Текст книги "Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений"

Автор книги: Степан Посевин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

IV

Начало осени 1917 года было такое же дождливое и грязное, как и конец лета при отступлении из Риги. Беспристрастному наблюдателю казалось, как будто бы и впрямь все кругом тоскует, плачет о невознаградимой потере лучшей части фронта, города Риги и его окрестностей, с красотами природы Лифляндской Швейцарии Зегевольд и Огры. 19–21 августа 1917 года надолго останутся в памяти у очевидцев и участников грозного по своим последствиям движения масс на восток, в центр Российской империи, где пружина уплотнения все еще мягко и безболезненно сжималась.

«Ведь все отдано без боя, без драки! Сделали это всевластные комитеты и такие трусы-изменники, как Брег!.. – думала Людмила Рихардовна. – Писем от мужа нет! Неужели они дерутся на Венденских позициях?.. Как говорил о том и полковник Ступа – отступать дальше не думают ни шагу…» – И она долго засиживалась в своей комнате гостиницы «Россия», наблюдая в окно за жизнью провинциального городка в дождливую погоду.

Прошло уже около двух недель, как она приехала в Старую Руссу; и о своем месте нахождения несколько раз писала мужу в действующую армию. И теперь отсутствие ответа стало страшно волновать ее, а в голову полезли тревожные мысли:

«А вдруг он убит во время боев под Ригой, и не дай Боже, или быть может, надумал выкинуть какую-нибудь штуку, вроде бросить, оставить меня на произвол судьбы, как делают теперь и многие другие в стране великой…» – как-то неожиданно пришла мысль на ум, и Людмила Рихардовна, схватив себя за голову, стала быстро ходить по комнате.

Призрак неведомого, но ужасного скандала туманно рисовался перед ней, сердце трусливо сжималось, и ей казалось, что вот уже каждый человек знает про это и в душе смеется над нею. Она не находила выхода. Но в то же время в дверь комнаты ее постучали. Она быстро остановилась и, опустив руки, подавленным тоном произнесла:

– Кто там?.. Войдите!..

Вошел прапорщик Брег, одетый в военную форму, при снаряжении и вооружении, как и полагается пехотному офицеру, а за ним молодая дама или девица, среднего роста, с миловидным личиком, в кожаной тужурке, и еще один мужчина, в полицейской форме. Все одеты по-дорожному, с маленькими чемоданчиками в руках.

– Старые друзья не забываются! – протянул прапорщик Брег, широко улыбаясь и здороваясь за руку с Людмилой Рихардовной «по-товарищески»; при этом представил и своих спутников: – Мой друг Соня Капу, а вместе с тем и товарищ по Совету депутатов в Петрограде; а это мой друг по несчастью когда-то на первом курсе Московского университета, а теперь, как видите, полицмейстер города Старая Русса и также товарищи по Совету депутатов в Петрограде – товарищ Дожа.

Людмила Рихардовна любезно поздоровалась со всеми и пригласила присесть.

– Мы к вам с просьбой!.. – первый заговорил прапорщик Брег, присаживаясь на диван: – Только что приехали из Петрограда, и товарищ полицмейстер хочет устроить нас в гостинице. Все номера заняты большими семействами, а вы одна, и притом ваш номер самый большой и самый удобный. Вы, вероятно, скоро уедете на фронт к мужу? А пока что разрешите мне и «товарищу» Соне Капу поместиться в вашем номере, так как наша работа теперь будет здесь, в тылу армии Северного фронта, и будем охранять подступы с юга на Петроград… – двусмысленно пояснил он свою будущую «разрушительную» работу и в тылу, намеками давая понять о движении с юга на север войсковых частей Кавказской туземной дивизии генерала князя Багратиона и конного корпуса генерала Крымова, но Соня Капу грозно взглянула на него при этом, и прапорщик Брег сразу замолчал, опустив глаза и закусив нижнюю губу.

– К сожалению, с вашими доводами согласиться я не могу, – ответила Людмила Рихардовна решительно. – Я не привыкла жить и спать в одной комнате с чужими людьми. Кроме того, вопрос о моем отъезде к мужу еще не предрешен… – Сказав последнюю фразу, она бросила свой взгляд на полицмейстера как на блюстителя порядка и законности. В нем она узнала того полицейского Дожу в Витебске, который угрожал ей реквизицией личных вещей, якобы на оборону, и женился на ее же прислуге Маше в феврале месяце того же года, когда она оставляла службу и должность начальника счетного отдела Управления железной дороги и переезжала к мужу в Ригу. Она замолчала.

