Текст книги "Рядовой авиации (Документальная повесть)"

Автор книги: Степан Швец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Повеяло прохладой, солнце опустилось к горизонту, вечереет. До вылета еще не меньше часа. Лететь до линии фронта, которая проходила с юга на север через Великие Луки, всего каких-нибудь 15–20 минут, а если перелетать линию фронта в светлое время, можно попасть под атаку немецких истребителей. Нужно ждать наступления темноты.

Все экипажи в боевой готовности у своих самолетов, с нетерпением ждут команды «по самолетам» и посматривают на небо: скорее бы опускалось солнце. Не появился бы немецкий разведчик. И он не заставил себя ждать. Он летел с юга на высоте не более двух тысяч метров.

Ну, сейчас, подумали все, появятся наши истребители… Но истребители не появились. И с земли – ни одного выстрела. Разведчик прошел спокойно с юга на север через весь аэродром, развернулся на запад и скрылся. Все заволновались: жди теперь налета. Где же обещанные истребители?!

Не дождавшись команды, экипажи заняли свои места в самолетах. Командиры прохаживаются у стартовой линии, поглядывая на часы, на небо. Как по команде, освободили самолеты от маскировки. Напряжение – на пределе. Но время запуска моторов еще не подошло. И тем не менее кто-то не утерпел, запустил моторы. Этого было достаточно: не прошло и минуты, как были запущены моторы всех самолетов. Все – и летные экипажи, и командиры – опасались налета фашистской авиации.

Красный шар солнца приближался к линии горизонта. Вся западная полусфера была окрашена в ярко-оранжевый цвет. «Цвет бога войны», – подумалось перед вылетом. Кто-то, не выдержав, начал выруливать. Командованию ничего не оставалось, как начать выпуск самолетов. Командир взмахнул флажком, и первый самолет пошел на взлет. Не дождавшись отрыва первого, за ним пошел второй, третий… Натужно ревели моторы, колеса тяжелогруженых машин продавливали грунт, намного удлиняя – разбег самолетов.

Один за другим взлетали бомбардировщики. Мой самолет стоял на восточной окраине аэродрома, и мне хорошо была видна картина взлета самолетов. Но что это?! Один самолет только оторвался от земли, как под ним возник огонь и потянулся шлейф черного дыма. На фоне закатного зарева все происходящее выглядело зловеще. Это от искры из глушителя мотора загорелись подвесные баки. Экипаж своевременно среагировал на пожар: подвесные баки были сброшены и продолжали гореть на земле, а самолет произвел посадку за пределами аэродрома, на картофельном поле.

Взлет самолетов происходил пока в один ряд. Но вот кто-то вырулил и пошел на взлет параллельно. Туда сразу же отправился один из командиров, поддержал инициативу, и выпуск самолетов продолжался теперь в два старта. Общее стремление у всех – поскорее выпустить все самолеты в воздух.

Но вот подошла моя очередь. Кульминационный момент всего боевого задания – взлет перегруженной машины с мягкого аэродрома. Зарулил на старт. Машина нехотя трогается с места и медленно, набирая скорость, пошла на взлет. Весь опыт, все свое искусство я вложил в эту самую ответственную часть полета. Почти все поле аэродрома уже позади, а машина еще не готова к отрыву от земли. И почти у самой границы, за которой виден кустарник, самолет оторвался. Чтобы облегчить наращивание скорости, убираю шасси. На малой высоте летать рискованно, может от малейшей ошибки образоваться просадка, касание винтами земли. Но все это заранее предусмотрено, учтено. И когда уже была соответствующая безопасная высота, я облегченно вздохнул. Всего того, чего мы все так боялись, избежать удалось. Предстоящая часть полета казалась уже не такой трудной по сравнению с тем, что пришлось пережить перед вылетом. И опасения наши подтвердились: только оторвался от земли последний самолет, как на аэродром налетела армада немецких бомбардировщиков. Но их удар был впустую.

