Текст книги "Комики, напуганные воины"

Автор книги: Стефано Бенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Тормозила потрясающе лапидарен (он отличался этим еще в бытность репортером), Хамелеону до него далеко, поэтому он спрашивает:

– В каком смысле?

– Об этом и так слишком много болтают. В трактовке данной темы есть два способа: правильный и ошибочный.

Наступает примерно тридцатисекундная пауза. Где-то вдалеке машинка «Оливетти» отбивает критическую статью в ритме фламенко.

– Ошибочно – разводить литературщину, правильно – придерживаться здравого смысла.

Хамелеон кивнул, но не понял ни бельмеса.

– Здравый смысл подсказывает, что главное не «почему» его убили, а «почему» он оказался там. Не только «за что» стреляли, но и «в кого». Что заставило «молодого» человека вторгнуться в чужой сад и на кого ложится «ответственность» за это? И какова в подобной ситуации роль «журналиста»? – (Все слова в кавычках сопровождаются повышением голоса на полтона и жестом, каким обычно тянут за уши пса.) – И последний вопрос: не связано ли данное событие с идеологическим разгулом последних лет? Разве к «этому» стремится наш народ? – Главный Тормозила на минуту умолкает, как всегда в тех случаях, когда ему самому не вполне ясен смысл сказанного. – Словом, мне не нужно «нытья», мне надо знать, в чем пороки «общества», толкающего молодого человека бесцеремонно вторгаться в «привилегированный» дом.

– Пожалуй, – подхватывает Хамелеон, – эту мысль можно развить: какие общественные пороки вынуждают человека стрелять из окон.

– Вот именно, – одобряет Тормозила, – очень разумно. Город в отчаянии от насилия. Насилие рождает насилие. Каким образом можно довести человека до того, что он «теряет над собой контроль» и хватается за ружье? – (Долгая пауза.) – Я вам объясню. Парень, видимо, охотился за наркотиками или был вором. В таком случае что такое наш город? «Клоака»?! Мы, значит, должны жить в постоянном напряжении и все время держать палец на спусковом крючке? Или – еще хуже – снова развернуть старую дискуссию об «отверженных»?

– Нет! – воскликнул Хамелеон.

– Вот именно. Мы заявляем, что не позволим бациллам бандитизма заразить «здоровый» город, а смерть – что ж, люди везде умирают, каждый день. Знаете ли вы, сколько из двух миллиардов угрей доплывают из Саргассова моря после нереста?

– Сто тысяч?

– Сразу видно, что опыта у вас еще маловато. Три! Только три, поняли? Вопрос пропорций – один из основных вопросов в журналистике.

Молчание.

– Вы имеете представление, кем построено СоОружение «Бессико»?

– Имею…

– Ну вот! Так можно ли изображать этот дом как «преступное гнездо»? Хотите отбросить нас на десять лет назад, когда разные подонки в знак протеста бросали в это самое здание бильярдные шары и кирпичи? Думаете, я забыл?

– Но времена меняются.

– И газета меняется, – улыбнулся Тормозила. – Поскольку вы журналист «молодой» и «толковый», я уверен, вы сумеете осветить это событие с позиций здравого смысла, что от вас и требуется. В качестве поощрения поручаю вам серию интервью.

– В самом деле? – встрепенулся Карло. – О чем?

– Что пьют ВИПы? Вот список, сорок телефонов. Расспросите всех! И не сочиняйте! Меня на мякине не проведешь! Я сам через все это прошел, пока сел в это кресло.

Прошло два дня, уже два раза вставало солнце, и вот Лючия шагает по улице под руку с Розой. А миллиард китайцев тем временем спит. Две прошедшие ночи, казалось, никогда не кончатся, но жизнь берет свое: Лючия идет и разговаривает в мире, где нет Леоне. Ничто не изменилось. С тумбочки Леоне Лючия взяла голубой будильник, по сигналу которого они столько раз по утрам расставались, и переставила на свою. Время не оборвало свой бег ни на минуту. Вещи Леоне поместились в трех чемоданах. Их унесли. А любовь осталась, хотя такой, как была, она уже не будет и ничто не в силах утешить тебя. Даже теория завершающего начала, господин учитель. Даже то, что все тебя жалеют, ласково называют по имени, вкладывая в это некий особый смысл, и порой в полуденную жару это даже действует успокоительно, но в общем-то такая музыка годится лишь для стариков. Возле пиццерии на парапете резвится молодежь, ребята боксируют – то ли полушутя, то ли из подспудной злобы. Девушки сидят рядком, смеются, шепчутся, наклоняясь друг к другу, и тогда белокурые, рыжие, черные лохмы переплетаются, словно в каком-то ритуале. Лючия тоже запускает руку в свою немытую гриву, глядит на спутанные пышные волосы Розы. Да знаю, знаю, что красивая, ты вечно мне назло твердишь об этом. Леоне, ты меня слышишь?