– Я знаю вас, мадам! Знаю и генерала штаба полковника Казбегорова, когда он был еще подполковником, – пояснил полицмейстер Дожа и начал что-то говорить шепотом на ухо Брегу.

Брег улыбнулся и уверенно, но неудачно, начал острить и болтать о пустяках. Ему трудно было выдержать взятый тон частного и уместного разговора в присутствии дам; нелитературные слова и прибаутки стали быстро пробиваться сквозь все его остроты и в рассказе о жизни в Петрограде, и о забастовках там на фабриках женщин-работниц. При этом бросил он и несколько оскорбительных слов по адресу Людмилы Рихардовны, подозревая ее «бездельничанье» в Старой Руссе; на что Дожа только одобрительно улыбнулся и протянул: «А что же тут еще и делать?» – и они, оба пьяные, коротко, но весело рассмеялись.

– Господа! – не удержалась Людмила Рихардовна. – Вы пришли ко мне сами и со своей дамой и, в присутствии ее же, начинаете наносить мне оскорбления и говорить всякую пошлость и подозрения! Прошу сию же минуту оставить мою комнату!.. – сказав решительно и громко, она поднялась со стула.

– Вы нас извините… – протянул прапорщик Брег, – мы сегодня немножко «того» – выпили; а насчет комнаты все же подумайте, мадам! Нам она нужна! Семь дней вам срока… А после товарищ полицеймейстер примет надлежащие меры… – хриплым и немного взволнованным голосом заключил он, выходя из комнаты вслед за Соней Капу и Дожей, которые молча первые поспешили к выходу.

«С такой компанией правителей нового течения и насадителей нравственности, – подумала Людмила Рихардовна, – нужно мне бороться энергичнее, пока не выясню создавшегося положения с мужем…» И облегченно вздохнув, она закрыла дверь за ушедшими и заперла на замок, а сама присела к столу и задумалась:

«Ведь Дожа же разжалованный прапорщик, как говорил Дэзи… и, кажется, за подделку счетов и за присваивание чужих писем был под судом?.. Вообще, личность довольно известная и на Кавказе, ввиду пошлых его поведений в Каловском ауле на вилле «Казбегор» в 1915 году… И вот, таким людям теперь везет, они в моде… А что, если он и теперь занимается той же профессией, что и два года тому назад?.. Ему теперь ведь еще легче, как полицеймейстеру и местному цензору на почте…» – и последняя мысль как кол остановилась в голове. Она машинально схватила перо и бланк и написала мужу телеграмму: «Действующая армия. Штаб Сибирского корпуса полковнику Казбегорову. Писем нет. Где ты? Ожидаю, что делать? Жить здесь нельзя спокойно. Целую. Миля».

И тут же решила послать ее с оплаченным ответом и с отметкой «вне очереди», заплатив в пять раз дороже, дабы к вечеру получить и ответ. Было только два часа дня. Она быстро оделась и вышла в город.

На телеграфе она не упустила из виду личное: узнать у чиновника и о времени возможного получения ответа; поинтересовалась и о телеграфной связи корпуса с тылом через Псков, а также и о новостях из действующей армии. Вполне удовлетворенная ответами услужливого и симпатичного старика-телеграфиста, она в конце концов ласково поблагодарила его и улыбнулась первый раз за две недели одинокой жизни в Старой Руссе. Почувствовав облегчение и душевное спокойствие, она долго не задерживалась в городе, а поспешила вернуться к себе, в гостиницу «Россия», немного закусила и прилегла на диване отдохнуть.

Так долго она отдыхала, но очнулась от глубокого и спокойного сна, когда в комнате начинало уже темнеть, а в коридоре происходил какой-то шум спорящих мужчин. Она быстро поднялась, открыла дверь и увидела почтальона и швейцара, спорящих о каком-то жильце с двойной фамилией. Было семь часов вечера.

– А какая же там у вас двойная фамилия? – поинтересовалась и Людмила Рихардовна.

– Казбегорова-Цепа, и адресату есть телеграмма, мадам! – почтительно ответил почтальон.

