Текст книги "Троянский конь"

Автор книги: Стэл Павлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Оплот асассинов

Я скакал в ночи по дороге, на которой видел одинокого всадника. Наконец подъем стал очень крутым, подножие горы закончилось, и я оказался на узкой извилистой горной тропе, петлявшей по ущелью. Где-то внизу рокотала река, но в темноте я не мог ее разглядеть.

Над дорогой то и дело нависали каменистые уступы. Мне приходилось постоянно пригибаться к шее лошади, чтобы не размозжить голову о камни. Неосторожность в горах может стоить жизни.

Я ехал вперед, поднимаясь все выше над равниной, оставшейся за спиной, пока с первыми лучами рассвета не добрался до крепости. Замок венчал вершину огромной скалы. Ветер доносил запах цитрусов и свежих фруктов, и я понял, что слухи о прекрасных садах не выдумка.

Холодный ветер насквозь продувал одежду, которую я снял с асассина. Я доскакал до главных ворот замка, подняв над головой золотой кинжал моего несостоявшегося убийцы.

Со стен раздались восторженные возгласы и свист – местные жители узнали этот клинок. На меня вопросительно смотрело море лиц.

В ответ я заткнул кинжал за окровавленный пояс и высоко, чтобы все видели, поднял корзинку. И закричал на их языке:

– Он мертв! Он мертв!

По замку пронесся гул одобрительных возгласов, и тяжелые ворота распахнулись передо мной. Меня приветствовали как победителя.

За крепкими каменными стенами оказался прекраснейший на свете сад, в котором росли самые лучшие плодовые деревья. Чуть в стороне сверкали изящные шпили дворца. Так и представлялось, что здесь текут молочные реки с кисельными берегами. Если Атанатос хотел, чтобы гости поверили, будто попали в настоящий рай, то он преуспел. Даже у меня возникло подобное чувство.

Но я знал, что в сердце этих полей блаженных угнездились коварство и злоба.

Я скакал кругами по лужайке парка, держа в руках корзинку и радостно крича. Ко мне сбегались асассины, они приветствовали победителя, не подозревая, что под платком их собрата скрывается злейший враг.

Когда из дворца явился Атанатос, жестокая правда, скрытая в словах Самира, обрушилась на меня со всей тяжестью. Я понял, что это Атанатос, лишь по тому, что окружающие называли его Синаном. Я не знал его в лицо. И не узнал, когда он появился. Моим врагом мог быть кто угодно в этом саду.

Старец, окруженный визирями в свободных одеждах, степенно подошел ко мне. Его лицо было непроницаемым. Узнал ли он меня? Если нет, то сейчас узнает! Я заставил жеребца взвиться на дыбы и швырнул корзинку к ногам повелителя асассинов.

Корзина покатилась по траве, из нее вывалилась голова брата Атанатоса.

По лужайке пронесся вопль, но Атанатос и его ближайшие советники лишь вздохнули и печально покачали головами.

– О Киклад, друг мой, зачем ты это делаешь?

– Убиваю асассинов? Ведь ты возвел убийство в закон.

Я выхватил меч. Ряды врагов ощетинились клинками, но Атанатос остановил их движением руки.

– Убийство? Мы убиваем не просто так, и часть смертей нам просто приписывают.

– Я положу конец твоим порочным перерождениям. Ты станешь сказкой, слухами, которым никто не верит.

– Почему ты такой упрямый? Неужели мой подарок не тронул твое сердце? Неужели ее красота не вернула твоей душе капельку тепла и простого человеческого счастья? Разве я не поступил, как настоящий отец, разделивший с сыном все, что у него есть? Я бы пришел к тебе и сам, но лишь женщина способна отыскать дорогу к сердцу замкнутого мужчины.

Я вспомнил мою гурию, и мне стало мерзко. Он лжет! Лжет, как всегда! Она не была его подарком.

– Я хожу по этой земле уже больше двух тысяч лет. Боги рождались, боги умирали, боги уходили в забвение, а я оставался. Неужели ты думаешь, что, убив меня сейчас, ты положишь этому конец? Таких, как я,– множество. У них мои лица, и в них живет моя воля.

