Текст книги "Цена слова"

Автор книги: Степан Мазур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Часть третья: «Рыжий дьявол»

Глава 1 – Запахло весной -

Пять лет спустя.

Весна. Запах свободы пробивается из распахнутой настежь форточки. Зеки дуреют. Костяшки сбиты в кровь. Пахан намекает, что если в моей камере не появятся опущенные, могу подставиться и сам.

Одна подстава и не отмоешься. Уместна поговорка: «Не делай добра, не будешь злым». Я вроде как прерываю естественный ход вещей. Но мозги у меня на месте. «Естественного» здесь только изжога от баланды. Чёртова система.

Мне двадцать один год. Я терплю. Коснуться мужика для меня противоестественно, как бы ни рычал внутренний зверь. С благодарностью вспоминаю главный подарок пахана на день двадцатого рождения – снял проститутку и на четыре часа шепнул надзирателю перевести в отдельную камеру. Возможно, кто-то посчитает, что так лишаться девственности «западло», но проститутка это лучше, чем волосатый мужик, поголубевший поневоле.

А до тюрячки время как-то не было. Жизнь не по девкам бегать заставляла.

Потеряв девственность, проснулось желание. Но всё равно стою на своём – не будет в моей камере опущенных. Макать мужиков мордой в парашу – не для меня, хоть во снах образ Ростиславы всё зыбче и зыбче.

Время течёт, как бы ни убеждал себя и не придумывал возвышенных слов. Её семья не прислала посылки. Ни разу. Им бы самим выжить. А мне так даже проще. Если никогда ничего не получаешь с воли, ничего не ждёшь, не надеешься, значит – сердце не дрогнет. Я давно весь как железный. Очень помогает.

Хата у нас не блатная, хоть мне и приходиться иногда выполнять мелкие поручения для положенца зоны, подтверждая свой статус смотрящего за порядком в камере. Вразумлять я умею, но никогда не перегибаю палку. Может поэтому старый зэк с начальными, ещё гулаговскими понятиями жизни за решёткой, ещё не пустил под нож?

Не знаю. Об этом не задумываюсь. Просто стараюсь оставаться человеком и в нечеловеческих условиях. А это с каждым днём всё сложнее и сложнее. Не в одиночке же живу. В обществе. Если не хочешь прогибаться под общество, прогни само общество. Вот и воспитаю мужиков, что на десять, двадцать, тридцать лет старше.

Несмотря на строгость, в мою камеру просятся с переводом все те, кто сохранил в душе черту. Точнее, не переступил её. Или очень в этом раскаивается.

У каждого своя судьба. Но есть второй шанс…

Тяжёлый дротик прорезал воздух камеры, впился в восьмёрку на деревянной мишени. Старая, купленная ещё с самими дротиками, безнадёжно уничтожена за годы тренировок и восстановлению не подлежит. Пришлось приспособить под мишень обломок стола, что пострадал в результате спровоцированной подстрекателями драки. Меня постоянно проверяют на прочность и нет-нет, да и засылают в камеру мужичка, который вроде бы ни то, ни сё – тихий и спокойный, а шепчет, намекает, и один за одним, другие мужики начинают косо поглядывать на подстрекателя.

Он шепчет что-нибудь сучье, такова сук порода. Приходиться чистить ряды, заодно промывая мозги. Не то, чтобы сам пахан хотел меня уничтожить, но ведь и у него немало недругов. Каждый хочет встать во главе, контролируя общак и обладать подпольной властью. У каждой группировки свои планы.

Дартс – строгое нарушение. Но за умение махать кулаками, привитое мне с детства жизнью, перепадают кое-какие подачки, на которые надзирателям приходиться закрывать глаза. Кто не закрывает, тому закроют. И вот уже полтора года метаю в мишень три профессиональных дротика. Было четыре, но один безнадёжно сломался. Переломился ещё по первости, когда только учился кидать заточки, иглы, куски спиц, сточенные ложки, плеваться бритвами.

Несведущим людям говорю, что выплюнуть бритву точно в глаз человеку можно с пяти-семи шагов.

Семь месяцев я тренировал язык и губы, чтобы лезвие бритвы приобрело убойные свойства. Пару раз пригодилось.

Наверное, начальника тюрьмы достало моё «хобби» и он не хотел быть застреленным бритвой в прямом смысле слова. И вот, полунелегально, в камере появился дартс. Полезная вещь, когда хочешь убить время и не растерять меткость, координацию, да и вообще потренироваться. Ведь с тренировками я после суда «на ты».