– Ведь такая же двойная фамилия – моя… Дайте-ка телеграмму сюда, – с улыбкой произнесла она волнуясь и дрожа всем телом, с трудом расписалась в принятии ее, дала почтальону хорошо на чай и ушла в комнату, вновь заперев на ключ дверь, в то время как швейцар бросил ей вдогонку извинительное слово «простите», «я и забыл».

Телеграмма была от Давида Ильича из действующей армии: «Старая Русса. Гостиница Россия. Людмиле Казбегоровой-Цепа. Послал тебе три письма, родителям два, ответов нет. Нахожусь в том же корпусе, жив здоров. Сильно скучаю. Езжай ко мне в штаб. Сегодня вечером посылаю тебе Филиппа как проводника. Захвати съестных продуктов. Здесь очень трудно что-либо достать. Целую. Дэзи».

– Милый мой! Он так же страдает! – вскрикнула Людмила Рихардовна, окончив чтение телеграммы и бросившись на диван головой в подушку, сильно заплакала. Ее охватила радость, радость, какой она как бы никогда еще и не переживала в своей жизни; и это еще больше увеличивалось, когда вспомнились ей несправедливые упреки мачехи и грязные намеки прапорщика Брега и полицеймейстера Дожи.

– Они христопродавцы! Они согласны распять меня, выбросить на поругание всего общества, как и многих патриоток, порядочных, интеллигентных женщин из знати в Великой России… Этого-то им и не удастся сделать со мной: дорогой мой муж и на сей раз спасает меня…» – думала Людмила Рихардовна, и от этого ее плач еще больше увеличивался, доводя до границ истерики. Вся ее красивая фигурка находилась как бы в воздухе, подпрыгивая на диване при каждом взрыве потока горячих слез.

В комнате было уже совершенно темно, как она лежала на диване и почувствовала на своих щеках мокрую и холодную подушку. Достав у себя на груди крестик, она перекрестилась и много раз поцеловала его. А затем опустилась около дивана на колени и долго молилась Богу, как только могла молиться, а закончив, перешла в кровать и скоро вновь заснула не раздеваясь, не обращая даже внимания на доносившиеся из ресторана гостиницы песни пьяных голосов мужчин и женщин, крик и шум танцующей публики под звуки духового и струнного оркестров.

Несмотря на голод, нищету и полное опустение, местный исполнительный комитет города Старая Русса все же нашел возможным устроить в ресторане той же гостиницы банкет и танцевальный вечер в честь приехавших из Петрограда «товарищей» нелегального Совета депутатов: Брега, Капы и Дожи. Два оркестра и хор цыган были гвоздем их вечера. Игра и танцы чередовались с хором. Но порядочно выпившие приехавшие «товарищи гости» снова возобновили свой разговор, начатый ими днем в комнате Людмилы Рихардовны. Им было все равно, о чем бы только ни говорить, лишь бы поддерживать свою партийную компанию.

– Я знаю, – притворно и самоуверенно начал было Дожа, – вам, столичным жителям, кажется, что здешние порядки – что-то особенное. Горько ошибаетесь! Правда, у здешних женщин есть свежесть, но нет – шика… нет, как бы это сказать, нет искусства к красоте, к художеству.

Мгновенно Брег оживился, у него заблестели глаза и изменился голос:

– Да, конечно… Но все это надоедает в конце концов… У наших петрогражданок нет фигуры: худые, тощие, как какой-то комок нервов; а здесь – дело другое: свежесть, спокойствие, выдержанность….

– Это-то так, – незаметно оживляясь, согласился Дожа и самодовольно стал крутить себе усы.

– Да, самое главное ведь у женщин – фигура, грудь! Женщина с плохо развитой фигурой для художника не существует! – заключил Брег, закатывая глаза, подернувшиеся беловатым налетом от пьянства.

– У всякого свой Бог!.. Для меня, как любителя-художника, в женщине самое важное – спина, изгиб… Особенно у некоторых молодых женщин, которых я наблюдал на Кавказе, – улыбаясь, проговорил Дожа и, закрыв глаза, отдался воспоминаниям.

