Текст книги "Троянский конь"

Автор книги: Стэл Павлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Стыд и наказание

9.45

Норт сидел в машине, припаркованной на противоположной стороне улицы от маленького коричневого дома его родителей в сердце Гринпойнта, и смотрел на дом сквозь потоки дождя, заливавшего Бруклин.

«Я пришел. Он не знает, что я здесь».

«Не знает?»

«Он на службе. У нас есть целая ночь. Целая ночь».

Эхо голосов не затихало. Мир развернулся под неожиданным ракурсом с искаженной перспективой.

«Разорвать на ней одежду. Сорвать ее белье. Жадно вобрать в рот ее полную грудь. Терзать ее соски зубами, впиваться пальцами в ее мягкую белую кожу. Обхватить ладонями ее округлые ягодицы, притянуть ее навстречу своей страсти. Неистово предаться животной похоти».

Входная дверь открылась.

Под проливным дождем на крыльцо вышла женщина, спустилась по ступенькам и пошла вдоль улицы. Ее лицо было скрыто под зонтиком.

Его мать. Норт посмотрел на часы. Он знал, куда она идет.

«Тысячи стонов и вскриков».

Польская булочная в одном квартале отсюда, на углу.

«Сладостный вкус горькой тайны».

Две голландские булочки с сыром, может быть, еще «бабка».

«Неукротимая потребность».

Норт неуверенно постучал ручкой по обложке портеровского журнала из музея естественной истории. С обложки на него скалился череп.

Чье это было лицо? Чье лицо вывело Гена из себя?

Норт поднес к уху мобильный телефон. Наконец кто-то из музея ответил.

– Это доктор Бирш, – раздался в трубке резкий голос. – Предмет, о котором вы спрашивали, уже забрал курьер, чтобы передать законному владельцу.

– И кто этот владелец?

– Поверите вы или нет, но некоторые спонсоры музея предпочитают не разглашать свои имена.

Это Норта не обескуражило.

– Я могу представить ордер.

Бирш не стал дружелюбнее.

– Детектив, то, что случилось в музее, положило конец нашему недавнему сотрудничеству с этими спонсорами, и они лишили нас своей поддержки.

«Это не мои проблемы».

– Сокрытие вещественных доказательств с места преступления является уголовным преступлением класса Е и карается тюремным заключением на срок от трех до пяти лет. Вы меня хорошо понимаете?

– Мне следует обратиться к адвокату? Мы проконсультировались со страховой компанией и связались с вашими коллегами из полицейского департамента Нью-Йорка. Мы все сделали правильно, выполнили все требования до последней буквы.

Норт всерьез рассердился. Ему было безразлично, кто там разрешил забрать обратно экспонаты из музея. У него разрешения никто не спрашивал!

– Я буду у вас к полудню,– сказал Норт.– С ордером. Если не хотите лишних неприятностей – сообщите факсом в мой офис все подробности. Кому принадлежит череп, как я могу связаться с владельцем и у какого курьера сейчас находится этот предмет.

Он слышал, как сотрудник музея неохотно записывает все на листок.

– Что-нибудь еще?

«Да. Что увидел Ген?»

– Просто пришлите мне всю информацию, которая у вас есть. И – спасибо.

Норт продиктовал номер своего факса и отключился. Он посмотрел на залитую дождем улицу. Его мать возвращалась из булочной, неся покупки в тонком пластиковом пакете.

Мать немного постарела, но время было к ней милосердно. У нее по-прежнему хорошая фигура, она по-прежнему двигалась легко и грациозно. И одевалась она в свои пятьдесят пять лет как молодая женщина. Норт никогда не обращал на это внимания, но сейчас заметил, что его мать была очень красива.

Это открытие его встревожило.

«Она гладила меня по затылку. Эта близость – наше обоюдное преступление».

Он подождал, пока мать подойдет почти к самому дому, и вышел из машины, полный решимости начать неизбежный и мучительный разговор.

Он пошел через залитую потоком дождевой воды улицу, надеясь, что никогда не дойдет до другой стороны.

Дождь как будто усилился.

«Она так содрогалась, так кричала».

Струи дождя хлестали его по плечам и стекали по спине. Казалось, в каждой капле дождя заключено слишком тяжелое бремя, которого не в силах вынести даже само небо.

Норт попытался как-то подготовиться. Ему осталось сделать всего несколько шагов.

