Текст книги "Два берега"
Автор книги: Стелла Чиркова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Кстати, о потерпевших. Как на грех, потерпевшие попались ужасно несимпатичные, что роднило ситуацию с книгами про Остапа Бендера, где Бендер, конечно, был мошенник и вор, но те, у кого он воровал, оказывались «жалкими и ничтожными личностями». Мари заставляла себя искать в потерпевших хорошие черты, жалеть их, сочувствовать им, чтобы не уподобляться мужу (ведь оправдать кражу – первый шаг по пути, на котором ты и сам украдешь, а Мари считала себя безупречно честным человеком), но это оказалось тяжело. Потерпевший глава семейства имел широкую красную физиономию с маленькими заплывшими глазками и огромные волосатые ручищи. Он жаловался на бедность, называл себя безработным с периодическим доходом около пяти тысяч рублей в месяц и ставил во дворе суда черный «бумер». Потерпевшая-супруга, дама средних лет, говорила быстро-быстро, визгливым голосом, от которого у Мари раскалывалась голова, записалась в протокол домохозяйкой, поминутно жаловалась на беспросветную нищету и призывала на Митину голову все возможные и невозможные несчастья. Она оценила украденные вещи в несколько миллионов, рыдала по украшениям, которые хранились в семье поколениями и без которых ей нечего надеть, но тем не менее была увешана золотом как новогодняя елка и однажды приехала на заседание без мужа за рулем «шевроле». Короче, потерпевшие и подсудимые друг друга стоили – их бесконечное вранье, взаимные претензии, наглый тон, глупые ответы и дурные манеры выдавали людей одного круга и уровня, волею судьбы временно оказавшихся по разные стороны баррикад.
Адвокат уверял Мари, что надежда есть и Митя может получить небольшой срок. По меркам адвоката три-четыре года были большой удачей, а по мнению Мари, это было триста шестьдесят пять умножить на три или даже на четыре – то есть целой вечностью. Не говоря уже о Ярославе, самые важные годы жизни которого пройдут без отца – для него это не небольшой срок.
Адвокат разводил руками и объяснял то, что Мари и сама прекрасно понимала, – уголовнику-рецидивисту но такой статье могут дать и шесть лет, и семь, и восемь, и если удастся добиться всего трех-четырех – прекрасно.
Ярослав всех этих тонкостей не понимал, но очень не любил, когда Мари плакала, и сразу начинал больно бить ее ногами в живот, требуя успокоиться.
До родов оставалось совсем немного – буквально через три недели Мари собиралась заключить контракт с «Евромедом» и уйти в декретный отпуск.
ГЛАВА 17
Жанна боялась сказать это вслух, но у них с Александром отношения развивались по нарастающей. Правда, никакого ухаживания в стиле глянцевых журналов она не получила – ни щитов «я люблю тебя» по всему городу, ни кольца с бриллиантами в бокале с шампанским во время посещения самого модного ресторана, ни даже неожиданного уик-энда в Париже. Видимо, Александр женские журналы не читал. Зато оказался довольно хозяйственным, заботливым и даже нежным: не носил розы охапками, но подвозил Жанну на работу, если она оставалась у него ночевать, не давал носить тяжелые сумки, без проблем готовил ужин, а иногда даже завтрак, пока Жанна плескалась под душем. Более того – следователь (в чине, кстати, подполковника) любил маленьких детей, соседка даже пару раз по вечерам оставляла ему трехлетнего сынишку, чтобы сбегать в магазин. Жанна, чтобы не сглазить, даже про себя не произносила слов «свадьба», «семья», «дети», а Александр тем временем предложил перевезти часть ее вещей к нему или даже снять квартиру – его комнату сдать, доплатить – и вселиться в симпатичную однушечку. Девушка решила познакомить его с родителями, в конце концов, мама уже давно спрашивала, почему Александра от нее скрывают, если отношения вполне серьезные.
