Текст книги "Троянский конь"

Автор книги: Стэл Павлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Атанатос ловко подтолкнул Рудольфа к дальнейшим воспоминаниям.

– Это была не ваша вина, он всегда славился горячим нравом, разве не так?

– Не смей говорить дурно о моем кузене доне Карлосе! – взвился император.– Это право принадлежит мне!

– Как пожелаете, ваше величество.

Рудольф осторожно вернул оружие на место.

– Когда моя сестра Анна вышла замуж за дядю Филиппа, я вернулся в Вену. Я был вне себя от счастья, даже не мог спать ночами.

– Годы в Испании оставили глубокий след в вашем сердце.

– Отец сказал, что я стал холодным и отстраненным. Что начал шутить, как испанец. Он требовал, чтобы мы с Эрнстом вели себя по-другому, но было поздно. Мы попались.

Черное облако нависло над Театром Памяти, окутав двоих мужчин. Император разволновался.

– Я думал, что довольно испил из Леты, чтобы навсегда похоронить эти воспоминания. Я так долго не думал об этих днях! Но вот, они снова захватили меня.

– Эти воспоминания, ваше величество, поднялись с илистого дна Леты с помощью портрета, шпаги и стакана горячего шоколада.– Атанатос шагнул к императору и обвел рукой амфитеатр.– Перед нами вся ваша жизнь, в ней есть что вспомнить. Но это всего малая толика того, что я хочу открыть вам, ваше величество.

– Видимо, греки были правы. Жизнь становится проще, если в пути ты вступаешь в реку забвения. Вы и вправду думаете, что в Аиде течет Лета?

– Кто мы без наших воспоминаний, ваше величество?

Император Рудольф невольно ощутил, что театр полностью захватил его внимание,– настолько ярки были воспоминания.

– Теперь я понимаю, зачем вы возвели это сооружение. Продолжайте.

– Пока мы говорили лишь о воспоминаниях из вашей собственной жизни. Но вместе с тем вы обладаете памятью других, прежних жизней. Именно они ведут нас к бессмертию.

– Это теория.

– Это факт! И я докажу это.

– Я много путешествовал, ваше величество, я видел много чудес. Однажды я спускался даже к истокам Нила.

– К истокам? – удивился император.

– Там живут крокодилы, которые прячутся в норы без еды и питья, чтобы пережить долгий период засухи. Перед этим они размножаются и откладывают яйца в песок. Каждый год из яиц вылупляются маленькие крокодильчики. И без помощи родителей они спешат в спасительную глубину, под воду. Едва родившись, ваше величество!

– Родители не ведут их? Ну, это просто инстинкт.

– Именно,– поднял палец Атанатос.– Но что такое – инстинкт? В животном мире инстинкт – это память. Возьмем, к примеру, гусей. Только что вылупившиеся птенцы обладают врожденным восприятием. Когда в небе появляется тень и гусенок видит, что крылья птицы расставлены в стороны, он знает, что это другой гусь, и чувствует себя в безопасности. Тело ястреба похоже на гусиное, но крылья у него направлены вперед, ближе к голове. Гусенок с рождения может опознать другую птицу по полету. Если он видит ястреба, он прячется в укрытие.

– Гиппократ говорил, что животные обладают врожденными свойствами. Вы считаете греков несносными, по непонятным причинам, но читали ли вы работу врача Галена, который жил во втором столетии?

– По этому поводу я хотел привести еще один пример, ваше величество. Гален отлучил детеныша козы от вымени матери, чтобы он не виделся с родительницей. Он поместил козленка в комнату с сосудами, наполненными вином, маслом, медом, молоком, изюмом и фруктами. Первое, что сделал детеныш,– встал, отряхнулся, вылизался и обнюхал сосуды. И начал пить молоко.

– Разве теленок ест мясо в первый день после рождения? Нет. Он инстинктивно сосет корову, прежде чем переходить на траву.

– Нам, людям, свойствен животный страх перед пауками и змеями, с которым трудно справиться усилием воли. Это древний инстинкт, который помогал нам выживать в прошлом. Это память далеких времен. Но это не единственный вид воспоминаний, доступный нам.

Атанатос повел императора вдоль галереи портретов к следующей картине. На ней был изображен Гунтрам Богатый, 950 года рождения, первый из Габсбургов.

Рудольф внимательно изучил портрет, отмечая каждую подробность, каждую черточку.

