Текст книги "Открытие медлительности"

Автор книги: Стен Надольный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Джон тоже любил ездить в экипажах, и, хотя он смотрел на все несколько иначе, они частенько совершали совместные поездки.

Слава его росла и множилась. Почтенные буржуа прочитали оба отчета и не уставали восторгаться бесстрашным героем, покорителем ледяной пустыни. Простые докеры тоже признавали его: «Он рисковал своей башкой, но зато другим от этого польза. Прямо как мы!» И даже аристократы и те похвалили Франклина. «Вот она, добрая старая английская порода! Ничего-то ей не делается, хоть жги, хоть руби, хоть топи! Таких людей мы можем, закрыв глаза, послать в любую точку земного шара!» – сказал лорд Роттенборо в своей застольной речи.

Франклин знал, в какую точку земного шара он более всего хотел попасть, и сообщил об этом. Однако шансы получить опять команду для исследовательского путешествия были невелики. Интерес к северо-западному пути резко упал, поскольку для торговых целей он явно не годился.

– Что вам там делать еще в этих льдах? – спросил его первый лорд по-отечески. – Вы нам нужны для более важных дел!

Какие еще могут быть важные дела? Пока никаких особых дел, похоже, не предвиделось.

Франклин предпринял самостоятельную попытку поступить на службу в какой-нибудь другой стране в надежде, что ему поручат арктическую экспедицию. Наука – занятие общечеловеческое, международное, почему бы и нет. Успеха это не принесло. В Париже ему пришлось сражаться с французским языком – вести беседы и даже выступить с речью, потому что Географическое общество представило его к золотой медали. Он завтракал с бароном Ротшильдом и ужинал с Луи Филиппом Орлеанским. Повсюду огромный интерес к его особе и ни малейшего интереса к дальнейшему исследованию Арктики. Благосклонные улыбки по поводу его рассказов об эскимосах. Труднее всего было одолеть чаепитие у наследницы престола, изысканнейшее печенье которой он не раздумывая обменял бы на «tripes de roche», только бы избавиться от необходимости отвечать на ее досужие вопросы.

Джейн неустанно ободряла его: «Что значит – слишком медленный?! Это все в прошлом! Ты только посмотри вокруг: у тебя ровно такая же скорость, какую усваивают себе все важные люди, когда они находятся среди не таких важных! Да они все, и король, и Веллингтон, и Пил, делают после каждого слова паузы. А если ты не понял одно или другое и на что-то там не ответил, так это не беда, это только придает величественности». И тем не менее публичных выступлений Франклин не любил. Он обрадовался, когда познакомился в Польше с одним молодым географом, доктором Кеглевицем, который мечтал сделаться открывателем и понимал, что значит открывать новые земли. Он был немногословен и хмур, зато любознателен и до крайности честолюбив. Несмотря на свою худобу, он напоминал грузного упрямца Беббеджа. Джон мог беседовать с ним часами и ни разу не заговорить о человечестве, геройстве, характере или, того хуже, о воспитании. По нынешним временам – большая редкость. В Санкт-Петербурге его приняла сама царица и поинтересовалась, о чем говорится в его книге. Притом что книга уже имелась по-русски. В Оксфорде ему присвоили титул почетного доктора права, в Лондоне король произвел его в рыцари и добавил к его имени довесок: сэр Джон Франклин.

Теперь он был самым великим, самым хорошим, но далеко не самым молодым. А может быть, они осыпают его всеми этими почестями, чтобы избавиться от него? На сотню любезностей – одно-единственное серьезное предложение. Производитель джина, фабрикант по имени Феликс Бут, изъявил готовность купить для обследования северо-западного пути судно и оснастить его всем необходимым, если сэр Джон не откажет в любезности упомянуть об этой его искренней поддержке в своем следующем отчете.