С тех пор как жалость к отвергнутому Мари мужчине перешла во взаимную симпатию, а потом и в регулярные встречи, Жанна просто расцвела. Она перестала мучиться проблемами мифического лишнего веса (и, кстати, за два месяца без подсчетов калорий и диет похудела на три килограмма), начала наряжаться на работу, флиртовать со случайными прохожими во время съемок, а генеральный директор предложил ей стать соведущей передачи «Гостиная со звездами» – очень рейтинговой и популярной. Основная ведущая, Ольга, была настолько обаятельна и женственна, что раньше считалась в принципе неподражаемой.
Успехами Жанна делилась с Александром, заново открывая, насколько приятнее получать похвалы от мужчины, чем от подруг, насколько это важнее и насколько стимулирует. А неудачи… к неудачам девушка стала относиться проще. По методу Карлсона – «пустяки, дело житейское». В тот день, когда Жанна пригласила Александра знакомиться с родителями, придя на работу, она увидела на стенде с расписанием три съемки подряд. Последняя называлась: «Открытие окружной творческой выставки», начало в восемнадцать ноль-ноль. Жанна попросила водителя приехать пораньше, чтобы до начала торжества успеть взять все нужные интервью, поснимать интерьер, а потом пятнадцать минут самих речей и перерезание ленточки (или вручения диплома – что там обычно бывает на всех подобных мероприятиях) – и быстро освободиться. Съемка была внеплановая, время поджимало, Жанне хотелось поскорее закончить. И вот они с Костей, оператором, оказались в холле совершенно пустого дома детского творчества – ни единого человека, даже вахтера, абсолютная тишина. Перепроверили по бумажке адрес, уточнили у водителя, потом для верности позвонили на студию и узнали, откуда заказывали съемочную группу. Выходило, что все-таки они приехали правильно.
– Наверное, перенесли мероприятие, – догадался Костя, – пойдем побродим по этажам, найдем какого-нибудь завхоза или секретаря и узнаем, куда перекочевала выставка.
Бодрым шагом они направились в узкие коридоры здания и долго стучали во все возможные кабинеты, параллельно прислушиваясь к шорохам на лестницах. Наконец появилась первая живая душа – опрятная старушка лет семидесяти в огромных очках. Она сидела перед кабинетом, читала книжку. На двери гордо красовалась вывеска «Администрация». Жанна заглянула – и увидела кругленькую румяную пятидесятилетнюю даму, быстро-быстро заполняющую какие-то бумаги.
– Простите, пожалуйста, – начала девушка.
– Да-да? Что вы хотите? – Дама отвлеклась от работы и подняла приветливое лицо.
– Вы понимаете, мы – съемочная группа с кабельного телевидения, нас вызвали по этому адресу снимать открытие окружной выставки народного творчества. Не подскажете, где она будет проходить?
– Здесь, здесь будет проходить, – радостно сказала кругленькая дама. – Меня зовут Елена Николаевна, я – организатор выставки, работаю здесь, в доме детского творчества. Это я просила прислать съемочную группу.
– Простите… – Жанна растерялась, – наверное, мы перепутали время.
– Нет-нет, все правильно. Сейчас, я при вас все открою, чтобы вы сняли.
– А где народ? – спросила Жанна растерянно.
– А мы без народа. Хотя… если народ нужен, мы Марию Федоровну позовем, она в коридоре сидит. Мария Федоровна – это наш ветеран, очень активный участник всех творческих вечеров, встреч, сама шьет и вяжет, потрясающе одаренная женщина.
– А выставка-то где? – не выдержала Жанна.
– Так вот же! – И организатор Елена Николаевна с торжествующим видом показала на кресло в углу комнаты.
Жанна присмотрелась. На кресле валялось с десяток вязаных и вышитых вещичек – салфеточки, юбка и, кажется, даже скатерть.
– Вот она, наша выставка народного творчества. Это сделали жительницы нашего округа. Наши бабулечки связали. Вы снимайте, это очень интересно, особенно молодежи.
Жанна молча вышла в коридор. Еще несколько месяцев назад она бы сказала какую-нибудь грубость, но сейчас сумела сдержаться.
– И куда ехать? – спросил Костя.