С набором высоты пошли по большому кругу. В воздухе на разных высотах были видны самолеты, которые в вечерних сумерках постепенно терялись из виду. Мы легли на курс, включив питание горючим из подвесных бачков. У линии фронта совсем стемнело. Погода ясная, ночь безлунная, над головой ярко светили звезды, полет проходил спокойно, все располагало к размышлениям. Ведь до цели лететь около пяти часов. Конечно, продолжительность полета будет зависеть от силы и направления ветра на нашей высоте.

Сейчас уже пять тысяч метров. Высота набирается медленно, но мощность моторов прибавлять не тороплюсь, во избежание перерасхода горючего. На потолок еще успеем. Вот уже вышло время работы на горючем из подвесных бачков. Инструкция использования горючего из подвесных емкостей рекомендует: как только вышло время, переключать питание на основные баки, а подвесные сбрасывать, не дожидаясь полной выработки во избежание остановки моторов. Но мало ли в чем в военное время мы вынуждены нарушать инструкцию. Ведь и сегодня мы нарушили ее, произведя посадку с подвешенными емкостями горючего и бомбами, да еще на мягкое поле аэродрома. Но того требовали обстоятельства. Нарушим инструкцию и здесь. Ведь горючее еще есть, стрелка манометра спокойна. Проходит пять минут, десять – стрелка спокойна, и только на двадцатой минуте она чуть дрогнула, и я сразу повернул переключатель на основные баки. Двадцать минут мы выиграли – от для нас большой капитал!

Штурман Рогозин сбросил подвесные баки, уменьшилось лобовое сопротивление, и самолет легко продолжал набор высоты.

Маршрут полета задан по прямой с выходом в Балтийское море и далее – на Свинемюнде, через Штеттинскую бухту – на Берлин. Такой маршрут задан для облегчения нахождения цели. Я попросил генерала разрешить полет по знакомому мне маршруту по прямой: Мариенбург – Берлин. Этот маршрут и безопасней, и на 80 километров короче. Генерал разрешил. Этим маршрутом воспользовалось еще несколько экипажей полка, все остальные пошли по основному варианту.

Высота – семь тысяч метров, давно летим в кислородных масках. Приближаемся к государственной границе. Это будет почти половина пути, можно поразмышлять.

И только я подумал о прошедшем напряжении, как глаза уловили ненормальность поведения приборов. Стрелка масляного манометра показала падение давления масла. Как быть, что предпринять? А ведь всего минуту назад передали на землю: «Прошли рубеж номер два, все в порядке», это означало: «Перелетели государственную границу». Связь с землей нечастая. Теперь свяжемся только после выполнения задания. Кроме, конечно, аварийного случая. А аварийное ли у нас положение? Это покажет время. Что это? – сверлит мысль: течь масла в системе – тогда авария. Или испортился сам манометр? Или травит трубопровод? Проверить можно только тогда, когда стрелка манометра упадет до нуля. Значит, или масла нет – вытекло, или вышел из строя прибор. Узнать можно изменением шага винта. Эта операция производится давлением масла. Вот перед какой дилеммой я оказался.

Основная цель – Берлин. Запасные – любой крупный железнодорожный узел на маршруте. Мы уже над Восточной Пруссией. Конечно, можно развернуться, сбросить бомбы на Кенигсберг и – на обратный курс. А вдруг виноват манометр? Можно продолжать полет до цели. А вдруг утечка масла? Тогда обратный курс придется лететь на одном моторе. На малой высоте. На заниженной скорости. Возможен перегрев мотора. Рассвет застанет над территорией, занятой противником, далеко от линии фронта. А стрелка, как назло, еле-еле перемещается в сторону нуля. Настроение испорчено. И страх теперь не столько от предстоящего пребывания над целью, сколько от того – дотянем ли до нее и доберемся ли обратно домой. Решать здесь должен только командир.

– Степан, что думаешь предпринять? – спросил Рогозин.

