Текст книги "Под крыльями — ночь"

Автор книги: Степан Швец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Не могли вы быть над этой целью, все экипажи вернулись из-за плохих метеорологических условий.

Гончарова это недоверие обидело. Он обратился к Цейгину.

– Товарищ командир, я могу повторить полет. Пожары за это время не могли погаснуть, а погода совсем неплохая. Посадите со мной контролера, если не верите.

Он так упорно настаивал на повторном полете, что Цейгин позвонил в штаб дивизии. Экипажу разрешили повторить полет с контролером на борту. Взяв с собой начальника отдела боевой подготовки, бывшего штурмана, Гончаров вторично пошел на ту же цель. Он в точности повторил весь полет: так же пробивал облака, шел за облаками, так же вышел на цель.

Зарево было заметно еще издали. На этот раз самолет встретили с земли беспорядочным огнем зенитной артиллерии. Сбросив серию бомб, Гончаров развернулся на обратный курс. Репутация экипажа была восстановлена. Благодаря своему мастерству Гончаров сделал то, что не удалось выполнить нескольким другим однополчанам.

В целом дела у моих соседей шли хорошо. Увеличилось число хорошо подготовленных экипажей, умножились боевые успехи. Командиру 2-й эскадрильи, ветерану дивизии Семену Полежаеву было присвоено звание Героя Советского Союза, Володя Шабунин и Женя Гончаров были награждены орденом Ленина, Чижов – орденом Красного Знамени. Получили высокие награды и другие экипажи. Для полка это был большой праздник. Состоялся митинг. На торжество Михаил Иванович Хренов пригласил и меня как бывшего командира эскадрильи. Я от души поздравил своих товарищей. Их праздник был и моим праздником, я радовался боевым успехам друзей.

«Полоса удач», однако, скоро кончилась, на эскадрилью обрушилось несчастье. В начале мая полк вылетел на боевое задание в помощь белорусским партизанам. Немецкие каратели окружили партизан, силы были неравные, требовалась помощь с воздуха. Из этого полета не вернулся экипаж Чижова.

Три боевых друга, командиры звеньев 3-й эскадрильи Шабунин, Чижов и Гончаров, со своими штурманами Московским, Жеребцовым и Згеевым жили в одной комнате. Шесть человек. Но им не было тесно. Боевая работа их так сдружила, что они были словно одна семья. Теперь две койки стояли пустыми…

Вскоре Гончарову представилась возможность отомстить за друзей. Его послали на разведку, погоды в район Витебска, попутно он обнаружил вражеский аэродром.

– Смотрите внимательно, – приказал Гончаров экипажу. – На обратном пути мы сюда заглянем.

Аэродром казался пустым. Вероятно, самолеты был; тщательно замаскированы.

Разведав погоду, Гончаров сделал заход на запасную цель. К моменту бомбометания подоспел немецкий истребитель и атаковал самолет уже на боевом, курсе. Пришлось действовать на два фронта: поражать наземную цель и вести воздушный бой.

Закончив бомбометание, Гончаров спустился до двухсот метров и направился к аэродрому. У самой цели перешел на бреющий полет.

На поле стоял один-единственный самолет. Возможно, тот истребитель, с которым они вели воздушный бой, уже успел сесть, а может быть, другой готовился к взлету. Стрелок дал длинную очередь, и вражеская машина загорелась.

– Это вам, проклятые, за наших друзей. Жаль, что мало. В другой раз еще добавим, – сказал Гончаров, набирая высоту.

Примерно через месяц члены экипажа Чижова по одному возвратились в часть. Первым объявился штурман Жеребцов, затем стрелок Гвинджилия и стрелок-радист Малинов. А Чижова нет.

Из рассказа экипажа выяснилось следующее. После бомбометания самолет атаковали сверху одновременно два истребителя – слева и справа. Стрелок Гвинджилия ударил пулеметной очередью по левому атакующему и, мгновенно перебросив турель, открыл огонь по правому, который тотчас запылал и камнем рухнул вниз. В это время третий истребитель атаковал снизу и поджег наш самолет. Экипаж выбросился на парашютах.