– Никуда. Иди поговори с тетенькой. Ее зовут Елена Николаевна. Она тебе объяснит, что снимать и где выставка.
Через минуту из кабинета выскочил красный от злости Костя (отказавшийся из-за внеплановой съемки от встречи со школьным другом), а за ним выбежала недоумевающая организатор. Костя развернулся к ней и изрек:
– Знаете что… Если вы с вашей Марией Федоровной в буфет соберетесь сходить или в туалет – вы опять вызывайте съемочную группу, не стесняйтесь. Это очень интересно для молодежи. А мы приедем, снимем, нам ведь делать-то больше нечего.
С перекошенным лицом Костя зашагал по коридору, а Жанна, подхватив накамерный свет и сумку с микрофоном, засеменила следом. Идти было очень неудобно из-за высоких каблуков – раньше девушка носила на работу только кроссовки, джинсы и удобные свитера или пиджаки в особо торжественных случаях, но с появлением Александра перешла на более женственные вещи.
На следующий день пришла жалоба. Очаровательная Елена Николаевна жаловалась на неслыханное хамство оператора, срыв мероприятия и безобразнейшее поведение сотрудников студии. Про Жанну в жалобе не было ни слова, но ей попало за компанию. Девушка опять не сумела расстроиться по-настоящему, впрочем, после встречи Александра с родителями весь мир представлялся ей в розовом свете.
Александр понравился и Елизавете Аркадьевне, и Анатолию Сергеевичу. Тем более что он старался изо всех сил – явился нарядный, принес букет роскошных лилий хозяйке дома и бутылку хорошего коньяка хозяину, воздавал бесчисленные хвалы их потрясающе умной, красивой и доброй дочери, кулинарным способностям ее матери и умелым рукам отца. Поскольку Елизавета Аркадьевна, волнуясь перед «смотринами», действительно провела на кухне несколько часов, а Анатолий Сергеевич искренне считал себя талантливейшим дизайнером и мастером на все руки, комплименты попали точно в цель. Вскоре оживленная беседа за коньячком и вином для женщин перестала нуждаться в тактичном светском подогревании и стала дружески-активной.
После ухода Александра Елизавета Аркадьевна выразила общее мнение:
– Хороший мужик этот Александр. А что постарше тебя – так оно и к лучшему. Молодые мальчишки – к семье не готовы, они еще не чувствуют ответственности, да и дети для них – только помеха. С этим же – можно и семью строить.
– Он мне пока не предлагал, – буркнула Жанна, смущаясь.
– Куда тебе спешить, – сказал Анатолий Сергеевич, – вы еще и трех месяцев не встречаетесь. Скорые браки к добру, как известно, не приводят.
Все помолчали.
– Как она там? – спросила мать. – Ты давно ей звонила?
– На прошлой неделе. Вроде нормально. Сейчас у Мити суд начался – она на суд ходит. Я все никак не могу вырваться, с ней пойти – у нас съемок чуть ли не по пять в день стало – Наташка в декрет ушла, Алиса болеет, а праздники сыплются, как из дырявого мешка.
Анатолий Сергеевич поинтересовался:
– Твоя Мари, она что, ждать его собирается?
– В смысле?
– Ну, вот ходит она сейчас на суд, передачи наверняка таскает, адвоката взяла, ты говорила, еще на свидания бегает – с ее пузом только по тюремным коридорам бегать, а потом его отправят на зону – а она ждать будет.
– Похоже, что да. Она прямо не говорила, но я так поняла, что она его еще любит и надеется, – пробормотала Жанна.
