигова, а на северном фронте легко, без боя, взял Венденские укрепленные высоты, как и Ригу, и Усть-Двинскую крепость 21 августа 1917 года, и свою боевую линию перенес в то время далеко на восток, восточнее линии Полоцк – Остров – Псков, ежеминутно угрожая занятием территории Витебск – Новосокольники – Дно – Петроград.

Вполне понятен был такой маневр германцев. В то время «российские большевики», или «С.С.С.Р-ы», вели мирные переговоры в Брест-Литовске с представителями императора Вильгельма II и, конечно, без аннексии и контрибуций; тут-то и нужен был нажим, да и продовольствие к тому же нужно было для центральных держав, истощенных четырехлетней войной.

Как в тылу, ближе к фронтам, так и по всей стране, усилились репрессии властей – Советов. Газеты, местные конечно, полны сенсаций о каком-то «предательстве контрреволюционеров», сваливая вину об этом с больной головы на здоровую…

– Не удивляйтесь, господа! – неожиданно прервал рассказ и критику юнкера Авдуша Цепа Генерального штаба полковник Казбегоров. – До 90 % из всего состава русских офицеров Генерального штаба вынуждены изменить свои убеждения, через что потеряли и веру в свой истинный народ, но поспешили стать «спецами» у «С.С.С.Р-ов» и, как видите, верою и правдою служат им на пользу этому пагубному нововведению… Кто же будет спасать Россию и ее народы? Ведь жив и будет жить лишь тот, кто борется, кто верит в результат своей борьбы и смело поставил перед собою цель святую, стремится к ней и мыслями и душою, творя истинную черту Божества. Суворовых и Кутузовых теперь ведь нет, воспетых даже иностранцами: как они, полны любви, силы воли и не страшась трудов великих, взбирались упрямо на вершину и только с высоты, подобно исполинам, сурово и задумчиво глядели на мир… Теперь же мы видим совершенно обратное – личные мелкие расчеты и бесхарактерность: спасайся кто может! Масонский мистицизм, упорно насаждавшийся в народе в виде мистическо-художественной литературы и пропаганды, достиг своей цели, посеяв всюду пессимизм и обезличив граждан – все, мол, виноваты, только не мы… К тому же и веры нет у них самих: не могут положиться ни на себя, ни на свой истинный народ.

Отец Цепа в то время, как старший железнодорожный агент, с раннего утра был на службе, а старушка-мачеха дома у себя в комнате. Неожиданно к дому их подъехал открытый автомобиль, и из него выскочил комиссар Касуш Фрукт; как-то сгорбившись, он поспешно вошел в их дом, направляясь в комнаты старушки Цепа. Минут через двадцать Фрукт вновь появился около автомобиля, а за ним следовала сзади и «тетенька» его, старушка Цепа, по-дорожному одетая; и оба на том же автомобиле поспешно уехали куда-то в город.

Был приятный солнечный день конца февраля: тихо, тепло и снег начинал было уже быстро таять. Наши герои также поспешили выйти в город – насладиться первой солнечной теплотой, предвещавшей скорое наступление весны, а также и проветриться немного. Все трое направились на бульвар, где им и представилась первая картина. Все тот же автомобиль, но с красным флажком впереди мотора, а в нем четыре человека вооруженных красногвардейцев, одетых в новенькие серые шинели и такие же фуражки; на груди у каждого большие красные банты, а на фуражках, вместо кокард, нечто вроде большой звезды. Автомобиль мчался по Бульварному проспекту, мимо парка, направляясь к дому губернского комиссара «товарища» Дожи. Было 11 часов дня.

– Члены Чрезвычайной комиссии поехали куда-то на охоту, вероятно, нащупали где-то «живой и мертвый товар»! – шутя, проговорил полковник Казбегоров, обращаясь к жене, идущей с ним под руку; а толкнув локтем потихоньку идущего с ним рядом с другой стороны брата жены, юнкера Цепу, он добавил: – Мужайся, Авдуш! Не теряй надежды.

– Безобразная жизнь настала, – уныло протянул в ответ юнкер Цепа. – Сегодня ты живешь, а завтра?. Будешь ли ты жить? Про то никто не смеет даже и подумать. На ближайшего друга, товарища, отца и матерь и то нельзя положиться, что они не выдадут тебя! Все один другого предают, один на другого клевещут, и тем только и живут, – и он с болью на сердце опустил голову на грудь, как бы рассматривая человеческие следы.

– Нам следовало бы пробираться дальше, на юг! Здесь пропасть можно и с голоду и от безработицы, – вновь проговорил полковник Казбегоров неуверенным топом.

– Да, господа! Как видно, подошло их время, нужно быть очень осторожным, – согласилась и Людмила Рихардовна, – сегодня у меня хотя и пресквернейшие чувства, но все же с идеей Дэзи я вполне согласна.

