Текст книги "Открытие медлительности"

Автор книги: Стен Надольный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

– Теперь ты видишь в носовой части огонь.

Пять секунд, глубокий вдох, и ответ:

– Лечь на фордевинд, задраить люки, орудия разрядить, зарядные гильзы за борт, крюйт-камеры закрыть, шпигаты заткнуть, шлюпки приспустить…

Мэтью уже давно стоял у него за спиной.

– Неплохо, – подал он голос. – Только тушить ты начинаешь поздновато.

Смысл сказанного медленно дошел до Джона, и он покраснел.

– Ведра и багры… – продолжил он еле слышно.

В пределах видимости – ни клочка земли. И так уже много недель кряду. Стояла необыкновенная теплынь, и даже те, кто нес вахту по ночам, обходились без сюртуков. Джону отрадно было чувствовать покой, которым веяло от моря, покой, который совершенно не зависел от силы ветра. Команда уже поднаторела и управлялась со всем гораздо сноровистее, чем вначале. Комендор Колпитс и тот как-то помягчал, хотя вверенные ему боеприпасы использовались пока что только в мирных целях. Когда Стенли Керкби повредил себе руку и у него начался жар, его лечили смесью из пороха и уксуса. Лекарство оказалось действенным, и он быстро пошел на поправку.

Во сне Джону являлся теперь совершенно новый образ. Ночное море, залитое лунным светом, превращалось в живое существо, которое сначала собиралось в кудрявое водяное облако, а затем, покружившись вокруг собственной оси, начинало подниматься по спирали вверх, разрастаясь по мере продвижения и все больше напоминая развесистый горящий куст, возникший из воды, или же завихряющийся водяной столб, который взметнуло не волею ветра, а только лишь собственной внутренней силой. Море само сотворило себе телесную оболочку, оно могло теперь кланяться, принимать разнообразные позы и показывать направление. Из линий горизонта, считающихся испокон веку прямыми, во сне сложилась без особого труда эта гигантская фигура, она открылась подобно истине, благодаря которой все должно было стать иначе. Где-то наверху, возле неба, разверзся кратер – то ли рот, то ли пропасть. Все это можно было принять за Левиафана или за танец миллионов крошечных живых существ. Джону часто снился этот сон. Когда он пробуждался, его посещали долгие порой мысли. Ему вспоминалась Мэри Роуз из Портсмута, и, думая о ней, он пришел к выводу, что, имея дело с женщинами, важно уловить не столько внешний, сколько внутренний, потаенный момент. А как – то раз он вдруг задумался о том, как это Моисей провел народ Израилев по Красному морю, и решил, что тут все дело было все-таки не в Божьей помощи, а в самом море, которое принесло людям спасение.

Лежа так по утрам в своей койке, он предавался размышлениям под неизменное шкрябанье «священного камня», которым надраивали палубы, и мысли его обретали по временам пронзительную ясность. Он знал, в его жизни, медленно, но верно, зачинается нечто новое. В такие минуты он мог заранее сказать, каким сегодня будет море. Он чувствовал это кожей. Так постепенно он превращался в настоящего моряка.

Глава седьмая ТЕРРА-АВСТРАЛИЯ

Несмотря на произведенный ремонт, «Испытатель» стал снова подтекать, причем воды теперь набиралось еще больше, чем прежде.

– Вот ведь дрянь какая! – вздыхал обер-маат. – Лакает, как последняя пьянчужка! Уж до пяти дюймов доходит. Дотянуть бы до мыса Доброй Надежды. Если там не законопатимся, можем сразу в шлюпки пересаживаться. Один шторм, и нам уже конопатить будет нечего!

Никто из команды этих мрачных разговоров не поддерживал. Даже мистер Колпитс предпочел теперь отделываться многозначительным молчанием, остальные же были уверены, что до мыса Доброй Надежды они как-нибудь дотянут.