Приземлились в расположении партизан. Тут же чуть раньше упали и взорвались три самолета: два вражеских и наш. Оказывается, стрелок сбил и первый истребитель.

Положение партизан было очень тяжелым. Вражеское кольцо все больше сжималось. Под прикрытием ночи партизаны маленькими группками просачивались сквозь него. Таким путем они решили вывести и сбитых летчиков. Каждому из них назначили в проводники по два партизана. Троих вывели благополучно, а группа Чижова наткнулась на немцев и в неравном бою погибла…

Обстановка требовала усиления мощи бомбового удара. Командование стремилось ввести в строй как можно больше экипажей. Был укомплектован «сборный» экипаж: летчик Федоткин, штурман Соснов, стрелок Реутов. Стрелком-радистом был назначен Максимов.

Экипаж этот нельзя было назвать удачным по составу. Федоткин летал редко и с большими перерывами, штурман часто не доносил бомбы до цели. Максимов отправлялся с ними на задание всегда с тяжелым сердцем. Из десятого вылета самолет Федоткина не вернулся.

Огонь с земли в районе цели был редким. Сбросив бомбы летчик сделал мелкий разворот с большим радиусом, штурман дал курс и… машина оказалась над крупным городом, из которого зенитная артиллерия открыла прицельный огонь залпами. Надо бы совершить противозенитный маневр, но командир корабля запоздал с этим. Первый залп, второй, третий… На четвертом залпе в самолет попал снаряд, мотор заклинило, винт остановился. Продолжая лететь со снижением дальше, натолкнулись на аэродром и там снова были обстреляны.

Дотянуть до линии фронта не удалось. Остановившийся винт создавал большое лобовое сопротивление, самолет неумолимо снижался, и экипажу ничего не оставалось иного, как выброситься на парашютах.

Через некоторое время в части была получена телеграмма, сообщавшая, что из экипажа Федоткина трое перешли линию фронта, а Василий Максимов выпал из самолета и погиб.

Для меня это был тяжелый удар, но бывший стрелок нашего экипажа Рогачев настойчиво повторял:

– Не верю! Не мог Вася погибнуть, не такой он человек. Да и вообще не мог он выпасть из самолета!

Предсказание Рогачева сбылось: через некоторое время Максимов вернулся в полк. Он после приземления попал к партизанам отряда Заслонова, и они помогли ему перейти линию фронта.

– Хватит. Будешь летать теперь только со мной, – сказал после этого случая Максимову командир полка Цейгин.

В середине сентября летал бомбить глубокий тыл врага Владимир Шабунин, имея на борту в качестве стрелка-радиста Рогачева. С этого задания самолет не вернулся.

С болью в сердце переживал я потерю лучших боевых товарищей: Робуля, Чижова, а теперь еще и Шабунина.

В скорбный список утрат едва не попало имя Максимова.

Василий Максимов получил распоряжение готовиться в полет на боевое задание с командиром полка Цейгиным.

На самолете Цейгина меняли моторы, и он решил лететь на машине командира 1-й эскадрильи Лобанова. В последний момент планы командира изменились, и он сказал Васе:

– Можешь идти на танцы, вылет отменяется.

Перед этим стрелок-радист Радкевич пожаловался Максимову как начальнику связи, что у него что-то не ладится с рацией. Проверка рации на земле ничего не дала, осталось неясным, почему она капризничает в воздухе.

– Товарищ подполковник, – попросил Вася, – разрешите тогда мне слетать с радистом Радкевичем, у него что-то не ладится.

– Хватит. Я дал себе слово, что, кроме меня, ты ни с кем на задание летать не будешь.

– Так я тоже дал слово Радкевичу. Разрешите?

– Ну, если ты уж так хочешь лететь, то полетим со мной, я сегодня буду тренировать молодых летчиков.

Максимов продолжал упрашивать.

– Ладно, лети, – сказал командир полка, пристально посмотрев на Максимова, словно прощаясь с ним.