– Ну, возьмем хотя бы для примера наших стариков, в особенности «матерь», – как бы продолжая свой предыдущий ответ, снова заговорил юнкер Цепа, – они возятся с этим негодяем Фруктом, со своим племянником, и вот сегодня же «мама» опять уехала куда-то с ним, вероятно, торгуется… А, впрочем, что тут и говорить! Господа, пойдемте-ка лучше за город, по шоссе и немного освежимся…

Все без отговорок скоро согласились: взяли ближайшего, случайно попавшегося на улице извозчика с санями образца московских троек и, удобно усевшись, приказали кучеру ехать шагом, а сами на французском языке стали выяснять причину усиленного разложения общественности и самого города. Виновника между ними, как и следовало ожидать, не оказалось. Всему виноваты были грабители-насильники «красные товарищи» и им «сочувствующие». И так, в непринужденном и веселом разговоре, они и провели время в поездке по шоссе до 12 часов дня. А затем заехали в городскую управу, как тогда ее называли, в городской комитет, получили дополнительные карточки на мануфактуру и галантерею и тем же извозчиком уехали домой обедать.

Около часу дня они были уже около дома своей квартиры. Полковник остался расплачиваться с извозчиком, а Людмила Рихардовна с братом поспешила войти в дом, как будто бы какая-то невидимая сила тянула ее туда скорее. И вот еще в передней через стеклянные двери она заметила, что дверь в их комнату открыта; она как пуля влетала в столовую, где у стола сидела мачеха ее и какой-то полуинтеллигент, молодой мужчина в статском, но подпоясанный солдатским ремнем, и сбоку, на ремне висит у него большой револьвер в деревянной кобуре, а на столе – много пачек каких-то бумаг, предметов и вещей, принадлежащих мужу; дальше, на стульях, сидят три красногвардейца, вооруженных винтовками. Дверь в их комнату не открыта, а взломана, а в самой комнате – полный хаос и разрушение.

Людмила Рихардовна на миг остановилась, побледнела и закрыла глаза. Вдруг вспомнились ей слова, сказанные братом на бульваре; ей стало душно, голова закружилась, в глазах потемнело, и она только и успела вскрикнуть:

– О-о-о-й! Воздуху нет… – и без чувств упала на руки брата, поспешившего ей на помощь.

Юнкер Авдуш Цепа осторожно отнес сестру в комнату, раздел и уложил ее в постель, предоставив дальнейшую заботу мачехе, а сам вернулся обратно в столовую.

Тем временем в столовую медленно вошел и полковник Казбегоров. Вежливо приветствуя незнакомцев словом «здравствуйте», он все же как частное гражданское лицо выдавал себя во всем: и выдержкой в походке, и тактом обращения с людьми. Но на его приветствие никто из чекистов, конечно, ничего не ответил; и только старший из них быстро приподнялся из-за стола и на плохом русском языке, с древне-восточным акцентом, строго обратился:

– Ты будешь товарищ Давид Казбегоров?

– Да, я Давид Казбегоров, но товарищами… Гм… Мы, кажется, никогда не были знакомы… Первый раз вас вижу, – удивленно, но спокойно ответил полковник с чуть-чуть заметной улыбкой на лице.

Красногвардейцы по-русски добродушно рассмеялись, а старший чекист, кривя лицо, зло улыбнулся.

– Черный черкесский баран вам товарищ! – сердито бросил юнкер Цепа.

Но вмешалась мачеха, поспешившая в столовую, и, схватив юнкера за руку, стала сильно трепать, не давая ему возможности дальше что-либо говорить. На этот случай красногвардейцы буквально расхохотались, а старший чекист покраснел, как рак, но все же продолжал важно допрашивать:

– Ты генерал-штаба полковник?

– Не знаю! Я частный человек, – последовал ответ.

– А эти документы – твои? – сердито спросил чекист, указывая на большую пачку разных документов, принадлежащих полковнику.

– Да, мои.

– А это оружие: шашка, два револьвера, снаряжение? – язвительно продолжал допытываться чекист.

– Тоже мое имущество.

– А эти предметы: мундир, брюки, сапоги, ботинки, шпоры, тужурки, рейтузы, фуражки, Георгиевский крест, шесть разных орденов, университетский значок, серебряный академической знак, золотой портсигар, золотые часы, эти брильянтовые кольца, уйма денег, дорогое белье… – сердито перечитывал чекист.

– Мое имущество, а ценности получил от настоящей жены как подарки, когда она была еще нев…

Дальше он не мог говорить в свое оправдание, ему стало дурно, голова закружилась и он присел на ближайший стул, а юнкер Цепа поспешил подать ему стакан воды.

Чекист тем временем укладывал все вещи в свой мешок, а ценности, деньги, документы и револьверы в портфель; шашку же с портупеей и темляком надел конвойному через плечо, который, как бы в благодарность, улыбнулся и проговорил:

– Смотри!

Чекист достал из своего портфеля какую-то бумажку, поднялся и певучим, хриплым голосом вновь заговорил:

– К таким большим «лицам», как товарищ Казбегоров, мы сами не ходим. Вот ордер от высших в губернии товарищей Брега и Дожи, – и показал ордер.