Моторы работают хорошо, самолет стал легче за счет выработанного горючего, высота уже восемь тысяч метров, это наш потолок, больше не берет. Все в норме, немного тяжеловато дышать, но это компенсируется большим рабочим напряжением. Что тут можно предпринять? Ведь скоро цель. И я ответил:

– Будем продолжать полет. Для паники пока нет оснований.

Больше к этой теме не возвращались. Каждый был занят своим делом. Скоро цель. А стрелка упрямо приближалась к нулю.

Берлин. Логово фашизма. Ощущаю боль во всех мышцах. Город затемнен. С восьмикилометровой высоты он выдает себя огромным темным пятном, затянутым, будто вуалью, густой дымкой, распластался, словно притаившийся гигантский паук. Земля из-за дымки просматривается плохо: чуть заметна извилистая ниточка реки Шпрее, пересекающей город, она дает возможность сориентироваться. Вдоль лее и расположена цель, которую нам предстоит поразить.

Мы уже подходим к окраине Берлина. Все спокойно. Закрадывается мысль: может, удастся подойти незамеченными? И в это время справа, вдали, начали шарить в небе лучи прожекторов, затем образовался конус лучей, на вершине которого видны светлячки от разрывов снарядов. Это наши самолеты появились в районе Свинемюнде – Штеттин. И вдруг лавиной обрушился огонь и на нас. Шарят прожектора, выхватывая нас из темноты, но долго не задерживаются. Эффективности на такой высоте от них мало, только психологическое воздействие. Зато разрывы снарядов окружают нас со всех сторон. Мы продолжаем полет в каком-то гигантском огненном букете. А справа конус прожекторных лучей над Штеттином постепенно растягивается в огненную пирамиду, приближающуюся к Берлину. Это на протяжении всей трассы зенитчики ведут огонь по нашим самолетам.

– Боевой курс, – подал наконец голос штурман.

– Я уже давно на боевом курсе, – отвечаю.

Боевой курс! Да еще над Берлином. Состояние такое…

Тела словно нет, ты уже его не чувствуешь, и страха нет, есть только один мыслящий дух, который за всем следит, оценивает, приказывает, и эти приказания кто-то выполняет, только не ты – тебя нет. А в промежутках такого состояния кажется: вот вдохнешь, а выдохнуть уже не успеешь. Тебя уже не будет.

Но вот послышались щелчки пиропатронов. Бомбы пошли. Резко разворачиваюсь влево со снижением на 90°. На развороте замечаю: под нами большое поле аэродрома Темпельхоф. Знакомое поле. На него в мирное время я производил посадку на пассажирском самолете. Оттуда крепко бьют зенитки. Мы разворачиваемся вместе с сопровождающим нас огненным букетом. Время так тянется, будто мы никогда не выйдем из сферы огня. Но вот окружавшие блестки разрывов становятся все реже и, наконец, совсем оставляют нас.

– Вокруг нас разрывов нет, – доложил Максимов.

Я снова почувствовал в теле ноющую боль, хотел что-то сказать, а голоса нет. Спазмы сдавили горло, во рту полынная горечь, я задыхаюсь. «Только бы не потерять сознание», – мелькнула мысль. Отчего бы это? Кладу самолет на крыло и быстрым скольжением теряю высоту до полутора тысяч метров, снимаю кислородную маску, достаю термос, отпиваю глоток кофе и только теперь обретаю возможность дышать и говорить.

– Максимов, доложи на КП.

– Есть, доложить на КП: «Экипаж майора Швеца задание выполнил!»

Когда начался обстрел при подходе к цели, я заметил, что стрелка масляного манометра стояла уже на нуле, но не до нее было. А потом и совсем забыл про нее. Правда, если бы масло утекло, мотор бы сам напомнил о себе. Вот и сейчас: стрелка на нуле, а мотор работает нормально. Но на всякий случай все же проверил. Шаг винта переводится, значит, все в порядке. Хорошо, что не поддались панике.

Живы! Я снова начал обретать самого себя. Попили кофе. Захотелось курить.

– Жора, набей трубку!