– Видите его подбородок? Видите его губу, ваше величество? Разве вы не храните на своем лице отпечаток памяти об этом человеке? Все мы – порождение наших предков, мы несем фамильные черты: отцовский нос, материнскую улыбку. Эти черты накрепко связаны между собой. Но разве это не память, записанная в нашей плоти?

– Это неизбежно, это говорит кровь.

– Да, ваше величество, кровь! Но что, если память передается так же легко? И так же легко восстанавливается? Все воспоминания, от младенчества и дальше. Бессмертие, достойное древних богов. А может, даже лучше.

– Лучше? – с недоверием посмотрел император на алхимика.

– Судите сами. Вообразите, ваше величество, что вы внезапно ломаете ногу, причем так серьезно, что вылечить ее уже невозможно. Вам приходится ходить на костылях, потому что великий мор накрыл страну и не осталось ни одного подданного, способного носить вас на носилках. Станете ли вы гнаться за бессмертием, пребывая запертым в изувеченном теле?

– Останется только умереть, другого выхода не будет!

– Будет, ваше величество, будет другой выход. Скажите, разве вы откажетесь оказаться в новом, здоровом и сильном теле? Родиться заново, начать все сначала, отбросив прежнюю испорченную оболочку. Мы продолжаем жить в наших детях, разве не так?

– Что вы предлагаете?

– Не вступать в воды Леты, не терять памяти. Выплеснуться вместе с новой рекой из наших чресел – рекой, которая вынесет нас в следующие поколения, молодые и здоровые.

Императора охватил трепет, его лицо исказилось, а щеки побледнели и задрожали.

– А душа?

– Душа входит в младенца с первым вздохом, как всем известно. Но кровь зарождается в нем гораздо раньше. Что мы такое? Сгусток воспоминаний и опыта. Если этот сгусток перейдет в младенца, он не сможет принять новую душу, потому что вместилище уже будет занято.

– Но я говорю о моей душе! Если я живу, то ребенок, рожденный мной, станет моим отражением или мной самим?

– Душа просто раскалывается на части, и ребенок получает одну из частей. После вашей смерти осколки соединяются, и вы снова станете одним целым.

– Что вы предлагаете?

– Я предлагаю испытание, ваше величество. Эксперимент, который подтвердит мои слова. Вы подыщете для меня наложницу. Потом мы с вами побеседуем. Вы откроете мне какую-нибудь тайну, которую знаете только вы один. Мы не станем ничего записывать, и никто не будет нас подслушивать. Воспоминания об этом разговоре останутся только у вас и у меня. Потом я сойдусь с наложницей, и она родит сына. Когда мой сын и наследник достигнет пятилетнего возраста, вы напоите его моим эликсиром. И проверите его память: зададите вопросы о разговоре, который у нас когда-то состоялся. И та часть меня, которая будет унаследована сыном, даст вам ответ.

– Если его отцом будете вы, вы успеете его подготовить.

– Отнюдь, его будут воспитывать в мое отсутствие.

– Вы прогоните его?

– Нет, ваше величество, лучше уж вы прогоните меня. Собственно, я собираюсь пожить спокойной жизнью, продолжая мои исследования. Но ребенок останется у вас. Когда придет час испытания, вы призовете меня и проведете эксперимент.

– А если вы ошибаетесь?

– Тогда вы меня убьете. За предательство полагается смертная казнь, разве не так?

– А если вы окажетесь правы?

– Решение за вами, ваше величество. Но если я прав, и вы меня все же убьете, я останусь жить в моем ребенке. А если я прав и вы сохраните мне жизнь, я помогу вам породить наследника, в котором вы сможете возродиться снова.

Черное искусство обмана

Все оборачивалось хуже не придумаешь.

Атанатос отправился в пивную, чтобы погулять в обществе конкурентов, а Сирокко еще многое предстояло сделать. Ученик алхимика побежал со всех ног по Золотой улице. Но он был так напуган, что пришлось остановиться. Ужин подкатил к горлу и выплеснулся в покрытую инеем канавку.

Атанатос поклялся не открывать своей тайны императору в страхе перед Кикладом, а сам все время готовился и строил планы. Причем так искусно, что работа над театром сбила с толку и полностью отвлекла внимание ученика. Превосходная маскировка!