Елизавета Аркадьевна только вздохнула. Муж Мари потряс ее до глубины души. Она считала себя опытной зрелой женщиной, которая прекрасно разбирается в людях, но веселый уголовник с лучистым взглядом сумел обвести ее вокруг пальца. Елизавета Аркадьевна никогда бы не поверила в его прошлое, скажи нечто подобное соседка или знакомая, и, откровенно говоря, Митя вообще ей понравился. У нее даже мелькнула мысль, что вот бы такого мужа ее Жанночке или Катюшке, и почему Мари так везет, та же Катюшка красивее, да и в Жанне есть обаяние, а уж характер у обеих девочек выигрывает по всем статьям. Оказывается, повезло как раз Жанне с Катей, кто бы мог подумать, что такой милый мальчик – вор…
Тихий семейный вечер для Жанны и Елизаветы Аркадьевны закончился далеко за полночь. Анатолий Сергеевич ушел смотреть телевизор, а мама с дочкой еще долго обсуждали Александра, его работу, характер, перспективы семейной жизни и даже возможность в ближайшее время забеременеть – если Александр и откажется от отцовства, все равно ребеночек будет желанным. А потом Жанна призналась матери, как подозревала ее в адюльтере с молоденьким мальчиком. Елизавета Аркадьевна сначала тихонько ахнула и захлопала глазами, но по мере Жанниного рассказа о слежке и о творческих идеях тандема Жанна – Катя начала улыбаться, а над финальным объяснением в «Елках-палках» хохотала от всей души.
– Почему же ты у меня напрямую-то не спросила? Зачем такие сложности выдумывать?
– А что я у тебя должна была спросить? Дескать, дорогая мамочка, а не спишь ли ты с мальчиком, который тебе в сыновья годится, а то я вас вместе увидела? И знает ли об этом папочка?
Обе засмеялись.
– Кстати, я только на днях была у Веры. И Сережа мне ничего не рассказал.
– Обижать, наверное, не хотел. Он хороший мальчик, ты была права, когда мне про него рассказывала.
– Если честно, я не случайно рассказывала. Я думала вас познакомить – может, что и вышло бы. Ну, впрочем, теперь это не важно – у тебя есть Александр.
– Главное, чтобы все было нормально. Знаешь, мама, я даже боюсь верить, что у нас с ним по-настоящему. Что я еще могу выйти замуж, нарожать детей и жить нормальной семейной жизнью. Наши девчонки на студии иногда разведут скулеж: ой, быт заел, ой, каждый день одно и то же – мужу ужин, детям уроки проверять, ой, никакой романтики, а я им так завидую. Я хочу, чтобы меня тоже быт заел. Пусть быт меня заест, пусть, пусть!!! С мужем, детьми – и их уроками и даже пресловутыми носками. А вся эта свободная жизнь с ее мнимой романтикой… когда вечером после работы даже поесть лень себе одной приготовить. И никуда не хочется идти, потому что достали мероприятия и праздники вместе с ресторанами и театрами.
– Я думаю, у тебя все получится. Александр – надежный, по нему видно. Уверена, что он тоже хочет нормальную семью и детей – у него работа тяжелая, и свобода ему тоже вряд ли приносит что-то романтическое.
Жанна загадала: если Александр сделает ей предложение до Нового года – значит, все будет хорошо. А если не сделает – она сама предложит ему пожениться – и все равно все будет хорошо.
ГЛАВА 18
Результатами судебного процесса остались довольны все, кроме Мари. Чтение приговора стараниями Мити опять превратилось в балаган. Ирочка и Денис не знали, куда деться от счастья – оба получили условные сроки. Адвокат гордился собой, ему удалось сбавить срок до минимума и срезать материальный ущерб. Потерпевшие цвели потому, что им должны были выплатить почти пять тысяч долларов. А Митя продолжал веселиться – значит, его тоже все устраивало. Он получил три с половиной года строгого режима. Мари даже представить себе боялась, что такое строгий режим, если ужасы, которые показывали по телевизору и описывали в СМИ, – обычный. Она не представляла, как ее муж выдержит такие испытания, хотя Митиного отличного настроения приговор почему-то не испортил ни на йоту.
Не видя дороги за потоком слез, Мари села на лавочку у здания суда. Вскоре выпорхнула девочка-секретарь и посоветовала:
– Идите возьмите у судьи разрешение на свидание. Она сама предложила.
Мари, естественно, пошла за разрешением. Судья пила чай в маленькой комнате, жестом предложила Мари сесть. Сняла свои строгие очки на пол-лица и оказалась еще молодой женщиной с красивыми карими глазами.