– Пожалуйста!

Рогозин набил трубку табаком «Золотое руно», прикурил и подал мне в щель приборной доски. С каким удовольствием я затянулся табачным дымком.

– Ну, друзья, попили, покурили, пошли снова на набор высоты, там будет безопасней.

И только начали набирать высоту, как вдруг напоролись на какой-то населенный пункт и по нам открыли огонь. Да такой интенсивный и точный – еле выбрались. И до чего же обидно стало. Из самого пекла, из фашистского логова выбрались, а тут ни за что ни про что чуть не погорели. Какое-то нелепое состояние. Страшно стало. Расслабились. Потеряли бдительность. А кто ее теряет, всегда оказывается в беде.

Через несколько минут мы снова были на прежней высоте. Полет продолжался. Установившийся оптимальный режим моторов не меняю. Знаю, что, если увеличить скорость полета на пять-семь процентов, расход горючего возрастает на 20–25 процентов.

Начинался рассвет 30 августа. Все, что было, было уже вчера, а сегодня душа поет от чувства исполненного долга.

Вчера во время обеда к каждому столику подходил начальник связи дивизии со списком имевшихся у него на приводной грампластинок и спрашивал: «Ребята, какую музыку хотите послушать? Ваш заказ будет выполнен на обратном маршруте». Ему хотелось сделать для экипажей что-то приятное.

– Товарищ командир, включите музыку, которую мы заказывали, – сказал Максимов.

– Не до музыки, Вася, светает, следи лучше за воздухом, чтобы не напороться еще и на истребителей.

– Есть, следить! Смотрю в оба!

Я включил звук. Послушал, поблагодарил в душе доброго товарища, проявившего о нас заботу. Приятно стало, но опасность еще не миновала, нужно быть внимательным.

– Максимов, передай на землю: прошли рубеж номер один!

Это значит – перелетели линию фронта.

– И добавь: на аэродром «подскока» садиться не будем. Это сигнал техникам: можете улетать на свою базу.

После перелета линии фронта, не меняя режима работы моторов, продолжаем полет с незначительным– снижением. За счет этого скорость увеличилась. Горючее в баках еще есть.

Перед вылетом были даны запасные аэродромы на случай нехватки горючего. Аэродром вылета вечером, после нашего ухода, подвергся бомбардировке. Изуродовано взлетное поле. Всю ночь технический состав засыпал и утрамбовывал воронки, приводя в порядок посадочную полосу. И вот мы подлетаем к нему и наблюдаем на аэродромном поле такую картину.

Еще вчера зеленое поле было усеяно рудыми глинистыми пятнами – это воронки от авиабомб, сейчас все они засыпаны. На взлете – будто игрушечный самолетик. Он – на разбеге, за ним тянется полоска пыли, а в конце этой полоски следуют взрывы и образовываются столбы дыма. Что за наваждение? Оказалось, один из торопливых и нетерпеливых на маршруте летчиков увеличил скорость, чтобы до рассвета перелететь линию фронта, израсходовал все горючее и сел здесь. Дозаправился, пошел на взлет, а тут снова, уже утренний налет фашистских бомбардировщиков. Самолет взлетел, а следом рвались бомбы, сброшенные с одного из немецких бомбардировщиков. Самих самолетов мы с большой высоты не заметили, а разрывы бомб видели.

– Подлетаем к Калинину… Как с горючим? – спрашивает штурман.

– Да вроде хватит.

Так и долетели до своего основного аэродрома.

Даже не верится. Вот и аэродром. Зашли, сели, рулим на стоянку. Вот и стоянка. А рядом стоит самолет № 37 Краснухина, на нем меняют моторы, а он улетел на другом. Значит, дома. Закурили. Дал остыть моторам, выключил. А на крыле уже стоит механик. Не мой. Спрашивает, какие замечания. Я хотел ответить, а голоса нет. Хотел подняться, а руки-ноги не работают, не подчиняются. До самой посадки, до выключения моторов чувствовал себя бодрым, здоровым, работоспособным, а тут… Наступила такая реакция.