Златокузнецы стучали молоточками перед дверями мастерских. Их пальцы, скрюченные и почерневшие, походили на когти крокодилов. Вдоль домов тек дым, окна, заклеенные вощеной бумагой, озарялись изнутри рубиновым пламенем тиглей и горнов. Перед глазами Сирокко вихрем кружились будущие шедевры местных мастеров – чернее ворона, белее лебедя и краснее крови. Мальчик влетел в дом Атанатоса и запер за собой дверь.

Император потребовал ответов, а Сирокко так и не смог ничего сказать.

Ученик принялся метаться по дому, расшвыривая колеса, подвесы, цилиндры и прочие механизмы в разные стороны. Пергаментные свитки были пусты, и хотя кое-какие рецепты мальчик разузнал, для императора этого слишком мало.

Много недель и месяцев Атанатос тщательно оберегал свою главную тайну, и маленький шпион так и не сумел в нее проникнуть.

Игра подходила к концу. У входа раздались тяжелые шаги. В дверь грубо забарабанили кулаком, а потом позвали Сирокко по имени.

– Выходи! Император Рудольф ждет тебя!

Шпион-подмастерье выглянул в заиндевевшее окошко и увидел хмурые лица стражников, которые пришли за ним.

– Мужчина кичится тем, что нашел, как он считает, способ обмануть смерть. Сломать часы, обратить вспять ход стрелок и избегнуть последних ударов колокола. Скажи, Сирокко, а чем кичится женщина?

Сирокко стоял, трепеща, в спальне императора, словно кролик перед удавом. Рудольф вертел в руке часы, усыпанные драгоценными камнями. Подобные безделушки стояли на всех ровных поверхностях этой комнаты.

– Ты явился ко мне за год до приезда Атанатоса, так? И рассказал, что сюда прибудет sol niger ,черная душа алхимии, Люцифер, принц востока. По твоим словам, этот человек владеет множеством уловок и способен жить вечно. Ты просил не доверять ему и рассказал о бесконечной войне между этим воплощенным злом и отважным греком Кикладом.

Император подался вперед, в его руке блеснул нож. Он схватил мальчика и резко полоснул по его новенькому дублету. Ткань распалась, обнажив две круглые грудки. Под мужской одеждой скрывалась девушка.

– Герой, который возрождается снова и снова? Скажи, ведьма, почему Киклад восстал во плоти женщины?

По лицу девушки полились горькие слезы, застилая взор.

– Наверное, я игрушка богов, жестокая шутка, которая тянется слишком долго. Я знаю только, что время свернулось вокруг меня и медленно сводит меня с ума. Да, я – Киклад, и Атанатос похож на многоголовую гидру. Когда срок его жизни истекает, он начинает жить заново, возрождаясь в своем потомке. Но я не сумел открыть секрет колдуна, потому что он не делает никаких записей. Знания хранятся у него в голове, куда проникнуть мне не под силу.

– Почему же? Ты великолепный сосуд.

Киклад отчаянно прикрыла руками голую грудь.

– Нет, только не это!

Император взмахнул кинжалом.

– Ты обещала узнать для меня тайну вечной жизни и не смогла! А он сам предложил мне это, прося взамен всего лишь наложницу!

– Все, что ему нужно, – смешать нашу с ним кровь! Ребенок откроет вам его секреты, но точно так же он откроет ему мои тайны!

– Об этом надо было думать раньше, когда ты решила добраться до него, возродившись женщиной! Хотела выведать его тайны женским способом? Ты или дурочка, или лгунья.

– Я не буду подстилкой для колдуна!

– А это не тебе решать, дорогая моя. Я подписал договор кровью. Либо ты родишь ребенка, либо я брошу тебя львам. Стража!

В комнату вбежали охранники и схватили Киклад за руки. Император принялся отдавать приказы.

– Вот оно, бессмертие. Время связано нитью, у которой нет конца. Отведите ее к Атанатосу. Это его наложница.

Как избавиться от безумного осознания того, что бытие, продвижение вперед невозможно без оглядки назад, на свое прошлое? Иначе как понять, куда идти? Неудивительно, что, не зная прошлого, не понимаешь настоящего. Поэтому постоянно натыкаешься на препятствия.

Ген взял кинжал и понял, что видел его прежде. Из узорных ножен торчала изящная рукоятка, а острый клинок прятался внутри.

Проклятые воспоминания разворачивали прошлое под разными углами зрения, говорили разными голосами – и все они были его собственными.

«Мы были женщиной ».

Он видел эту девушку глазами Атанатоса. И в то же время он видел Атанатоса глазами девушки.