– Зачем нам так далеко ходить, – возразил Брег, – возьмем, к примеру, ну хотя бы Людмилу Рихардовну, мадам Казбегорову-Цепу, у которой были мы сегодня днем, – рижанка, а отвечает всем статьям закона красоты: головка маленькая с густыми, длинными, светлыми волосами, разделенными пробором посередине и заложенными сзади, носик и ушки – одни игрушки, созданные как бы по заказу, глаза – большие, голубые, как два чистые неба, с черными ресницами и бровями, лицо – полненькое, овалообразное, с маленьким ротиком и улыбающимися губками, грудь – полная и высокая, шея и плечи – круглые, руки и ноги – тонкие и упруго-мягкие, а сама фигура ее – не поддается описанию, вся красота природы, античная! Вот это-то женщина!..

– Что нам и говорить о таких высоких особах! – поспешил Дожа и язвительно улыбнулся.

– Да-а-а! – протянул Брег. – Правда, она большая аристократка и с математической точностью определяет свои жизненные шаги. Ее муж, Казбегоров, тоже солидный красивый мужчина, молодой и богатый аристократ с Северного Кавказа, по образованию филолог или доктор психологии, что-то вроде этого, и Генерального штаба полковник. Эти-то два «великана» и стоят теперь у нас перед глазами, если не столкнет их судьба с дороги нашей… – заключил Брег, подразумевая под супругами Казбегоровыми-Цепа всю российскую интеллигенцию, не согласную с идеями, проводимыми Центральным нелегальным советом крайне левых немногих рабочих и солдатских депутатов.

– Не судьба, товарищ, а наша власть, диктатура-то может сделать!.. – возразил ему Дожа, а затем, как бы от переутомления, вздохнул и начал вновь говорить почти спящим, пьяным голосом: – Казбегорова я знаю! Был у него на вилле «Казбегор» в Каловском ауле. Жену его, Нину, тоже знаю, но она уже, братище, наш товарищ, и сестры ее такие: Луша и Маруся, обе помещицы большие, с законченным образованием и, по слухам, вышли замуж за наших же «товарищей» прапорщиков: Лысько и Супротина, депутатов в Совете нашем от войск и комитетов Северного Кавказа…

Рассказ Дожи прервали вновь появившиеся в ресторане большой толпой солдаты, приехавшие с фронта, и разных рангов пассажиры. Хор цыган и оркестры неожиданно прекратили свою работу и начали расходиться по домам; Брег вздрогнул и бросил серьезный взгляд на Дожу.

– Уже 5 часов утра, вези меня и Соню к себе на квартиру, спать, пока выселишь из комнаты гостиницы мадам Казбегорову-Цепу. – Сказав последнее, Брег и его спутники поднялись пьяные и вышли на подъезд, где Дожу ожидали служебный автомобиль и дежурный полицейский.

– Так в добрый час, товарищи, пойдемте; у меня ведь квартира из пяти комнат, хорошо обставлена, а живу один; жена в Витебске… – пояснил Дожа свою жизнь и обстановку, усаживая гостей в автомобиль.

Шум автомобиля и звук его рожка окончательно растревожили Людмилу Рихардовну. Она не спала и ожидала, пока все стихнет под окнами ее квартиры. Но стук в двери скоро заставил ее быстро подняться с кровати и зажечь огонь.

– Кто там? – испуганно произнесла она.

– Я, Филипп! – послышался знакомый ей голос, и она, набросив на плечи шаль, бросилась отворять дверь.

Филипп медленно, застенчиво вошел в комнату и, приветствуя поднятием руки под козырек, вкратце рассказал о возложенном на него поручении и передал письмо от полковника Казбегорова. Людмила Рихардовна немедленно вскрыла конверт и начала читать, а затем улыбнулась и обратилась к денщику.

– Ну, спасибо вам, Филипп… Присядьте и немного закусите, а затем и засните на тахте за ширмой… Я спать не буду больше… Днем справимся в городе по делам, а вечером и выедем, с расчетом – завтра утром быть на месте, в штабе… – ласково пояснила она и, положив на стол разных холодных закусок и налив чайный стакан вина, почти что силой усадила застенчивого денщика Филиппа, а сама уселась на диване и принялась за рукоделие, подумав:

«Таких людей, как наш добрый и честный Филипп, теперь, пожалуй и не найдешь или очень мало…»

V

Рано утром 14 сентября, когда взошедшее солнце светило еще низко, по шоссейной дороге со станции Эрики в имение Шпаренгоф шла пешком Людмила Рихардовна в сопровождении солдата-гусара Филиппа Кабура. Расстояние короткое, всего лишь около трех километров, и пройтись пешком она считала за лучшую прогулку в деревне, в особенности после политических передряг в маленьком провинциальном городке с острой, разлагающей атмосферой.