Его советники выступили вперед, откинули покрывала, и я увидел, что все они как один похожи на Атанатоса.

– Я не волшебник. Я – волшебники. Я маг во множественном числе. Сруби одну голову – отрастет семь. Смерть для меня – ничто.

Я быстро нагнулся и ухватил ближайшего из советников за шею. Он затрепыхался, засучил ногами, но вырваться не сумел.

– Я убью его!

– Убивай. У меня есть еще.

– Ты притворяешься, что тебе все равно!

– Ни в коем случае, Киклад, я просто хочу, чтобы ты понял. Хочешь, я сам его убью? Или убью не только его? Вы, трое моих верных соратников, дети мои и наследники, познайте смерть! Сделайте это здесь и сейчас. Сокрушите свои головы и умрите жалкой смертью, дабы развеселить моего старого друга.

Я с ужасом увидел, как трое лучших фидави выполнили то, что он велел, без малейших колебаний и задержек. Они поднялись на стены, посмотрели в пропасть и, помедлив лишь затем, чтобы убедиться, что я наблюдаю за ними, прыгнули вниз.

– Ты настоящий дьявол!

– По его словам, блажен тот, кто проливает кровь людей и в наказание за это сам принимает смерть.

– Так тому и быть!

Я свернул шею визирю, который безвольно висел в моих руках, и его тело рухнуло на землю.

Моя уверенность встревожила Атанатоса. Он, видимо, сопоставил обрывки сведений, которые доносили его шпионы, и догадался о моем плане.

– Ты приехал не один.

– Именно.

По горной дороге подходила моя армия госпитальеров, которая шла за мной следом, держась на расстоянии. Я был всего лишь наживкой. Через несколько часов мои рыцари подойдут к воротам этой твердыни.

Я бросился на Атанатоса с мечом и разрубил его пополам, но, как он и говорил, его место занял следующий.

Я упал с лошади, и асассины набросились на меня. Я успел убить множество врагов, но я был всего лишь смертным. Славная битва! Жаль, что я не досмотрел ее до конца.

17.40

Дикая ярость, дикая ненависть. Из каких глубин они поднялись? Злой рассказ, наспех записанный в блокнот, кипел необузданными чувствами, как и сердце Норта. Но как ему удалось записать то, что он даже не вспоминал? Что еще он сотворил с тех пор, как Ген вколол ему в ногу проклятый препарат? Норт попытался привести чувства в порядок и снова перечитал то, что, как ему сперва казалось, было записью свидетельских показаний, а превратилось в безумные строчки на старофранцузском. Но страсть и ярость, которыми дышал рассказ, начали находить отклики в душе детектива. Эти чувства были ему смутно знакомы, просто он не подозревал о них.

Зеркало в ванной показало такой жуткий образ, что Норт испугался собственного отражения. Под глазами проступили синие круги, словно тьма внутри его пыталась просочиться наружу. В зеркале отражался молодой человек, но в этой оболочке таился древний и неуспокоенный дух.

Норта вырвало. Завтрак выплеснулся в раковину струей мерзкой жижи. Он смыл блевотину и ополоснул лицо холодной водой. А потом насухо вытерся жестким бумажным полотенцем.

Память отца? Может быть, если его отцу несколько сотен лет. Это какое-то наваждение, галлюцинации, а не воспоминания. Детектив вцепился в спасительное объяснение, потому что иначе его ждала бездна отчаяния.

«Неужели я это делал? Неужели это воспоминания о прошлой жизни?»

Они казались такими настоящими, словно были его собственными. Но одновременно действия этого человека были глубоко отвратительны Норту.

Может, на него так повлияло убийство? Семь лет в полиции не проходят бесследно. Или дело в том, что в нынешней жизни он тоже спал с проституткой лишь для того, чтобы почувствовать себя лучше?

Или это насмешка над его жизнью? Если записанное в блокноте – правда, то какие бы времена ни наступали, всегда оставалось нечто неизменное. Не нужно вспоминать прошлые жизни, чтобы понять, что отношения для него значат мало. Так уж сложилось. И точка. Тридцать долларов за капельку нежности, которой всегда хватало. Очень мило и приятно, и никаких жалоб.