– Славная девушка, глаза-то какие, хоть и заплаканные, – говорит Слон, когда подруги проходят мимо.

Алиса всхлипывает под звон своей кассы.

Лючия время от времени опускает голову, и Роза, заметив это, сжимает ее руку. Роза – натуральная блондинка, на ней красная майка и черная мини-юбка, длинные загорелые ноги оканчиваются тоненькими соблазнительными каблучками. Мужчины оборачиваются на нее, как подсолнухи тянутся к солнцу. Женщины поджимают губы: слишком яркая помада. Больше придраться им не к чему.

Подруги направляются к футбольному полю, их провожают растерянные взгляды: очень уж не вяжется печальное лицо Лючии с вызывающей походкой Розы.

Наконец Лючия останавливается поодаль от поля, а Роза подходит вплотную и опирается на ограду. При виде ее вся команда «Жизнь за родину» замирает, словно стоп-кадр на монтажном столике. Нога центрального нападающего остается висеть в воздухе. Правый крайний наклонился завязать шнурок на бутсах, но так и окаменел; эти Христовы ясли дополняют еще два парализованных защитника, массажист с отвисшей челюстью и вратарь, который, чувствуя предательскую выпуклость на трусах, поспешно одергивает майку.

– Лис на месте? – спрашивает Роза, одаривая двух защитников таким взглядом, что тем теперь неделю глаз не сомкнуть.

Лис, президент, мистер тренер, уже мчится вниз по ступенькам трибуны так, как не бегал со времен бомбежек.

– Вы ко мне, синьорина? – расплывается он в улыбке, сверкая золотым зубом и обещая взглядом все золото мира. Потом замечает Лючию и, смекнув, в чем дело, смущенно направляется ей навстречу.

Они садятся на ступеньки.

– Я хотела бы узнать, почему Леоне не участвовал в матче, – начинает Лючия. – Газета написала какой-то бред. Будто он вошел в СоОружение с преступными намерениями. Это наглая ложь, вы же знаете.

– Сукины дети, – добавляет Роза, любительница изысканных метафор.

Лис не знает, почему Леоне не пришел играть в тот день, ей-богу, нет, но голос у него дрожит. Леоне в жизни не пропустил ни одной встречи. Конечно, странно, что он оказался на другом краю города, в этом квартале… Ребята из команды – Лис, разумеется, всех опросил – говорят, что он дошел до стадиона и потом неизвестно почему повернул обратно. Никогда такого с ним не случалось. То же самое Лис заявил комиссару полиции, правда, он здесь и трех минут не пробыл. Леоне – талант. Он мог свободно пройти в подгруппу А. И к тому же весельчак. Однажды команда проиграла со счетом три – ноль, вратарь пропустил подряд три мяча, и мячи-то пустячные. В раздевалке после первого тайма все сидели как в воду опущенные, а вратарь и говорит: «Мяч скользкий какой-то, может, мне лучше перчатки надеть?» Так Леоне ему: «Ага, и пальто в придачу, да вали домой – вот это будет лучше!» Ребята чуть со смеху не лопнули. А другой раз…

– Пойдем расспросим ребят. – Лючия резко встает.

– Синьорина, если я могу быть чем-нибудь полезен…

Они выходят на поле. Пятнадцать вспотевших парней стараются сохранять серьезность и не слишком таращиться на Розины ноги; на вопросы отвечают в полном соответствии с версией тренера – у футболистов такой закон. Подруги удаляются. Роза оборачивается и пристально смотрит на центрального защитника Джаньони, тот каменеет, будто ему объявили о назначении в сборную страны. У выхода девушек догоняет длинноволосый взмокший коротышка защитник, близкий друг Леоне.

