Текст книги "Цена слова"

Автор книги: Степан Мазур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Глава 6 – Старый мир -

На улицу! На улицу! К свежему воздуху. Прочь от этого безобразия. Даже видеть не хочу, как Людка начнёт раздеваться в сортире. И просящие глаза будут говорить лишь об одном: «Сделай это по-быстрому».

Господи, нет. Она мне ничего не должна. Здесь вообще никто никому ничего не должен! Ублюдочный директор ублюдочной системы, не менее ублюдочного конвейера сломленных душ!

Впору реветь, но слёз нет. В груди все заморожено абсолютным нулём, внутри только лёд.

– Стой! Ты куда собрался? – Преградила дорогу одна из воспитательниц.

Моложавая. Рано располневшая. Ей не было ещё и тридцати, но пара мясистых подбородков грозила приобрести ещё один.

– На прогулку. – Сухо обронил я.

– Кто разрешил?

– А кто запретит? – Взгляды встретились как скрещенные клинки. Я сделал выпад и победил одним ударом. – Ваш главный педофил? Или молчащие соучастницы? Знаешь, что за сокрытие преступлений бывает?

Она отшатнулась к стенке, лицо побледнело.

Ну и чёрт с ней! Её жизнь, её выбор. Цепляется за эту работу, словно тут свет клином сошёлся. И Аркашка, о, царь и бог, волен делать на своем рабочем месте всё, что пожелает. Начальство. Как же.

Лёгкие вдохнули горячий воздух раскалённого асфальта. Дышал часто и много, не останавливаясь и не оборачиваясь. Ушёл за территорию детдома, почти побежал. Хотелось сбежать куда угодно, жить на улице, лишь бы обратно не возвращаться.

Понимаю. Понимаю теперь детдомовских. Тех, кто собирается в ватаги, и идут за пределы рушить всё, что кажется отличительным от того места, куда возвращаются.

Отсюда пиво, водка, много курева. Если, конечно, удастся достать денег. Ведь достать денег для тех, кто не работает – всегда риск. И зона даёт следующие уроки жизни.

Детдомовцам просто некуда возвращаться. Человек, у которого есть надёжный тыл – спокоен и вразумителен. Человек без семьи и крова – агрессивен и… зряч. Он видит всё в своём естественном обличье. С первого взгляда. Таких, как они и… с некоторых пор я, сложно обмануть. Только я рождён и воспитан в семье, во мне заложены все нормы и понимания, а они впитывают их с криками и ударами жизни. Без альтернативы.

Грани, грани, грани. Разные взгляды на одну и ту же проблему.

Сбавил шаг, огляделся, возвращаясь в реальный мир из мрачных мыслей: знакомые места. Будучи курьером, пробегал в округе не один десяток километров. Вот же ирония судьбы – квартира в трёх остановках от детдома.

Жалко, ключей нет. Ключи должны быть у Аркашки, если он вознамерился завладеть квартирой. Надо будет залезть к нему в кабинет и найти. Так хоть вещи кое-какие собрать, компьютер Лёхе отдать. Пусть наиграется и продаёт. Всё равно через пару лет железо безнадёжно устареет, да и с кредитом надо расплатиться. Никто счета не обнулял – на отца записан, а значит на меня. А раз на меня, значит, на квартиру. И сколько там процентов за несколько лет нагорит? Сколько потом придётся отдавать?

Я всё-таки неисправимый оптимист и очень хочу жить, раз думаю по этому поводу. И с Аркашкой, хочешь или не хочешь, а придётся бороться. Под пунктом первым запишем в мозг: забрать ключи от квартиры. А остальные пункты пойдут один за другим, насколько себя знаю.

Тяжело выдохнул, прислонившись спиной к сиротливо стоящему дубу посреди знойного города и раскалённого асфальта. Вокруг суетился народ, мелькая на периферии зрения серой дымкой. Этого народа вокруг меня словно не было. Я его не замечал, как, скорее всего, они не замечают меня.

Почему всё так сложно? Один против всего мира.