Лето разгоралось, и с каждым днем становилось теплее и теплее. Все перешли на короткие панталоны, и казалось, что это теперь навсегда. На календаре был октябрь, а здесь только еще начиналось лето. От одного этого постоянного тепла люди переменились. Никто ни от кого не отмахивался, никто никого не перебивал, и каждый выслушивался со вниманием. Все это сообщало Джону чувство, будто он теперь не такой уже медлительный, как несколько месяцев тому назад. И главное, он научился управляться с котом Тримом, от которого натерпелся столько сраму. Джон добровольно отдавал ему свой кусок, не дожидаясь, пока тот протянет когтистую лапу.

Один лишь Мэтью был, пожалуй, не в духе, оттого что все никак не мог отыскать остров Саксемберг. Этот остров обнаружил лет сто назад некий Линдеман и дал его точные координаты. День и ночь три матроса высматривали треклятый Саксемберг, но тот словно сгинул. Может, Линдеману он просто померещился, а может, у него хронометр дурил. Хотя, конечно, могло быть и такое, что этот остров просто очень плоский и слился с морской поверхностью, так что они проскочили мимо, не заметив его. Но если это так, то он был совсем рядом, милях в пятнадцати, не больше.

– Если его никто не найдет, он достанется мне, – сказал Шерард. – Построю себе там дом, и никто у меня его никогда не отнимет!

На мысе Доброй Надежды стояла английская эскадра. Они выручили плотниками и материалом. «Испытатель» заново проконопатили, прошлись по всем швам. Натаниэла Белла отправили домой на одном из фрегатов, чтобы он совсем уже не умер от тоски. Вместо него взяли нового мичмана, Дениса Лэйси, который первое время говорил только о себе, полагая, видимо, что лучше сразу все рассказать, чтобы люди знали, с кем им предстоит иметь дело. Джон до поры до времени старался на всякий случай держаться от него подальше.

Тогда же у корабельного астронома случился сильнейший приступ подагры, и его отвезли в город, в лечебницу, так что вместо него пришлось лейтенанту Фаулеру вместе с Джоном самим заняться сооружением походной обсерватории. Установив зрительные трубы, они принялись за наблюдения и только тут обнаружили, что прямо рядом с их площадкой проходит дорога, ведущая из Симонстауна в Кампаниз-гарден. В результате всякий, кто проходил мимо – будь то джентльмен, совершающий утреннюю конную прогулку, или раб, навьюченный хворостом, или моряки с кораблей, стоявших в Фолс – Бэй, – все считали своим долгом остановиться и полюбопытствовать, что там такого интересного видно на небе. Хорошо, с ними был Шерард! Он быстро соорудил вокруг площадки ограждение из палок и веревок и взял на себя досужих зевак. Страшно тараща глаза, он принялся рассказывать невероятные истории об обнаруженных светилах, отчего у джентльменов и рабов пропадала всякая охота оставаться тут дольше и они спешили поскорее покинуть опасное место.

По прошествии трех недель они продолжили путешествие. Исчезли из виду последние европейские военные корабли.

– Я хочу быть всегда только там, где людям нет дела до чужих тел, а если есть, то они обходятся с ними почтительно, – сказал Джон, обращаясь к Мэтью.

Тот понял, что имелось в виду:

– Там, куда мы направляемся, войну можно подавить в зародыше, пока она не разрослась.

«Испытатель» держал курс на восток, делая шесть узлов в час. Через тридцать дней они достигнут берегов Терра-Австралии, точка уже известна – мыс Лиувин. Джон попытался представить себе туземцев.

– Они что, совсем голые ходят? – спросил Шерард.

Джон кивнул, погруженный в свои мысли. Он думал о том, что белый человек должен представляться дикарям каким-то чудом, диковинным заморским гостем. Они наверняка будут всегда внимательно слушать, что говорит им белый человек, хотя и не поймут ни слова. Кроме того, Джону было интересно, действительно ли там водятся такие рыбы и раки, которые забираются на деревья, чтобы посмотреть, нет ли поблизости какой воды, куда они могли бы перекочевать. Это Мокридж ему рассказывал, а он обычно не врал. Хотя в Терра-Австралии Мокридж еще не бывал.

Теперь Джон столкнулся с новой напастью. Лэйси, новый мичман, не давал ему покоя.