– Лючия, я хотел тебе кое-что сказать, – он говорит очень серьезно, не поднимая глаз, – может, пригодится. Неделю назад Лис за десять миллионов продал Леоне в другой клуб – «Шишка на ровном месте». А Леоне не раз его предупреждал: «Смотри, мистер, не вздумай продавать меня без моего согласия, я тебе не ветчина…» В тот день я узнал об этом и сказал Леоне… Наверно, не надо было говорить. Он так рассердился: «Черт возьми, какое свинство, даже не спросил!» – В глазах у защитника отчаяние. – Может, если б я ему не сказал, он бы вышел на поле… а я его расстроил… ведь он мечтал с нами выиграть чемпионат в этом году… в прошлом нам почти удалось… ему было плевать на престижные команды… ты его знаешь… он самый…

Лючия дружески похлопывает его по плечу. Роза только сочувственно смотрит – от ее прикосновений одни несчастья.

– Ты тут ни при чем, – заверяют его подруги.

– Нет, при чем. – И защитник убегает, переваливаясь как утка на своих кривых ногах.

– Что будем делать? – говорит Лючия.

– Я бы переспала с этим усатым. – Роза позволяет себе пошутить. – Или вот этого защитника бы утешила.

Лючия впервые за эти дни улыбается. Окрыленная успехом, Роза импровизирует сценарий фильма «Любовь на девяносто первой минуте». Центральный защитник Фернандо Джаньони – в роли невинной жертвы под душем, Роза Пинк – погубительница футболистов. Разыгрывается кульминационный эпизод с куском мыла, но тут сценарий прерывает Лис:

– Куда вас подбросить, я на машине.

Лючия сурово смотрит на него. Когда она так смотрит – никто не выдерживает. Лис бормочет что-то и ретируется.

– Надо восстановить весь путь Леоне в тот день, – говорит Лючия. – Отсюда и до «Бессико».

– Что ж, давай.

– С чего начнем?

– Постарайся вспомнить, может, он говорил, что собирается делать?

Два дня назад… Они сидели перед внушительным зданием универмага. Целовались в красноватом неоновом свете реклам большой распродажи. Он сказал: «Надо купить тебе что-нибудь к дню рождения. Не обессудь – денег мало, с тех пор как я без работы. Термит должен мне пятьдесят тысяч. На днях наведаюсь к нему, если не вернет – все усы повыдергаю».

– Знаешь что, пойдем-ка к Термиту.

Пока они удаляются, из Фиата-поросенка вылезает, обливаясь потом, субъект в оранжевом жилете с двумя блокнотами в руках.

Ли медленно идет по аллее к воротам. Голова кружится от всех лекарств, которыми его ночью напичкали. Он босиком (ботинки у него отняли), на нем брюки и куртка пижамно-табачного цвета. Он здоровается с пациентом по кличке Садовник, этот крестьянин потерял рассудок после смерти жены. Он уже много лет ухаживает за растениями в здешнем парке. Работает преимущественно ночью, когда выползают гусеницы и слышно, как они с хрустом пожирают листья. Мордочки у гусениц веселые, кукольные, с усиками и черной полумаской вокруг глаз. Муравьи защищают свое дерево от карабкающихся и прочих насекомых, пауки плетут паутину и плюются ядом, а вот мантис, кузнечик, страшный, как смертный грех, но ты не бойся, прислушайся, как шелестят листьями гусеницы, словно дождь сыплет в темноте. Довольно одной воды. Капля воды – и никаких лекарств. Хорошо здесь, а, китайчонок?

– Хорошо, Садовник. Одолжи-ка мне твой свитер.

Пьетро Секатор доволен. Для него это большая честь.

Однажды он пытался сбежать, потому что на клинику падала луна, и Ли в тот раз защитил его от побоев.

– Ты что, бежать намылился?

– Как ты догадался?

– Я толстый, меня поймают. А ты, китаец, молодой, ловкий, тебе и карты в руки.