Сложно, очень сложно. Впервые захотелось напиться. Раньше никогда не пил и не курил. Это только с одной стороны – первый задира деревни, с другой же – образцово-показательный отличник сельской школы, вечно спорящий с учителем истории. Отличник. Даже экзамены раньше срока сдал. Ха, смешно. Отличник и в такой клоаке. И вряд ли в следующий раз пошлю, куда подальше человека, что предложит бутылку и сигарету…

– Вставай, скотина! Хвати ныть! – Закричал сам на себя, и специально больно стукнулся о дерево затылком. Чтобы вылетели все бредовые мысли, чтобы смыло потоком боли это упадочное настроение. Настроение побеждённого. Меня ещё не победили!

Боль от удара. Боль. Да! То, что нужно! То, что необходимо. Регулятор реальности, что не даст уйти от себя и существующих проблем. Их надо решать, а не запивать и закуривать. И даже если ночью начнёт сниться Людка – сто отжиманий и снова в сон.

– Рыжий, поднялся! Встал и пошёл! – Рывком отпихнул себя от дерева и снова зашагал к знакомому до боли двору.

Лавочка. Воспоминания лавиной. Боль. Не эта понятная от удара о дерево, а душевная, настоящая. Для которой нет обезболивающих.

Душа заметалась, просясь на волю. Я стиснул зубы и заставил себя сесть и смотреть на родной подъезд, на родной этаж и физически ощущать огонь с правой стороны двора – там, за домом у остановки зарезали отца.

Надо всё пережить. Надо всё принять и отпустить. Раз и навсегда. Прошлого нет. Есть сегодня. Здесь и сейчас.

Закрыл глаза, и два образа встали на чёрном фоне: мать и отец.

Улыбаются. Отец по-спецназовски, с прищуром, мать открыто, тепло.

Боль!!!

Зачем? Зачем пришёл сюда терзать себя?

Вспомнить и забыть. Принять и отпустить, – ответил сам себе как бы с другой точки зрения. Когда нет собеседника – создаешь воображаемого. Одиночество учит.

Поднялся со скамейки и почти нос к носу столкнулся с Алексеем и Александром. Те как-то странно замерли. Застыли. Шли от дома и не замечали сидящего на скамейке. А теперь, когда поднял голову, разглядели что за гость в «их» дворе.

– Пацаны, рад вас видеть! – Я приблизился и протянул руку.

Саша молча отшатнулся. Лишь взгляд отвечал на все вопросы. Холодный и бескомпромиссный.

Значит, не принимает меня в новом положении.

Я повернулся к Лёхе – тот же взгляд.

– Шёл бы ты отсюда, убийца. – Пробурчал не своим голосом начинающий хакер.

– Вы чего, пацаны? – Хотелось всё объяснить и доказать.

– Иди, иди, бездомный. – Добавил Саша.

– Я ж… за… отца… – Ком встал в горле. – Вы…

– Проваливай!

Двое стояли, скрестив руки на груди.

Им было просто судить. И ничего нельзя доказать. Всё читалось на хмурых лицах. О моём состоянии могли рассказать лишь глаза. Зеркало души не обмануть. Да только не смотрит никто в глаза. Они слишком человечны, чтобы смотреть в глаза убийце. На мне скверна крови, а они белые и пушистые. Убивающий солдат на войне считается героем, а человек, защищающий свою жизнь или жизнь близких в обычных обстоятельствах, вне военных действий – душегуб.

Им ни за что не понять, пока судьба не столкнёт с чем-то подобным.

По сердцу резануло новой бритвой. Больно кольнуло. Я ошибся даже в тех, кого считал новыми друзьями. Глаза намокли и по щекам потекли молчаливые слёзы. Разбитый и поверженный, на негнущихся ногах я побрёл домой, обходя по кривой место убийства отца.

Сучья жизнь!

Молча побрёл остановку за остановкой, пока не вернулся в расположение трёхэтажного здания. Мой дом – детдом. Точка. Я это принимаю. Принимаю ситуацию такой, какая она есть. Другой нет.

Остаток дня со мной не решалась заговорить ни одна живая душа. Обречённые глаза убийцы не сулили заговорившему ничего хорошего.

Ночью снились ужасы и… Людмила.

Я понятия не имел, чего бояться больше.

* * *

Остаток августа пролетел неестественно быстро, словно кто-то включил перемотку, как на старом VHS-видеоплеере. Повеяло ранними холодами. Если бы не тепло от прогретой за лето земли, люди вполне могли ощутить позднюю осень.