Наконец-то поступило распоряжение с самого верху! Сэр Джон печально опустил письмо: ему предписывалось взять на себя командование военным кораблем и отправиться в Восточную Азию с тем, чтобы припугнуть там как следует распустившихся китайцев, забывших, видно, о почтении к британской короне. Если угрозы не помогут, подумал Джон, придется переходить от слов к действиям. Он вежливо попросил снять с него это поручение. На роль боевого командира он, дескать, не вполне годится. К тому же он собирается как раз жениться.

Друзья говорили: «Теперь его карьере пришел конец! Кто выступает против войны, тот ничего не получит. Очень неразумно с его стороны! Неужели не нашлось никого, кто мог бы дать ему дельный совет?» Один только Ричардсон пожал ему крепко руку и сказал:

– Может быть, оно и к лучшему. Британская корона будет вас теперь больше уважать.

Сэр Джон прогуливался вместе со своей супругой, именуемой теперь леди Джейн, по земляному валу, тянувшемуся вдоль моря в предместьях Инголдмеллса. Нет, он не любил ее так, как любил когда-то Элеонор. Но она нравилась ему. Она была человеком честным, с ясной головой, надежным компаньоном и к тому же могла заменить мать для малышки Эллы. Больше она ничего ему дать не могла, но и этого было немало. Они откровенно говорили об этом.

– Мы оба любопытны, – рассуждала леди Джейн, – и нам действуют на нервы, как правило, одни и те же люди. Правда, любовью это, пожалуй, не назовешь…

– Но может быть, это даже лучше, чем любовь, – закончил за нее сэр Джон.

Они гуляли по молу, смотрели на воду слева, на пустоши справа и обсуждали, как им жить дальше. Жизнь продолжала стремительно нестись вперед. Круг знакомых был необычайно обширен, и это накладывало больше обязательств, чем приносило радость. Состояние было приличным, но его не хватало на то, чтобы справить без чужой поддержки арктическую экспедицию.

Сэр Джон пыхтел. Ему было полезно ходить пешком.

– Если вы не будете следить за собой, – сказал как-то раз ему Ричардсон, – тогда в вашей жизни появятся кроме меня другие врачи. Не ешьте так много!

Джон возразил:

– Я никогда не буду больше голодать!

Но все же он пообещал обдумать совет, данный ему доктором.

Десять лет! Они пролетели так стремительно, словно он проехал их в быстрой карете. Ему уже перевалило за сорок. Планов и надежд у него было на долгую жизнь, но проклятая тучность перетягивала чашу весов совсем в другую сторону.

– Тебе нужно делать какие-нибудь упражнения! – высказалась по этому поводу леди Джейн.

– Хорошо, – сказал он. – Я пойду к мистеру Буту и приму его предложение. Это единственное упражнение, которое мне поможет. Только я поставлю одно условие: чтобы он не требовал назвать Северо – Западный проход «Джин Лейн».

Несколько дней спустя, однако, в Болингброук поступила депеша от министра по управлению колониями, лорда Гленелга. Он выражал свою великую радость по поводу того, что имеет честь по личному и настоятельному желанию короля предложить ему пост губернатора Вандименовой земли.

– Это к югу от Австралии! Далеко добираться, – задумчиво сказала леди Джейн. – Но зато какое жалованье! Тысяча двести фунтов в год!

– Там каторга, – уточнил сэр Джон.

– Стало быть, нужно изменить тамошние условия! – откликнулась леди Джейн.

Вскоре после этого Джон снова встретился с неутомимой Флорой Рид и спросил по-дружески ее мнения.

– Тебе не следует отказываться! Попробуй! – сказала она. – Что проку от этого Северо-Западного прохода, одна только слава и удовлетворение любопытства. А там – строительство нового общества, в котором есть шанс устроить все по справедливости! Если кто и может справиться с такой задачей, так это только ты.

– Вздор! – возразил сэр Джон. – Я навигатор и совершенно не хочу менять людей или к чему-нибудь их принуждать. Если мне удается порой то тут, то там не дать свершиться какому-нибудь злу – это уже много.

– И стоит того, чтобы прилагать усилия! – добавила Флора.