Всякий раз, когда Денис Лэйси сталкивался с Джоном Франклином, он говорил, теряя терпение: «Глаза б мои на тебя не глядели» – и улыбался при этом извиняющейся улыбкой. Денис был самым быстрым и демонстрировал это всем, не только Джону. На правах самого ловкого он усвоил себе манеру выхватывать у других то, что они держали в руках.

– Дай я сделаю! – только и слышно было от него.

Все ему казалось слишком медленным, и потому он постоянно вмешивался, разбивая любое действие на мелкие кусочки. Чем дольше кто-то говорил, тем чаще перебивал его Денис, заверяя, что он уже все понял. В продолжение разговора он то и дело вскакивал с места – то ему нужно стакан поправить, чтобы тот, не дай Бог, не свалился со стола, то Трима прогнать, который еще, чего доброго, возьмется когти точить о брошенный тут кем-то китель, то в окошко поглядеть, проверить, не показалась ли ненароком земля. Больше всего на свете он, похоже, любил свои ноги, во всяком случае он с огромным удовольствием показывал их необычайную ловкость, когда, пританцовывая да приплясывая, носился по всему судну туда-сюда, а если он спускался по трапу с одной палубы на другую, то делал это так, что казалось, будто он отбивает пятками лихую барабанную дробь. Он мог в одну секунду взлететь на любой рей, на одних руках, без остановок, и разве что с мачты на мачту пока не перепрыгивал. Если ему вдруг и впрямь случалось оказаться без дела и он спокойно стоял, прислонившись к чему-нибудь, то тогда он непременно разглядывал тайком свои красивые мускулистые ноги. Понукая всех, кто казался ему более медленным, чем он сам, Лэйси делал это, впрочем, безо всякого злого умысла и однажды даже клятвенно пообещал исправиться, на что геолог, который обыкновенно молчал, сказал:

– Горбатого могила исправит!

Рядом с Денисом Лэйси любой казался черепахой.

– Земля!

Барабанная дробь собрала на палубе весь экипаж. Мэтью старался держаться с обычной суровостью, но по глазам было видно, что он доволен. Еще бы, совершив тридцатидневный переход, он с точностью до мили вывел судно к мысу Лиувин.

– Что здесь за берег и какие тут подступы, мы не знаем, поэтому вся ответственность на впередсмотрящем! Может статься, тут одни сплошные рифы! – Мэтью понизил голос. – И хочу вас предупредить, с местными вести себя прилично! Кто посмеет их хоть пальцем тронуть, говорю сразу, вот тут, перед этими мачтами, получит розги. Мы исследователи, а не завоеватели! К тому же пушки у нас все убраны.

Комендор задумчиво смотрел в небо. По всему было видно, что его так и подмывает высказаться по этому поводу.

– Прилично вести себя с местными означает, среди прочего, не трогать их женщин. Если кого поймаю на этом деле, три шкуры сдеру! И кстати, приказываю всем пройти осмотр у мистера Белла на предмет венерических заболеваний, распоряжение сверху. К привезенным товарам не прикасаться, кто стащит хоть гвоздь, будет нести вахту, пока не свалится! Без приказа не стрелять! Вопросы есть?

Вопросов не было. Мистер Белл мог приступать к осмотру.

То, как Мэтью представил австралийцев, говорило скорее не в их пользу, но Мэтью достаточно долго ходил с капитаном Блаем и слишком хорошо помнил о том, какая судьба постигла Кука и де Мариона, чтобы проявлять в этом вопросе легкомыслие.

По выражению лица корабельного доктора Джон и Шерард заключили, что французской болезни у них, вероятно, нет. Этому обстоятельству они были очень рады.

Первая высадка на берег. Лейтенанты остались на судне и выкатили орудия на случай необходимости прикрыть шлюпки, если тем придется спасаться. Мэтью велел первым делом всем искать бутылку, которую здесь должен был оставить капитан Ванкувер ровно десять лет тому назад.

– Неужто в этой бутылке что еще осталось? – спросил Шерард.