Я снова не замечал времени и проходящей вокруг жизни. Пусть течёт, как текла. Ни во что больше не вмешаюсь. Даже прекратил таскать гопов на зарядку. Только Кефир занимался со мной по собственному желанию. Он, как будущий студент, хотел подтянуть форму и порядком скинул вес. Прокачивался на глазах. С каждым днём было сё меньше и меньше желающих было упрекнуть за «полноватость» и «вихрастость».

Молодец, взял себя в руки.

Тридцать первого августа нас собрали в коридоре и раздали одежду межсезонного периода. Как самый неопытный, я пришёл за раздачей в числе последних, и то, что получил, было либо короче, либо длиннее необходимого. На пару размеров. Разумно разыскав таких же обделённых, мы просто поменялись одеждой.

Я и раньше-то не был привередливым, всё-таки деревенский, а теперь такие слова как «поношенное», «фасон» и «стиль» выветрились из головы напрочь. Одежда по размеру – вот что было идеалом против всех цветов и украшений вместе взятых.

На следующий день вместе с немногочисленными безликими ровесниками и ордой малышни меня отправили в школу. Добывать знания. Припоминая, насколько тяжёл полный комплекс знаний, я почти подрался за добротный рюкзак. Этот «артефакт» мне достался чудом. Искренне благодарен тем людям, что собирают одежду и вещи и отдают в детские дома, чтобы, такие как я, могли учиться и… жить что ли.

Рюкзак был классным, хоть и старым.

Добредя до школы в компании малышни, я погрузился в другой мир. Школа была большая и просторная, четырёхэтажная, не то, что наш двухэтажный сарай в деревне.

Дети курили прямо на крыльце, изредка, приличия ради, пряча бычки от немногочисленных учительниц или толстого охранника, что иногда показывался на крыльце, бурчал и уходил на сторожевой пост – сидеть на скамейке внутри здания, напротив входа. У нас в деревне народ был попроще, курили только в туалетах на улице за территорией школы. Канализации деревенская школа не имела.

Подходил час линейки, и курильщиков разогнали. Нарядные дети всех возрастов столпились на пятачке перед входом в школу и выстроились по классам. Мы, дети из детского дома, выделялись на фоне пиджаков и платьев старыми кофтами, майками. В лучшем случае – джинсами. Меня сразу же приняли за своего пацаны из неполноценных семей. По коротким разговорам и обрывкам фраз, я понял, что жить в семье алкашей – то же самое, что жить в детдоме. Раз на раз не приходиться: то в детском доме меньше бьют, то в семье у родителей просыпается чувство давно забытой совести, и вместо пива к водке в дом приносят конфеты.

Чёрт возьми, как я рад, что жил в деревне в обычной рабочей семье. Почему раньше не ценил? Не с чем было сравнивать? Для смены ценностей, перестановки приоритетов всегда важно сравнение.

Звучала жуткая музыка коммунистических времён. Вот с музыкой везде одинаково. Репертуар одинаков от класса к классу.

Шутки ради или по настойчивой просьбе Аркашки, меня записали в класс для умственно отсталых. В числе одиннадцати человек, те упорно терроризировали бедную учительницу весь урок, да так, что та сорвала голос. Мне в принципе всё равно, как их принято называть в цивилизованном обществе, но для меня они так и остались дебилами – никакими не умственно отсталыми.

На втором уроке, как только училка покинула класс, вместо того, чтобы хором пойти в библиотеку за учебниками, двое одноклассников тут же решили испытать меня в качестве мишени. Что в качестве снарядов? Да всё, на что ляжет взгляд.

В числе прочего в воздух взвились новенькие, покрашенные стулья.

Даже выражений лиц не поменяли. Как само собой разумеющееся. Я испытал шок. В детдоме такого не было. Всякое было, но чтобы стулом вместо знакомства в голову без всяких причин.

Хотя, помню и сам так начал, но то была оборона.

Как бы не был шокирован, рефлексы взяли своё – увернулся от первого стула. Тот развалился на части, ударившись о классную доску. Второй стул задел измученное плечо и вдобавок ко всему разбил стекло на входной двери.

Без разговоров я сломал носы изысканным метателям. Коротко, без эмоций. Наверное, так действуют профессиональные военные.