Когда он вернулся домой, у Джейн нашелся для него новый аргумент:

– Оттуда недалеко до Южного полюса.

– Я подумаю над этим.

В церкви Спилсби теперь висела каменная табличка: «В память о лейтенанте Шерарде Филиппе Лаунде, пропавшем без вести, местонахождение неизвестно с 1812 года».

– Вздор! Он жив! – процедил Джон сквозь зубы. – Осел где-нибудь в Австралии. Может, даже на этой Вандименовой земле!

Капитаны Джон и Джеймс Росс, дядюшка и племянник, первыми откликнулись на предложение джинового короля. Когда Франклин еще раз справился, оказалось, что уже поздно. В последний раз он обратился в Адмиралтейство.

– К сожалению, нет, – ответил Бэрроу. – И даже если бы такая экспедиция планировалась, то адмиралы предпочли бы – вы уж извините – более молодого командующего. Разумеется, всем известно, что вы не только самый знаменитый, но и самый достойный…

– Оставьте, – перебил его Франклин. – У других тоже должен быть шанс. Возьмите Джорджа Бека, он молод и, когда еще немного повзрослеет, будет лучше меня.

Потом он отправился пешком по быстрым лондонским улицам домой, размышляя по дороге о губернаторском месте: «Я могу командовать группой людей, но я плохо могу пробиваться в толпе. Смогу ли я править колонией – большой вопрос…»

Погруженный в раздумья, он не заметил, как к мыслям о колонии добавилось другое – картины Южного полюса. Вечные глетчеры и сверкающие отраженным светом теплые озера с рыбой и пингвинами, а может быть, там даже обнаружится земля, населенная племенами, которые никуда не спешат.

Нет, довольно! Разве ж это дело, соглашаться править целой колонией только потому, что ему хочется попасть на Южный полюс! Вандименова земля, ему бы с нею разобраться. Быть может, он умрет при первой же попытке воспрепятствовать какому-нибудь мелкому злу. Дело нешуточное.

– Хорошо, – сказал Джон Франклин, – Пусть будет Вандименова земля. Но только чтобы все всерьез!

Глава шестнадцатая ИСПРАВИТЕЛЬНАЯ КОЛОНИЯ

«Сэр Джон может показаться на первый взгляд несколько странным, – писал доктор Ричардсон Александру Маконоки. – Порою создается впечатление, будто он не все воспринимает. Он смеется, бормочет что-то невнятное и отвечает уклончиво, если ему нужно обдумать ответ. Но он человек большой души. Надеюсь, Вы обретете в нем друга, если сумеете…»

Последние два слова после запятой Ричардсон стер и написал по-другому: «…тем более что я рекомендовал ему Вас как надежного соратника». Эта концовка ему тоже не слишком понравилась, но под ней хотя бы не видно было стертого.

«Не ждите от него быстрых поступков. Вы, с Вашим проворным умом, сможете оказать ему неоценимую поддержку, защитив его от злых языков».

Ричардсон задумался. Зачем он все это пишет? Сомневается в Маконоки? Он зачеркнул последнюю фразу. Все равно потом придется переписывать набело.

«Какой бы отчаянной ни была ситуация, можно не сомневаться – он никогда не потеряет присутствия духа. Даже в политике…» Нет, не так. «Это, несомненно, относится и к сфере…» Два раза сомнение. Долой!

А что, если Франклин не найдет поддержки у Маконоки, если он запутается в политике, если он не разберется во всех хитросплетениях власти? Тогда ему и никакие письма не помогут!

Ричардсон разорвал свое послание, выбросил вон и сложил руки, погрузившись в молитву. Если письмо не задается, его всегда можно заменить доброй молитвой.

Барк «Фэрли» был переполнен. Переселенцы, искатели приключений, служители церкви, карьеристы, реформаторы, и среди всей этой пестрой публики – губернатор Вандименовой земли, следовавший в сопровождении супруги и малолетней дочери, а также двадцатилетней племянницы, девицы Софи Крэкрофт. Вместе с ним на борту находился и его личный секретарь Маконоки со своим многочисленным семейством. Хепберн тоже был тут, товарищ по Арктике, верный, надежный друг, всегда готовый прийти на помощь. Он раздобрел немного за эти годы, и это тоже утешало.