Васе стало не по себе, он заколебался: может, в самом деле остаться и пойти с Цейгиным на тренировочные полеты? Но не отступать же, когда согласие уже дано.

И Максимов полетел на боевое задание с радистом Радкевичем, а командир полка стал готовиться к ночным тренировочным полетам.

Неисправность в системе связи Вася обнаружил в полете и устранил. Задание выполнили успешно. Но на обратном пути на Максимова навалилась непонятная тоска. Он всё вспоминал пристальный взгляд Цейгина. Максимову показалось, что его настойчивая просьба лететь на задание чем-то обидела командира.

А после посадки Максимову сообщили трагическую весть: командир полка Анатолий Маркович Цейгин погиб. На взлете самолет оторвался от земли, свечой пошел вверх и, потеряв скорость, упал и разбился.

Впоследствии высказывалось предположение, что летчик не отдал триммеры руля глубины, то есть не поставил их в положение, необходимое при взлете…

– Всю жизнь будет меня терзать совесть, – говорил мне потом Максимов. – Ведь я перед каждым взлетом осматривал из турели весь самолет: сняты ли струбцины с элеронов и руля поворота. Не поставленные для взлета триммеры я не мог бы не заметить…

Из боевой тройки в 3-й эскадрилье теперь оставался один Гончаров. К тому времени он был уже одним из опытнейших летчиков полка. Ему поручались самые сложные задания, такие, как разведка погоды в плохих метеорологических условиях, нахождение и поражение точечных целей.

Я уже упоминал, что после того, как Шабунин не вернулся с боевого задания, фотографировать результаты бомбометания посылали Гончарова. Он, пожалуй, не уступал в этом деле Шабунину, привозил неплохие снимки. Привозил и пробоины в самолете, но всё-таки ему везло. Пятьдесят четыре боевых вылета совершил Гончаров, фотографируя цели. Это большой налет.

Война приближалась к своему завершению, наша победа была уже не за горами. Приближение победы чувствовал каждый воин. И вот в эти последние дни войны Гончаров не вернулся с боевого задания.

Это был его 161-й боевой вылет, второй в ту ночь. Полк бомбил скопление немецко-фашистских войск под Берлином. Гончаров должен был сфотографировать результаты бомбометания. Подкравшийся сзади снизу немецкий истребитель атаковал его. Самолет загорелся, вошел в пике. Летчику с трудом удалось выравнять его.

– Всем прыгать! – приказал он экипажу, но не услышал своего голоса: переговорное устройство вышло из строя.

Штурман открыл нижний люк и выпрыгнул. В это время пламя ворвалось в кабину летчика. Огнем обожгло лицо. Гончаров открыл колпак и вывалился из самолета.

Дернул за кольцо. Что-то долго нет рывка – парашют не раскрывается. А может, его отбило ударом о стабилизатор? Заведя руки за спину, Гончаров дотянулся до ранца и стал подергивать уложенный в нем парашют. Секунды тянулись как вечность. Вот наконец характерный рывок, и летчик повис в воздухе. С большим запозданием парашют раскрылся, а тут и земля.

Приземлился Гончаров на свежевспаханном поле, подтянул парашют, аккуратно сложил его, чтобы не было пузырей, – он всё любил делать аккуратно. Зарыл парашют и задумался. Жаль было самолет – очень летучий, легкий в управлении, послушный и еще совсем новый…

Что с экипажем – неизвестно. В том, что все выпрыгнули, он был уверен, но уж очень велик разрыв во времени. Товарищи далеко, он один-одинёшенек…

Неподалеку слышалась стрельба. Гончаров стряхнул с себя оцепенение и побежал к лесу – в противоположную от стрельбы сторону. До леса было около километра. Он бежал, а его преследовал запах горелого. Оказалось, продолжала тлеть куртка. Добежав до опушки, он присел, потушил огонь, отдохнул немного и углубился в лес.

Сзади послышался лай собак, и он ускорил бег. Собаки всё ближе, слышны крики людей. Погоня! Больше всего Евгений боялся быть затравленным собаками. Уж лучше смерть от пули.