Они обнаружили заброшенную хижину, совершенно заросший сад и полное запустение. На одном из деревьев висела медная табличка: «Август 1800. Кристофер Диксон. „Эллигуд"».

– Вот не думал, что тут все хожено-перехожено, – сказал Мэтью, когда они отправились собирать мидии, водившиеся тут в изобилии. – Вместе с нами, считай, три судна тут побывало за десять лет. Многовато. И кто такой этот мистер Диксон? Никогда не слыхал.

Легкая рябь подернула воды тихой бухты, посреди которой горделиво возвышался «Испытатель» этаким чужеземным красавцем, исполненным величественного достоинства. Издалека его корпус казался новехоньким. Уильям Уестолл, молодой художник, решил запечатлеть корабль и бухту. Он рисовал, а капитан заглядывал ему через плечо, время от времени делая замечания:

– А где же якоря? Раз у нас два якоря, так и нужно, чтобы все было видно как следует!

Вот таков был Мэтью. Он ценил чужой труд и хотел, чтобы все было отражено по справедливости.

Потом они выступили в поход, чтобы обследовать местность. Неожиданно они услышали, будто кто-то хлопает в ладоши. Оказалось, что это всего – навсего два больших черных лебедя, которые плавали в озерце и поднялись в воздух при их приближении. А раков здесь совсем не попадалось.

Вскоре они повстречались с первым туземцем. Это был старик, который медленно приближался неуверенным шагом, но при этом как будто не обращал на белых людей ни малейшего внимания. Он шел и громко разговаривал со своими соплеменниками, укрывшимися в лесу. Когда мистер Тисл подстрелил птицу, старик нисколько не испугался. Он только немного удивился и после некоторой заминки продолжил свою беседу с невидимыми слушателями. Чуть позже к старику присоединилось еще десять туземцев, все с длинными палками в руках и такие же голые, как и старик. Мэтью дал знак своим остановиться и расстелил на земле белый носовой платок, на который положил подбитую птицу в качестве подношения австралийцам. Но то ли именно эта порода птиц считалась у них дурной, то ли по какой другой причине, но австралийцы не приняли подарка и принялись, размахивая руками, оттеснять пришельцев назад к бухте. Платка они тоже не взяли. При виде «Испытателя» они начали энергично показывать в его сторону и что-то такое говорить резким тоном. Смысл их высказываний был в общем понятен.

– Наверное, они говорят: «Отправляйтесь домой!» – высказал предположение мистер Тисл.

Мэтью возразил, что, быть может, они просто хотят осмотреть их судно, и стал показывать им жестами, дескать, они могут подняться на палубу. На что темнокожие ответили жестами, мол, хорошо бы Мэтью вытащил им судно на берег. Разговор зашел в тупик. Какой-нибудь миссионер на их месте уже давно достал бы крест и принялся читать молитвы. Толку от этого, наверное, было бы больше, чем от носового платка и дохлой птицы сомнительного свойства. Женщин видно не было. Наверняка их запрятали куда-нибудь подальше. Джон подумал о мистере Диксоне с «Эллигуда». Неизвестно, как он себя тут вел. Австралийцы хмуро смотрели из-под нависших бровей на белых людей с видом хозяев дома, которым представляются непрошеные гости с заведомо дурной репутацией. «Не очень-то они нам рады, – сделал вывод Джон. – Вон какие у них всклокоченные бороды, и волосы стоят дыбом прямо как у кота Трима, когда он чего-то боится».

– Да они тут все как из одного яйца!. – сказал Олоф Керкби, обращаясь к своему брату-близнецу, после того как внимательно изучил всю группу дикарей.

Поначалу австралийцы почти не разговаривали друг с другом, потом они как-то оживились, а потом и вовсе разошлись – теперь они все говорили разом и при этом громко смеялись. Все, кроме одного, который отчего-то не принимал участия во всеобщем веселье. Мэтью решил, что аборигены наконец прониклись к ним доверием. Мистер Тисл согласился и добавил, что, наверное, это их обычная манера поведения. Первый испуг, мол, прошел, и теперь они ведут себя как всегда.