Целыми днями сэр Джон только и слышал со всех сторон: «Ваше превосходительство» да «Ваше превосходительство». Можно было подумать, что они лишь для того и отправились в путь, чтобы иметь возможность обратиться к нему подобным образом.

– Это они, чтобы ты прочувствовал как следует, – сказала леди Джейн.

– Скорее, чтобы поупражнялся, – отозвался сэр Джон.

Вандименова земля: она была открыта в 1642 году голландцем Абелем Тасманом и до конца XVIII века считалась частью Терра-Австралии, пока Мэтью Флиндерс со своим другом Бассом не установил, что это отдельный остров, и не составил его картографического описания. С 1803 года здесь находилась каторга, в 1825 году остров стал независимой от Сиднея колонией, в которой жили и свободные поселенцы, из тех, что не отбывали здесь наказания, а приехали по доброй воле.

С историей все было более или менее ясно. С географией тоже – Джон знал расположение важнейших поселков, гор, заливов, названия всех известных поныне рек. Как это сказал один из богатых предпринимателей, находившихся на борту «Фэрли»? «С нас начнется новая эра на Вандименовой земле. Мы и вы, сэр Джон, зачинатели новой эпохи!» Остров, по его словам, должен был стать житницей всего юга и самой прекрасной страной на земле, а Хобарт – Таун – самым красивым городом, а… Почему бы и нет? Джон не собирался потратить положенные ему шесть лет на то, чтобы стать непревзойденным надзирателем. Там, где есть поселенцы, там царит открытый, практический дух, там есть куда приложить усилия. А заключенные? Это зависит от характера преступления. Если кто-то с голоду стащил буханку или охотился в угодьях какого-нибудь лорда, то это едва ли свидетельствует о чем-нибудь еще, кроме наличия здравого смысла.

Предшественник Джона, Джордж Артур, управлял колонией на протяжении двенадцати лет. Он рассматривал ее лишь как исправительное заведение и поселенцами совсем не занимался, разве что поставлял им заключенных в качестве рабочей силы. Такая система, сочетающая в себе наказание и эксплуатацию, имела свое название: передача вверенного имущества во временное пользование. Больше, кажется, он тут ничего не делал, разве что старательно приумножал свое состояние и в результате покинул остров настоящим богачом. И как это только ему удалось?

Здешние туземцы, представленные темнокожим типом с вьющимися волосами, совершили набег на владения этого Артура и чуть не изничтожили его вместе со всем имуществом, бессовестно объявив это бесчинство войной. Все, довольно об Артуре! Только ради соблюдения дисциплины Джон решил поначалу делать вид, будто собирается продолжать работу, начатую его предшественником.

Будучи губернатором, он должен был согласовывать свои действия с исполнительным и законодательным советом, но если он, вопреки их голосам, принимал иное решение, то никто не имел права противиться ему. Он подчинялся только министру по управлению колониями, правда при этом всецело и безоговорочно.

Опять эта надоевшая тяжесть в затылке. По ночам он все время ворочался и отчаянно потел. Впрочем, без этого не обходится ни одно важное дело: страх и паника требуют своего, они хотят, чтобы о них вовремя вспомнили. Однажды он слышал голос: «Если ты чего-то не умеешь в этой жизни, Джон Франклин, так это заниматься политикой!»

Ему уже перевалило за пятьдесят. Возраст приносит опыт, но вместе с опытом взрослеет и смерть, она начала постепенно обретать конкретные очертания: еще лет десять, может быть, двадцать. Но дом уже стоял, и Джону не нужно было в нем больше ничего менять, только ждать, пока не сгниют балки.