Поднялся крик, лица дебилов исказились. Теперь из мучителей те превратились в жертвы. Зачем таких вообще набирают в обычную школу? По первому уроку русского языка, что я провёл с ними, понял, что в десятом классе им только азбуку проходить.

Плечо запульсировало болью. Что-то там всё-таки неправильно срослось после драки в деревне. Если это так, то мне конец – гопники задавят в комнате при первой возможности, едва увидят слабость. Мне нужны силы, мне нельзя иметь больное плечо! От этого зависит выживаемость. Ещё Аркаша вот-вот поманит своих «чёрных риэлторов». Он почти в открытую об этом говорит.

– Что за дела, Мирошников? – Ворвалась в класс разгневанная учительница.

– Ирина Прокопьевна, рыжий разбил Денису нос.

– И Роме.

– И цветок он разбил.

– И стульями кидался!

Поток лжи потёк рекой. Против меня ополчился весь класс. Одиннадцать отмороженных типов показывали, что их стая меня не принимает, потому что я был единственным, кто не донимал учительницу.

Чем больше врали, тем больше во мне вскипал гнев, жажда справедливости. Даже не смотря на плечо, закопал бы их всех.

Спорить со всеми сразу было бесполезно. Надо было что-то другое. И как выбраться из этой ситуации? Одно неверное слово и потеряю человечность в глазах учительницы. А хочется просто выбраться отсюда.

Так, рыжий, возьми себя в руки и потуши гнев. Спокойствие, только спокойствие.

– Ирина Прокофьевна, могу я с вами поговорить у директора?

Она опешила. Обычно она вызывала к директору. А тут её уговаривал ученик.

– Да… конечно…

Вот и разговор. Нас четверо: директриса, учительница и одна из трёх завучей школы. Три немолодые женщины, повидавшие многое в жизни, в том числе и тысячи учеников. Они видели, что я не вру. Рассказываю всё, как есть. Издержки профессии могли сказать опытным глазам, врёт ученик или нет. Куда там ясновидящим.

– …вот почему Аркадий Петрович и попросил подкинуть меня в этот класс. – Закончил я свою повесть, растянувшуюся на весь второй урок.

– Так это ж статья! Надо в полицию! – Возмутилась директриса.

– Не получиться. Дети не дадут показаний, – ответил я, вспоминая запуганное лицо Людки.

– Ты дашь.

– Я не дитя… я… осуждённый. Хоть и условно. – Для самого звучало, как приговор. Вроде оправдали, а вроде клеймо на лоб. До конца не понять.

– И что ты предлагаешь? – Подала голос завуч.

– Переведите меня в нормальный класс. Я не конфликтую, если меня первого не трогают. К тому же, я не дурак. И уровень знаний, если и не на высоте, то не на полу. Конечно, деревня и город различаются показателями знаний, но я постараюсь наверстать, как смогу.

– А стекло? – Всё же спросила Ирина Прокофьевна.

– Денег нет на стекло, но руки на месте. Помогу подчинить и вставить всё поломки, кроме необратимых. – И добавил, сочувствуя. – Цветок уже не вернуть.

– Ладно, иди учебники получай, а мы тут посоветуемся, – ответила директриса, и я скрылся за дверью.

Разговор за дверьми так и остался для меня секретом, но после того, как получил кипы учебников в школьной библиотеке, всё равно пришлось большую часть менять – перевели в нормальный класс, на обычную программу.

Последний урок уже досиживал в школе с обычными детьми и походил на волка среди овец: холодный взгляд, каменное лицо, старая одежда, отсутствие сотового – забрали в больнице навсегда – и денег нет. Никаких карманных. Ответы только на прямые вопросы и никаких разговоров. Ни с кем. Отвечал только на вопросы учителя. В итоге там гений среди балбесов, а здесь одиночка среди толпы…

Я просто учился и как мог, старался не обращать внимания на насмешки более удачливых сверстников. Те понятия не имели, как им по жизни повезло. Просто пресекал тычки и упрёки, что явно старались меня принизить. Хватило одной драки за школой, чтобы желание тюкать «бездомного» пропало.

К концу недели на школьном фронте стало гораздо проще существовать.

Словно в противовес затрясло «тыл».