Но почему тогда ему так плохо? Почему его терзает жуткое чувство вины? Может, все дело в том, что называется судьбой и роком? Уже не раз Норт замечал: с кем бы он ни был, всегда остается ощущение, что женщина рядом с ним не существует на самом деле. Он чувствовал, что каждый раз предает ее – ту единственную, безымянную подругу.

А может, он просто снова и снова неправильно выбирал, как автомат, который не способен учиться на собственном опыте?

В глубине собственных испуганных глаз детектив видел правду, и эта правда ему не нравилась.

Мучают ли его кошмары? Да постоянно! Они бились в нем, словно ихор [2]2
  Ихор (греч. миф.)– кровь богов.


[Закрыть]в измученном и лишенном надежды сердце.

Атенеум

На этот раз для сопровождения отрядили всего четверых охранников. Ген принял это как признак того, что ему начинают доверять.

Присмотревшись, Ген решил, что спины и затылки шагавших впереди конвоиров чем-то ему знакомы. При каждом шорохе охранники настораживались, ожидая от него каких-то неожиданных действий. Они были начеку.

«И кто мы сегодня?»

Сложно ответить на этот вопрос. Кто они сегодня?

Он смотрел на их одинаковые крепкие шеи, подчеркнутые ровной линией короткой стрижки. По сложению, поведению и внешнему виду парней трудно было различить, словно близнецов.

– Вы все похожи друг на друга.

За спиной Гена послышался легкий смешок, словно он сказал что-то забавное.

– Вы братья?

Ответом был только четкий, слаженный звук шагов. А ведь он сам должен знать ответ на этот вопрос. Он уже когда-то его задавал. Он – один из его «я»…

Его завели в лифт, окружили со всех сторон и нажали кнопку третьего этажа. Чтобы лифт поехал, куда следует, они ввели цифровой код на специальной панели.

«Может, цифры в записке обозначали код в лифте?»

Обрывок бумаги, спрятанный в носке, слегка покалывал ногу. Ген запомнил последовательность движений руки конвоира, когда тот отправил лифт на третий этаж. Пленник пошевелил пальцами, словно набирая номер, записанный на бумажке. Движения не совпадали.

Двери лифта распахнулись, пол в коридоре был застлан мягким ковром. Весь этот дом старался выглядеть мирным и безопасным. Ген ему не верил.

Его довели до тяжелой двери. И напомнили, что он хотел посетить библиотеку. Пообещали подождать у входа. Ген поинтересовался: когда это он просился в библиотеку? Ему ответили, что каждую среду, все последние семь месяцев. Это стало привычным ритуалом. Интересно, а чего еще требовал тот, кем он был когда-то?

Итак, здание вмещало жилые комнаты, научную лабораторию, а теперь и библиотеку. Что еще скрывается в лабиринте?

Внутри оказалось огромное книгохранилище – дуб и ярко начищенная медь. Полки шкафов заполняли ряды тяжелых томов. Так смертные хранят и передают свои знания, это их способ бессмертия.

Войдя в помещение, Ген тут же заметил камеры наблюдения. Никаких шансов. Он не стал пялиться по сторонам. Уверенно двинулся к центру комнаты, петляя между стеллажами, пока не дошел до большого письменного стола.

На столешнице громоздились горки свитков, пергаментов и бумаг. Они казались мраморной тушей невиданного зверя: каждая страница пестрела ровными изящными строчками, которые переплетались, словно красные кровеносные сосуды. Тысячи имен и дат алели на желтых и белых страницах, словно маковые поля, таящие медленную и неотвратимую смерть, словно корни дерева, питающегося кровью неосторожных путников.

Он сел за стол и подвинул к себе один из списков. Прежний Ген изучал генеалогические древа не без причины, хотя, если подумать, мог бы отыскать все ответы в самом себе. Где-то в темных уголках души они скреблись и чесались, и это походило на неуемный зуд.

Он провел пальцем по одной из линий и наткнулся в самом верху на собственное имя. Его родителем был Лоулесс – неудивительно, ведь тот приходился отцом очень многим. Любопытство подтолкнуло Гена к дальнейшим поискам. В этом древе оказалось не так много ветвей, зато были бесчисленные боковые отростки, которые вели к будущим бессчетным братьям, сестрам и кузенам, не упомянутым по именам. Неужели от него скрывают недостающие звенья? Или это тайна для всех?