– Мама…– сказал он.

Элизабет Норт услышала, как дрогнул от волнения голос сына. Она повернулась к нему. Ей стало очень страшно.

– Джимми…

Сначала Норт не мог пошевелиться. Но собственное смущение и неловкость ситуации его не остановили. Он достал рисунки и показал матери лицо человека, которого они оба знали. Капли дождя стекали по его щекам, словно слезы плачущего бога.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать?

10.04

– Я думала, ты сейчас на похоронах, где-то в Бронксе… Новое кладбище Сент-Раймонд, сто семьдесят семь.

«Что бы я сказал семье Мэнни Сиверио?»

– Нет,– ответил он.

«Слишком неловко».

Она выложила булочки на простую белую тарелку и бросила пластиковый пакет в мусорную корзину.

– Ты уже ел?

Норту не хотелось есть. Он смотрел на лужицы дождевой воды, которые натекли у ног матери на пол кухни.

– Мы звонили тебе, звонили… Мы волновались.

«Вы с папой или вы с ним?»

– Почему ты мне не сказала?

Она не смогла посмотреть в лицо сыну и отвернулась к окну. Но увидела там только своего мужа, который возился на заднем дворе, возле сарая с инструментами.

– Все никак не могла выбрать удобный случай.

– Он знает?

Ей хотелось забиться в какой-нибудь угол и там спрятаться. Но угла не было. На стенах висели семейные фотографии – три поколения мужчин из семьи Норт, служивших в Нью-Йоркском полицейском департаменте. Преемственность поколений, не выдержавшая дотошной проверки.

– Конечно, знает.

– Вы всю жизнь меня обманывали.

– У тебя всю жизнь было двое родителей, которые тебя любили. Только это имеет значение.– Она подошла к маленькому буфету вишневого дерева, стоявшему возле двери на задний двор, и достала пачку сигарет.

Пачка была уже распечатана. Когда мать потянулась за сигаретой, ее руки так дрожали, что она едва не выронила пачку. Наконец она закурила и спрятала сигареты в складках пальто.

– Не говори отцу.

Что еще она от него скрывает? Норт никогда раньше не видел, как мать курит.

– Ты теперь всегда будешь так на меня смотреть?

– А как я на тебя смотрю?

– Ты меня осуждаешь.

– За что тебя осуждать? За то, что моя мать – потаскуха?

Ее рука взметнулась быстро и резко, пощечина оставила на лице горящий след. Но почти сразу же она пожалела о том, что сделала. И попыталась извиниться.

– Прости… прости…

Он оттолкнул ее руку.

Голос матери звучал мягко, но слова были жесткими.

– Ты не имеешь права смотреть на меня свысока – ведь ты совсем не знаешь, что случилось. Ты совершенно не понимаешь, что такое жизнь в браке, потому что ты сам никогда не был женат.

– А, я понимаю, к чему ты клонишь. Думаешь свалить это на кого-нибудь другого. Это они виноваты в том, что ты сделала, да, мама?

– А кто – я, что ли, виновата? Пьянство твоего отца, его шлюхи, его оправдания…

«Она лжет».

– Что не так, Джимми? Твой папочка не такой герой, каким ты его воображал? Он забыл рассказать тебе про все те разы, когда они являлись сюда его искать? Ты помнишь «тетю» Джинни – когда тебе было пять лет, на Рождество она водила тебя покататься на маленьком красном поезде? И чья же родственница эта «тетя» Джинни? И почему она нам не пишет?

Очень обидно, когда вот так жестоко выбивают почву из-под ног. Оказалось, что все так запутано. И она как будто жалеет его.

– Ты не знаешь…

«И ты тоже не знаешь».

– То, что я сделала… Я всего лишь нашла какое-то успокоение, привнесла немного здравомыслия. Но я не виню твоего отца. Ты – моя вина.

Норт стойко выдержал этот удар. Он посмотрел матери в глаза.

– Ну, и что я для него? Отцовское наказание?

Она не знала, как на это реагировать. Она знала только, что вот-вот расплачется.

– Ты его сын.

Норт сунул ей под нос рисунок.

– Как его зовут?

Она не захотела даже смотреть на портрет.

– Если он тебе не сказал, то, наверное, не хочет, чтобы ты знал.

– Какая жалость!

– Он никогда не вмешивался в твою жизнь.– Ей было больно об этом говорить.– Может быть, обсудим это в другой раз?