– Они смеются над нашей одеждой, – высказал свое мнение Шерард.

Джон дольше всех смотрел на смеющихся дикарей, пока у него не сложилось собственное впечатление, которым он решил поделиться, когда все уже сочли вопрос давно решенным и не очень-то прислушивались к тому, что он в конце концов изрек, с трудом сложив фразу, доставшуюся в итоге только Мэтью и Шерарду.

– Они догадались, что мы не понимаем их языка, и поэтому теперь нарочно говорят ерунду и сами над этим смеются.

– А ведь верно! – воскликнул изумленный Мэтью и повторил для других то, что сказал Джон, только быстрее.

Все стали смотреть на туземцев. Действительно! Похоже, Джон прав. Теперь все взоры были обращены к Джону.

– Джон очень умный, – сказал Шерард, прерывая общее молчание. – Я знаю его уже десять лет!

Тем временем мистер Уестолл закончил свою работу. Он запечатлел все с необыкновенной точностью – каждый холмик, каждое деревцо, и судно, стоящее на двух якорях, и выход в открытое море. Только на переднем плане невесть откуда взялось огромное старое дерево, которого здесь не было и в помине. Его ветви художественно обрамляли весь пейзаж, отбрасывая густую тень, в которой живописно расположилась привлекательного вида парочка из местных, с восхищением взирающая на чужеземный корабль.

– Девушку я потом переделаю, когда нам попадется какая-нибудь дикарка, – сказал мистер Уестолл.

Джон почувствовал, как внутри него шевельнулось сомнение, природу которого он пока еще точно не мог определить.

Вся ситуация складывалась как-то не так. Джону казалось, что он просто обязан сейчас крикнуть: «Стоп!» Вот только чему он должен воспрепятствовать, он не знал. В его товарищах что-то неуловимым образом переменилось. Что же изменило в них присутствие туземцев? Джон стал присматриваться к англичанам, так же как он прежде присматривался к аборигенам.

Братья Керкби выглядели совершенно спокойными. Они не сводили глаз с австралийцев и молчали. Другие же, наоборот, слишком близко подошли к дикарям и при этом отчаянно размахивали руками, быстро-быстро, даже слишком быстро. Может быть, они хотели таким образом умилостивить их, а может быть, просто показать, что у них есть некоторые соображения по поводу сложившейся ситуации. Как бы то ни было, в этом все равно было какое-то настырное нахальство. Они хотели озадачить, сбить с толку этих бедолаг, как обычно пытались сбить с толку Джона те, кто еще не успел с ним поближе познакомиться. Особенно неприятно было смотреть на некоторых: они стояли сгрудившись и громко смеялись над аборигенами.

– Повежливее, господа! – сказал Мэтью спокойным тоном, в котором слышалась угроза. – Попрошу без шуток, даже если они вам кажутся очень удачными, мистер Тэйлор!

И тут Джон понял, в чем дело. С их точки зрения, этим дикарям следовало бы как следует объяснить, с кем они имеют дело. Белые чувствовали себя ущемленными, им казалось, что туземцы не оказывают им достаточного почтения. Они ждали только подходящего момента, чтобы исправить это досадное недоразумение.

Когда англичане стали рассаживаться по шлюпкам, Джон был слишком занят собою, чтобы еще наблюдать за происходящем вокруг. Вот почему он удивился, услышав вдруг, как Мэтью резко сказал:

– Я ждать больше не буду, мистер Лэйси!

Оказалось, что это Денис решил покуражиться и

выпустить напоследок залп из ружья.

Джон обратил внимание на то, что Мэтью двигался гораздо спокойнее, чем обычно, как-то размереннее, чем все остальные. Среди австралийцев тоже был один такой, который вел себя похожим образом. Он спокойно сидел на одном месте, мало смеялся и за всем следил – судя по беспрестанному движению глазных яблок.

И тут раздался выстрел. Темнокожие смолкли. Никого не задело. Один из солдат случайно нажал на курок.