– Сегодня должен быть хороший день впервые, как мы оставили Ригу, – неожиданно заговорил денщик Филипп тоном знатока, умеющего определять погоду по восходу солнца.

– Дай Бог, – тихо ответила Людмила Рихардовна и ускорила шаг движения.

Под солнцем на полях блестела и искрилась огоньками на траве роса, а в тени она казалась еще седой от инея. Им навстречу по дороге плелись в одиночку и группами военные двуколки войсковых обозов на станцию за продовольствием. И судя по лошадям и по мокрым серым шинелям ездовых-солдат, они были под дождем недавно где-то.

«Какая непостоянная погода – тут и дождь, тут и солнце – хороший день?.. Как “красная” девица часто меняет свои перчатки и настроение… – подумала Людмила Рихардовна, – прифронтовая полоса и все кругом военное, ни одного частного человека не видно…» – И она, мысленно представив себе картину встречи с мужем, улыбнулась и еще глубже погрузилась в думы.

– Вот и «наше» имение, – снова протянул Филипп, – вероятно, еще все спят… – И он переменил в руках чемоданы.

– И хорошо! – поспешно ответила она.

Из-за леса и поворота дороги влево, в каких-нибудь 200 шагах, неожиданно выросло величаво-красивое имение – на возвышенном месте, в виде горки с покатыми отлогами вокруг, в центре – большой белый дом, каменный, в два этажа, а вокруг него еще зеленеет обширный парк, с молодыми и старыми деревьями разных пород – вперемешку; за парком раскинулись жилые помещения служб и хозяйственные постройки.

– «Теперь мы дома!.. – вполголоса проговорил Филипп; открыв дверь, он первый вошел в большую, роскошно обставленную полутемную комнату.

Полковник Казбегоров был еще в постели, но уже не спал и, увидев входящего Филиппа с двумя чемоданами, он немного приподнялся и неожиданно спросил:

– Ты уже вернулся? А где же барыня?

– Я здесь, Дэзи! – радостно вскрикнула Людмила Рихардовна в передней и быстро вошла в комнату.

Шторы окон были опущены, и в полутьме он плохо различал ее фигурку.

– Филипп! Да подымите же хотя одну штору и можете идти в свою комнату и немного заснуть, – распорядился полковник немного взволнованным голосом, а от неожиданно охватившей его радости, он назвал его даже на «вы».

– Как здесь тепло и мило у тебя… а на дворе – сыро и довольно прохладно, несмотря на то что солнце светит и обещает хороший день… – дрожащим голосом заговорила Людмила Рихардовна первая и грациозным движением рук сняла с плеч большую шаль, верхнее пальто и шляпку и подошла к походной кровати мужа.

– Ну, вот я около тебя! Здравствуй!.. – и с милой улыбкой бросилась ему на шею.

– Здравствуй, здравствуй, моя надежда! – после некоторого замешательства ответил он, улыбаясь и освобождая свои руки из-под одеяла.

– Добавь еще и «вера моя», тогда будет полный догмат правил жизни человека в это смутное время, – ответила Людмила Рихардовна смеясь, продолжая крепко держать его за шею; и она коротко рассказала про жизнь вообще в тылу и про начавшееся «красное» движение в народе.

– Я, быть может, и на крест пошел бы с радостью, – перебил ее рассказ Давид Ильич. – Если бы верил, что моя смерть может спасти миллионы людей великой страны. Но этой-то веры у меня теперь очень мало или совсем нет: что бы я один ни сделал, в конечном итоге ничего не изменю в ходе мировой истории, и вся польза, которую могу принести, будет так мала, так ничтожна, что если бы ее и вовсе не было, мир и на йоту не потерпел бы убыли, быть может, только породила больше эгоизма у других. А между тем как для тебя, моя пташка, меньше чем йота в мировом пространстве, я все же чувствую, что должен жить и страдать, мучиться и ждать смерти, так как ты заняла в моем сердце прочное место и составляешь его цельность…