– Каждый китаец-хани знает свою родословную на пятьдесят восемь поколений назад. Это примерно тысяча лет.

Из дальнего конца комнаты к столу подошел человек в тонких очках. В руках он держал большую книгу. Они знакомы?

«Думай!»

Да. Саваж.

– Королевские семьи Европы могут проследить свою родословную еще дальше. Но если удастся сделать то же самое с твоей, мы побьем все рекорды.

«Как?»

Саваж встал у стола и с гордостью оглядел генеалогическое древо.

– Что ты думаешь о своих предках? – улыбнулся он.

– Их слишком много.

Саваж сел на стул.

– И сколько их может быть?

«Он в каких-то шести футах от меня. Можно попробовать сломать ему шею…»

«Он сильный…»

«Он вызовет охрану…»

«Не успеет, если сделать все быстро. У него может быть ключ…»

Ген огляделся по сторонам и поборол желание броситься на собеседника.

«Он нам не нужен».

Ген сосредоточил внимание на тонких красных линиях.

«Сколько же у меня было предков?»

– Не знаю.

– Гораздо больше, чем у обычной семьи.

Последняя фраза не объяснила ничего. Ген понятия не имел, сколько бывает предков у обычной семьи.

– Учитывая их количество, можешь представить, сколько у тебя живых родственников!

Ген промолчал. Саваж продолжал разглядывать списки. Все ясно: если хочешь узнать, что человек думает на самом деле, мало следить за ним через камеры наблюдения.

Саваж, видимо, понял, что пленник насторожился.

– Позволь привести пример. Сто тридцать один год тому назад в Бразилии умер миллионер по имени Доминго Фаустино Корреа. Он завещал разделить свое состояние поровну между родственниками, но лишь через сто лет после его смерти. Как ты думаешь, сколько человек заявило о правах на наследство в семьдесят третьем году?

Ген терпеливо ждал ответа.

– Почти пять тысяч! Полагаю, они до сих пор судятся. Твоя родословная тянется непрерывно на протяжении более трех тысяч лет. И количество твоих живых родственников исчисляется миллионами.

«Миллионами?!»

– У каждого есть миллион родственников,– буркнул Ген.

– Но больше ни у кого нет воспоминаний своих предков от самого начала времен. Если бы мы смогли восстановить память всех поколений, мы стали бы легионом с одним сознанием.

Гена захлестнул приступ клаустрофобии, он вскочил на ноги. Ему почудилось, что каждая книга на столе внезапно стала мужчиной, каждая страница – женщиной, каждое слово – ребенком.

Так вот что он слышал!

«Да…»

Миллионы голосов миллионов людей?

«Да…»

Он пошатнулся, опираясь спиной об один из стеллажей. Ноги стали ватными, ему пришлось ухватиться за полку рукой.

Саваж встревоженно выпрямился.

– Ген, дыши глубже. Медленно. Это всего лишь побочный эффект. Твои воспоминания вернутся через пару дней. Я знаю, что сейчас ты полностью потерян. Ты в порядке?

– Более-менее.

Дурнота прошла. И тут Ген заметил цифры, начертанные на корешках книг: 613.48 и 613.49.

Классификация по десятичной системе исчисления. Записка, спрятанная в носке, обрела новый смысл. Где-то здесь, в библиотеке, есть книга под нужным номером. Но на какой полке она стоит?

Это не догадка. Он точно знал, что его сюда приведут. И постарался оставить самому себе послание в одной из книг.

Но пока здесь сидит Саваж, книгу нельзя отыскать. Придется попытаться в следующий раз.

«Каждую среду. Мы не можем ждать целую неделю».

Ген вернулся за стол.

– Что тебе надо? Почему ты сюда пришел?

– Когда я увидел тебя в библиотеке, я решил, что ты готов продолжать работу. Сейчас я понимаю, что ошибся. Но каждое событие процессаследует по расписанию. Настало время взять образцы.

– Какие образцы?

– Обычные, на анализ. Кровь, моча.– Саваж был напряжен, хотя пытался этого не показать.– А еще мы две недели не брали у тебя сперму.