Но почему это произошло именно в конце, когда они отчаливали от берега, и почему ружье выстрелило именно в руках того, кто по роду своих занятий превосходно умел обращаться с оружием?

Несколько дней спустя они натолкнулись на берегу на целое племя, там были и женщины, и дети, которых, впрочем, мужчины поспешили отвести в безопасное место. Джон научился различать австралийцев, потому что он к каждому из них приглядывался отдельно. Даже доктор Браун путался, хотя он как – никак был все-таки ученым и занимался измерением отдельных частей тела дикарей. У него была тетрадь, в которую он записывал: «Кинг-Джордж-Санд и окрестности: А. Мужчины. Средние данные на основании обработки двадцати экземпляров. Рост: 5 футов 7 дюймов. Бедро: 1 фут 5 дюймов. Голень: 1 фут 4 дюйма».

– Это для чего мы записываем? Будем платья им шить? – поинтересовался Шерард.

– Нет, это этнографические сведения, – ответил ученый.

Джону было поручено записывать, как называются обмеряемые части тела на местном наречии: каат – голова, кобул – живот, маат – нога, валека – ягодицы, блеб – грудь. Это был честный обмен: гвозди и кольца за размеры, вес и слова.

Когда Мэтью узнал, как называется по-австралийски ружье, он велел бить в барабан, по зову которого на берегу сошлись и белые и местные. Всем было интересно узнать, что стряслось. Мэтью поднял высоко вверх ружье и крикнул несколько раз по-австралийски: «Огненная рука». Потом он велел положить на камень черпак и выстрелил по нему, да так метко, что черпак снесло в воду. Он снова зарядил ружье и приказал положить черпак на место. Теперь стрелять должен был Джон. До Джона не сразу дошло, что от него требуют, и причина заключалась, видимо, в том, что у него на этот счет было другое мнение: стрелять он совершенно не хотел. Впервые за долгое время он делал все еще медленнее, чем мог бы на самом деле, но толку от этого никакого не было, а открыто перечить Мэтью он никогда бы не решился.

Мэтью неспроста выбрал черпак из жести в качестве мишени – от него будет много шуму, неспроста он выбрал и Джона, самого медлительного из всего экипажа. Он хотел продемонстрировать дикарям, что и медлительный англичанин может благодаря «Огненной руке» производить скорые действия. У Джона рука была твердая, и целиться он умел. Он попал в черпак. Никто не захлопал, потому что Мэтью запретил выражать восторги. Все должно было выглядеть как совершенно обычное, пустяковое дело. Последовавшая реакция австралийцев была неожиданной. Они принялись смеяться, скорее всего от странности происходящего. Они никогда не пользовались словом «огненная рука», для обозначения ружья у них было совсем другое слово. То, что птицы и черпаки падают на землю, если в них стреляют, это они видели. Но, наверное, они еще не поняли, что то же самое может произойти и с людьми. Как бы то ни было, белые теперь полагали, что дикари признали их превосходство, и потому они снова прониклись уважением к своему капитану.

Поскольку у Джона появилось свободное время, он забрался на дерево и стал наблюдать оттуда за англичанами и австралийцами. Он установил, что аборигены тоже занимаются этнографией. Всякий раз, когда шлюпка с «Испытателя» в очередной раз причаливала к берегу, они с неиссякаемым интересом принимались рассматривать гладковыбритых белокожих и ощупывать их руками, чтобы затем поделиться своими наблюдениями с соплеменниками и сообщить им, что и в этой партии вновь прибывших среди обследованных экземпляров нет ни одной женщины.

Во время их перемещений вдоль береговой линии Джон предпочитал нести вахту на марсе. Он всегда вовремя замечал рифы, потому что не умел отвлекаться или делать два дела зараз, не говоря уже о том, чтобы думать о двух вещах сразу. Правда, между тем моментом, когда он обнаруживал опасные бурунчики, и тем моментом, когда он выкрикивал нужную фразу, проходило несколько секунд, но в данном случае эти потерянные секунды не имели значения. Главное, что с ним никогда не бывало такого, чтобы он от скуки задумался о своем или, того хуже, задремал.