– Совершенно правильно, Дэзи! – поспешила Людмила Рихардовна, волнуясь. – Почти четыре недели прошло с тех пор, как ты неожиданно ухал на позицию, а мне передал о выезде в Старую Руссу. – Все это время я страдала, боролась и всею душою мысленно жила только около тебя и верила сильно, и эта-то сильная вера спасла меня и привела опять к тебе. Точно так же передумала всю цель и смысл жизни в теперешних условиях и пришла к непоколебимому убеждению: ты занял в моем сердце такое место, что в случае его пустоты, неизбежно нарушилось бы все мое «я», и поэтому-то я живу только для тебя и около тебя. Если умирать нам, так только обоим вместе… – и она вся прижалась к груди мужа.

– Ну, пока, довольно нам философствовать; будем практичными, – посоветовал Давид Ильич, – ведь только седьмой час утра; завтрак в столовой штаба в десять; ты можешь вполне немного отдохнуть и заснуть, вот там на диване; бумаги и карты убери на стол…

И она улыбнулась и начала быстро переодеваться в домашнее платье, весело поглядывая на мужа:

– Теперь я твой солдат и на позициях, в прифронтовой полосе, с вещами не следует разбрасываться слишком, надо забрать все под бока…

Закончив свой туалет, она игриво уложила подушку и одеяло на диван и опустила штору: ее среднего роста фигурка была в белом тонком платье, а волосы на голове освобождены и подобраны под капор. Улыбаясь и шутя, она вновь тихо заговорила:

– Скажи откровенно, передовые позиции отсюда также недалеко? Можно спать спокойно?..

– Да! На фронте наши доблестные стрелки!.. – и Давид Ильич поспешил подняться и начал тихо одеваться, внимательно посмотрев на жену. Она спала, тихо, спокойно, а большие ее голубые глаза красиво закрыты черными ресницами, с исходящей от них по всему лицу чуть-чуть заметной спокойной детской улыбкой.

«Нет сомнений! Она страдала страшно и переутомилась, и главное – измучилась в одиночестве в разлагающей атмосфере тыла, и теперь, только здесь, немного успокоилась, где казалось бы наоборот: непривычному к походной жизни и военной обстановке человеку-мужчине кажется тревожным…» – подумал Давид Ильич и, присев к письменному столу, он принялся за работу.

Час спустя он как-то машинально оглянулся назад и посмотрел на спящую жену. Но в этот-то момент Людмила Рихардовна открыла глаза и улыбнулась ему навстречу. Сердца супругов загорелись, и Давид Ильич быстро поднялся и торопливо подошел к жене.

– Как ты спала на новом месте? – тихо спросил он и, поцеловав ее в лоб, присел на свою походную кровать.

– Очень хорошо! – поторопилась ответить она улыбаясь. – Сегодняшний день – один из лучших дней в нашей жизни. Ты тоже такого же мнения? Это вижу я по твоим глазам…

– Все это хорошо… Но я хочу, кстати, поговорить с тобой и о другом: сегодня же утром думаю представить тебя своему начальству и ближайшим сослуживцам… – сказав последнее, Давид Ильич задумался.

– Превосходно, Дэзи! Я устрою завтрак, а ты пригласи их всех к нам в комнату. – ответила она игриво. А затем немного подумав, добавила: – Спать я больше не хочу и сию минуту подымаюсь, и с помощью Филиппа завтрак на восемь персон скоро будет готов. – За руки держа мужа и тихо смеясь, она пропела:

– «Сухарями с водою, только б с тобою».

– Пусть будет и так, если это правда!.. – улыбаясь, ответил он и ушел к столу продолжать свою работу, рассматривая карты и схемы, испестренные красным и синим карандашами.

Людмила Рихардовна тем временем оделась в дорожный костюм, или как она сама его называла – «походный», элегантный, черной английской шерсти, привела в порядок свой туалет и позвала к себе Филиппа.