Каждый день, как проклятый, до изнеможения отжимаюсь, приседаю, подтягиваюсь на нарах, качаю пресс. Случается, перепадает и штангу пожать. Не то, чтобы я стал культуристом – кормёжка здесь не та! – но держу себя в форме. Триста отжиманий перед завтраком в порядке вещей. К баланде «прикормка» перепадает. То посылка на кого придёт, подогреют, то повар мясца подкинет – я его от заточки в бок одно время спас – то по праздникам «сверху» крохи сыплются. Кто ищет, тот найдёт. Голодным не оставался. Главное, знать нужных людей и ловить течение.

Последний дротик прокрутился в воздухе и воткнулся в «яблочко» на нарисованной фломастером мишени. Обычным способом с края до края камеры – около двенадцати шагов – я попадаю только в десятку, но не все подозревают, что метать предметы можно двадцатью способами. Не знаю, может можно и больше, но у меня учителей не было, сам учился и дошёл только до этого количества. Да разве больше надо? И вообще на кой чёрт мне метать заточки и плеваться бритвами, когда выйду? Так, время убиваю в перерывах между тренировками, чтением, хавчиком, разборками, занятиями.

Кстати о «занятиях»; в зоне я стал спецом по чётырём направлениям: психология, метание острых предметов, «волчий» и простой бой в ограниченных пространствах с превосходящими по силе и количеству противниками и… английский.

О последнем стоит рассказать отдельно.

В восемнадцать лет, когда меня из малолетней колонии перевели во взрослую, в одну и ту же камеру в одно и то же время меня перевели с худосочным пареньком двадцати с чем-то лет.

Я-то себя быстро поставил, в тюрьме прописан, а он запоролся у самого входа. И хана бы ему, если бы я не расслышал причитания на иностранном языке.

Обломав двух быков, заинтересовался парнишкой. Оказалось, что тот жил в Англии. Тогда-то у меня и зародилась идея обучиться международному языку. И не жалею выбитого зуба, что лишился, поручаясь за паренька…

Былое.

Главное, теперь мог материться на обоих языках. Гарлемский сленг порядком напоминал нашу зоновскую феню. И слов там было гораздо больше, чем всем известное «фак» и «шит».

– Викинг, ну ты бы перекусил, – донеслось от Шуры, упитанного здоровячка тридцати пяти лет, который учил меня борьбе и самбо.

Спортсмен, попал за решётку за драку… За драку не с теми людьми.

– А что, есть что?

«Малой», светловолосый парень, пятью годами старше меня, зашуршал под кроватью, уныло заявил:

– Пахан так тебя с прошлого раза на голодном пайке и держит. Может зря не согласился? Пару консервов только осталось. Сайра. Будешь? Хлеба ещё чуток.

Желудок запротестовал. В прошлый раз, перезанимавшись, с голодухи сожрал целую банку сайры, потом на еду два дня смотреть не мог.

– Что ж, силы надо восстанавливать. Но только если с нормальным хлебом, – без энтузиазма ответил я, принимаясь за отжимания. Возможно, после сотни-другой, желудок не станет так бунтовать. Общедоступный хлеб на зоне пекли неизвестно из чего. Из его мякиша чаще фигурки лепили, чем употребляли по прямому назначению.

– Игорь, а если не секрет, почему отказался? Ты же знаешь, мы все могила, никому ни слова, – обронил Серж, мой учитель английского двадцати восьми лет. По Кличке «Гарвард». Он единственный называл меня по имени. Не боялся. Менталитет не тот по кличке называть.

И правильно. Чего бояться? Через два года первому выпускнику Гарварда на свободу. То есть мне.

– Да не мучитель я. Пахан хотел вытрясти из одного задохлика секрет, где тот зарыл деньги, на которые кинул государство.

– А обещал чего? – Включился в диалог Аркадий Иванович. Старик шестидесяти лет. Сидел пожилой человек по глупости судьбы – за отборный мат в сторону престарелых людей влепил мальчонке затрещину, да мальчонка папу позвал. Могучего папу. Впаяли старику пяток лет.

Сложно говорить, когда отжимания переваливают за сотню, но надо ко всему привыкать.

– Хе, обещал? Зубы обещал вставить.