Ли направляется к ограде. Там дежурят два санитара: Рокко Овчарка и еще один, совсем новичок, он не в счет. Ли начинает наносить удары в пространство, в стиле «подлесок», – китайцы это делают шутя. Иногда они так упражняются часами. Ли никогда не забывает того, что когда-нибудь видел или чему учился. Одного этого вполне достаточно, чтобы свихнуться.

– Осторожнее с ним, – предупреждает Рокко новичка, – он агрессивный. Когда на него находит, его впятером не удержать. Этот несчастный псих бросал бомбы. И не заговаривай с ним, а то прикинется тихоней и обведет вокруг пальца.

Молодой санитар кивает. Подходят еще двое. Дело осложняется. Ли, мерно дыша, приближается к ограде.

– Ли, отвали! – рычит Рокко.

Ли переглядывается с новичком и в недоумении показывает на Рокко: дескать, кто из нас больной? Рокко заводится с пол-оборота. Ли забавно потирает череп, словно у него приступ мигрени. По-кошачьи мяукает.

– Эй, ты где взял этот свитер?

Рокко, даже не договорив, уже понимает, в чем дело, да поздно; он хватает палку, но Ли выбросил вперед ногу, палка летит в сторону, Рокко падает. Молодой санитар растерялся, подножка – и он на земле. Подбегают другие, но Ли, словно обезьяна, перемахивает через ограду: два прыжка, третий вниз на землю, и только пятки засверкали. Ему, как в мечтах, понадобилось всего несколько секунд, потому что Ли спокоен и ловок. В глубине сада Пьетро Секатор торжествующе потрясает кулаками и подбрасывает в воздух пижамную куртку: Ли свободен, свободен, свободен!

СоОружение на виа Бессико возвышается во всей своей стерильной красе на фоне пушистых облачков, плывущих в летней голубизне. Привратница задумчиво созерцает вулканическое кипение килограмма перцев, призванных укрепить мышцы ее Федерико, который в данный момент уткнулся в телевизор, увлеченный музыкальной программой для кретинэйджеров. На втором этаже кавалер Сандри честит сына за то, что слишком долго болтал по телефону, и теперь трубку в руки не возьмешь – раскалилась. Жена вопит на прислугу. Прислуга, не найдя ничего лучшего, пнула в зад Бронсона, дебил-добермана. За стенкой Эдгардо колотит сына, поскольку назрела необходимость, жена пишет анонимные письма, собака блюет. В соседней квартире на черных простынях спит Летучая Мышь. На третьем этаже заперся в ванной Лемур. На четвертом синьора Варци напоминает олеандр, ибо накрутилась на красные бигуди и надела красный гимнастический купальник, обтягивающий ее, как оболочка – голландский сыр; синьора гнется и скрипит, одновременно выполняя укрепляющие упражнения для челюсти, чтоб та не упала в тарелку на каком-нибудь светском рауте. На пятом готовятся к званому ужину. Небо стремительно темнеет. В некоторых окнах загорается свет.

– Как подумаю, что наверху у кого-то ружье, жутко становится. Господи, что у меня за работа?! – плачется привратница.

Перцы не откликаются. Федерико тоже.

Где-то далеко комиссар полиции читает:

– Вы знали, что… – Но мозг его сверлит все та же мысль о бывшей мятежной колонии и ее загадочной реке.

Лучо Ящерица на Веле и Артуро Рак на Атале въезжают в центр, проскакивают мимо обувных аквариумов, пуленепробиваемых банковских витрин, автомобили оглушают их гудками, водители посылают куда подальше: старые перечницы, путаются под колесами, да при этом на двоих у них всего три руки. Чтобы добраться до виа Бессико, надо пересечь площадь, где ревут и мчатся по кругу встречные потоки машин, следующих таинственным правилам движения. Лучо осаживает Велу и останавливается в раздумье: одна рука на руле, другой почесывает поясницу, в точности как Джон Уэйн в одном из своих фильмов. Артуро следует его примеру, правда, поясницу ему почесать нечем, и потому протез болтается без дела.

– По-моему, надо переходить по тем полоскам, – говорит он.

– Это для пешеходов! – оскорбляется Вела. – Ну, решайтесь же.

– А если попадем под колеса? – беспокоится Атала, которая недавно перенесла перелом педали.

– Будем прорываться, – заявляет Артуро.