Техники перепугались, подумали, что я ранен, хотели вытаскивать из самолета, я еле сумел проговорить: «Не надо, я здоров, отдохну немного».

Давали себя знать и длительность полета – около десяти часов, и перенапряжение.

После выполнения такого задания, думали, нас будут встречать торжественно, с цветами. Мы сами были благодарны нашим техникам и со своей стороны решили сделать им приятное: привезти «гостинец от зайца», как говорят у нас на Украине, – вручить им свой бортпаек, побывавший над Берлином, – четыре плитки шоколада с автографами на упаковке. Довольные своей выдумкой, мы уже заранее предвкушали удовольствие от встречи с нашими наземными членами экипажа.

Но никаких торжеств, никаких цветов и поздравлений не было. И техников наших не было. И люди все какие-то понурые, печальные.

– В чем дело? Что случилось?

Оказалось, произошло непоправимое. Авиационная катастрофа дивизионного транспортного самолета. Погибли люди. Погиб всеобщий любимец, основатель нашего полка командир дивизии генерал И. И. Новодранов. Невероятно! Мы летали в самое пекло, в фашистское логово и остались живы, они оставались на земле, перенесли бомбардировку фашистских самолетов и…погибли.

…Как только командованию стало известно, что все экипажи боевое задание выполнили и благополучно возвращаются, Новодранов дал распоряжение на перелет части обслуживающего персонала на свою базу. Первым рейсом были отправлены люди второстепенных служб. А когда экипажи перелетели линию фронта, вторым рейсом улетело и основное командование полков и дивизии. Случилось непредвиденное: самолет развалился в воздухе и упал. Подробности остались неизвестными: то ли он развалился от перегруза, то ли взорвался, то ли был сбит – никто об этом не говорил, никто не расспрашивал.

Свыше сорока человек погибло в этой катастрофе. Почти весь штаб дивизии: командир Новодранов, его близкий друг и заместитель подполковник Щеголеватых, начальник штаба подполковник Филимонов, инженер дивизии подполковник Петренко, командир нашего полка подполковник Микрюков, начальник связи дивизии, который вчера так любезно предлагал заказать мелодию по приводной… Погиб и мой трудяга, техник самолета Миша Котов. «Гостинец от зайца», побывавший над Берлином, вручать было некому. Погиб экипаж летчика Садовского, который вчера сбросил огненный шлейф и посадил самолет на фюзеляж на картофельное поле. Когда я взлетал вчера, успел мельком взглянуть на место их посадки. Лежал на земле самолет, а они, все четверо, стояли возле, задрав вверх головы, наблюдали, видимо, с сожалением за взлетающими самолетами. Погибло много инженерно-технического состава.

Тяжелая утрата, непоправимая. Вместо всеобщего ликования после отлично выполненного боевого задания весь личный состав дивизии погрузился в траур. А на второй день состоялись похороны погибших.

Очень болезненно переживали мы потерю друзей, товарищей и боевых наших командиров. И особенно душа протестовала против гибели Николая Ивановича Новодранова. Мужественный и смелый летчик, талантливый организатор и командир, строгий и требовательный и в то же время чуткий и справедливый, он не пропускал ни одного проступка, ни одного нарушения дисциплины подчиненными, но и своевременно замечал все положительное в людях. За нерадивость строго наказывал, за боевые заслуги – награждал. Хорошо знал каждого летчика. На самые сложные боевые операции он вылетал лично, находил и поражал цель первым. Он пользовался большим авторитетом у всего личного состава и авторитет свой утверждал знанием и личным примером.

Казалось, это несокрушимая скала. И вот его не стало. Сознание никак не могло смириться с этой потерей.

Когда мы прибыли в 420-й авиаполк в начале июля 1941 года и я услышал, что командир полка Новодранов, то эта фамилия меня заставила задуматься: кажется, я где-то ее уже слышал. А вспомнить никак не мог. И только после трагической его гибели, будто волшебной рукой были вдруг раздвинуты шторы, передо мной ясно, до мельчайших подробностей, проявилась картина нашей встречи.