«Сперму?»

– А зачем?

– Это нужно для проекта.

– Какого проекта?

– Проект – это ты.

«Проект – это мы?»

Саваж встал. Заметил, что на него смотрят с ненавистью?

– Не волнуйся. Все это мы проходили не раз. Мы всегда так делаем, когда начинаем отбирать определенные воспоминания.

«Мы не понимаем. Если он уведет нас отсюда, как мы сможем вернуться, не вызывая подозрений? Мы должны найти книгу».

– Я еще не готов к работе,– сказал Ген, хотя понятия не имел, что за работа его ждет.– Это мешает моим исследованиям.

Саваж глубоко вздохнул. Судя по всему, его забавляла ситуация.

– Скоро это все будет тебе не нужно.

– Меня не волнует будущее. В отличие от настоящего.

– Я понимаю, что ты чувствуешь себя не очень хорошо, но это может привести к нежелательной задержке.

– Прошу прощения за эту нежелательность.

– Несколько месяцев назад ты сам отдал приказ предотвратить подобное.

«Мы отдали приказ? Он лжет…»

«Он хочет сбить нас с толку…»

Понятно, что Саваж пришел в библиотеку не для того, чтобы просить,– у него были свои методы, иные, чем у Мегеры. Уже второй раз у Гена не оставалось выбора. И за это он ненавидел Саважа.

– Расписание нарушать нельзя,– настаивал тот.

Ген подавил желание вскочить и убежать. Посидел, барабаня пальцами по тяжелому дубовому столу. Как же его перехитрить?

«Пригрози ему».

– Когда проект завершится, я вспомню, как вы усложняли мне жизнь, дядя.

Саваж, похоже, встревожился.

«Занятно».

Саваж грустно улыбнулся.

– Нам приходится так поступать. С тобой обращаются хорошо, а ты ведешь себя… резко.

– Это ненормально? – сбавил обороты Ген.

– Мы не знаем. Твое состояние слишком необычное.

Ген понятия не имел, что значат слова Саважа, и выказывать свою неосведомленность не спешил. Но Саваж видел его насквозь и, казалось, находил извращенное удовольствие в том, что Гену приходится подчиняться чужим требованиям.

– Хочешь, я расскажу тебе о проекте?

– Я и так вспомню.

– Твоя ДНК содержит особое звено генетического кода. Самая великая книга на свете – это ты. И мы будем читать страницы, пока не поймем все, что должны узнать.

«Я – великая книга?»

Понятно, почему этот ученый удивился, что Ген тратит время в библиотеке.

– Ты положил начало проекту, цель которого – отыскать тот самый ген и по возможности выяснить, проявляется он или нет.

Ген встрепенулся. В конце темного туннеля блеснул лучик света.

– Проявляется? Вы имеете в виду, активен ли он?

– Ты помнишь то, чему учился,– притворно изумился Саваж.

– А если он уже активен?

– Тогда тебя ждет ошеломляющий успех.

– А если он не активен?

– В этом случае ты будешь готов, как все остальные.

– В каком смысле «готов»?

– Для выживания.– Саваж явно вспомнил что-то очень важное.– Ты помнишь, что от твоих рук погиб офицер полиции? Об этом трубят во всех новостях.

– Нет.

– Ты его убил?

Ген вспомнил, что случилось в музее. Тот день наполовину стерся из памяти, подернулся мутной дымкой нереальности.

– Не уверен.

– А полиция уверена. Ты роешься в архивах так рьяно, словно охотишься за кем-то.

«Норт! Мы искали человека по имени Норт…»

«Норт умер? Мы искали его?»

«Я просил его о помощи».

– Это Америка. Когда убийство мешало людям с такими деньжищами? Если я вам нужен, вы сможете легко решить эту проблему.

– Значит, ты убил его,– не унимался Саваж.

– Я никого не убивал. Но хочу убить.

Услышав это, Саваж рефлекторно сделал шаг назад. И дернул шеей, словно воротник душил его.

– И кого же?

Ген неуверенно побарабанил пальцами по столу. Толпа личностей в голове мешала ясно мыслить, но желание убить кого-то было ярким и непререкаемым.

– Пока не знаю,– ответил Ген, недобро глядя на ученого.