– Похоже, тут одни сплошные мели, – сказал Мэтью. – Проверьте-ка глубину, мистер Фаулер, и отправьте Франклина наверх! Кроме него, тут никто не справится!

Джон и сам уже знал, что на марсе ему равных нет. Довольный, он устроился в вороньем гнезде. Он сидел и мечтал о том, как станет капитаном, и никогда его судно не пойдет ко дну, и ни один член экипажа не погибнет, все семьдесят человек останутся в живых, или семьсот. Бесконечные оттенки воды, изгибы береговой линии, прямая линия горизонта – он смотрел и все никак не мог насмотреться на эту красоту. Перед глазами у него были морские карты, на которых область, занимаемая Терра-Австралией, вся была испещрена пунктирными линиями, а некоторые фрагменты оставались даже незакрашенными, в лучшем случае было написано: «Предположительно берег». Джон мысленно добавлял: «Предположительно будущий город, порт». Каждая гора, которая попадала, в его поле зрения, получит когда-нибудь свое название, и вокруг нее будут проложены дороги. Джон напряженно вглядывался в даль, боясь пропустить то, что Мэтью называл главной бухтой, за этой бухтой как будто открывался широкий естественный канал, по которому можно было пересечь всю Австралию насквозь. Он, Джон Франклин, хотел первым обнаружить канал, даже если ему ради этого придется нести вахту хоть двое суток подряд. Так он и сказал Мэтью.

Во власти капитана было давать имена всем новым географическим точкам. Каждый остров, каждый мыс, каждая бухта получили теперь свои названия, которые напоминали о добром старом Линкольншире: остров Спилсби, мыс Донингтон, а в один прекрасный день в заливе Спенсера появилась бухта Франклин. Джон с Шерардом сразу же представили себе, как здесь появится город Франклин. Шерард набросал даже план будущего поселения и придумал, чем они тут будут заниматься, чтобы стать богатыми: скотоводством, мясопроизводством и ткачеством. Шерард заведет специальный корабль, который раз в полгода будет отправляться на Южный полюс за льдом для «Лаундова ледника».

– Я заморожу мясо, – говорил Шерард, – а когда настанет голод, я его разморожу.

Больше всего Шерард любил историю о кормлении пятитысячной толпы и, вспоминая ее, непременно добавлял к ней от себя какие-нибудь новые технические подробности. Джон внимательно слушал и соглашался. Ему невольно вспоминался студень из свиной головы. Все люди могли бы жить так же чудесно, как они живут на корабле, если бы каждый занимался тем, что приносит пользу и другим.

– Но главное еще, чтобы денег было много, – добавил Шерард. – Бедняк никому помочь не может. Я перевезу сюда родителей. Научатся читать и будут тут у меня гулять целыми днями!

Джон сидел в вороньем гнезде, поглаживая кота Трима, который, млея от удовольствия, уже не знал, какой бок ему лучше подставить, и потому выворачивался самым непостижимым образом, лишь бы только не упустить ласкающую руку, как будто это не он еще совсем недавно выступал в роли беспощадного охотника за чужим куском мяса. Два прирожденных навигатора, они были теперь неразлейвода. Джон, как и некоторые другие члены экипажа, считал, что Трим мало в чем уступает иным морякам. Он умел подавать сигналы, мог стрелой взлететь по вантам на любую мачту, мог даже в одиночку управиться с топселем. Кроме того, он видел то, что находилось как минимум на полмили за линией горизонта. В этом легко можно было убедиться, если как следует понаблюдать за ним. Его зрачки, превращавшиеся по временам в узкие щелочки, улавливали, казалось, гораздо больше, чем в состоянии были уловить умные, как у дога, глаза Мэтью, зоркие, как у орла, глаза Джона или хитроумно устроенные глаза Мокриджа. Если Трим проявлял повышенный интерес и сосредоточенно куда-то смотрел, значит, на то имелась причина. Так было и сейчас.