Глава 7 – Антон -

Сентябрь выдался на редкость холодным. Ленивая природа старалась как можно быстрее скинуть с деревьев жёлтый наряд и засыпать белым покрывалом. Складывалось впечатление, что никакого «бабьего лета» не предвидится. Тучи плавали над головой высокие, плоские. Солнце спряталось за ними, и мир вокруг погрузился в безрадостную серость. Дул ненужный, прохладный ветер, заставляя от самого школьного крыльца съежиться, кутаясь в лёгкую ветровку.

На душе скребли кошки. Погода под стать убийству или долгой, затяжной депрессии. Ни к первому, ни ко второму не тянуло, и сознание просило солнца. Много и с запасом. За лето так и не набрался сил. Только растратил почти все.

Кефир собирался сегодня «на выписку» – в институт в конце недели поступает. В общагу переезжает. Директору лишь бы побыстрее от меня единственного союзника отгородить, в очередной раз, доказав, что я в этом мире могу надеяться только на двоих союзников: разум и сила.

Аркашка искал ко мне новые подходы. Сменил кнут на пряник, став добрым и ласковым, как волшебная фея. Только от меня не укрылся топор в руках этой феи за спиной. Это же как змея – можно держать за шею. Но чуть ослабишь хватку – вывернется и ужалит.

Я неторопливо перешагивал лужи. Их оставил утрешний дождь. Искренне жалел, что нет тёплых перчаток и шапки. Ещё не выдали. Директор не упускал возможности отомстить везде, где только мог ткнуть своим старым пальцем, периодически снова меняя пряник на кнут.

Пальцы и уши мёрзли, как никогда ранее. А ещё считал себя закалённым. То ли внутренний огонь перестал греть, то ли действительно столбик термометра опустился ниже обычного.

Учителя так некстати завалили кучей заданий. Как будто есть время и место, где можно спокойно учиться. Наверное, стоит поговорить с классным руководителем. Пусть даёт ключ от свободного кабинета.

Возвращался со школы, шагая вдали от всех. Всё равно дорогу запомнил, а идти рядом с враждебно настроенными личностями не было никакого желания. Свободный ветер, пусть даже холодный – лучший друг, а детдом осточертел. Знает меня и боится, а значит – жди любой подлости. Всё равно один со всеми не справлюсь. Да что там со всеми? Стоит Паше, Рябому, Копчёному и Костяну навалиться скопом, как завалят наверняка. В неравной драке нет правил. Ещё и с периодически напоминающем о себе плечом. Виду не показываю, но боль не проходит.

Дорога вывела к развилке, подводя к выбору: либо вышагивать по асфальту пару-тройку лишних километров вдоль дороги, либо пройти напрямик по тропинке через гаражи. Недолго думая, я выбрал второе. Так смогу успеть в детдом раньше, может, удастся стащить со столовой кусок-другой, пока толпа оглоедов не лишит возможности нормально пообедать. После пропущенного завтрака и шести уроков есть хотелось так, что живот начинал переваривать сам себя. Болезненно урчал, обещая скорейший гастрит и язву.

А завтрак пропустил вот по какой причине…

Кефир успел шепнуть перед выпуском в жизнь, что с утра меня встретят неизвестные в детдоме на выходе. Он как-то подслушал разговор дрека. Пришлось вместо принятия пищи выпрыгивать в окно с другой стороны здания. Значит, если сегодня вернусь в дом Аркашки, приезжие быки заломают и выбьют с зубами и кровью подпись на переоформление бумаг. Квартира достанется директору, а что случиться со мной – вопрос из вопросов. Убивать не станут – бумаги так быстро не оформить, вдруг ещё понадоблюсь? – но инвалидом сделать на всю жизнь, как два пальца об асфальт…

Рюкзак не сильно тяжелил плечи. К чему-чему, а к тяжести привык. Сельский быт и отцовские тренировки не забыты. Слепили крепыша. Пусть и не того, что из сохинских, но тоже не рахит.

Эх, батя. Был бы ты чуть жёстче, мир вряд ли скинул тебя с жизненной дороги. Ты был слишком добрый, а такие Чистилищу, на что больше всего похож этот мир, ни к чему…

Батя, батя. Один удар в пах парня с ножом повернул бы сюжет того вечера совсем иначе. Но ты привык биться честно, решил выяснить сначала причину для драки. Будто жизни вообще нужны причины, чтобы резко оборваться.