– Золотые? – Тут же подключился Малой.

– Всё тебе, Малой, золото подавай. – Хохотнул Шура. – Викингу не западло и фарфор с керамикой вставить. Правда, Викинг?

– Что за зона? Зубы за деньги. Всё как в жизни, – протянул Аркадий Иванович.

Дверь открылась. Заспанная, заплывшая от запоя рожа надзирателя Мони издала нечто отдалённо похожее на человеческий голос:

– Викинг, Немец на поклон зовёт.

Немцем величали пахана зоны, шестидесятивосьмилетнего Игоря Даниловича. Да, в точности так же как меня. Везёт мне по жизни, да?

– Доброго здоровьица, Игорь Данилович, – поздоровался я, входя на порог «малинника». На быков пахана внимания обращал не больше, чем на атрибуты мебели. Они и стояли-то по углам, как античные колонны. Ни звука. Интерьер. Наверное, так же когда-то воспринимал Антоха своих охранников.

– Викинг, ты неисправим, – бросил с порога Немец.

– Возраст уважать надо. Неприлично уже как-то по дворовому…

– Я те дам по дворовому. Меня люди величали…

– Так кто ж сомневается, Игорь Данилович? – Сверкнул я жёлтыми зубами с отсутствием пары-другой «штакетин».

Немец вздохнул:

– Скучать по тебе буду, Игорь.

– Скучать? Отчего же? Мне с вами ещё два года лясы точить.

Что-то в его глазах проскользнуло. Не меняя лица, обронил:

– Нет… если выполнишь одно порученьице. Маленькое, незаметное. Стоит двух лет свободы. Это здесь. И братва тебе ещё и на зубы скинется, если на воле поможешь.

Сердце затрепыхалось. Старый чёрт, уже поймал на удочку. Если начинаешь что-то чувствовать – зацепиться за эмоции легко.

И ты уже дичь, улов, добыча…

– Выполнишь сегодня ночью, завтра за забор выйдёшь. И уверяю тебя, ни один вертухай [28]28
  [28] Пулемётчик на вышке.


[Закрыть] стрелять не станет. Бумажка у тебя козырная будет. Об освобождении. Досрочном. – Он цедил каждое слово, говоря медленно, давая попробовать ощущение вкуса свободы.

Я молча кивнул. Он придвинул стул, обронил:

– К нам сегодня по этапу террориста подвезут. Осуждён на пожизненное, но связей столько, что через два года выйдёт… Ты как к террористам относишься?

Я тяжело выдохнул. Понятно, Немец хочет «мокрое» дело под конец впихать, чтобы помнил зону, чтобы каждую ночь снился тот, кого придётся взять под суд… Другой суд. Настоящий. Те, кто думают, что маньякам, насильникам и прочей накипи живётся на зоне как всем, ошибаются. Их режут при первом удобном случае, если начальство тюрьмы не берёт под свою опеку. А те тоже люди, понимают кто человек, а кто животное. В этом вопросе внешняя и внутренняя политика зоны схожа.

– Вам-то какой резон до шахидов, Игорь Данилович?

Лицо пахана посуровело. Словно постарел на десяток лет. Наконец, слова вылетели с уст, как плевок:

– Тридцать семь.

Я сразу не понял.

– Что тридцать семь?

– Тридцать семь убитых. Пятнадцать из них – дети. Его сообщников изрешетили, а этого отмазать хотят.

– Дети – это святое, – вздохнул я.

Немец поймал взгляд, уловим брешь.

– Игорь, ты же когда на свободу выйдёшь, ты заведёшь семью, детей? А вот представь, что вся твоя семья одной бомбой на небеса. Ты здесь, а они уже за чертой. Ты…

– Я согласен.

– Гх-м, повтори. – Не сразу поверил смотрящий.

– Я согласен. И даже не за свободу. За… справедливость.

Немец понимающе кивнул.

– А на свободе что сделать? – Спросил я тут же.

– Мент. Наркота. Поставщик. – Не стал он вдаваться в подробности.

Я придвинулся, немного знакомый с психологией смотрящего за последнее время.

– Личное?

Он вздохнул.

– Внука на иглу посадил.

– Только ради вас, Игорь Данилович. – Ответил я и поднялся.

Пора за работу.

* * *

Весна. Пахнет травой. К этому запаху никогда не прислушиваешься, насыщаясь на воле, но он так отчётливо различим, когда годами дышишь тюремной пылью.