Он помнил, каково это – быть женщиной. А ведь Атанатос клялся, что в его схеме бессмертия это невозможно.

«Это парадокс…»

«Жизнь – это парадокс…»

«Мы не уверены, что ты готов…»

– А ну тихо!

Ген хотел положить кинжал на полку, но увидел, что на пол слетел крохотный клочок бумаги.

«Не…»

«Они наблюдают за нами…»

«Осторожно…»

«Они следят, они хотят зла…»

Он небрежно сунул кинжал на полку, и тот свалился на пол. Наклоняясь за оружием, Ген быстро подобрал странную бумажку.

«Умно…»

«Отличная работа…»

Ген продолжил разглядывать комнату, не выпуская из пальцев клочок бумаги. С полчаса он бродил по спальне, потом отправился в ванную, чтобы принять душ.

Только вешая халат на крючок, пленник улучил момент, чтобы пробежать глазами записку.

Там были цифры. Что это? Код замка на двери? Но он уже открыл эту дверь.

«Другая дверь? Может, получится бежать из плена? Однажды это уже удалось, значит, удастся снова».

Банковский счет? Или телефонный номер? Ген знал наверняка только одно: эти цифры написаны его собственной рукой.

«Один из вас знает, что это такое!»

«Да, но я не могу сказать…»

«Почему?»

«Ты потребовал от меня поклясться, что я не открою эту тайну…»

Зачем ему понадобилось хранить этот странный шифр? Чтобы дать себе знать, что он в опасности? Полная ерунда. Наверняка причина крылась в чем-то другом, более важном.

Он помнил рождение, агонию, крик… и нож у горла сразу после родов. Киклад? Атанатос?

«Кто мы?»

Книга третья

Жизнь без испытаний – это не жизнь.

Сократ

Охота на человека

Портер прибыл в аэропорт в четырнадцать тридцать на самолете французской авиалинии, рейс AF8994. Даже в толпе народа он чувствовал себя одиноким. Хорошо, что он решил лететь с пересадкой в Париже! Все пассажиры с Ближнего Востока, невзирая на национальность, надолго застревали возле паспортного контроля.

В качестве багажа у него был чемодан на колесиках. Еще не очнувшись от долгого перелета, после которого кружилась голова и звенело в ушах, доктор вышел на улицу, волоча за собой чемодан. По пути трое или четверо местных жителей обратились к нему с вопросами, но он не понял их из-за непривычного произношения. Портер так долго жил в Ливане, что любой другой акцент превращал английский язык в непонятную тарабарщину.

Сорок пять долларов плюс чаевые, и желтое такси помчало его в Манхэттен через Квинс. Мерцающие огни походили на тысячи ночников у детских кроватей, зажженных для того, чтобы прогнать ночные страхи.

Для города, который никогда не спит, Манхэттен выглядел слишком вялым и сонным, что несколько успокоило Портера.

Такси доставило его к отелю «Пенсильвания» на Седьмой авеню, через дорогу от станции Пенн. Доктор потащил чемодан через пустынную улицу и толкнул стеклянные двери гостиницы. Когда он добрался до конца длинного роскошного вестибюля, его окликнули странные небесные голоса, исполненные хрустального звона. Заглянув за бронзовую статую, Портер увидел двоих служащих отеля, которые стояли на приставной лестнице у стола регистрации и мыли огромную роскошную люстру с хрустальными подвесками.

Портер заплатил за самый дешевый номер, взял ключи и поднялся на девятый этаж. Коридор, выкрашенный зеленой краской, был самым широким изо всех гостиничных коридоров, которые он встречал на своем веку. Номер оказался выцветшим и несколько обшарпанным, зато чистым. И оснащенным всем необходимым. Можно было выбирать из двух кроватей, каждая из которых стояла у стены. Душевая была маленькой кабинкой, выложенной кафелем. Зайдя туда, доктор почувствовал себя еще более уставшим.

В дни былой славы этот отель считался одним из лучших – роскошный и дорогой уголок. Но на закате жизни он начал тускнеть и трескаться, превращаясь в пустую оболочку, покинутую обитателями. Комнаты одна за другой закрывались, словно сухие листья, опадающие с умирающего дерева.

Портер сбросил ботинки и достал из чемодана записную книжку. После чего сел за узкий деревянный стол. В аэропорту Шарль де Голль он обзавелся путеводителем по Нью-Йорку – маленькой серой брошюркой с картой города и крохотным компасом на обложке. Настала пора разработать план действий.