Прежде чем Лучо успевает его удержать, он бросается наперерез машинам. Первым на его пути возникает автомобиль Сандри. Рэмбо Три жмет на тормоз кашалота и разражается яростными воплями; будь у него на капоте пушка, он бы задал этому наглецу жару, но за ним выстроились в ряд другие Сандри, они тоже сигналят и кричат:

– Да проезжай же, дубина!

И Артуро проскальзывает, лишь на волосок избежав столкновения с японским «Макарамото» (его ведет робот в кожаной куртке), затем протискивается между двумя мотоциклистками-модистками в комбинезонах, прижимается щекой к крылу рейсового автобуса № 21, расталкивает две машины, еще один рывок – и он приземляется у подножия памятника Кадорне, где замирает, будто выброшенный кораблекрушением на остров, вокруг которого вихрем вьется хоровод акул. А вдалеке Лучо стремится к нему, ведя Велу под уздцы.

Появляется полицейский на мотоцикле.

– Я все видел! Вы что, спятили? Кто так пересекает площадь?!

– А как ее пересекать? – надсадно кричит Рак.

– В ваши годы дома сидеть надо! – рявкает полицейский, не в силах сдержать раздражения, оттого что все нормальные люди в отпусках, а он вынужден париться на работе.

– Не указывайте мне, где сидеть!

– А я говорю, вы староваты для того, чтоб кататься по центру на велосипеде.

Тем временем Лучо попал в западню между двумя встречными автобусами.

– Значит, по-вашему, пожилых людей запирать надо?! – кипятится Рак. – Нет такого закона!

Полицейский принимает внушительную позу – руки в боки, ни дать ни взять амфора.

– Прошу не повышать голос!

– Вокруг черт знает что творится, а вы мне рот затыкаете! Да идите вы…

Из-за громовых выхлопов проезжающего автомобиля полицейскому так и не суждено узнать, куда он должен идти.

– Что?! – переходит в наступление страж беспорядка. – А ну-ка покажите руку! Ага! Протез! Вы не имеете права ездить на велосипеде. Это опасно как для вас, так и для окружающих.

– Я не за карточным столом лишился руки, а на производстве!

– Меня это не касается! – (Страж беспорядка всегда найдет себе что-нибудь, что его не касается.)

– Вместо того чтоб цепляться к моей руке, шевелите лучше своими, вам за это платят!

Регулировщик оскорблен. Меж тем Лучо уже на подступах к ним борется с водоворотом немецких автомобилей. Подъезжает полицейский фургон, страж беспорядка указывает на Артуро и громко требует:

– Отправьте этого полоумного домой, а то, не ровен час, его задавят!

Рак тщетно трясет клешней, призывая друга на помощь.

Последним усилием Лучо обходит Фиата-таракана и прорывается на пешеходный островок возле памятника Кадорне; велосипед выскальзывает у него из рук и с грохотом падает. Слышится отчаянный крик Велы и рев полицейского:

– Полюбуйтесь, еще один! Богадельню тут устроили!

Лучо, поднимая Велу, краем глаза замечает фургон, увозящий Аталу и Артуро. Он остается в одиночестве среди насмешливо гудящих автомобилей.

В это время в парадном вестибюле «Демократа», стоя на ковре цвета бильярдного сукна, Волчонок после пятой неудачной попытки пробиться к главному редактору издает трубный непристойный звук перед присяжным привратником газеты. В этой части книги отношения персонажей с представителями властей складываются крайне неблагоприятно: спасаясь от привратника, Волчонок с размаху бьет в низ живота входящего субъекта в оранжевом жилете.

– Черт побери! – вырывается у субъекта (от репортера можно было ожидать и чего похлеще).

– Ты журналист? – мгновенно переходит к делу Волчонок.

– А ты кто такой?

– Друг Леоне Льва.

– Леоне… тот… которому стреляли? – (Удар в столь чувствительное место, видимо, сказывается на синтаксисе.)

– Вот именно, тот самый.

Хамелеон переводит дух и тут же вдохновляется заголовком: «Мы беседуем с юным другом убитого», однако, припомнив рой кавычек Тормозилы, решает, что лучше не надо, ибо это может быть воспринято как «нытье». И все же…

– Пошли, угощу тебя лимонадом.