Господи, да я даже солнце впитываю кожей, как какая-то солнечная батарея. На белой, как снег шкуре ощущается румянец. Как же я соскучился по этому вольному солнцу.

Я на свободе! Я не сломался в этой чёртовой дыре!

ВОЛЯ!!!

Руки сжимают бумажку с приказом о досрочном освобождении. Бумажка много значит. Подумать только, на жалком листке с парой подписей и печатью, расчерчен срок. Или его отмена. Убогий листик, штамп, росчерк и два года пыльной тюрячки сменились благоуханием расцветающей природы.

«Аллах не меняет людей, пока они сами не переменят того, что в них», – сказал мне смуглый, кареглазый араб перед тем, как шея с хрустом неестественно вывернулась.

Может он и прав. Но на кой чёрт эти умности, если твой бог заставляет тебя смотреть, как разлетаются на кусочки те, кто секунду назад были живыми? Что для тебя, фундаменталист, значила священная война, когда несколько килограмм тротила сравняли детей с окружающей землёй? Каково было родне умолять криминалистов ползать на карачках, чтобы хотя бы пару кусков тела можно было сложить в закрытый гроб и предать земле? Я не вижу здесь правды. Ты воевал с неверными. И неверными для тебя становились те, на кого укажут пальцем. Ты не задумывался над смыслом Корана. Несколько сур – это всё, что тебе нужно для пяти ежедневных молитв. Можешь восстать из мёртвых и воткнуть мне нож в сердце, если хоть одна строчка в твоём священном писании призывает убивать детей во имя Аллаха.

Я не жалею, что выполнил эту грязную работу. Мне всё ясно. И если когда задумаюсь над этим вывертом судьбы, задумаюсь над твоими словами, араб. Как пить дать – сам уеду воевать в горячую точку за твой миф…

Пригревает, город гудит роем автомобилей. Мрачные мысли остались за решёткой. Девушки ходят улицам такие красавицы, что глаз не оторвать. Куда там тощим швабрам с плакатов по «евростандарту».

Кажется, что сам попал в страну фотомоделей. Кровь кипит. Но не подходить же к красавам, сияя провалами в зубах. Не поймут. Я ж не бич, не бомж, за собой слежу. Сначала привести себя в порядок, потом знакомиться. Этим человек и отличается от животного. Быть зверем больше не хотелось.

Вперёд, к стоматологу! И хватит уже сжимать эту бумажку с приказом о досрочном освобождении. Кстати, когда уже дума примет закон о запрещении ношения бюстгальтеров красивыми женщинами в тёплый период?

Денег братвы хватило на два зуба, всё-таки цены за время отсидки порядочно подросли. Капитализм победно шагает по стране, заставляя верить в почти такой же миф, в какой верил фанатик-араб.

Да уж, тут бы я с зубами и обанкротился на воле, если бы не обеспечил себе тылы.

Крыша. Ключ. Банк. Ячейка. Большую часть денег на счёт, остальную с собой, на жизнь: зубы, квартплата, провиант, и, конечно же, гулянка. Стоит отметить день, когда распорядок дня перестал иметь значение. Хотя ещё не одну неделю буду подскакивать в 6.00.

Одежда, обувь, личные вещи. С тюрьмы вышел налегке, с полупустым рюкзаком, что остался ещё от школы времён детдома. На зоне щеголял в почти безразмерных фуфайках, да штанах – спортивный костюм классификации «гоп обыкновенный». Роб не хватает, разрешают носить такой прикид. Он лучше, чем застиранная, затёртая ткань с номерным знаком, что рвётся на тебе, как жалкая салфетка. От изношенности.

Интересно, что бы на моём месте делал другой зек, если при выходе на свободу в кармане ни рубля, родни нет, а жить на что-то надо? Украл, отобрал и снова на побывку?

За мыслями, вернулся к стоматологу, уломал поработать сверхурочно. Зато рыжий парень в зеркале теперь больше стал походить на человека. Ещё бы мешки под глазами убрать, да отъесться, как следует, витаминами пропитаться.

Форма вроде есть, отдохну, отосплюсь. Теперь больше стоит думать о свёрнутой психике, выгнать из себя страх, что как брат-близнец сидел все эти пять лет со мной в одной камере.