– Я расследую убийство!

Его мать покачала головой и собрала волосы на затылке. Показались приметы возраста – седые корни, еще не обновленные краской.

Она взяла чашку и фильтр и запустила ложку в банку с молотым кофе. На сына она старалась не смотреть.

– Он представился как доктор Саваж.

– А имя?

Мать поморщилась, вспомнив о собственной наивности.

– Он никогда не говорил мне. Это было одним из правил нашей маленькой игры. Доктор Саваж сейчас примет вас.– Она подошла к холодильнику и достала бутылку молока.– Он всегда появлялся неожиданно, на красивых машинах и всегда с деньгами.

«Саваж – это значит дикий, жестокий, беспощадный, свирепый… Это моя фамилия или суть моей натуры?»

– Как вы познакомились?

– Я работала официанткой, а он – нет. Он говорил, что работает хирургом. Не знаю, правда это или нет. Я никогда не бывала у него на работе.

– А где он жил?

– Понятия не имею. Наверное, где-то в верхнем Вест-Сайде. Я знаю, что у него было разрешение на парковку возле Колумбийского университета, так что он всегда останавливался где-то там.

«Колумбийский университет. Там учился Ген».

– Так значит, он приходил сюда?

Матери стало неловко. Она сняла промокшее пальто и повесила на спинку стула.

– В Манхэттене много отелей, дорогой.

Норт ничего не мог с собой поделать. Во всем этом крылась насмешка – жестокая, злобная насмешка. Вся его концепция оказалась шуткой, и предметом шутки был он сам.

– И где он сейчас? Мать покачала головой.

– Я не встречалась с ним с тех пор, как ты родился.

– Он знает обо мне?

– Вряд ли.

Судя по голосу, ссориться ей уже не хотелось. Она выглянула в окно и взяла чайную ложку, чтобы насыпать сахара.

– Нужно дать таблетки твоему отцу. Их нужно принимать регулярно.

– Я сам отнесу ему таблетки.

– Ты знаешь, где они лежат?

Норт не ответил.

А мать вдруг задала совсем другой вопрос.

– Не понимаю,– сказала она.– Как ты догадался?

11.21

Шкафчик с лекарствами был в ванной, за зеркалом над умывальником. Норт сразу нашел бета-блокаторы среди пакетиков и коробок с другими лекарствами.

Он открыл коробочку и выудил пару таблеток. Но не сразу закрыл крышку.

«Портер говорил, что они останавливают воспоминания».

Оставалось спросить себя: действительно ли он хочет, чтобы воспоминания прекратились?

Ба-бах!

Может ли он позволить себе отказаться от ответов, которые таятся в этих воспоминаниях?

Ба-бах!

Норт поежился, глядя на свое отражение в зеркале,– оттуда на него смотрело лицо подозреваемого в деле, которое он расследовал. Бледная кожа туго обтягивала восковое лицо. На щеках блестели капли пота и дождя, а на лбу выросло два острых, толстых, блестящих черных рога.

Бык больше не таился в нем. Он стал им.

Ба-бах!

Дрожащими руками Норт достал из коробочки еще несколько таблеток, но не положил в рот. Он сунул их в карман, пообещав себе, что не проявит слабости.

Выражение лица в зеркале показывало, что он не очень-то верит в свое обещание.

Потом Норт взял таблетки для отца и пошел обратно на кухню. Прихватив кофе и булочку, он понес их отцу, в сарай с инструментами.

У отца была легкая открытая, улыбка, она всегда успокаивала Норта и настраивала на беззаботный лад. Но только не сегодня. Отец держал в руках раскрытую газету и выбирал лошадей, чтоб сделать ставки.

– Похоже, твое барбекю подмочил дождь,– сказал Норт.

– Ты про то, что с неба чуток капает? С матерью разговаривал? – Сильный бруклинский акцент отца сегодня почему-то казался особенно заметным.

– Да.

Отец покачал головой и покрутил настройку маленького радиоприемника.

– Забавная штука – жизнь.

«С этим не поспоришь».

– Знаешь, кого я вчера видел? Паренька Билли Мида,– продолжал отец.

Норт его не знал.

– Да знаешь ты его. Эдди Мид. Его папаша жил рядом с монастырем Святого Альфонса на Яве. Мы вечно играли там – и в футбол, и в волейбол, и во всякие там прочие болы… Кричали монашкам: «Эй, сестричка! Кинь мячик обратно! Ну, пожа-а-алуйста, кинь мячик обратно!»