В пяти районах Нью-Йорка жило и работало семь миллионов человек разных национальностей, говоривших на разных языках. В путеводителе утверждалось, что здесь больше итальянцев, чем в Риме, больше ирландцев, чем в Дублине, и больше евреев, чем в Иерусалиме, но этот факт не отпугнул доктора.

За время перелета Портер внимательно изучил газету, которую передала ему Айша, начиная понимать, как много она хотела ему сказать. Одна-единственная картинка таила в себе множество вопросов, как и статья, подчеркнутая карандашом. В ней сообщалось многое – имена и места событий, но не было ни фамилий мужчин, изображенных на снимке, ни имени того полицейского, что вел расследование.

Можно отыскать какие-нибудь следы, если начать поиски с музея Метрополитен. Но ему нужны не следы, а точные ответы. Все, что Портер знал об этом городе, он почерпнул из фильмов и новостей. Он не представлял себе, с чего следует начинать поиски. Потребуется список всех полицейских участков Манхэттена, и, возможно, в одном из них ему смогут помочь. А еще местные газеты должны были напечатать новые сообщения о происшествии. Возможно, они тоже наведут на след.

Портер открыл карту и отыскал на пересечении Сорок второй улицы и Пятой авеню Нью-Йоркскую общественную библиотеку.

Завтракал доктор не у Тиффани, а в кафе через дорогу от «Пенсильвании». Официанткой там работала милая русская девушка по имени Ирина. Не то чтобы Портер выбирал ресторан наугад, просто он не знал города, а в этой дыре не нашлось ничего другого, кроме дешевого кафе. Он купил еду навынос – шел и жевал. Моросил дождь, и это было приятно, особенно после знойных холмов Азии.

При дневном освещении Нью-Йорк представал совершенно другим городом, чем казался вчерашней ночью. Водоворот городской суеты кружил и затягивал. Густой поток машин и пешеходов бешено несся вдоль улиц, повинуясь сигналам указателей. Когда потоки сталкивались, перекрестки превращались в гудящий пчелиный улей, где каждый – и водитель, и пешеход – двигался в заданном, непонятном для чужака ритме дорожного танца.

Доктор добрался наконец до городской библиотеки и с облегчением покосился на двух неподвижных каменных львов, охраняющих вход.

На первом этаже он оставил промокший плащ в гардеробе и уточнил, куда ему идти. Комната 108. Он направился прямо по коридору, затененному мраморной колоннадой, к «читальному залу периодических изданий». Как ему сказали, газеты здесь хранились в течение двух—четырех недель.

Портер подозревал, что все необходимое таится в этих листах прямо перед ним. Он собрал на своем столе все, что мог отыскать: последние за неделю номера «Нью-Йорк пост», «Дейли ньюс» и «Нью-Йорк таймс». Едва ли «Уолл-стрит джорнал» содержал сведения по искомому вопросу, поэтому ее доктор отбраковал, как и «Обсервер», и «Виллидж войс». Но в зале обнаружились другие журналы и газеты, печатающие городские и общественные известия, в которых могли найтись недостающие подробности.

К поискам доктор приступил со всем тщанием. Он разбирал стопку за стопкой, просматривая даже первые страницы, хотя история в музее едва ли могла показаться редакторам настолько значимой, чтобы пустить ее на первой полосе. Наконец на странице одиннадцать он впервые наткнулся на художественное описание хулиганства в музее. Постепенно он выудил из периодики более подробную информацию о происшествии, в том числе имена и фамилии участников. Оставалось найти того, кто был ему нужен.

В главном читальном зале библиотеки, увенчанном раскрашенным потолком, Портеру разрешили на целых полчаса воспользоваться одним из компьютеров. Он отыскал то, что ему требовалось, на удивление быстро, хотя с длинным списком адресов и телефонов пришлось повозиться. Еще доктор распечатал карты города и тех районов, которые его заинтересовали.

Спустившись в вестибюль, он выгреб из кармана горсть монет по 25 центов и набрал номер на городском телефоне.

– Четвертый участок.

– Да. Могу я поговорить с детективом Джеймсом Нортом?

– Кто его спрашивает?

– Моя фамилия Портер. Доктор Уильям Портер.

Ему с трудом удавалось скрыть дрожь в голосе. Если женщина по ту сторону трубки почует что-то неладное, она не скажет ему ничего.

– Что ему передать?

– Спросите, не мучают ли его ночные кошмары.