1932 год. Мы, курсанты 7-й Сталинградской военной школы летчиков имени Краснознаменного пролетариата, только что закончили «терку» – теоретическую часть обучения, и нас из города перевели на аэродром, где мы должны проходить практическое обучение летному искусству.

Из казармы, в которой нам предстояло жить, только вчера выбрались те, кто уже окончил школу и получил звание военных летчиков и назначение в боевые части. Мы убрали помещение, помыли полы, расставили койки, тумбочки и после обеда отдыхали и занимались каждый своим делом.

Вдруг в помещение входят двое. Оба молоды, стройны и красивы. Одеты в новую, с иголочки, красивую темно-синюю парадную форму, на голубых петлицах горят вишневым цветом по два очаровательных кубика, которые придают их обладателям особый вид. В такой форме каждый кажется и сильнее, и мужественнее, и разумнее, и значительнее во всех отношениях. А для нас все это было еще далеким и труднодостижимым. Ведь мы еще только курсанты.

Поверх парадной формы на них были надеты кожаные пальто – особая гордость летчиков. Они проследовали вдоль казармы. Ремни, портупея и новые хромовые сапоги приятно поскрипывали. Один из них – изящный, энергичный, веселый, он ни секунды не оставался на месте. Все его тело, каждая жилка, косточка, суставчик, казалось, ликовали. Характерный резкий поворот головы как бы подчеркивал его смелый, мужественный характер.

Другой – плотный, чуть пониже, молчалив. Заметно было, что во всем ведущим был первый, и, не отставая от него ни на шаг, за ним следовал второй.

Это были два неразлучных друга – Новодранов и Щеголеватых, на «отлично» закончивших школу.

Они зашли к нам перед отъездом, чтобы проститься с тем местом, где жили, познакомиться с нами и, главное, как отличники, передать свое боевое оружие – винтовки – достойным преемникам.

Их обступили наши ребята. Одни рассматривали молча, другие, более смелые, расспрашивали обо всем, особенно о полетах на самом «строгом» во всей авиации самолете Р-1. Мы уже знали девиз авиации: кто научится летать на самолете Р-1, тот сможет летать на самолетах любой конструкции.

Стоял рядом и я. Смотрел, слушал, завидовал. Боялся слово вставить, а сам все думал: вот с кого надо брать пример. Но какими качествами нужно обладать, чтобы хоть немного быть похожим на них? Чтобы так же, как и они, научиться летать. Особенно на этом строптивом, норовистом Р-1.

Будто подслушав мои мысли, Новодранов уже отвечал на подобный вопрос:

– Чтобы быть летчиком, нужно обладать особыми качествами, свойственными не каждому. Вот вы все прошли теоретическую подготовку на «хорошо» и «отлично», все изучили теорию авиации, все хотите быть летчиками, иначе вас бы здесь не было. А вот летчиками из вас не все станут. И это будет не ваша вина. Мы с вами понимаем, что летчиками становятся. Но, возможно, здесь, как ни в каких других профессиях, играют роль и какие-то врожденные качества.

«А есть ли у меня такие врожденные качества? – думал я. – Где им взяться! Наверно, не выйдет из меня летчика».

– А что касается самолета Р-1 – прекрасная машина. Чуткая и отзывчивая. И если вы будете понимать ее, чувствовать каждое ее движение, к тому же будете внимательны, то летать на ней не так уж сложно. – А потом, подумав, заключил: – В общем, нужно уметь летать, быть летчиком, любить авиацию, а не себя в авиации.

Запомнил накрепко я эти слова!

…Массированный налет советской авиации на столицу фашистской Германии состоялся. Сообщение об этом произвело настоящий фурор. Вся мировая общественность заговорила об этом событии. Ободряюще сообщение подействовало и на советский народ.