Опасность приближалась. На небольшой высоте над головой пролетал самолет. Звук его моторов заглушал лай собак. Далеко ли? Но тут – непредвиденное: самолет сбросил единственную бомбу (может быть, она у него зависла), бомба разорвалась позади беглеца и, странно, – лай собак и крики вожатых прекратились. Для большей безопасности он продолжал бежать. Только бы не догнали…

Путь ему пересекала шоссейная дорога. Гончаров залег в кустах, отдышался и стал осматриваться.

По дороге изредка проезжали автомашины. Прямо над головой взлетали самолеты – где-то рядом аэродром. По ту сторону шоссе – чистое поле. Начинается рассвет. Гончаров решил передневать в молодом ельнике у шоссе, так как другого укрытия поблизости не было.

Куртку и брюки он вывернул наизнанку искусственным мехом наверх – под цвет весенней почвы. Осмотрел оружие. Оказалось, что пистолет без обоймы, она потерялась. Вставил запасную, поставил пистолет на боевой взвод и замаскировался.

Обожженное лицо болело всё сильней. Кожа покрылась волдырями. Чувствовал, что поднялась температура. Но ни разу не застонал. Лежал, осматривался.

Совсем рядышком находилась зенитная батарея, около орудий возились немцы. С наступлением утра движение по шоссе стало более интенсивным. Автомашины двигались в сторону Берлина.

К вечеру летчика начало лихорадить, хотелось пить. Лицо еще больше распухло. Едва стемнело, Гончаров подполз к обочине и, улучив момент, пересек дорогу. Долго полз по пахоте, затем поднялся и побежал.

Четверо суток пробирался Гончаров к линии фронта. Ночью шел, а с наступлением рассвета выискивал укрытие и ждал темноты. Местами он шел в полный рост, местами пригнувшись. Делал короткие перебежки, а затем залегал, прислушивался. Иногда двигался ползком, стараясь быть незамеченным.

Какую силу воли, какое мужество нужно иметь, чтобы в таких нечеловеческих условиях так упорно стремиться к своим! За эти четверо суток во рту у него не было ни крохи, ни росинки. Впрочем, есть он всё равно не мог бы: распухший от ожогов рот не раскрывался.

На пятые сутки к вечеру он отчетливо услышал отдаленную стрельбу. Значит, линия фронта близко. Когда стемнело, вдали на фоне ночного неба зажглось зарево.

Еще днем Гончаров заметил впереди, километрах в трех, лесок. Добрался туда только к утру. Это оказался молодой соснячок – даже укрыться негде.

Фронт был почти рядом. С наступлением утра завязался ожесточенный бой. Нужно было искать укрытие понадежней, но сил больше не было. Нестерпимая боль во всем теле, полное истощение, слепота, одиночество и беспомощность довели Гончарова до крайнего отчаяния. Он решил покончить с собой, чтобы не попасть живым в руки врага. Но это была минутная слабость. Нет, надо бороться до конца. Рукояткой пистолета вырыл в рыхлой земле углубление, лег. В полузабытье воображение рисовало ему картины встречи с врагом и последней схватки. Вот немцы приближаются, окружают его. Впереди эсэсовец с выпученными глазами, в фуражке с высокой тульей и в длинной шинели. Его тянет на поводке огромная овчарка. «Нагнали всё же, проклятые…

О, сколько их! У меня даже патронов не хватит на всех. А один нужен для себя».

Для верности подпустить их поближе. Фашисты с овчаркой почти рядом. Гончаров выхватывает пистолет, прицеливается, нажимает спуск – выстрела не слышно. А эсэсовец рядом, уже слышно его тяжелое дыхание. Последнее средство – рукоятка пистолета. Он замахивается, а вместо пистолета в руках оказалась лопата с хорошо выточенной ручкой. Гончаров изо всех сил опускает лопату на голову фашиста. Взрыв!