От размышлений оторвала докатившаяся речь.

– Эй, урод! Деньги говорю, давай! Слышь?!

Злой голос доносился из-за гаражей. В который раз, проклиная себя за любопытство, я зацепился за край крыши и, прислушиваясь к ноющему плечу, подтянулся. Очутился над рядом «ракушек». Стараясь не делать лишних звуков, скинул рюкзак, осторожно подполз к краю крыши и заглянул вниз.

Четверо до боли знакомых детдомовских балбесов окучивали болезненного вида паренька на предмет наличия у него денежных средств. Обычный развод, гоп-стоп. Или как говорил сельский учитель истории, Марк Захарыч: «Суровая действительность истории, где слабый при встрече с сильным становится ещё слабее».

Паха, Копчёный, Рябой и Костян. Четверо уродов из семи моих обитателей комнаты. Их сложно поменять. Тянет к прошлому. Жека, Кот и Кефир не такие, как они. Просто тоже не повезло в своё время. Каждому не везёт в жизни по разному: у одних Феррари колесо спустило, других при рождении акушер роняет…

Жертва – паренёк лет четырнадцати-пятнадцати, не выглядел сверстником, был на полторы головы ниже самого низкого из оппонентов. Большие очки с толстыми линзами занимали едва ли не половину белого, как мел лица, добротно усыпанного веснушками.

Это у меня по логике вещей должны были быть такие веснушки. Я рыжий! Но почему-то напрочь их лишён, а этому парню не повезло. Хотя вроде бы русый. Эта генетика – сумасшедшая вещь!

Паренёк со стоящими торчком волосами под «ёжик» трясся сильнее листьев на ветру. Как на глаз, так адреналина в нём под завязку. Только применял он его не в правильном русле, размазывая кровавые сопли по лицам гопников – предпочитал бою ступор.

Не все воины. В последнее время я вывел для себя такую классификацию людей: волки, овцы, пастухи и собаки. Рамки восприятия расширились. Если в первый день попадания в детдом делил всех только на первые два «класса», то со временем поумнел. День за три идёт, если не за неделю…

Паренёк на бедняка не походил: под курткой костюм-тройка, лакированные туфли и дипломат. Всё это выводило в разряд престижа. Ещё бы волосы чуть отрастил, зализал назад и того глядишь – вылитый сын бизнесмена или очень обеспеченного родителя.

Но что он здесь делает, этот золотой мальчик? Где охрана?

Впрочем, это не мои дела, а детсадовские отрицальщики просто не доедают в столовых. Их можно понять. Жизнь у всех разная. Пойду я, пожалуй. Своих проблем хватает.

– Вот. Вот все деньги, что у меня есть, – паренёк с мольбой в голосе выложил на руку Паши довольно приличные купюры. Среди рублёвых соток и пятисотенных лежали доллары и евро. – Возьмите всё, только не трогайте меня… Я вам ничего не сделал… Отпустите. – По щекам пацана потекли крупные слёзы.

Я поневоле приметил, что паренёк-то совсем моего возраста, только очень хилый и больной. Не всё, наверное, можно купить на деньги. Да, точно. Сверстник. Вроде бы видел в параллельном классе…

– Смотрите пацаны, у него доллары! Да я такие только по телику видел! Ты, мешок, совсем страх потерял? – Паша скривил прыщавое лицо. Глаза, глядя на богатство в руках, загорелись недобрым огнём.

– И что ты всё мямлишь? Отдам! Отдам! – Передразнил Рябой и забрал у пацана очки. Тут же напялил на себя, изобразил глупую рожу и стал дразнить. – Конечно, отдашь! Всё отдашь и даже ещё принесёшь… – Рябой придвинулся к пацану, угрожающе добавил. – Если не хочешь неприятностей. Так ведь?

Ну, вот играть начинают.

«Ёжик» затряс головой. Выглядел беспомощным котёнком. Глаза без очков давали расплывчатую картину мира.