В центральных газетах на первой странице было опубликовано сообщение об этом налете. Так, в газете «Правда» за 31 августа крупным шрифтом набран заголовок: «В ночь на 30 августа наши самолеты бомбардировали военно-промышленные объекты Берлина, Кенигсберга, Данцига, Штеттина».

В этом же номере под заголовком «Налет на Берлин» сообщались подробности полета, упоминались люди и нашего полка.

В газете «Правда» за 7 ноября был опубликован снимок летчиков и штурманов, летавших на Берлин, их по этому снимку узнавали на улицах, окружали, приглашали в гости, просили рассказать. «Он летал на Берлин», – говорили знакомым и незнакомым узнававшие.

И до конца войны во всех представлениях, аттестациях, характеристиках упоминалось: «Летал на бомбардировку Берлина в 1942 году». И после войны, спустя десятилетия, при встречах, воспоминаниях о ком-либо обязательно говорили: «Он летал на Берлин в 42-м». Историческое событие – налет на Берлин в 1942 году. Событие, глубоко врезавшееся в память его участников и причастных к нему.

А 1 сентября мы снова были в полете, и снова – в глубокий тыл Германии. Боевая работа полка, несмотря на потери командного состава, не прекращалась. Задание ставили заместитель командира полка майор Василий Федорович Тихонов, исполнявший обязанности командира полка, и начальник оперативного отдела полка майор Алексеев, исполнявший обязанности начальника штаба полка. Трудно было на первых порах новому руководству, но весь личный состав с пониманием отнесся к создавшемуся положению, и работа продолжалась в прежнем ритме.

Полеты в глубокий тыл Германии и ее сателлитов продолжались. Мы бомбили военно-промышленные объекты.

В эти дни, вернее, ночи дальних полетов полк облетела радостная весть: приказом Народного Комиссара Обороны СССР 748-му полку авиации дальнего действия присвоено почетное звание гвардейского. Полк отныне стал именоваться Вторым гвардейским авиационным полком АДД.

11 сентября состоялось торжественное вручение гвардейского Знамени– В газете «Правда» за 13 сентября была помещена корреспонденция об этом торжестве под заголовком «Вручение гвардейского Знамени летчикам дальней авиации».

«Всего лишь позапрошлой ночью летали тяжелые советские корабли на Берлин, Будапешт, Кенигсберг. Сегодня здесь на широком поле аэродрома вновь собрался летный состав. Второму гвардейскому бомбардировочному полку авиации дальнего действия вручается гвардейское Знамя.

У боевых самолетов выстроился личный состав полка – командиры кораблей, штурманы, стрелки, радисты, техники, мотористы. Здесь прославленные герои дальних рейсов…»

Перечислялись все командиры кораблей, летавших в глубокий тыл Германии.

Знамя вручал член Военного совета армии Грьянов, принимал – исполняющий обязанности командира полка гвардии майор Тихонов. Большое торжество, но в душе торжества не чувствовалось. Душа не хотела мириться с потерей боевых товарищей. Личный состав полка, стоя на коленях перед, гвардейским Знаменем, с боевой решимостью и от всей души повторял за своим командиром клятву гвардейцев. Гвардейцы клянутся не запятнать воинской доблести советской авиации.

А завтра снова бой. На сей раз цель – аэродромы противника в интересах обороны Сталинграда. Обстоятельства сложились так, что пришлось переключиться с дальних на ближние цели. Фашисты, готовясь к решающей схватке на Волге, накапливали силы. Нам предстояло бомбить аэродромы, на которых сосредоточивалось большое количество самолетов, железнодорожные узлы, большие и малые, где скапливались эшелоны с боеприпасами и техникой, железнодорожные перегоны и шоссейные дороги.