В колонии 42 тысячи человек. Ладно. В конце концов, губернатор – это почти то же самое, что штурман. Джон сказал себе: «Это вопрос навигации!» Он принялся изучать документы по административному и уголовному праву, постарался запомнить, какие есть общественные группы и каковы их интересы. Он ставил себя на место помещика, которому нужна была дешевая рабочая сила, на место городского торговца, которому нужны были состоятельные клиенты, и на место чиновника, который мечтал о двух вещах: выслужиться и получить в собственность землю. Он долго думал, прежде чем все-таки вывел, чего хочет заключенный: он хочет справедливого и равноправного обхождения, но самое главное – он хочет получить шанс!

Часами Джон стоял на палубе, перебирая взглядом брасы, стеньги, ванты – все вплоть до самых верхних парусов «Фэрли», – и размышлял о бегучем и стоячем такелаже, при помощи которого регулируется правление, о финансовом хозяйстве и прочих вещах, включая скорость движения отдельных классов. Только тот, кто хорошо подготовлен, может вовремя уловить сигнал тревоги. Похоже, все-таки политика действительно почти не отличается от навигации. Хепберн тоже так считал.

Ричардсон писал, что Александр Маконоки одушевлен человеколюбивыми идеями и к тому же находчив и решителен, – лучшего союзника в деле проведения реформ не найти. Хоть Маконоки и шотландец, сообщал далее доктор, его не назовешь святошей, общение с которым может нагнать тоску, скорее наоборот.

Он в самом деле выглядел как настоящий реформатор, более того, он выглядел как якобинец. Его худое лицо, цепкий взгляд, острый нос, широкий рот, словно готовый в любую минуту возвестить начало решительных, героических действий, – все это напоминало Джону учителя Бернеби. Маконоки был ревнителем разнообразных новых теорий, – в частности, он поддерживал идею происхождения белых людей от черных, утверждая, что все дело тут в умственных способностях, высокий уровень которых самым непосредственным образом сказывается на цвете кожи и делает ее светлее.

Лучше бы секретарь воздержался от подобного рода высказываний: Софи поспешила заметить, что у него слишком темная кожа.

Леди Джейн, напротив, относилась к нему с симпатией, с ним было нескучно. Когда он говорил, к примеру, о бесчеловечности уголовного права, у него получались даже очень складные фразы, которые хорошо запоминались: «Признавать человека злодеем означает причинять ему зло!» Наказание и устрашение он считал делом бессмысленным: «Всякое наказание порождается обывательским страхом и стремлением к покою. На самом деле только воспитание может принести добрые плоды!» Однажды Джон, услышав один из таких его тезисов, возразил:

– Все зависит от частного, конкретного случая.

Он знал, что философы-радикалы таких суждений не любят. Но Маконоки и здесь не терял надежд на будущее воспитание: сэр Джон, дескать, несколько отстал от жизни и просто не в курсе новейших течений, что и неудивительно. Но это дело поправимое. Джон про себя подумал: нагловатый тип, однако, этот Маконоки. На службе ему придется отставить свои замашки.

Когда впереди показались крутые скалистые берега Вандименовой земли с ее мощными горами, рассеченными ущельями, леди Джейн загрустила. Страстная путешественница, она готова плыть еще много месяцев подряд, даже на переполненном судне. Джон считал иначе. Ему не терпелось приступить к работе, и он с радостью ждал этого момента.

Прелестный портовый город предстал их взору: белые домики, а над ними гора Веллингтона, почтенный исполин со срезанной наискосок макушкой. «Фэрли» встал на якорь, и с берега к нему направился баркас, доставивший делегацию встречавших. Первым подошел с приветствием невысокого роста мужчина в сюртуке. Он держался все время прямо, как солдат, за исключением тех нескольких минут, когда склонился в поклоне. Взгляд у него был спокойный, только какой-то водянистый. Рот выглядел так, словно он уже сказал все самое важное и без особой нужды открываться не собирается. Руки постоянно находились в движении, но в этом не было никакой суетливости или нервозности, а лишь театральная размеренность. Это был Джон Монтегью, секретарь колонии, второе лицо после губернатора. В течение десяти лет он считался ближайшим сотрудником Артура, продолжая оставаться по сей день управляющим всем его имуществом и к тому же зятем. Джон поприветствовал и других чиновников, выстроившихся перед ним в ряд. Он намеренно тратил на каждого много времени, чтобы запомнить как следует имя и лицо. Он хотел вовремя приучить своих подчиненных к медленному темпу.