Юнкер Цепа неожиданно вспылил, сильно покраснел и, крепко сжав в кулак правую руку, коротко замахнулся ею, направляя удар в лицо чекисту, но мачеха, стоявшая около него сбоку, быстро схватила его рукав; удар не удался, он рванулся, но было уже поздно, чекист успел отскочить несколько шагов назад; юнкер Цепа побледнел и, обессилев совсем, присел на свободный стул около полковника, который и ему передал стакан с водою. Красногвардейцы тем временем поспешили плотнее подступить к чекисту, продолжавшему читать все тем же певучим тоном:

– И вот, именем нашего закона все перечисленные вещи, оружие, ценности и деньги конфискуются в нашу казну, а товарищ Казбегоров арестовывается…

Старушка Цепа быстро поднялась и ушла в свою комнату, совершенно безразличная к происходившему. По своей простоте и ненависти к интеллигентным взрослым детям мужа, она и не подозревала раньше, что ее и племянника ее Фрукта предательская работа далеко так зайдет. Ей и Фрукту хотелось только лишь ограбить Казбегоровых, поставить их в нищенское положение и тем заставить эту интеллигентную семью подчиниться нищете и общей разрухе, вводимой силою ее товарищами из «фруктовской» компании.

Но последствия были иные. Как только чекист пропел слово «арестовывается», два вооруженных красногвардейца быстро подошли к полковнику и стали около него по бокам, а третий стал сзади старшего чекиста.

Юнкер Цепа вновь быстро приподнялся и поспешно схватил рукой винтовку у сбоку стоявшего красногвардейца с целью вырвать ее и броситься с нею в атаку на чекистов, как неожиданно перед ним показался штык третьего красногвардейца, и острие его вонзилось в грудь молодого юнкера. Он почувствовал сначала какую-то теплоту, а затем и жгучую боль, побледнел и опустился на тот же стул, схватив руками рану.

– Не вздумай, товарищ, устроить здесь какую-нибудь шутку, – процедил чекист сквозь зубы, посмотрел на часы и приказал красногвардейцам выводить арестованного на улицу, предварительно обыскав его, нет ли еще оружия при нем…

Полковник Казбегоров не сопротивлялся. Он как-то машинально перекрестился и, достав на груди крестник, поцеловал его, а затем поцеловал по-братски и юнкера Авдуша Цепу, шепнув ему па ухо: «присмотри за Людмилой». Не торопясь, он аккуратно застегнул полушубок, поднял вверх меховой воротник, натянул па голову черную кавказскую папаху и в сопровождении вооруженных спокойно вышел, бросив при этом влажный взгляд на разрушенную обстановку своей комнаты и на лежавшую в кровати в обмороке жену.

– Ах, какой он бишь божественный! – пробормотал один из красногвардейцев.

Вслед за ними, на улицу, последовал машинально, со слезами на глазах, и раненый юнкер Авдуш Цепа.

Неожиданно к дому подъехал все тот же открытый автомобиль с красным флажком впереди мотора, и первым сел в него чекист с портфелем в одной руке и со своим револьвером в другой, третий же красногвардеец с вещами уселся около него, сбоку, дальше – арестованный полковник Казбегоров на коленях, посредине автомобиля, а остальные два красногвардейца по бокам его.

– В Чрезвычайную комиссию! – с восточным акцентом прошипел чекист сердито, и автомобиль тронулся.

«Разбойники с большой дороги в российской стране великой, и как широко поставлены у них шпионаж и наблюдение», – подумал юнкер Цепа, круто повернулся и пошел в дом, в комнату сестры, где нашел Людмилу Рихардовну все еще в обмороке, в кровати. Он быстро осмотрел сестру, кое-что привел в порядок, а затем осмотрел и свою рану, которая, к счастью, оказалась без повреждения грудной кости, почему обошелся лишь наложением пластыря, оделся и вышел в город.

Тем временем чекисты распоряжались полковником так, как сами того хотели. Остановив автомобиль у подъезда дома «чрезвычайки», старший чекист приказал красногвардейцам вести арестованного в подвал, а сам с третьим быстро направился в канцелярию для сдачи «награбленных» вещей, документов, ценностей и денег. Подвал находился под тем же домом, вход с улицы. И при входе в него арестованному представилась картина, от которой у человека даже с крепкими нервами и то может порябеть в глазах: у входных дверей, внутри самого подвала, стоят два вооруженных до зубов чекиста; дальше – нечто большой комнаты, без окон, но посередине небольшой столик, а около него, невидимые для сиденья, три отрубка толстого дерева, какие обыкновенно имеются в мясных лавках; плохо освещающая помещение керосиновая лампа стоит на столе. Еще дальше, по сторонам, много отдельных номерных «клетушек» с дверями, и многие из них закрыты и заперты висячими замками. Пол подвала цементирован, и много на нем следов крови. Кровавые пятна видны и на многих дверях клетушек. В дальнем углу подвала лежат на полу два-три каких-то человека, полунагие, одежда – одно тряпье, и не то спят, не то лежат.