– Знаете, Мария Михайловна… вы, наверное, уже не раз это все слышали, но я не могу удержаться…
– Вы хотите посоветовать мне, чтобы я бросила мужа? – спросила Мари.
– Да. Это будет называться не «бросила», а «спасла свою жизнь». Это надо сделать хотя бы ради ребенка. Думаете, Александров, он же Игнатьев, последний раз в тюрьме? Нет, конечно. Он выйдет досрочно, погуляет на свободе полгода-год и сядет опять. А у ребенка всю жизнь будут неприятности – папа-уголовник. Можно переехать – и соседи знать не будут. Но работать в приличную фирму его уже никто не возьмет. У вас мальчик или девочка?
– Мальчик. Ярослав.
– Тем более. А вдруг он захочет быть военным? Работать в банке? Заниматься политикой? Вы понимаете, что закроете ему эти возможности? Нужно срочно оформлять развод, пока не поздно. Поскольку муж в тюрьме – это будет сделать несложно.
Мари обещала подумать над советом судьи – ее, кстати, звали Надеждой, Мари потом прочла на доске с расписанием. Девушка никогда не думала о муже в социальных характеристиках. Она очень переживала, когда узнала, что он совершил кражу – но не из-за статуса, а из-за врожденного отвращения к воровству.
Мари решила посоветоваться с адвокатом – в конце концов, он, наверное, знает, надо ли оформлять развод, как это сделать и можно ли потом все вернуть обратно. Или не оформлять никакого развода, чтобы Митя не обиделся (он же может не понять, что это фиктивно), а просто не записывать его отцом ребенка. Но можно ли, чтобы в свидетельстве не было отца? Или отцом надо фиктивно записать кого-то другого? Мари не знала, но старательно выдумывала новые и новые варианты, чтобы отвлечь себя от главного – Мите дали три с половиной года строгого режима. Три с половиной года разлуки. Ребенок не увидит папу три с половиной года. Он еще даже не родился – а его уже лишили отца.
Мари шла по улицам и плакала. Прохожие смотрели на ее слезы и на ее живот и деликатно отводили глаза в сторону. Две женщины, а потом старичок с орденскими планками на груди предложили свою помощь. Мари не нужна была помощь. Мари нужен был Митя.
Из дома девушка позвонила Жанне – Жанна работала допоздна. Потом Наташе – никто не взял трубку. Потом Кате – ответил незнакомый мужской голос. Мари, которой хотелось человеческого присутствия, полезла на форумы, где не была уже целую неделю. Она, кстати, очень активно общалась в сетке – и на трех форумах числилась в старожилах, ее мнение имело вес. Мари не собиралась рассказывать о своей боли, она просто хотела поговорить о чем угодно – лишь бы создать иллюзию общения.
Первый же форум, послушно открывшийся в избранном, опалил Мари незнакомым доселе огнем – сердце пробило жаркой иглой, к щекам прилила краска, и перед глазами поплыли разноцветные круги. Девушка судорожно кинулась в остальные любимые местечки – и везде натыкалась на одинаковые темы с названием: «Мари Мишон – врунья и уголовница». Мари Мишон – под этим ником Мари уже несколько лет общалась в Интернете, и второй не было, или, по крайней мере, она не была так известна на любимых форумах Мари.
Девушка видела, кто автор тем, но до последнего момента хотела ошибиться. Она медленно читала злорадный текст, обильно насыщенный смайликами, и понимала только отдельные фрагменты, которые отчетливо помнила спустя много лет.
Ее супермуж, которым она тут хвасталась, на самом деле вор-рецидивист, по квартирам лазил и саму эту дуру обокрал тоже, а она его простила, сюси-пуси-Митенька, будет ему теперь помогать.
Я с ней общалась потому, что не знала, какая она на самом деле. Зато теперь у меня открылись глаза. Кто еще верит, что Мари Мишон – а в жизни просто Машка – это достойный человек – смотрите, обчистит вашу квартиру, тогда поздно будет.