Когда баркас приблизился к пирсу, поднялся легкий бриз. На мачтах ботов и китобоев, стоявших тут на рейде, задрожали тросы, ударяясь с легким звоном о реи, получалось, будто они приветствуют прибывших радостными аплодисментами. На берегу собрались поселенцы, военные, чиновники, человек сто верхом, а за ними не меньше тридцати карет с дамами, машущими платками. Джон не верил своим ушам: толпа растянулась по всему берегу и громко ликовала, да, да, они ликовали!

Тут он вдруг подумал: «А что, если мне не положено идти пешком до дому? Еще, чего доброго, придется ехать верхом! И какую речь сказать? И как ее говорить? Сидя на лошади, что ли?»

Сияло солнце. На берегу красовалась небольшая трибуна, а рядом, как и опасался Джон, его уже ждала лошадь. Крепкий парень держал ее под уздцы.

Монтегью выступил первым. Он сердечно поприветствовал дорогих гостей, выразил надежду, порадовался от имени всех, еще раз поприветствовал, расчувствовался и закончил. Джон все поглядывал украдкой на лошадь. Она фырчала, трясла головой и норовила вырвать вожжи из рук своего мучителя. В какой-то момент он понял, что настал его черед.

Он сказал одну фразу, которую заготовил еще в лодке:

– Я хочу, чтобы у каждого был шанс!

Лошадь покосилась, фыркнула в очередной раз

и ударила копытом.

– Чтобы крепко сидеть в седле, нужно сначала приглядеться и приноровиться! – добавил Джон. – Вот почему я первым делом намерен все тут осмотреть, причем пешком!

Одобрительный смех, а кто-то даже крикнул:

– Вы только послушайте!

Сэр Джон стоял, как монумент, и ждал, пока все угомонятся, а потом, недолго думая, распорядился лошадь увести.

– Так-то оно будет лучше, – тихо добавил он.

Затем он тронулся в путь, а несколько изумленная

толпа торжественным шагом последовала за ним.

Джон изучал отчеты, акты, уставы предприятий, земельные реестры, судебные решения. На каждом шагу ему попадались новые слова и специальные выражения вроде «отведение участка на общественно полезные нужды» – хороший способ, при помощи которого прежний губернатор по мере надобности мог заводить себе благодарных и сговорчивых друзей. На этом «отведении участков» Артур обходными путями составил себе состояние. Джон просматривал списки собственников в надежде обнаружить среди них Шерарда Филиппа Лаунда, но все безрезультатно. Ни здесь, ни в Новом Южном Уэльсе поселенца с таким именем не было.

Местные газеты представляли собой несколько странное чтение. «Вандименов курьер» писал о новом губернаторе: «Он – крепкий орешек, известный на весь мир герой и вместе с тем безупречный джентльмен. Теперь у нас есть такой губернатор, о котором мы с вами мечтали. Если сэр Джон будет не слишком доверяться советам мистера Монтегью, тень „короля" Артура будет являться нам отныне разве что только ночью, во снах, а не средь бела дня, как прежде, когда он возникал перед нами то в облике полицейских, то в облике судебных исполнителей!» Особой радости это чтение Джону не доставило. Похоже, здесь все имеют склонность к преувеличениям. Он снова вернулся к документам.