– А ты случаем не дон Педро? – в лоб спрашивает Волчонок, немало повидавший на своем веку.

Они усаживаются в баре, поставив перед собой два стакана с прохладительным напитком, точнее – с лимонадом. Хамелеон добавляет в свой стакан сахару, чтобы вышел газ: он страдает язвой. Волчонок заглатывает все пузырьки и выстреливает собеседнику в лицо отрыжкой.

– Ну, что ты раскопал? – приступает к допросу комиссар Волчонок.

Карлолеон отмалчивается.

– Хотите, скажу, почему Леоне оказался там, господин журналист? Я его хорошо знал…

Карлолеон отпивает глоток лимонада, многоопытно улыбаясь. Он стремится подражать Роберту Митчуму, но по тому, как в желудке бурлит лимонад, выходит, скорее, а-ля Луи Армстронг. Он задумчиво покашливает. Затем нравоучительно, с достоинством произносит:

– Что ты в этом смыслишь, малыш?..

Волчонок фыркает.

– В мире много всяких извращений.

Научись сперва лимонад пить, а потом уж говори, думает Волчонок.

– Послушай, – осведомляется Карлолеон, – ты за своим другом в последнее время ничего странного не замечал?

– За ним нет. А за тобой замечаю.

– И все же, может, он был чем-то угнетен… подавлен?

– Думаешь, раз с окраины, значит, «на игле сидел»? Все вы так думаете, – вздыхает Волчонок.

Хамелеон мысленно набрасывает критическую статейку, но тут мимо проходит его коллега, хроникер, известный полицейским участкам и желтой прессе тем, что укладывает трупы в нужную позу и не боится даже Великого Свинтуса.

– Эй, Хамелеон, я нашел тут старую вырезку из газеты. Оказывается, почтенный Сандри десять лет назад был замешан в разных неблаговидных делишках, в частности – торговле оружием. Но выкрутился. А сын у него тоже любит пошутить. Скажем, время от времени он появляется в ночном клубе и открывает стрельбу – просто так, чтобы разрядить обстановку. Естественно, все семейство так вооружено, что могло бы прокатиться по центру на танке. Вот, взгляни…

Хамелеон читает: июль 1975 года. Тогда он сам надавал бы оплеух любому, кого встретил бы с «Демократом» в руках. Волчонок же, примиренец по натуре, как ни в чем не бывало мотает все на ус.

Прочтя, Хамелеон сокрушенно вздыхает.

– Решительный поворот в расследовании? – выдает заголовок на три колонки Волчонок.

– Обычный допотопный хвостизм, – пренебрежительно роняет Хамелеон.

– Это что, новое ругательство? – любопытствует Волчонок.

Хамелеон спешит сменить тему:

– Послушай, ты знаешь, с кем был дружен Леоне?

– А как же! Во-первых, со мной. Потом – с Лючией, он с ней жил, с Бобром, водопроводчиком, с Джаньони, стоппером.

– С кем?

– Английский футбольный термин, обозначает центрального защитника. Эх ты, а еще в газете работаешь! Заказал бы еще лимонаду. Ага, спасибо. Потом – Роза, Кристина, Пьера, Газелли, третий номер. Тонино Щеголь и еще Ли, который в психушке.

– В психушке? Он что, наркоман? Они оба кололись?

– Не знаю. Ли – чемпион по кунг-фу, видал небось в кино, когда Ли рассердится, к нему не подходи, всех раскидает. Вот и загребли его в психушку.

Хамелеону вспоминается недавнее сообщение АНСА.

ИЗ ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ БОЛЬНИЦЫ СБЕЖАЛ

МОЛОДОЙ ЭКСТРЕМИСТ

Ливиано Лонги, левый экстремист, ранее судимый и отбывший три года за незаконное хранение взрывчатых веществ, в настоящее время находящийся на излечении в городской психиатрической клинике, совершил побег, нанеся увечья санитарам. Лонги отличается агрессивностью и особо опасен при задержании…

– Его фамилия Лонги, – сообщает Волчонок. – Я слыхал, как полицейские всех опрашивали: кто видел Лонги?

– Пока, до скорого, – обрывает разговор Хамелеон.