Она – просто мелкая шлюшка, у нее мужиков было не один десяток, она только ноги и умеет раздвигать. И на работу ее любовник устроил, сама она ни черта делать не умеет, и живет на деньги мужиков.
А уж гонору, гонору – как будто такая красавица неписаная, на самом деле – кошка драная. Ни фигуры, ни лица, волосы жидкие, ноги кривые.
Кстати, ублюдка своего она наверняка не от мужа нагуляла. Такие долго не могут с одним мужиком.
И все она всем врет – убедитесь сами, – и муж у нее уголовник, и на работе ее из-за любовника держат, и ложится она под каждого, и фотографии на самом деле в фотошопе. И гадости про всех говорит.
Дальше шел подробный список гадостей, которые Мари якобы говорила про некоторых форумчан, а заодно подробности про ее трусы, которые она однажды забыла в гостях, про то, сколько она может выпить на вечеринке, и даже про то, как в первом классе она нажаловалась на соседку по парте учительнице, а в классе подумали на другого человека и объявили ему бойкот. Из всех этих откровений следовало, что Мари – средоточие всех возможных пороков и лучше держаться от нее подальше.
Несколько человек радостно поддакивали автору, картинно ахая и намекая, что они уже давно чувствовали за персонажем Мари Мишон какие-то ужасные злодеяния. Более культурные и умные участники призывали перестать перемывать кости отсутствующему человеку, да еще беременной девушке. В общем и целом топик сильно напоминал помойное ведро, и сюда охотно сливались все, кому Мари не нравилась или с кем спорила в других темах, – здесь они имели возможность охаять ее с головы до ног.
Мари открыла темы на других форумах – там было то же самое.
Она читала, продолжая понимать только отдельные грубые фразы и каменея животом. Из жара ее бросило в холод – она сжимала ставшие ледяными руки и пыталась согреться.
Автором этих тоников, человеком, который вытряхнул на публичное обозрение все тайны Мари, исказил ее слова, сказанные наедине, а местами и придумал поступки и речи, была… Наташа. Та самая Наташа, которая горько рыдала на плече у Мари и жаловалась, что у нее всегда плохо складывались отношения с женщинами: женщины – сплетницы, не умеют хранить тайны, строят гадкие интриги, завидуют, плетут сети, а она, прямая и открытая, не умеет играть в эти игры, и ее вечно подставляют.
Видимо, Наташа научилась. Или Мари слишком хотела поверить, что ее подруга – прямая и открытая, а отсутствие вокруг нее людей (и массовая нелюбовь к ней практически всех общих знакомых) – случайность.
Мари ощущала боль от предательства всем телом – каждой клеточкой кожи, каждым волоском, каждым ногтем. Боль не ослабевала. Буквы на экране расплывались, а потом снова соединялись в уже новые гадости. Оказалось, что Наташа читала почту Мари – и теперь отдельные куски личной переписки стали доступны всем – и, естественно, не самые лучшие отрывки – там, где Мари делал замечание начальник, там, где ей кто-то отказывал, там, где она о ком-то сплетничала. Местами Наташа дописала другие имена, чтобы от Мари отвернулись ее доброжелатели, и с некоторыми ей это удалось – они громко возмущались лицемерием Мари, которая в глаза хвалила их, а за глаза ругала последними словами.
Боль долго бродила по телу, а потом локализовалась внизу живота. Было похоже на схватки, как их описывали в литературе, но у Мари шла только тридцать четвертая неделя, и даже контракт с «Евромедом» она еще не подписала. Почему-то именно отсутствие контракта и придавало ей уверенности, что никаких схваток нет.
Что делать, Мари не знала. Она набрала Наташин номер – и услышала голос подруги, радостный, звонкий. У Мари мелькнула счастливая мысль, что все – ошибка и сейчас она как-нибудь разъяснится.
– Наташ, привет, – сказала Мари.
– А, вот и ты! Вспомнишь говно – вот и оно! – еще более радостно объявила Наташа и быстро затарахтела: – Что, видела? Наконец-то все перестанут сюсюкать: ах, наша Мари Мишон, ах, наша девочка, ах, наша умничка. Пусть все знают, какая ты дрянь, какая ты врунья.