Третий день службы. Первое заседание законодательного совета. Почтенные господа, черные сюртуки, торжественные речи. В правительственной кассе слишком мало денег. Прямое налогообложение поселенцев запрещено законом! Что делать? Не успели обдумать до конца этот вопрос, уже возник следующий: «Имеет ли право губернатор, являясь всего лишь капитаном морского флота, отдавать приказы Тасманскому сухопутному полку?» Безо всякой связи разговор перешел на возможные меры, направленные против беглых арестантов, совершающих нападения на дома поселенцев. С этой темы дискуссия перескочила на последних туземцев, которых осталось всего семьдесят человек и которые были переселены при Артуре на остров Флиндерса, что к северу от Вандименовой земли, и теперь, как выяснялось, там тихо чахли. Но какое это имеет отношение к беглым каторжникам, сухопутным полкам и налогам? Пока Джон размышлял над этим, собрание уже занялось обсуждением того, должно ли государство брать на себя финансовую ответственность в случаях хищения почты, а чуть позже обратилось к заявкам землевладельцев на рабочую силу из числа арестантов, после чего члены совета одним махом, Джон даже глазом не успел моргнуть, разделались с мелкими поправками в должностных инструкциях по исполнению наказания, наложенного судом в порядке отправления правосудия в отношении зло… зло…

Это слово ну никак не хотело ложиться на язык. Ну почему он мог без сучка и задоринки произнести гораздо более неудобные словосочетания вроде «инструкция по исполнению» или «отправление правосудия» со всеми «пр-пр» и «ст-сп», но всякий раз застревал на этих «зло-умышленниках»? Джон отер пот со лба. Все это напоминало птичий двор. Стоило ему присмотреться как следует к какой-то проблеме, а потом прикрыть глаза, чтобы хорошенько все обдумать, ее место мигом занимала другая. Когда же он открывал глаза, старая красотка преспокойно разгуливала себе, так и не оприходованная, где-то в стороне, а новая стояла, угрожающе замерев вопросительным знаком, и только бесстыже таращилась.

Ему нужно было самым срочным образом что-то придумать, чтобы собрания проходили в более медленном темпе, а для того лучше всего будет объявить заседания открытыми: в присутствии посторонних эти матерые говоруны волей-неволей вынуждены будут объяснять, что они имеют в виду. Слишком много разных пунктов и все в одной куче: так невозможно сосредоточиться, особенно тому, у кого и без этого в голове каша, состоящая из одних только обрывочных картин.

В конце концов, он губернатор и ему решать, сколько времени отводить на надежду или порицание в каждом отдельном случае!

Отныне все заседания законодательного совета Вандименовой земли проходили публично.

Четвертый день службы. Осталось еще два дня до первого подробного осмотра исправительных учреждений и поселений. Все зависело от того, что ему покажут. Он знал – действительность, скрывающаяся за документами и отчетами, может оказаться гораздо менее привлекательной, чем это представлено на бумаге. Вот почему он читал их с удвоенным усердием, ибо первым делом ему хотелось добиться того, чтобы между документами и реальными событиями не было расхождений. Во время инспектирования ему без застывшего взгляда будет не обойтись: он твердо решил не поддаваться впечатлениям, увиденное не должно его ни трогать, ни волновать. Он был губернатором и потому должен был составить себе общее представление обо всем, дабы понять, что тут можно сделать. Действовать! Не плакать, не предаваться ненависти, не дрожать от страха.

Маконоки и безо всяких инспекций уже знал, что тут в колонии следует переменить. Он давал Джону советы. Джон рассказал ему о том, как Мэтью Флиндерс спас экспедицию, когда их суда сели на мель:

– В навигации определение исходной точки столь же важно, как и определение конечной цели.

Но секретарь разбирался только в том, как вести боевые действия на суше.

И вот инспекционная поездка уже позади, тюрьма в Порт-Артуре, последние туземцы на острове Флиндерса» Угольные шахты, на которых работали особо опасные преступники. Вместе с леди Джейн он, вопреки настойчивым уговорам главного чиновника не делать этого, спустился в забой и, обливаясь потом, облазил все подземелье, подолгу вникая в каждый процесс, и не уходил до тех пор, пока досконально все не изучит. Он всячески старался держать себя в руках, ужаса не выказывал, вопросы задавал только по поводу принципов действия тех или иных устройств, время от времени бросал взгляд в сторону Джейн и тут же отводил его.