Надо будет к психологу забрести, валерьянки прикупить. Успокаиваться надо, успокаиваться, а то взгляд в зеркале волчий. Такой не должен быть у двадцати одного летнего парня такой взгляд. Я ж по возрасту студент или дембель, а похож на кого?

После обеда в ближайшем кафе, я, купив костюм-тройку, туфли и шикарный букет алых роз, шампанского, фруктов и шоколада, со всеми сумками, взял такси до Ростиславы.

Живи, милая, только живи. Творец! Молю тебя только об одном, пусть семья её всё ещё живёт там. Пусть меня встретят те бездонные глаза. Они залечат кровоточащую душу…

Знакомая хрущёвка, второй этаж, не менее знакомая дверь, даже звук звонка тот же самый. Сердце радостно затрепетало. В груди запылало. Ну же, мужичок, Жанка, открывайте!

Дверь открыла старая женщина, от которой пахло валерьянкой и кошками так, словно сама была кошкой с доступом к аптечке. На голове чудовищные косички, закос под «маленькую девочку». Не хватало только зелёного цвета волос, чтобы можно было спокойно набирать скорую помощь.

– Ростислава здесь живёт? – Мигом охрипшим голосом спросил я.

– Хто? – прислушалась старушка.

– Хозяева этой квартиры где?

– Чаво?

– Хозяева где?! Они жили здесь пять лет назад! Жанна, Ростислава и мужичок, отец их. Где они? – повысил я голос.

– А мне почём знать? – Мне сын эту квартиру на той неделе купил.

– У кого купил? Кто были прошлые хозяева?

– Таджики какие-то, – пожевала губы бабка.

Тьфу, чёрт. Ну что за жизнь? Там на небе все сговорились что ли против меня? Или какая-нибудь шаманка наслала проклятье на весь род до седьмого колена?

Наверное, все эмоции отразились на лице. Очнулся я, когда бабка поднесла стакан с валерьянкой к губам. Выпил всё, не чувствуя вкуса. Молча протянул бабке цветы, конфеты и прочие презенты. Не слушая благодарностей, на негнущихся ногах спустился по лестнице и вышел на улицу.

Два часа скамейка держала на себе живой труп…

Янтарный закат окрасил небо, когда такси остановило у дома. У подъезда моей квартиры. Квартиры Мирошниковых. Клочок собственности, что соизволил оставить Колчиковский суд. Надо будет вернуть свою фамилию. Хотя кровь на обоих фамилиях. Первая неумышленная, а вторая вполне осознанная.

Кто я теперь? Мирошников, убивший убийцу отца или Чудинов, убивший убийцу брата? Звучит, словно какой-то зверь. Или зверь и есть? С волками жить – по-волчьи выть?

Условия, чёрт бы их побрал.

Застыл перед общей дверью на площадке, опустив сумки с новыми покупками и погрузившись в воспоминания.

Той холодной зимней ночью именно по этой двери распластался младший Михаил, опустившись в кучу мусора.

Роковая ночь.

Интересно, Колчиков ещё живёт здесь? Оставил мне квартирку, чтобы дождаться моего возвращения и подложить под дверь динамиту? А что, если открыть первую дверь, позвонить, и когда хозяин распахнёт первую дверь, ворваться внутрь, взять за горло и посмотреть в глаза. Долго так посмотреть. Минуты две, что покажутся ему вечностью, а для меня навсегда распахнут ворота ада. Нет, не того, что с котлами и чертями с вилами, а моего ада, внутреннего. Любые черти по сравнению с внутренним адом кажутся детским лепетом.

Руки невольно сжались, дыхание сбилось. В голове замелькали десятки картинок. Я и забыл, что моя квартира в двух шагах от источника всех бед. А теперь ещё и пальцы тянутся пошутить, сам нажав на звонок и ускорив процесс встречи с Колчиковым.

Послышался шелест замка, дверь лязгнула и отворилась. Сердце застучало часто-часто, даже перед глазами поплыла какая-то дымка. Ощущал себя школьником на экзаменах, руки с запакованными в мешочек ключами от квартиры дрожали. Дверь открывалась, не оставляя времени на раздумья.

Зачем, зачем сюда пришёл? Никогда же не смогу жить в этой квартире, зная, что он, этот враг, за стеной. Не могу я здесь обитать, всякий раз вспоминая, ЧТО произошло на этой лестничной площадке и, всякий раз блокируя всплытие картинок зимы, кладбища, двух надгробных камней.

Зачем?