Норт хотел сказать, что это было до его рождения, но сейчас это не имело значения.

Отец отхлебнул глоток кофе, которое ему нельзя было пить, и проглотил бета-блокаторы. Потом сказал:

– Ну, нас была целая толпа. Считай, банда. Билли жил в такой многоэтажке для железнодорожников, на верхнем этаже. В одном квартале от Астрала и в одном квартале от Ист-Ривер. Чики жил на улице Дюпон. Шульци там, на Кингсленд-авеню, и это было круто, потому что мы все тогда ходили к Ральфи. Это был такой махонький магазинчик, просто дыра в стене, где продавали конфеты. Возле Нассау-авеню, рядом с пивной Джерки. Желейные конфеты по два цента и батончики «Дикси», потому что моя тогдашняя девчонка собирала их обертки с портретами кинозвезд.

Норт не имел ни малейшего представления, о чем рассказывал отец. Но это было не важно. Эти воспоминания были такими невинными по сравнению с его собственным кошмаром и, что подозрительно, никак не соотносились с темными пятнами на репутации отца, о которых говорила мать.

Может быть, с воспоминаниями всегда так?

«Можно выбирать те воспоминания, которые хочется помнить? »

– Знаешь, в доках тогда вообще непонятно что творилось.

«В пятидесятые».

– Грузовые корабли приходили к нам со всего мира. Мы ходили к кораблям, которые возили бананы, и выпрашивали бананы у грузчиков. А потом продавали их и просаживали все деньги на Игл-стрит, где тот старик держал велосипедный магазин. Он еще сдавал мотоциклы напрокат, по двадцать пять центов за час. Бери любой, какой хочешь. Мы с Билли всегда дрались за черный, потому что он был самый быстрый. А потом неслись наперегонки до дома Уолтерса, по Дриггз-авеню до угла улицы Леонарда. На втором этаже над Парк-инн был бар и ресторан. Его мать называла то место салуном и ворчала насчет всех женщин, которые туда ходили,– ну, ясное дело, мы поэтому вечно пялились из окон Уолтерса на это заведение.

Отец обвел кружком еще нескольких лошадей в газете, достал зажигалку и закурил сигарету, а потом снова стал крутить настройку радио, чтобы найти другую станцию.

Норт остро почувствовал отчужденность – история жизни этого человека, которого он называл отцом, была не его историей. Он как будто взял ее взаймы. Норт сказал:

– Я ничего про это не знаю.

Казалось, отец был всерьез озадачен этим замечанием.

– Да и откуда тебе знать? У нас у всех разные жизни, сынок.

«Иногда нет».

– Ну и что Эдди сказал? Как дела у его отца?

– Да, понимаешь, помер он. С полгода назад. Жуть какая-то.

– Он болел?

– Не, не болел. Эдди сказал, что Билли как-то раз вышел погулять с собакой. И там к нему пристал какой-то парень. Давай, говорит, бумажник. Билли не хотел проблем. Отдал ему бумажник. Пара сотен баксов там была, да. Парень говорит: ну, спасибочки. А потом, ни с того ни с сего, просто взял и резанул Билли по горлу. Вот здесь и здесь. Перерезал, понимаешь, горло. Ну, Билли и помер.

Норт выразил соболезнование – чего бы оно ни стоило.

– Сынок, я двадцать восемь лет отпахал на этой работе. Ты знаешь, как бывает. Некоторые люди просто рождаются такими. Это у них внутри заложено. Никто их такими не делает. Они рождаются злыми.

Норт кивнул.

«Да».

– Но это не оправдание. Они не должны так делать. У каждого есть выбор. Запомни это, сынок.

«Как можно сделать выбор, если не понимаешь разницы?»

Они слушали радио и шум дождя, барабанившего по двору. Отец откусил кусок булочки с сыром и запил кофе, которое пить ему было нельзя.

– Ты расстроился из-за этого парня.

– Да,– сказал Норт.

– Ладно. Как хочешь. Но только я тебе гарантирую, сынок: что бы этим парнем ни двигало, тебе и вполовину не так беспокойно, как ему сейчас.