Опытная рука хозяйки у стола творила чудеса: через полчаса завтрак был готов – холодные и горячие мясные закуски, рыбные консервы и в завершение всего – белый хлеб, кофе с молочными консервами, две бутылки коньяку из «неисчерпаемого» запаса Давида Ильича и три бутылки кахетинского вина из запаса, захваченного в Старой Руссе у купца Патриотова, – стол был накрыт. А к 10 часам утра явились и приглашенные начальники, и сослуживцы. Хозяева были любезны, услужливы, не стесняя гостей ни в чем: просто и мило Людмила Рихардовна была представлена гостям; угощая их, она сама не упускала из виду великосветского этикета – пустила в ход и особо старое вино, захваченное из Старой Руссы у Патриотова; а под конец еды и изрядного угощения уселась около стола и заговорила на общественные темы по-французски с комкором, с одной стороны, и по-английски – с корсанитом профессором Круксом, с другой; прочих занимал Давид Ильич, ведя разговор по-русски на военные темы.

– Сегодня позавтракали так, как у академистов на банкете 25 лет тому назад по окончанию Академии Генерального штаба… – шутя проговорил комкор, подымаясь из-за стола и целуя руку хозяйке.

– Виновата всему уважаемая хозяйка… – в свою очередь заключил и коринж [корпусный инженер] по-немецки и также подошел к Людмиле Рихардовне для поцелуя руки, но разговорился с нею на этом языке.

К ним присоединился нашкор [начальник штаба корпуса], корвет [корпусный ветеринар] и другие; шутя и разговаривая свободно и по-немецки, она рассказала им и много исторических анекдотов из походной жизни предводителей древних германских оруженосцев в Прибалтике. Все смеялись, конечно, и заговорили между собою на разных европейских языках и на разные темы, чувствуя как бы в салоне столичной дамы, незаметно проведя время и стоя около получаса. И только старый Генерального штаба генерал ком-кор поторопился их оставить:

– Сердечное вам спасибо, Людмила Рихардовна, и вам, Давид Ильич, за любезность и завтрак, который хотя на короткое время, а все же перенес нас в круг милой семейной и общественной жизни, и мысленно побывать где-то далеко от вечно натянутого внимания в одну сторону фронта и политических невзгод в тылу… – пояснил комкор, прощаясь, и вышел.

Его примеру последовали и другие. Профессор Крукс и подполковник Шрам, по обыкновению, немного задержались, приглашая Казбегорова и его супругу заходить и к ним когда-нибудь, в свободное время, преимущественно вечерком – в гости и так себе, для времяпрепровождения.

В тот же день, вечером, Давид Ильич объявил жене, что состоялся приказ по штабу о зачислении ее на службу переводчиком французского, английского и немецкого языков. Служба не тяжелая и переводов не так уж много будет, а один-два часа в сутки для этого вполне возможно посвятить под его же руководством и притом – у себя же в комнате.

– Такие пустяки, как один-два часа посидеть у себя же в комнате за переводами, притом под твоим же руководством и контролем, для меня особенного труда не составит. Я рада буду работать с тобою день и ночь на пользу наших армии, народа и страны. Ведь до сего времени агентурную работу по переводам на русский язык и обратно ты там все делал? Как дополнение к другой, более важной работе… – пояснила Людмила Рихардовна свое согласие.

– Да, пташка!.. – ответил он и улыбнулся ей так, что она, бедняжка, даже не выдержала его серьезного взгляда, схватилась с дивана и бросилась ему на шею, стянув со стола все карты и горевшую свечу.

– Я потушила огонь на время! Прости! – волнуясь, извинилась она и, подняв свечу, зажгла, а сама уселась на диван и снова принялась за рукоделие.

– Когда ты начнешь работать, мы можем оба вместе ходить и в общую столовую, – заговорил Давид Ильич, – а сегодня я так устал, как никогда: с 11 часов до 6 часов вечера объездил все позиции фронта корпусного участка: и на автомобиле, и верхом на лошади, и даже были случаи – пешком… Скорее бы ужин дома, а затем и спать… – и он, откинувшись на спинку стула, поднял голову вверх и закрыл глаза.

– Все готово, Дэзи! Иди к столу! – ласково сообщила Людмила Рихардовна, успевшая сбегать на кухню, поторопить Филиппа нести ужин и накрыть стол, так сказать, все сделала по одному мановению Руки.

– Как скоро у тебя все делается! – улыбаясь и присаживаясь к столу сбоку жены, заметил он.

– Дело мастера боится, мой милый друг! А еще одно верное сказание из жизни: «власть женщины куда сильнее и энергичнее имущих власть мужчин», – улыбаясь, ответила она, наливая суп в глубокую тарелку из походной кастрюли.