– Но…
И Мари поняла, что она не может подобрать слов. Ни сказать – ни спросить. Таких слов еще просто не придумали, чтобы суметь передать боль от предательства или объяснить подлецу, почему его поступок бесчестен.
Под воркование Наташи: «Что же ты не оправдываешься, что же молчишь, я ведь еще не все сказала, они еще про тебя не знают, что…» – она положила трубку. И набрала телефон Жанны.
– Знаешь, я, кажется, рожаю, – спокойно сказала Мари.
– Как рожаешь? – истошно завопила Жанна. – Еще рано!!! Я на съемках!!!
– Тем не менее. Приезжай скорее, потому что очень больно. Я вызываю «скорую».
«Скорая», Жанна и родители Мари, которым Жанна позвонила по дороге, приехали одновременно. К этому времени боль возобновлялась каждые пять минут, и Мари металась по комнатам загнанным зверем, тихонько воя и заламывая руки. Она уже предчувствовала, что не попадет в тот счастливый процент женщин, которые то ли в силу удачного болевого порога, то ли чудом рожают сравнительно легко и называют свои ощущения вполне терпимыми.
О «Евромеде», ЦПСиРе и всех приличных контрактных местах можно было забыть. «Скорая» повезла Мари в роддом, где имелись условия для недоношенных младенцев, и, хотя такой роддом в Москве был не один, никакого выбора не оставили. Жанну и родителей моментально выставили за дверь, предварительно обругав за «идиотскую» идею пойти на роды «партией поддержки». А Мари в предбаннике начали задавать вопросы для анкеты страниц на пять. При всем ее желании она не помнила ни номера, ни адреса ЗАГСа, где они с Митей расписывались. Ей хотелось грызть кафельный пол и кидаться на унылые ободранные стены от боли, потому что схватки усиливались. У девушки катились слезы – не столько от физических мучений, сколько от понимания, что ничего хорошего впереди нет. Не будет ни внимательного врача, ни ласковых медсестер, ни уютного родильного зала, ни помощи – ничего. В лучшем случае ей повезет, и она окажется достаточно крепкой, чтобы родить здорового мальчика, которого не угробят даже здешние врачи.
Мари не ошиблась. Следующие шесть часов она провела в полном одиночестве в темном зале со слепой лампочкой прямо над головой. Врач забежала один раз, чтобы осмотреть, – это заняло три секунды. Через шесть часов появилась медсестра с ворохом бумажек, села за стол в дальнем углу и принялась что-то заполнять. Мари умоляла принести попить или хотя бы смочить губы – девушка велела дышать носом и посоветовала не отвлекать ее от важного дела.
Ничего более ужасного Мари не приходилось испытывать. Боль рвала ее на части, заставляла кричать, а появившаяся врач явно неодобрительно наблюдала за ее страданиями. Если бы Мари не знала, что во время родов женщинам свойственно кричать – она бы решила, что до нее все молчали как рыбы и не отвлекали никого от важных дел.
Мари думала, что сердце остановится от боли, а горло сгорит от крика, когда услышала – кричат двое. Она быстро и удивленно закрыла рот, пытаясь изогнуться и посмотреть на свое творение, но ребенка унесла одна из безмолвных фигур в белых халатах. Мари порывалась встать, требовала, чтобы ей немедленно дали сына – приложить к груди, но дождалась только грубого окрика. Потом она три часа лежала на каталке около лифта и плакала – Ярослава с ней не оставили. О девушку спотыкались все проходящие мимо, а какая-то очередная тетка с крошечным ребеночком на руках посмотрела на Мари и поинтересовалась в пространство: почему у нормальных женщин рождаются мелкие дети, а у таких глистов, как Мари, – пухленькие и крупные. Мари стало еще больше жалко себя, и она разрыдалась в голос.