Дом секретов

13.24

Проезжая по мосту через залив Ньютаун, между Грин-пойнтом и Вудсайдом, Норт видел на залитом струями дождя ветровом стекле сотни тысяч надгробий, под которыми лежали легионы гниющих трупов. Они стояли в карауле у Голгофы, маршировали через Новую Голгофу к горе Сион и дальше, их зловещие колонны тянулись от кладбища к кладбищу, миля за милей.

Что уложило их в землю? Старость? Судьба?

«У каждого есть выбор».

Он перестроился в другой ряд, приготовился свернуть. До дома было уже недалеко. Там можно будет принять душ, отмыть покрытые слоем грязи стены квартиры. Или ответить на звонок по сотовому телефону.

Норт выудил из кармана трубку, посмотрел, кто звонит, и переключился на громкую связь.

– Ну, как там похороны?

– Он не встал из гроба, да и вообще уже поздновато.

Мрачная шутка напарника немного взбодрила Норта.

– Я узнал как зовут человека на портрете, – сказал он. – Саваж. Это фамилия, имя неизвестно. Вероятно, он как-то связан с Колумбийским университетом.

– Опять Колумбийский университет? – Он услышал, как Мартинес записывает это в блокнот.– Ты думаешь, они с Геном познакомились там?

«Как я могу это объяснить?»

– Я думаю, связь гораздо глубже. В любом случае нам нужно провести расследование. По финансам, транспорту, собственности…

– Может, он живет в Барио.

Восточный Гарлем, или Эль-Барио, начинался от Сотой Восточной улицы и тянулся до Сто тридцать пятой Восточной улицы через Ист-ривер, в северной части Манхэттена. Нищий, тесный, неблагоустроенный, трущобный район.

Однако от западной части этого района до Колумбийского университета было всего несколько кварталов.

Норт преисполнился подозрительности. Голос Мартинеса звучал слишком весело для человека, который только что вернулся с похорон кузена.

– Почему ты так считаешь? – спросил он.

– Да понимаешь, один добрый человек из телефонной компании, которая обслуживает Кассандру Диббук, поднял архивы и выяснил, что есть единственный телефонный номер, по которому она связывалась с городом, и это не телефон святой Сесилии.

Сто восемнадцатая Восточная улица, дом сто сорок один, квартира двенадцать-эс. Почти на пересечении с Лексингтон-авеню.

13.57

Норт гнал машину, пробираясь через пробку на мосту Трайборо. Мигалка сверкала синим светом, мотор ревел, заглушая шум дождя.

Перебравшись через мост, Норт включил сирену. Он прорвался через запруженный машинами перекресток на Сто двадцать пятой Восточной улице. Ветхие испанские здания из бурого песчаника грозили раздавить его, если он хоть немного замедлит движение.

Норт свернул на Лексингтон-авеню и увидел другую машину с полицейской мигалкой, которая ехала с противоположной стороны. Темно-синий «форд – корона-виктория». Мартинес спешил туда же, куда и он.

На Сто восемнадцатой улице они припарковались бок о бок. И вместе поднялись по ступенькам на крыльцо дома номер сто сорок один, построенного из бурого песчаника. Они остро ощущали на себе взгляды местных жителей. Норт расстегнул кобуру с «глоком».

– Эта квартира зарегистрирована на имя Гена?

Мартинес огляделся, чтобы убедиться, что никто не наблюдает за ними с верхних этажей.

– Нет, но это единственный частный номер, не считая психиатрической клиники и банка, с которого его мамочке звонили в последние девять месяцев.

14.06

Тяжелая деревянная дверь, выкрашенная зеленой краской, была заперта. Норт поискал звонок, чтобы вызвать управляющего или хозяина дома.

На табличке у двери значилось имя: Саул Пойзонберри. Дверь открыл неопрятный толстяк с рыжеватой щетиной на округлом подбородке, похожем на грязное припудренное яйцо. Он дышал тяжело, с присвистом и был похож на немытого и опухшего любителя порнографии, от которого шарахаются даже уличные проститутки. Пойзонберри промямлил что-то невразумительное, но неприязненное.

Норт шагнул вперед и показал свой полицейский значок.

– Квартира номер двенадцать-эс.

Управдом пробубнил что-то, отдаленно напоминающее «третий этаж». Они поверили ему на слово.

Когда Норт и Мартинес вошли в дом, обоих чуть не стошнило от зловония. Резкий, пронзительный запах мочи и застарелый дух аммония, на котором готовили крэк, заставил их желудки взбунтоваться, и во рту появился горький привкус желчи.