Волчонок остается один; перед ним оплаченная, недопитая бутылка лимонада.

Франко Термит имеет дом и магазин в самом центре квартала. У него лицензии на торговлю хлебом, макаронами, бакалеей, фруктами, зеленью, газовыми баллонами, инструментами; каждый год он покупает новую, расширяя свой прейскурант. Прозвище он получил не только за страсть к накопительству, но и за типично муравьиную внешность: маленькая головка и круглопузатое туловище, перехваченное в поясе передником, – настоящая восьмерка. Нору его окружают битые стекла и колючая проволока. К тому же у него есть огород, вернее, тюрьма для овощей, где возвышается пугало в маскировочном халате и где полно антикрысина, купороса, дуста, боракса и прочего химического оружия. Никому еще не удавалось стащить у Термита головку чеснока или помидор. Ядовитыми веществами он истребил всех котов в радиусе километра, а дом у него оснащен засовами и замками не хуже, чем крепость. Из магазина даже гвоздя не унесешь: Франко установил на входе турникет, как в метро, и просто так никого не выпустит – ни живого, ни мертвого, ни в кошелке, ни в мешке.

Сегодня у Термита с покупателями негусто, он сидит в тени живой изгороди из артишоков, читает какую-то газету, типа «Суперменеджера», где советуют, как выгоднее вложить капитал в сына, но у Термита нет сына, а только сторожевой пес – примут ли его в Гарвард? Но тут у входной двери звякает колокольчик, и на пороге появляются две красивые девушки сорта «покупаю мало, больше языком чешу».

(Нашим героиням в пещере Термита становится не по себе. Солнечные лучи сюда не проникают, с потолка свешиваются туши животных и белые вонючие сыры, похожие на человечьи головы. И среди всего этого внезапно возникает рожа Термита, перекошенная в подобии улыбки.)

– Что угодно синьоринам?

Лючия собирается с духом.

– Мы пришли насчет Леоне.

– А-а…

– Вы знаете, что его…

– Я читаю газеты… – (Вранье, он читает одну-единственную.)

– Мы выясняем, что делал Леоне в последний день… Не заходил ли он к вам?

– Нет, не заходил, я его уже месяц не видел… – выпаливает Термит.

– Однако он собирался зайти к вам… за деньгами, которые вы ему должны…

– Ничего я ему не должен! – вспыхивает Термит. – Это он считал, что я должен ему пятьдесят тысяч, но я их удержал из его жалованья, потому что, пока он у меня работал, из магазина пропало три ящика пива. И он за это в ответе.

– Непременно передам ему ваше мнение, – резко обрывает его Лючия.

– Я понимаю ваше горе, синьорина, – проявляет снисхождение Термит, – но дело есть дело. Леоне работал у меня три месяца, но пришлось его уволить. Он пел целыми днями, а человек либо поет, либо работает. А потом, он говорил: «На заводе я вкалывать не могу». Вы меня простите, синьорина, но давайте начистоту: когда человек так говорит, значит, он бездельник, а не безработный. Не трогайте персики, персик помнешь – он в продажу негож.

– Так вы его не видели?

– Не видел с тех пор, как уволил. Оставьте в покое мой виноград!

Из кладовой доносится шорох. Термит стремглав бежит туда: в муке копошится мышь. Слышится шум яростной схватки. Когда Термит возвращается, девушек и след простыл. Наметанный глаз Термита тут же обнаруживает, что стройные ряды артишоков поредели. Термит стонет, как от боли. Мухи облепили его ветчину. Воробьи пасутся на огороде. В углу грозно, как ревизор, поблескивает касса. И нет у него сына, не в кого вложить капитал.

Да, деньги завелись – с покоем распростись.

Как раз в тот момент, когда двое младших Рэмбо подъезжают к СоОружению на своих «Макарамото» и одного из них заносит при виде Розы, дом оцепляют полицейские с автоматами, примчавшиеся на «пантерах». Во главе осады комиссар Порцио. С воплями выскакивает Сандри Старший, показывается из привратницкой Федери. Завязывается оживленная беседа.

Лючия и Роза сидят на лавочке метрах в ста к юго-западу от них. Все передвижения Леоне в последний день они восстановили. Не пойдя на матч, он отправился слоняться по городу, заглянул в один бар. Последний раз его видели в четыре: он шел по направлению к центру. И все. Дальше «Бессико».