Дверь открылась. На меня уставился толстопузый мужичок, поддатый и в тельняшке. Мы с минуту смотрели друг другу в глаза, наконец, он обронил:

– Ты это… к кому пришёл-то?

– Я хозяин этой квартиры… Ваш сосед.

Он отшатнулся. Наверное, слышал про меня. Хотя, если он новый жилец, а значит Колчиков всё же переехал, то не в его интересах было рассказывать про такого соседа и происшествие на лестничной площадке. Цену бы сбило на порядок. Такие, как Колчиков за любой евро удавятся, сколько бы их не было.

Возможно, могли шепнуть соседи напротив. Слухами быстро весь дом полниться. Люди любят кровавые байки, приукрашивая до уровня мифов.

Переезжать отсюда надо сразу, как разгребу всю мороку с бумагами.

– Освободился?

Значит, он знает.

Я молча протиснулся в предбанник, завозился с ключами.

– Ты это… Я… Мы тут…

Я открыл дверь и, не говоря и слова, поспешил исчезнуть за нею. Пусть остаётся наедине со своими соображениями. Мне всё равно, что он обо мне думает.

Но как же я рад, что это не Колчиков.

Прелый запах. Застоявшийся. На полу слой пыли и давнишние следы от ботинок. В воздухе так же витает аромат, что как кусочек прошлого, вроде и не уловим, но есть. Есть где-то в глубине тебя.

Запах родителей? Вряд ли. Просто воспоминания?

О, боже, как я устал.

Щёлкнул выключателем. Света нет. Конечно, нет. Квартира отключена от электросети, пока хозяин шляется по каким-то закуткам жизни. И газа, наверняка, нет. Вот вода должна быть. Не будут же они перекрывать весь стояк из-за одной квартиры. И дома тепло, значит, отопление недавно выключили.

Не разуваясь, прошёл на кухню. Чистая, как слеза младенца. Но не в смысле идеальной уборки, а в отсутствии предметов интерьера. Даже холодильника нет. Не знаю, кто делал опись квартиры, но во всей кухне только древний стационарный телефон, сиротливо стоящий на маленьком стульчике в углу. И на подоконнике архаичное радио.

Не потрудились спереть и шкафы. Одни шурупы торчат из стен. Прошёлся по коридору, заглядывая в мрачную ванну и туалет. На две комнаты и балкон, нашёл лишь стул без четвёртой ножки. Побрезговали.

Подстава! Даже спать негде. И темнеет быстро. Хоть бы свечку оставили.

Догадка резанула по сознанию, навернулись слезы. Словно пропустил запрещённый удар. Хотя вру, этот удар был намного больнее.

– Фотографии то вам наши зачем, волки?! Колчиков, сука, твоя работа?

Повисла тишина.

В голых стенах едва не накатывает такая же тоска, как в карцере. Даже дышать стало трудно. Вышел на балкон, открыл окна во всю ширь. Если бы курил, то так бы и простоял до утра, выкурив несколько пачек сигарет к ряду. Если бы пил, бутылки росли бы у двери в ряд. Но просто стою, смотрю на двор, что так и не стал родным.

Думал, увижу хоть какие-то личные вещи родителей, прикоснусь к прошлому, детству, вспомню что-то счастливое, весёлое. А тут пустота. Он вывез всё. Квартиру взломать не сложно. Особенно, когда ты сосед. Его ребята многое могут, профи, мать их. Решили меня доконать. Не сломался на зоне, так подкосился здесь. Возвращаться то некуда, голые стены и единственное воспоминание – убийство на лестничной площадке. Перечеркнул, сука, всю жизнь, словно и не было ничего. Ещё хуже, чем просто посадил.

– Колчиков, назови хоть одну причину, по которой я не должен тебя убить? Ты забрал у меня всё, что можно было забрать…

Имеет ли право человек убить другого человека, даже если лимит падения человечности жертвы давно превышен? Как я только себе не задавал этот вопрос. Больше спрашивать не у кого. Жизнь оставила одного. Один нелепый момент в жизни, когда в соседи попался этот ублюдок, и жизнь дала такой поворот, в который невозможно вписаться. Одна ошибка, один неверный шаг и я долго варился в собственном соку в голых стенах.

Первая ночь на свободе не будет такой сладкой, какой представлял.

Нет, к чёрту всё. Сначала надо разобраться с долгами. А переночевать можно и в гостинице.