Палата оказалась длинным пеналом – темным, тесным и грязновато-неуютным. Естественно, никаких удобств. Почему-то именно в эту палату клали девочек с выкидышами и мертворожденными, и с утра до вечера кто-то скулил, выл в подушку и поднимал к потолку измученное лицо с остановившимися глазами. Под окно к Мари приходили Жанна с Александром, родители, Елизавета Аркадьевна и Катя – но Мари боялась даже крикнуть, как поживает Ярослав – было стыдно перед соседками (рост у ребенка, кстати, был сорок восемь сантиметров, а вес почти три килограмма, и никаких особых проблем с ним не предвиделось). У самой старшей соседки родились девочки-близняшки и умерли через полчаса – едва завидев Мари у окна, она начинала биться в истерике, выкрикивать проклятия и до крови кусать запястья.
На третий день Мари, наплевав на все больничные правила, устои, запреты и традиции, попросила одну из девочек заманить медсестру с поста в туалет под предлогом показать засор, схватила Ярослава и вылезла в окно на первом этаже. Перекидывать ногу через подоконник было очень больно, Ярослав весил как будто целую тонну, но мыть голову в биде, терпеть бесконечное хамство, слушать вой несчастных матерей и трястись, как бы легкомысленные медсестры невзначай не сотворили что-то страшное с ребенком – казалось тяжелее. Мари прямо в старом задрипанном халате на голое тело (свои вещи проносить в роддом не разрешили – видимо, для полноты унижения), крепко сжимая сына в ворохе пеленок (такими тряпками Ирочка мыла у Мари полы), побежала к выходу. Немногочисленные посетители смотрели на нее с нескрываемым изумлением, а очередная женщина в белом халате даже крикнула вслед: «Девушка!», но Мари только прибавила шагу. Она с трепещущим сердцем выбралась из больничных ворот (путь на свободу показался ей бесконечным) и почти кинулась под первую же черную «Волгу». Пожилой водитель резко затормозил, Мари прыгнула на переднее сиденье. Ярослав завозился, начал хныкать, Мари, не стесняясь постороннего мужчины, быстро расстегнула халат и приложила сына к груди.
– Вот теперь, – мечтательно сказала девушка, – я буду кормить его, когда он захочет. Столько времени, сколько нужно ему и мне. Хоть целые сутки подряд буду кормить. И никакая сволочь не станет мне указывать, в какие часы мне надо это делать. И Ярослав больше не будет плакать от голода.
Мари улыбнулась водителю, как Мадонна с итальянских картин. Водитель спросил адрес и осторожно перестроился в самый тихий ряд. Все документы Мари, ее вещи, одежда, которую она взяла для ребенка, бутылочки и даже несколько игрушек – все осталось в роддоме.
Когда девушка позвонила в квартиру родителей (кстати, водитель по имени Андрей Михайлович остался внизу – не для того, чтобы дождаться денег, а чтобы везти ее дальше, если родителей не окажется дома), она не знала, что скажет. Авантюра с побегом из роддома была вполне в ее стиле, но мама вряд ли одобрила бы подобное, а отец и вовсе пришел бы в ужас.
Как ни странно, упреков не последовало. Охи и ахи на тему злоключений бедной девочки сменились агуканьем над Ярославом – безусловно, самым красивым и самым лучшим младенцем в мире.
Выручать из роддома вещи поехали Жанна и Катя. В паре они громко визжали, трясли корочкой «Пресса», пугали съемками и судом – и им швырнули все, что они требовали. Конечно, кое-что пропало – от пары авентовских бутылочек до дорогой помады, но Мари махнула рукой – по сравнению со спокойствием ребенка все на свете было мелочью.
– Я так боялась… когда Ярика приносили кормить, я боялась, что кто-то из соседок сейчас вырвет его и ударит головой об стенку – они были ненормальные. Потом медсестра несла какого-то ребенка с огромной гематомой на голове и ругалась, что у него плохие вены – видимо, она таким садистским способом брала у него кровь. А уж когда я услышала историю, как в прошлом году все дети подхватили стафилоккок, я поняла, что надо уносить ноги. Нельзя испытывать судьбу дважды – достаточно того, что я попала в этот роддом – но тогда я была беспомощна, а оставаться в нем, когда я могу ходить…