Книга четвертая

Кровь, живущая в воспоминаниях, склеивает века.

Эсхил

По дороге в лечебницу

Четверг, 3.30

Во-первых, он попросту боялся засыпать, а во-вторых, не мог заснуть. Боялся того, что может увидеть, того, что может сотворить. Норт не хотел, чтобы безумие вырвалось наружу, когда он неспособен его контролировать.

«Никаких быков!»

Он уставился на шероховатую поверхность стены, по которой гуляли тени деревьев, складываясь в причудливые пятна Роршаха.

«Никаких быков? Неужели я произнес это вслух?»

Он слышал отдаленное ворчание в темноте. Слышал ли его бык?

Норт лежал на боку, вцепившись обеими руками в подушку, словно утопающий в соломинку.

Глаза болели, будто засыпанные песком. Усталость достигла предела, но предел – вещь относительная.

Тиканье часов на стене отсчитывало меру его отчаянья, мгновение за мгновением. Он чувствовал это всеми клеточками тела. Каждый щелчок превращался в нить и вплетался в невидимый бич, терзавший изможденного детектива.

Тело жаждало покоя и отдыха. Но сознание противилось.

3.52

Сна нет.

4.17

«Интересно, как это – быть безумным?»

7.38

Руки, лежавшие на рулевом колесе, были бледными и влажными. На лбу выступила испарина, из носа текло. В зеркале заднего обзора Норт видел, что его глаза покраснели и воспалились.

«Следи за дорогой. Не хватало врезаться в дерево».

Через полтора часа после утомительно монотонного движения по шоссе показался знак на Покипси. Когда лес вокруг дороги стал гуще, Норт увеличил скорость «лумины» с пятидесяти пяти до девяноста миль в час. Карта лежала на пассажирском сиденье, время от времени он сверялся с нею.

Музей был расположен к северу от города, его содержал Гудзонский психиатрический центр. У Норта был номер телефона научного руководителя, местного практикующего психолога, но дозвониться так и не удалось. На третий раз повезло: в трубке раздался строгий официальный голос.

– Посетить музей можно по предварительной договоренности.

– Что это за музей, если туда пускают по договоренности? – спросил Норт дрогнувшим голосом.

– Наш.

Детектив проехал через перекресток и повернул в сторону центра города.

– И когда мне можно будет подъехать?

Он услышал, как зашуршали страницы,– видимо, секретарь листал ежедневник.

– Полагаю, что подойдет следующий вторник, с девяти до десяти утра.

– Я буду через час.

Норт отключил телефон и сосредоточил все внимание на том, чтобы попасть трубкой в карман и не промахнуться.

9.57

В Покипси все еще царила великая депрессия. Главная улица, петляя, поднималась от реки Гудзон до центра города, который отличался от остальных районов множеством магазинов и прогулочными аллеями. Норт медленно ехал вперед, отыскивая путь от Фултон-стрит до Чене-драйв, и окружающее запустение давило на него все сильнее. Ему захотелось покинуть Покипси, как только он въехал в город. Он быстро выбрался на шоссе, но гнетущее впечатление осталось тяжелым осадком, словно он увидел портрет собственной души.

На холме, где под холодным ветром раскачивались перепутанные ветви деревьев, детектив обнаружил здание, прежде бывшее государственной больницей. Психиатрическая лечебница располагалась в старинном особняке из красного кирпича, в викторианском стиле. Мрачные башенки стыли под холодным небом, словно окостеневшие останки, а во многих окнах темнели отсыревшие листы фанеры. Кое-где проблему с окнами решили более капитально – проемы были попросту заложены кирпичом. В целом это крыло наводило на мысль, что хозяева стремятся поскорее избавиться от клиентов и занять освободившиеся помещения под что-нибудь другое. По сравнению с более современным новым крылом эта часть дома казалась призраком, которого никак не могли изгнать местные экзорцисты.

За обычной некрашеной оградкой располагалась парковочная стоянка. Когда Норт выбрался из машины, он заметил, что все предупреждающие знаки висят вверх ногами.

Он счел это своего рода предупреждением.