Это насколько можно быть ботаником, что так зрение посадить? Я, как отличник, не понимал этого полного погружения в мир книг. Чтение надо чередовать с физической работой. Читать сутками напролёт – не только садить зрение, но и забывать почти всё прочитанное тут же.

Трое друзей Рябого заржали, как кони. Стали улюлюкать. Копчёный тут же ткнул жертву локтём в живот, тот изогнулся пополам, сразу зарыдал. То ли от страха, то ли локоть действительно больно приложил.

Паренёк запричитал, глотая слёзы:

– Что я вам сделал? Что вам ещё нужно? Можете забрать и сотовый, берите всё, только уходите… отпустите! – Голос сорвался на визг.

Гопников это только больше взбесило. Я отмечал это в серых глазах. Они горели огнём власти над ситуацией. Волчата почувствовали кровь.

Вот стоят четверо крутых парней, властители сюжета, властители маленького мирка своей жертвы. Стоят и наслаждаются каждым моментом, каждой пролитой слезой. Они чувствуют себя на высоте, на гребне волны. Только в таких шакальих стаях они могут возразить судьбе, сказать ей, что не только им не везёт.

Жертва и охотник.

Эти четверо ненавидят детей, у которых есть нормальные родители, кому в жизни повезло не так, как им. Эти четверо не могут вынести вид чистой ухоженной одежды, запах дорогого одеколона. Их злит всё. Злит хорошая жизнь. Озлобленные жизнью шакалы. Ну да чёрт с ними. Пойду, я…

– Пацаны, а может того его? – Хмыкнул Рябой и мысль об уходе пришлось отбросить. Уши навострились.

– Как бабу что ли? – Ржанул Копчёный.

– А что, я по телику видел! – Пожал плечами Рябой.

– Да давай, хоть раз себя людьми почувствуем, – поддакнул Костян. – Паха, ты первый… Ты старший.

– Не вопрос, пацаны! – Пахан потянулся расстёгивать ремень. Трое тут же склонились над жертвой, собираясь избавить его от одежды…

Я не верил глазам и ушам. Всему есть предел!

Этого допустить никак не мог. Только не на моих глазах. Гопы ещё хуже крестов. Прокачал на свою голову на зарядках, не спрашивая, что творят за спиной. Пора остепенять, обломать рога, пока не запутались среди деревьев.

Привстал. Рюкзак лёг в руки, взвесил – пять учебников как раз то, что нужно, чтобы с разгону оглушить противника. Опытный глаз прикинул расстояние. В два шага загремел по крыше гаража. Швырнул рюкзак и прыгнул вперёд коленом.

Рюкзак ударил Рябому в висок. Коленом угодил в череп Паши-пахана, тот потерял сознание, стерев дурацкую ухмылку с лица.

С одного прыжка оба несостоявшихся «насильника как по телевизору» упали на землю, отрубаясь от реальности. Высоты, гравитации и силы как раз хватило, чтобы отключить, но ни в коем случае не убить. Хотя, промелькнула мысль, что за такое и стоило… наверное. Везде палка о двух концах. Мораль не действует, сталкиваясь с реальностью.

Приземлиться пришлось с перекатом, чуть расшиб плечо – камень попался не вовремя. Снова то самое больное плечо. Ну, за что ему так?

Но тут же вскочил, заорал:

– Что гопота, совсем страх потеряли?! – В три шага взял разбег, ногой проломил пресс Копчёного. Удар пришёлся в самое солнечное сплетение, отключив согнувшегося пополам.

Костян, оставшись последним на ногах, запричитал:

– Слышь?! Игорь! Погоди. Ты же знаешь, тебе потом в детдоме не жить. Теперь точно прирежут… Ты же спать не сможешь спокойно! А я тебя прикрыть могу! Я…

Тело само сократило расстояние. Врезал без особой ярости костяшками пальцев в висок «помощника», закричал:

– Ты никто, тварь, и я никто! Мы на дне! Но такого быть не должно! Это не зона! Этот парень – не как Людка для Аркашки! И вообще не девчонка! Усёк, подстрекатель?

Костян изогнулся от удара, рухнул на асфальт, тихо взвыл.

Короткий бой.

Элемент неожиданности помог. Снова повезло. Как тогда, с табуреткой в комнате при первой встрече.