…Гончаров очнулся, раздвинул руками веки глаз. Почти рядом взорвалась бомба и пролетел, удаляясь, сбросивший её самолет – штурмовик ИЛ-2.

Оказалось, что в этом сосняке почти рядом стояли немецкие батареи противотанковых пушек, их и бомбил советский летчик. Только теперь понял Гончаров, что он находится вблизи передовой гитлеровцев.

Минут через сорок у противника началась паника. Немцы отступали. Прямо на Гончарова бежало четверо. Он приготовил, пистолет. Но немцы немного отклонились и пробежали метрах в пятнадцати. Стрелять он не стал.

Фашисты окопались позади Гончарова затеяли стрельбу.

Прямо над Гончаровым и с той и с другой стороны свистели пули, где-то вдали ухали взрывы.

Когда стемнело, стрельба поутихла. Гончаров пополз на восток, прислушиваясь к каждому шороху. Настал самый ответственный момент. На кого он наткнется – на немцев или на своих?

Невдалеке послышалась русская речь. Гончаров поднялся на ноги. Его окликнули:

– Стой, кто идет?

Он хотел ответить, но получилось что-то невнятное. Оказывается, говорить он не мог: губы распухли и не двигались.

Гончарова осветили фонариком, и вид его поразил бойцов: обгоревшее лицо, распухшие губы. Одежда вывернута наизнанку, испачкана грязью. Они рассматривали его, держа оружие наготове.

Чувствуя, что говорить не сможет, Гончаров вынул из кармана документы и протянул советскому солдату, Стоявшему поближе.

– Братцы, это свой!

Его окружили, совали еду, фляжку. И тут летчик впервые позволил себе потерять сознание…

Так Евгений Гончаров закончил свою боевую деятельность в Великой Отечественной войне. Из госпиталя он вернулся в свою часть уже после Победы.

Через некоторое время вернулся и штурман Саша Згеев. Стрелок Осин погиб смертью храбрых. А преданный экипажу наземный друг – техник самолета Федор Романович Привалов еще долго оплакивал свой самолет, сбитый, как назло, почти перед самым окончанием войны.

Последний боевой вылет

Мой последний боевой вылет был связан с операцией по прорыву нашими войсками Кюстринской обороны противника.

Накануне меня и штурмана Константина Панова вызвали в штаб дивизии. Поставленная перед нами задача состояла в следующем. Нам поручалось лидировать в группе самолетов дивизии. Цель – военные объекты населенного пункта Фюрстенвальде. Мы должны были поразить цель 16 апреля 1945 года ровно в 6.00. Бомбометание минутой раньше или минутой позже, предупредили нас, будет считаться невыполнением боевого задания.

Впервые за всю войну я встретился с таким жестким условием. Оно объяснялось тем, что бомбометание первого самолета в 6.00 было сигналом наступления наземных войск.

Наибольшая трудность заключалась в том, чтобы выйти на цель точно к указанному времени. Погода стояла безоблачная, но видимость была плохой, мешала дымка. Тем не менее штурман по каким-то только ему известным признакам установил, что мы прибываем на цель на семь минут раньше. Мы развернулись вправо на 90 градусов, прошли три минуты, повернули обратно и, погасив излишек времени, продолжали полет.

Было около шести утра по московскому времени – около четырех по местному. Рассвет. Самая неудобная для визуальной ориентировки пора, когда уже не ночь, но еще и не день. Я строго выдерживаю заданный режим полета, но почему-то не верится, что мы над целью, хотя в мастерстве штурмана Панова я не сомневался. Не верится потому, что вокруг – никаких признаков войны.

Ни одного пожара, ни единого выстрела.

Боевой курс. Секундная стрелка часов отсчитывает последние мгновения последней минуты шестого часа. Бомбы пошли на цель. И едва взорвались – всё преобразилось и в воздухе и на земле. До сих пор казалось, что мы одни в воздухе, – теперь же густым градом посыпались бомбы, сброшенные с других самолетов. В бой вступили наземные огневые средства, особенно выделялись огненными трассами своих ракетных снарядов «катюши». Земля превратилась в огнедышащий вулкан. Заговорили зенитные средства обороны противника. Выше и ниже нас – десятки краснозвездных самолетов всевозможных конструкций. Опасаясь столкновения в воздухе, я усилил внимание пилотированию. Выйдя из боя, лег на обратный курс.