Ба-бах!

На третьем этаже было еще хуже. От прогнивших стен нестерпимо разило сыростью. Детективы осторожно пробирались по грязному, замусоренному коридору. Кто-то их заметил и поспешно сбежал – на черном от грязи полу валялись использованные шприцы.

Ба-бах!

Нужная квартира оказалась третьей по счету. Номера на двери не было. Норт и Мартинес встали с разных сторон, достали оружие и постучали.

На стук никто не открыл. Из-за двери был слышен какой-то шорох – и больше ничего.

Норт снова постучал в дверь.

– Эжен Диббук? Откройте, полиция! Мы хотим только поговорить с вами! – солгал он и поморщился.

Норту вовсе не хотелось с ним разговаривать. Всего ужаснее было то, что Норт вообще не знал сейчас, чего он хочет.

Ба-бах!

Он посмотрел на Мартинеса. Тот старательно прислушивался к звукам, доносившимся из-за двери. Мартинес покачал головой. Похоже, внутри никого не было.

Норт снова крикнул:

– Не делайте глупостей, Эжен!

Но в глубине души он молил Гена сделать какую-нибудь глупость и представить ему оправдание.

Ба-бах!

Мартинес отступил от стены.

Ба-бах!

Палец Норта на спусковом крючке напрягся.

Ба-бах!

Мартинес поднял ногу и пнул замок. Дверь распахнулась, осыпав пол гнилыми щепками.

14.09

Мартинес вошел в квартиру вслед за Нортом и содрогнулся от густого, ядовитого зловония разлагающейся человеческой плоти. Эта вонь его доконала, и Мартинес вывернул содержимое желудка прямо у двери.

Норт дышал через рот, и настойчивые протесты желудка беспокоили его меньше всего. Он двинулся вперед, нацелив «глок» в затылок человеку, который неподвижно сидел на диване спиной к нему.

Но подойдя поближе, Норт понял по виду потемневшей, сморщенной кожи под засаленными волосами и по жужжанию черных мух, что этот человек вряд ли представляет какую-то угрозу.

Бактерии и пищеварительные ферменты кишечника уже давно разрушали внутренние органы и мягкие ткани трупа, и все полости тела наполнились жидкими продуктами разложения. Кожа почернела, тело раздулось так, что в конце концов лопнуло – в буквальном смысле. Расплавившийся жир и мышечная ткань уже начали отваливаться с ушей трупа, которые от этого заметно уменьшились в размере. Норт осторожно обошел вокруг старого, продавленного дивана и обнаружил, что глубокая почерневшая дыра на жестоко перерезанном горле жертвы почти не видна. Мягкие ткани лица сильно пострадали от разложения и сползли вниз, обнажив череп. Но это определенно был не Ген.

Мартинес вытер рот и попытался разрядить обстановку с помощью своего черного юмора:

– Как думаешь, его еще можно заштопать?

Норт не слушал. У ног трупа лежали испачканные страницы, вырванные из блокнота. Они подрагивали от сквозняка, дувшего из щели в проломленной доске пола – словно записи предсказаний дельфийского оракула. Листки лежали вокруг тела мальчика.

Мальчик сидел на полу, скрестив ноги, в шортах и тонкой синей футболке. Перед ним стоял маленький кофейный столик и телевизор с отключенным звуком. На экране телевизора мелькали репортажи с Олимпийских игр.

«Похоронные игры».

С тонкой мальчишеской руки уже спала сгнившая плоть, обнажив белые кости, но она все еще сжимала ручку, которой мальчик записывал что-то в блокнот с белой обложкой. Точно так же, как Норт, Ген и Портер, этот мальчик изливал на бумагу свои воспоминания. Вокруг него валялись вырванные листки с записями. Он так увлекся этим делом, что даже не услышал, как кто-то подобрался к нему и вонзил в затылок нож.

Голова мальчика свесилась вперед, на столик. Его мозг превратился в вязкую грязно-серую жижу, вытек через нос и рот и собрался лужицей вокруг подбородка. Глаз вывалился из глазницы, соскользнул по щеке и приклеился к бумаге. По краям лужицы шевелилась буро-коричневая масса ночных гостей – тараканы пришли покушать.