Грудь вздымалась быстро, сердце рвало рёбра, но ярость спадала, адреналин растворялся, выкидывая из состояния боя в реальный мир. Нечеловечески быстро накатывала слабость. Это от голода. Давно нормально не ел. И почему не мог заряжаться от солнца, ветра, природы или какой-нибудь розетки? Почему человек не батарейка?

Немного остыл и пришел в себя, подобрал запачканный рюкзак и очки застывшего в ступоре паренька. Тот так и стоял в одной позе, лишь зрачки следили за каждым движением неожиданного спасителя.

Ногой перевернул Пахана, достал из кармана забранные деньги, медленно подошёл к ботанику, то и дело кривясь от боли в плече. Как же ноет старая рана. Далеко не спецназовец, чтобы прыгать с перекатами. До армии ещё дожить надо.

Поймал взгляд спасённого, обронил:

– Парень, жизнь сложная. Либо ты к ней приспосабливаешься, либо она тебя… ммм… приспосабливает. – Протёр очки о рукав старой рубахи и водрузил на нос ботанику. Усмехнулся. Пацан до сих пор был в ступоре, но всё понимал. Я приблизил к его глазам купюры, хмыкнул – ноль реакции – и положил почти все деньги в передний карман рубашки жертвы. – Парень, ты не против, если сто рублей возьму? Я бы не брал, да есть охота, а в детдоме меня сегодня уже не ждут, впрочем, как и везде… Без обид, хорошо? – Подмигнув на прощание, пошёл прочь от места схватки.

Тем более что Паша начал приходить в себя, ворочаться и бурчать проклятья. Ночью спать не придётся. Подговорит компанию и либо придушат, либо переломают все кости. Шею бы уже свернули, чтобы не мучаться и всё.

– Мальчик! – Очкарик немного оттаял от ступора. – Мальчик погоди… спасибо тебе!

Что? Я услышал слова «мальчик» и «спасибо»? Давно ничего подобного не слышал. Нет, нет, нет, не думать о прошлом! Я живу здесь, в настоящем. Прошлого нет.

Я лишь махнул рукой, не поворачиваясь. Кому что объяснять? Уже приходило медленное понимание, что этим вмешательством повернул далеко не лёгкую жизнь в ещё худшее русло.

Да и черт с ней, с такой жизнью! Главное, что бритвы по венам не будет. Если и умирать, то, только прихватив с собой всю эту компанию ночью. Как же всё легко и… сложно.

«Ёжик» похватал свои вещи, поспешил за мной по пятам. Только сейчас вспомнил, что может бегать или хотя бы ходить. Он довольно быстро догнал, представился:

– Я Антон. Антон Чудинов. А тебя как зовут?

Чуть сбавив шаг, я мазнул взглядом по Антону, буркнул:

– Рыжий дьявол.

Очкарик повеселел, прибавил шагу, силясь что-то сказать, но не знал с чего начать. Всё произошло так внезапно. Перепугался. С этого и начал.

– Это хорошо. А по-земному?

– Игорь.

– Слушай, Игорь. Всё произошло так внезапно. Я шёл со школы, как и ты…

– Почему ты ходишь в эту школу? – Прервал я. – Ты вроде не из бедных, то есть… не из обычных людей.

Антон замедленно кивнул.

– Да. Вроде. Отец не раз хотел определить меня в престижную школу, но мне там не нравится. Там дети как роботы. Не живые почти.

Я засмеялся сквозь нарастающую боль в плече – всё-таки вывих! – обронил:

– А здесь значит все живее всех живых? Или ты думаешь, что здесь можно учиться, учиться и учиться, как завещал товарищ Ленин?

– Я специально выбрал самый тяжёлый район и разогнал всю охрану отца, – гордо выпятил грудь Антон, – хочу быть простым человеком, как и все. Ты, они…

Отлично, ещё и идиота спас.

Вслух ответил:

– Ничего более глупого не слышал. Ты какой-то странный, пацанчик. Они не люди почти. Шакальи условия делают из них зверей. Сегодня ты мог навсегда потерять то, что в народе называется психикой…

Антон округлил глаза:

– Игорь, ты говоришь не по возрасту… Никогда бы не подумал.

Вот отмочил, умник.

– Ты тоже вроде не тупой. Хотя, наверное, я утрирую. – Я ускорил шаг.