10.20

Маленький административный корпус был разделен на множество плохо освещенных помещений. Лабиринт коридоров изобиловал тупиками и перекрестками без указателей. Но детективу все же удалось отыскать кабинет директора, над дверью которого висела табличка: «Доктор Ч. X. Салливан». Оставалось надеяться, что это правильная дверь.

Норт помедлил, чтобы справиться с собой.

«Ты знаешь свою роль. Осталось ее сыграть».

Он глубоко вздохнул, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. В висках грохотала кровь. Норт спокойно постучал и шагнул в кабинет.

За столом сидел высокий утомленный мужчина года на два старше самого детектива. Он тут же удивленно уставился на посетителя.

– Непорядок,– пожаловался психиатр и принялся перебирать бумажки на столе.

Норт подождал, пока директор закончит дела, но тот, похоже, не собирался обращать на него внимание.

– Бумаги на столе и так лежат ровно, доктор Салливан. Полагаю, что…

– Наверняка,– отозвался директор более спокойным голосом,– но я не доктор Салливан.

Норт молча ждал продолжения.

– Я доктор Оук. Доктор Салливан ушел на пенсию в прошлом году. А кто вы?

Норт просто показал ему жетон.

– Информация, которая мне нужна, крайне важна. Простите, что отвлекаю вас от дел.

Детектив даже постарался придать голосу оттенок искренности.

Взгляд, который Оук бросил на посетителя, был более серьезным.

– Понятно. И что у вас за дело?

Норт достал фотографию, на которой был изображен старинный шприц, и положил ее на стол. Уставшим бесцветным голосом он задал вопрос:

– Это ваше?

– В смысле музейный экспонат?

Оук неохотно взял снимок. Изображение стеклянного предмета с серебряными насадками было ясным и отчетливым. И директор не мог не заметить гравировки ГГБ – Гудзонская государственная больница. Доктор Оук был удивлен и не скрывал этого.

– Откуда он у вас?

– Напоролся в городе.

Подробней рассказывать детектив не собирался. Оук прищурился, разглядывая фотографию.

– Таким и убить можно.

– Я уже в курсе. У вас не пропадал подобный шприц?

– Едва ли. У нас хранится, конечно, экспонат с тех пор, как открылся сам госпиталь.

– С каких пор?

– Тысяча восемьсот семьдесят первый год. Шприц, две иглы, дополнительный плунжер и проволочный ершик – все это в небольшой коробочке с шелковой подкладкой. Очень красивый набор.

– Похоже, вы хорошо помните свои экспонаты.

Оук спокойно принял комплимент.

– Далеко не во всех психиатрических центрах есть музеи. Неудивительно, что я интересуюсь всем, что касается моей специальности.

Он протянул фотографию обратно.

– Едва ли вы проделали такой путь, чтобы расследовать обычную кражу.

– Убит полицейский.

Лицо доктора Оука помрачнело.

Норт положил на стол снимок Гена и подтолкнул к директору поближе.

– Я пытаюсь выйти на след этого человека. Он вам знаком?

Оук ответил не сразу, осторожно взвешивая слова:

– Нет. Никогда не видел его прежде. Неужели этот молодой человек вломился в музей для того, чтобы выкрасть старинный шприц? Если у него наркозависимость, то он мог бы найти более подходящее лечебное учреждение или аптеку.

– Возможно. Но я полагаю, что он мог либо работать здесь, либо проходить курс лечения.

– Ясно.

– Вы уверены, что не узнаете его?

– Простите.

«Я хочу убить его! Протянуть руку и вырвать ему глаз».

– Попасть в ваш музей можно только по договоренности. Вы же записываете данные посетителей, по крайней мере?

Оук быстро проверил бумаги, лежащие на столе.

– К сожалению, эти записи не здесь. Вы можете сообщить его имя и фамилию?

– Ген. Это все, что мне известно.

– Не так много.

Доктор снял с вешалки пальто, взял связку ключей, которая болталась на гвоздике, искушая Норта с самого начала, и пригласил полицейского следовать за ним. Бросив взгляд на часы, психиатр сказал:

– Я могу уделить вам полчаса, после чего буду вынужден заняться делами. Давайте посмотрим, что можно сделать.