В дешевом бумажном абажуре перевернутой лампы Норт заметил второй блокнот. Это была лишь обложка, именно из нее вырвали страницы, которые разлетелись по полу. Не сходя со своего места, Норт смог прочитать несколько записей – они повторяли его собственные воспоминания. Два трупа. Еще два убитых подобия его самого. Норт чувствовал себя так, будто его изнасиловали.

Он наклонился, чтобы подобрать несколько страниц, и вдруг услышал подозрительный звук – словно чем-то скребли по твердому дереву.

Мартинес тоже услышал шум. Они вместе прошли по коридору вглубь квартиры. Царапанье не стало громче и никак не изменилось, когда они подошли ближе.

Мартинес свернул в ту комнату, что была справа. Норт повернул налево. Он толкнул липкую от грязи дверь и обнаружил за ней грязную, захламленную ванную. Большая мокрая крыса сидела возле унитаза и спокойно грызла пальцы на ногах мертвой женщины. Толстые белые личинки извивались в когтистых лапках крысы, которая выковыривала их из трупа и пожирала.

Когда на нее напали, женщина сидела на унитазе – у нее на лодыжках до сих пор болтались тонкие черные трусики. Ее одежда, типичная для дешевой проститутки, порвалась и испачкалась во время борьбы.

Непонятно, то ли ее толкнули, то ли она запаниковала и сама разбила стеклянную перегородку душевой кабинки. Зазубренный осколок глубоко вонзился ей в шею.

Струя крови из перерезанной артерии забрызгала всю стену. Норт наклонился, чтобы рассмотреть почерневшее, расплывшееся лицо женщины, и вдруг с ужасом понял, что оно кажется ему знакомым.

Он узнал ее. Он занимался с ней сексом. И хотел снова заняться с ней сексом сегодня утром, но не смог ее найти и потому ему пришлось удовлетвориться другой проституткой. Проститутка, которую он знал под именем…

«Мойра».

– Если бы мертвые могли говорить, а?..

Норт оглянулся и увидел, что Мартинес, которого снова стошнило в коридоре, достал из кармана платок и прикрыл им нос.

– Пойдем, еще кое-что покажу.

Норт пошел за ним в дальнюю комнату. Там зловоние разложившейся плоти было настолько сильным, что ему тоже пришлось прикрыть нос платком.

14.30

Вдоль стены рядком стояло четыре очень больших черных пластиковых мешка для мусора. Когда Норт отважился приоткрыть один из мешков и заглянул внутрь, он увидел там сотни, тысячи гниющих использованных презервативов, покрытых изнутри и снаружи наростами грибка и плесени.

– В остальных то же самое,– пояснил Мартинес, подходя к ржавому старому холодильнику, который стоял под грязным окном. – Я уже видел пару раз нечто подобное. Проститутки продают использованные презервативы уличным бандам, а те поганят содержимым места преступлений? Чтобы свалить вину на кого-то другого. Но это похоже на целую фабрику по производству ложных вещественных доказательств.

У противоположной стены стояло разное непонятное оборудование, которое Норт не опознал. Он не мог даже предположить, для чего оно предназначено. Однако он узнал результаты работы этой серии странных грязных устройств. Тысячи кодовых записей ДНК, собранных и рассортированных.

Над рабочим столом к стене были пришпилены записки, и каждая из них напоминала, что необходимо все систематически проработать и представить результаты Гену.

Мартинес осторожно открыл холодильник. Агрегат давным-давно перестал работать, и Мартинес предусмотрительно зажал нос платком от зловония.

– Здесь всего несколько штук того же самого,– сказал он.– Наверное, эти какие-то особенные.

Он достал ручку, осторожно сунул ее в холодильник, поддел кончиком использованный презерватив и вытащил наружу.

Норту стало дурно. В памяти безжалостно вспыхнула череда видений. Он вспомнил, как проститутка искала что-то в грязи. Сколько раз он выбрасывал использованную резинку из окна машины? Насколько он сам помог Гену отыскать его при помощи этой дикой индустрии?

Коды ДНК неоспоримо свидетельствовали, что все эти люди – его родственники. И мертвый мужчина, и зарезанный ребенок, и убитая проститутка, и Ген.

И как за ним охотились?

К презервативу, который Мартинес достал из холодильника, была прикреплена полароидная фотография – Норт в объятиях той проститутки, которая теперь лежала мертвая в ванной. Внизу снимка было поспешно нацарапано его имя.

«Если бы мертвые могли говорить?»

Что ж, вот они и заговорили.