Прибывает репортер в оранжевом жилете с четырьмя блокнотами, следом за ограду въезжает еще одна «пантера». Что случилось?

– Пойду послушаю, – говорит Роза (порой она не брезгует даже карабинерами).

Лючия останавливает ее. Над девушками доверчиво кружат голуби. Нетрудно догадаться, что, несмотря на свой мелкий калибр, они слетелись поглазеть на Розины ноги. Роза угощает их артишоками, пернатые выражают ей признательность.

Находящийся в центре внимания комиссар Порцио не скрывает досады: уж больно усложняется дело. Он – интеллигент, а призвание интеллигенции – либо нарушать, либо восстанавливать порядок. Кроме кроссвордов комиссар увлекается греческой поэзией, передовицами, журналом «На четырех колесах». К тому же сам сочиняет стихи, например: «Мерцающий маяк любви» или «Снег, лишь снег и мы в небытии». У него язва, переходящая в злокачественную опухоль, когда он в депрессии, и в гастрит, когда он в эйфории. Он закончил юридический факультет, имеет жену, гадающую по руке, толстяка сына, двух хомяков и садик. Сейчас он с тоскливым видом стоит в окружении Манкузо, Ло Пепе и Пинотти, которых в глубине души ненавидит, причем не только их, а вообще всех. Комиссар Порцио без особых затруднений научился ценить здравый смысл. Он всегда сдержан, степень народного гнева измеряется сдержанностью вооруженных сил. Кто знает, к чему все это приведет… пять букв…

– Пусть он только явится, этот беглый псих, я его собственноручно пристрелю! – Голос Сандри, как всегда, на четыре тона перекрывает остальные. – Вся городская нечисть сюда стекается! Сволочи! Моя семья им, видите ли, покоя не дает! Думаете, почему мы всей семьей торчим в городе в разгар сезона? Ах, не знаете? Так я вам скажу! Мы ждем избрания Сороки. Нашего лучшего друга.

– Все этого ждут, – вздыхает Порцио. – Успокойтесь, кавалер. Через несколько дней об этом происшествии никто и не вспомнит.

– Можно узнать, что случилось?

Это синьора Варци, бесподобный макияж, шелковый брючный костюм – на голубом фоне бежевые разводы, – три коралловые нити эффектно подчеркивают бронзовый загар. Небось под кварцевой лампой лежала, думает привратница, ишь как себя холит, барынька, мне бы такую прорву косметики, я бы тоже выглядела…

Комиссар склоняет голову перед Варци, разыгрывая из себя по меньшей мере атташе по культуре.

– Ничего страшного, синьора. Необходимые меры приняты, расследование продолжается…

– Ах, ничего страшного! – разоряется Сандри. – Эти олухи из психбольницы прошляпили дружка убитого, экстремиста, и теперь он как пить дать здесь околачивается, жаждет мести…

– О мадонна! Какой ужас! – восклицает синьора Варци, но ее испуг не имеет ничего общего со страхом привратницы.

– Пусть только сунется! – Федери демонстрирует присутствующим свою бейсбольную биту.

Из подъезда выходит и синьор Эдгардо; такое скопление полиции наводит на него ужас, и, чтобы скрыть это, он с притворной непринужденностью обращается к Манкузо:

– Вам, должно быть, и не то случалось видеть?

Манкузо расценивает эту фразу примерно так: «Счастливчик, весь мир повидал!» – и улыбается, мысленно посылая Эдгардо куда подальше.

– Дайте пострелять из пистолета! – подает реплику Рэмбо Шесть, младшая из Сандри, появляясь на сцене.

– А теперь всем разойтись! – командует комиссар.

Несколькими жестами пастуха, перегоняющего стадо, он отправляет по домам штатских и расставляет на посты военных: одному велит засесть в кустах, другому – у калитки с домофоном, третьему определяет место возле фонтана, в качестве статуи сатира.

– Вы полагаете, троих достаточно? – с алчным блеском в глазах вопрошает Варци.

– Более чем. Все будет в порядке, успокойтесь. – Комиссар обращается к подчиненным: – Предельная бдительность и никакой паники…