Музей за тяжелой деревянной дверью представлял собой пустынную неопрятную комнату, на полу которой белела слетевшая с потолка известка. Освещена комната была плохо, лампы горели едва-едва, и пахло здесь затхлостью и пылью.

Прямо посередине громоздился тяжелый стул с высокой спинкой, с ремнями на подлокотниках и у ножек. В сиденье имелось отверстие, а на подголовнике высилась устрашающая конструкция – коробка с экраном. Видимо, чтобы привязанный к стулу не мог кусаться и плеваться в окружающих.

Надпись на доске гласила: «Усмирительный стул Бенджамина Раша; ок. 1800». Норт с отвращением оглядел жуткое устройство.

«Кого же тут усмиряли?»

Странное изобретение для человека, который ставил свою подпись под «Декларацией независимости».

Остальные экспонаты, как выяснилось, были не лучше.

– Для чего вот это? – подозрительно спросил Норт, показывая на ящик, смахивавший на гроб, но с решеткой вместо крышки. Ящик висел на цепях, прикрепленных к потолку.

– Это ютикские ясли,– с гордостью пояснил Оук,– названные в честь государственной нью-йоркской психиатрической лечебницы в Ютике. Пациент спит внутри ящика, который раскачивают с целью успокоения. Это напоминает детскую колыбельку, и пациент спокойно засыпает, чувствуя себя в безопасности.

«Где бы мне раздобыть такие ясли?»

На стене позади колыбели висела смирительная рубашка, а рядом – что-то похожее на конские удила. Женский манекен красовался в синей студенческой униформе, которую носили ученики учебного заведения, когда-то прикрепленного к больнице. Были здесь и старые письменные столы, и книги по медицине. Под стеклом пыльных витрин лежали детали одежды, бутыли, веера, расчески и даже опасные бритвы.

Норта пробил холодный пот. По спине пробежали мурашки.

«Неужели это все предназначалось бы мне?»

Что же здесь вытворяли в давние времена с теми, кто терял рассудок?

– В те дни госпиталь, конечно, находился на самообеспечении,– заметил Оук, перебирая выставочные ящики.– Они держали ферму для прокорма, шили одежду, обувь и…

В одном из ящичков отчетливо виднелся прямоугольный отпечаток – чистый, без пыли. На этом месте недавно лежала какая-то коробочка.

– Судя по всему, ваш мистер Ген здесь действительно был.

Небольшая коричневая книга записей лежала на полке у двери. Оук с треском ее открыл и принялся листать, вычитывая имена последних посетителей. Это заняло немного времени.

– Г… Г… Нет, увы, никаких посетителей на букву «Г». Вы уверены, что запомнили имя правильно?

– Да.

«А с чего бы ему говорить правду?»

– А что там с фамилиями?

Оук начал сначала, но вскоре отрицательно покачал головой.

– Голдстоун. Герард. Никакого Гена нет.

«Он и не пытается поискать внимательней».

– С какого времени вы просматриваете посетителей?

– Да у нас их было не так и много. Это список за пять лет, к тому же далеко не все в него попадают.

«Ген. Что же не так?»

Норт уставился в книгу через плечо доктора Оука и принялся водить пальцем по именам посетителей: Д. Б. Коул, Эд Диббук, Джанет Кортланд М. Д., А. X. Ромер, снова Эд Диббук, Джейн Шоур. Джеу…

«Может, дело в этом? Может, пишется он не так?»

– Джен. Может, он пишется через «дж»? Посмотрите на «дж».

Оук подчинился, но догадка не оправдалась. Лишь четыре человека с именами на «дж» посетили музей за последние годы. Все они написали полные имена, все были женщинами. Никаких следов Гена.

Оук захлопнул книгу.

– Я сообщу в полицию, что у нас побывал грабитель. Но едва ли ваши коллеги заинтересуются этим случаем. Мне очень жаль, детектив, что вы проделали такой путь понапрасну.

11.00

Норт сидел в машине возле административного здания больницы и гадал, что делать: то ли поехать домой, то ли ринуться проверять все подряд. Он смотрел в серое небо, нависшее над Гудзоном и дальними горами. Густой лесок, окружавший больничные строения, из-за которого создавалось впечатление уединенности, затягивался дымкой приближающегося дождя.