Трим глядел неотрывно вдаль, будто там, на горизонте, сейчас разверзнется море и поднимется водяной столп. Джон проследил за направлением его взгляда, но ничего не обнаружил. Насколько он мог судить, все было спокойно и общая картина производила вполне благоприятное впечатление. В ней даже была какая-то своя симметрия: по центру – нос корабля, слева – море и линия берега, справа – такое же гладкое море и легкие, нежные облака вдалеке. Хотя нет, там все-таки что-то виднеется! Белое пятнышко, приблизительно на расстоянии двенадцати миль. Если посмотреть в зрительную трубу, то можно даже различить верхушку: похоже на скалу. Джон сообщил об этом вниз.

– Возможно, айсберг! – выкрикнул он.

Не меньше четверти часа Джон изучал неведомый предмет, застыв в неподвижности. Отчего он так быстро приближается, если они делают не больше трех узлов?

– Корабль! – снова крикнул Джон, продолжая с открытым ртом разглядывать в трубу незнакомое судно.

В одну секунду верхняя палуба заполнилась людьми. Корабль? Здесь? Мэтью забрался на марс и убедился в том, что Джон не обманулся. Это был действительно корабль, фрегат. Уже можно было четко различить брамсель и бом-брамсель. Значит, не туземцы, они под парусами не ходят.

– К бою готовсь! – скомандовал Мэтью и сложил трубу.

На палубе началась суета, опять пришлось поднимать проклятые пушки, чистить их шомполами, снимать ржавчину. Сверху казалось, будто гладкий, складный корабль сейчас разлетится в щепки от всех этих действий. Скрипели лебедки," скрежетали железные тросы, громыхали лафеты. Того и гляди, и впрямь все разнесет в клочья. Вот оно, сбылось то, что привиделось Джону во сне в самом начале их путешествия. Смерть подкралась совсем близко, и сон сделался явью. В оцепенении Джон смотрел на пятно на горизонте: вот с таких маленьких пятнышек начинаются все несчастья. Трим давно укрылся в каюте Мэтью, которая считалась у кошек самым надежным местом.

Забили барабаны. Мистер Колпитс весь покраснел, чувствуя серьезность момента, и орал на всех как оглашенный. На все про все у него осталось не больше двух часов, при условии, что ветер не переменится. Джон прислушивался к знакомой песне: погасить огонь, посыпать песком, поднести заряды. Опять все снова.

Час спустя он знал уже больше: у незнакомого корабля под бушпритом было видно два паруса, о которых Джон слышал только по чужим рассказам. Они назывались блинд и бом-блинд и использовались обыкновенно на французских военных кораблях. Вскоре он разглядел и французский флаг. Тэйлор велел поднять флаг Соединенного Королевства. Самые большие паруса предусмотрительно убрали, чтобы их не повредило, когда начнется пальба. Французы, как известно, первым делом метят по такелажу. Запалили фитили. К рулю уже выставили запасного матроса. «У нас же есть паспорт», – подумал Джон. Он попытался представить себе ход мыслей Мэтью. Кому нужен наш паспорт, у нас его никто и не спросит, они отправят нас рыб кормить и тем самым уничтожат все наши открытия. Они назовут эту землю именем своей революции, и бухты Франклина не станет! Пришло время уступить место другому матросу, и Джон спустился на палубу. Мэтью изо всех сил старался приободрить команду:

– Так просто мы им не дадимся! Мы им покажем! Пусть только сунутся!

При этом уже было видно простым глазом, что судно противника вооружено гораздо лучше, чем их собственное. К тому же «Испытателю» не много надо было, чтобы пойти ко дну. Он и сам по себе набирал воды по восемь дюймов в час.

Джон теперь знал совершенно определенно, что с ним случилось в Копенгагене: это был страх, паника! Он чувствовал, его опять неудержимо тянет в ту пропасть, но он не хотел испытывать страха. Он хотел внимательно наблюдать за происходящим, тщательно обдумывать увиденное и делать только то, что будет самым разумным в сложившихся обстоятельствах. В запасе осталось, самое большее, полчаса. Вот уже разливают ром. К катастрофе все готово. Вот только удастся ли ее пережить, это уже другой вопрос.