Предполагаемая продолжительность жизни на рудниках: в среднем еще четыре-пять лет. По пятнадцать – шестнадцать часов изнурительного труда под землей. Плетки за дело и без дела. Угольная пыль, разъедающая раны. В Порт-Артуре его первый вопрос относился к темным шрамам на спинах арестантов, прошедших мимо него колонной. Что означают эти параллельные полосы? Ответ:

– Да это Барклиевы тигры!

Лейтенант Баркли не без удовольствия пояснил, что старательно следит за тем, чтобы тигровая раскраска регулярно освежалась плетками.

Интересно, человека какого сорта ожидал встретить этот тип в лице нового губернатора? Немедленная отставка, представление прокурору с требованием начать расследование в отношении Баркли и некоего Слейда. Джордж Огастес Слейд, заведовавший тюрьмою Пойнт-Пьюер, во всеуслышание похвалялся тем, что двадцать пять плеток, отмеренных его рукою, с лихвою заменяют сто плеток у других. Больше такого не будет!

Кстати, осторожно: прокурор – человек из Артуровой банды. Проверить, что он сделает! Взял на заметку.

Дальше! Пойнт-Пьюер, тюрьма для мальчиков, на высоком скалистом берегу. Каждый месяц по несколько малолетних заключенных бросаются со скалы и погибают, вот только что два девятилетних арестанта покончили жизнь самоубийством. Когда он посетил тюрьму вместе с леди Джейн и Софи, они видели их еще живыми. Истощенные тела, шрамы. Удивительно большие глаза, наверное из-за вытянутых лиц. Таким лицам уже не нужно плакать, чтобы показать, насколько им худо. Софи так расчувствовалась, что подошла к ним, обняла и поцеловала каждого в лоб, к явному неудовольствию надзирателя. Мальчики прошептали ей на ухо, что их тут избивают, но потом ничего больше говорить не стали. Когда Джон на другой день справился о них, ему сообщили об их самоубийстве. Надзиратель сочинил превосходную историю: испорченные, порочные мальчишки приняли Софи, из-за ее длинных светлых волос, за ангела и, возомнив, что непременно встретятся с ней на небе, лишили себя жизни. Джон вспомнил физиономию надзирателя и прочитал историю по-своему. Приказ: отстранение от должности в порядке дисциплинарного взыскания в связи с ненадлежащим исполнением обязанностей надзирателя. Без свидетелей и доказательств большего он добиться не мог. Какой врач имеется в Порт-Артуре? Священник? Никаких вразумительных разъяснений. Дальше. Джон слышал внутренний приказ, и звучал он столь же отчетливо, как тогда, на «Испытателе». Он не хотел, чтобы гнев и отвращение завладели его душой, он хотел действовать. Здесь все было сложнее, здесь мало было просто поднять флаг. Он не мог в один день уволить разом всех надзирателей или засадить их за решетку. Главное же, он не мог уволить своих собственных министров, не имея на то убедительных, хорошо продуманных оснований.

Далее следовал остров Флиндерса. Джон очень радовался предстоящей поездке, наверное из-за того, что остров носил имя Мэтью. По рассказам, исконным обитателям Вандименовой земли жилось там очень даже неплохо…

Шестьдесят семь живых трупов – истощенные, исхудавшие тела, спутанные волосы, отрешенные лица, грязная кожа, согбенные спины – вот что осталось от них! Они сидели безучастно на этом голом, отвратительном клочке земли и ожидали смерти. Никто не рожал детей, и в этом был свой резон: что делать детям в этом мире, в котором для них не уготовано ничего, кроме острова Флиндерса? Печальные картины предстали перед взором Джона, напрасно он пытался удержать их в голове, они пробили себе дорогу к нему в душу. Они засели там и вопрошали: «И что ты собираешься с этим делать, Джон Франклин?» Он отвечал: «Не поддаваться! Действовать!»