Воздушной разведкой обнаружено большое скопление живой силы и техники противника на железнодорожной станции Лихая. Цель малозначительная, и на ее поражение послали всего три самолета, в том числе и самолет Борисенко, остальные поражали другие цели на подступах к Сталинграду. Погода была облачная, и Борисенко шел к цели йод облаками на высоте всего тысяча метров. При перелете линии фронта в районе Миллерово его обстреляла мелкокалиберная зенитная артиллерия противника, прямым попаданием снаряд угодил в правый мотор. Нагрузка была полная: кроме внутренней подвески снаружи было две 250-килограммовые бомбы. Машина с таким грузом упорно снижалась, но и до цели оставалось немного.

– Может, сбросим на запасную, – посоветовал штурман.

– Нет здесь подходящей запасной для нашего груза, – ответил командир. – Будем идти на Лихую, постараюсь больше не снижаться. Ведь жаль бросать куда попало такой гостинец.

Но вот и цель. Видимость хорошая, станция забита эшелонами, еще не разгруженными. Фашисты открыли стрельбу по самолету из мелкокалиберных пушек и пулеметов. Боевой курс. Впервые за всю войну пришлось Евгению выдерживать боевой курс на одном моторе, да еще на высоте всего 700 метров.

«Только бы дать возможность штурману прицелиться, только бы не попал снаряд в исправный мотор», – думал Борисенко.

– В правом крыле пробоина, – доложил стрелок.

– В фюзеляже – тоже, – доложил радист.

Но вот бомбы пошли, все сразу, залпом. Облегченный самолет будто вздохнул, его даже подбросило вверх от одновременного сброса всего груза.

От прямого попадания в эшелон боеприпасов самолет не только подбросило, но даже чуть не перевернуло. Летчик настолько был доволен результатом бомбометания, что теперь и полет на одном моторе ему показался не столь драматичным. Разворачиваясь на обратный курс, экипаж заметил на подходе к Лихой со стороны Ростова эшелон, и Борисенко на радостях снизился до 400 метров и дал возможность Давлетбаеву обстрелять его.

С большим трудом Борисенко привел израненную машину на аэродром. Техник самолета Семенов ахнул, увидев, в каком состоянии самолет.

– Да, работка предстоит немалая, – произнес он, осматривая машину.

– На недельку хватит? – спросил командир.

– Что вы, на недельку! Завтра к вечеру будет готов! Но дело не в этом, Евгений Иванович!

Здесь мне хочется прервать разговор двух сдружившихся товарищей по работе и поговорить о техниках, о наших с ними взаимоотношениях.

Мы часто употребляем слова «боевая слетанность», и относятся эти слова к боевым и деловым взаимоотношениям между летчиком и штурманом – основным ядром экипажа, между летчиком и стрелками – в воздушном бою с фашистскими истребителями, между штурманом и стрелком-радистом – в вопросе радионавигации, между командиром корабля и всеми остальными членами летного экипажа во всей работе.

Но есть у летчика, у командира корабля еще и другой вид «слетанности» – деловой сработанности, психологической совместимости. Это между летчиком и техником самолета, между летной частью экипажа и наземной.

Летный и технический состав – люди разных профессий, разной боевой деятельности. Их объединяет конечная цель – выполнение поставленного командованием боевого задания. Работа той и другой категории очень разная. А если вникнуть глубже, это единый, крепко спаянный коллектив, и объединяет их не только единство цели, но и человечность, взаимопонимание и взаимоподдержка.

Летчик улетает, техник остается на земле. Но незримая нить, связывающая их, не порывается. Летчик выполняет боевое задание и на какой прибор ни глянет, за какой рычаг ни возьмется – все в норме. Это плоды труда техника. И когда, выполнив боевое задание и пробыв в воздухе около десяти часов, летчик возвращается на свой аэродром, он готов расцеловать своего техника, технический состав всех служб (что часто и делается) за отличную работу моторов и всех других агрегатов в воздухе. Техническая служба доверие летного экипажа оправдала.

Летчик улетает, техник остается на земле. Но без дела он не сидит. На земле всегда работа для техника найдется: на каком-то самолете в эскадрилье меняют моторы, на другом – чинят повреждения, и все это делается сообща, коллективно, вплоть до разгрузки бомб, набивки патронов в пулеметные ленты и других работ.