Через некоторое время с земли было получено сообщение, что пункт, который мы бомбили, взят нашими войсками.

Это и был мой последний, двести шестьдесят седьмой боевой вылет в Великой Отечественной войне.

Больше меня не планировали на боевые задания. Летали в основном молодые экипажи. Они помогали нашим наземным войскам добивать фашистского зверя в его собственном логове.

Летчики нашей дивизии перешли на дневные полеты и бомбили точечные цели в самом Берлине.

Наступил День Победы. День, к которому наш советский народ, вдохновляемый Коммунистической партией, почти четыре года пробивался с боями, мужественно пронеся через неисчислимые беды и лишения уверенность в торжестве своего справедливого дела. День, выстраданный каждым из нас. День, приход которого приближали и мы, летчики, каждым боевым полетом, кровью, напряжением всех своих сил.

Неужто конец войне? Неужто не придется больше летать на боевые задания, увертываться от лучей прожекторов и выстрелов зениток? Перестанем терять друзей, товарищей и, глядя на пустующие койки, думать: когда же твой черед?..

В части состоялся парад. Мы строем прошли перед трибуной. Прошли так, будто всю войну только тем и занимались, что боевой подготовкой.

Это было 9 мая 1945 года. А 11 мая мы собрались осмотреть Берлин. В транспортный самолет ЛИ-2 погрузили «виллис» и отправились в путь.

Не мог я не вспомнить в эти минуты свой полет на Берлин в августе 1942 года, когда вражеские полчища стояли у ворот Сталинграда, когда геббельсовская пропаганда хвастливо трубила на весь свет, что, дескать, перед силой вермахта ничто не устоит.

Мы приземлились на восточной окраине Берлина, выгрузили автомобиль и поехали в центр города.

По обе стороны дороги видны следы недавнего боя. Разбитая, искореженная техника, воронки от снарядов и бомб, груды брошенных боеприпасов… По пути туда и обратно деловито снуют автомашины с советскими офицерами и солдатами. А по обочине нескончаемой вереницей тянутся беженцы, возвращающиеся в город. Старики, женщины, дети. Уставшие, изможденные, равнодушные ко всему окружающему, они медленно толкают перед собой тачки, детские коляски, нагруженные всевозможным скарбом.

Это отцы, матери, жены тех, кто топтал нашу землю, кто принес неисчислимые беды и страдания нашему пароду. Но, черт возьми, не могу же я отождествлять их с заправилами третьего рейха! Своим несчастным видом они у меня не вызывают ничего, кроме сострадания. Такова, видимо, натура советского человека. В душе даже хотелось чем-нибудь облегчить их участь.

С большим трудом мы пробирались к центру. Вместо улиц – узенькие тропинки, расчищенные среди развалин, здесь местами не могут разминуться две встречные машины.

А справа и слева – горы битого кирпича. Красная пыль под колесами автомобиля. Красное пыльное марево над городом.

Вот и центр. Полуразрушенная арка Бранденбургских ворот на фоне развалин. Рейхстаг. Массивное закопченное здание, стены испещрены осколками, много пробоин. Вместо купола – обгоревший голый каркас.

Стены сплошь исписаны. Это воины-победители оставили свои исторические автографы.

Входим внутрь. И здесь всё свидетельствует о недавней смертной схватке. Выщербленные колонны, обвалившаяся штукатурка. Пахнет гарью, двери, окна выбиты, на полу обрывки бумаги, обломки мебели.

Скорее прочь отсюда, на улицу, на воздух!

Выходим. Поодаль останавливаемся и, обратив взор к куполу, долго любуемся нашим советским знаменем. Знаменем Победы, водруженным героическими воинами великой страны социализма, наголову разбившей жестокого и сильного врага – фашизм.