Текст книги "Сестры"

Автор книги: Стефан Дени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Наряды

Когда Джеки нравились брюки, она заходила в магазин и приобретала их дюжину. Думаю, можно сказать, что с тех пор как Дженет уже не довлела над нами, мы одевались просто и безошибочно. Это черное платье с небольшим вырезом неизвестной марки было надето по случаю празднования Рождества, проведенного в 1969 году в Турвиле с Поландом. Никаких украшений, лишь старинный крест, только что подаренный мне Поландом, – усыпанный рубинами старинный епископский крест; очевидно, в XVII веке у представителей сильного пола было несколько иное представление о мужественности. Да, а вот платье от Сен Лорана. На следующих страницах чего только нет; посмотрите, еще одно Рождество в Турвиле, на мне китайская блузка с неизменным круглым воротником (если у вас маленькая грудь, избегайте вырезов), Джеки вся в черном, увешанная ожерельями. О, Peace and Love [6]6
  Мир и любовь (англ.).


[Закрыть]! Внизу на одной и на другой – белые трапециевидные платья от Кардена. Кто этот тип на заднем плане с внешностью лорда? Алек Гинесс [7]7
  Английский актер и режиссер (1914–2000).


[Закрыть]? Нет, это метрдотель. А здесь, прямо возле елки, в красной пижаме-безрукавке и жемчужном ожерелье, стоит, вернувшись из Кении, загорелая Джеки; она руководит маршем детей, связанных, словно конница Аполлона, длинной шелковой лентой.

Платье с бала «Белое и Черное», состоявшегося в 1968 году. По-прежнему от Сен Лорана, который привез мне его в Нью-Йорк. Все эти черные и белые полосы сделаны из мельчайшего жемчуга. Натурального. Тип, обнимающий меня за талию – Трумэн. Человек, который ценил людей по достоинству. Единственный раз я испытала стыд в обществе Трумэна, когда он сказал мне: «Княгиня, давайте потанцуем». Его лысый череп находился на уровне моей груди, и меня не оставляло впечатление, что большой развратный мальчонка пытается повернуть у меня в пупке ключик.

Ох-ох. Первый… нет, очередной бал «Белое и Черное». Марелла, Кристиана, Брандо Брандолини, Дэвид Бофорт в бабочке, Сесиль [8]8
  Битон Сесиль (1904–1980) – английский фотограф, прославившийся «парадными» фотографиями знаменитых особ.


[Закрыть]и я. Банда. Сесиль – это тот, у которого в петлице мак. Мы всегда очень хвалили его, я имею в виду, его творения, однако вы никогда не услышали бы, чтобы он сам говорил об этом. То есть, говорил об этом в подобном тоне. Он одевался изысканно, как папа и Поланд, к тому же в английском стиле и немного по-женски. Сесиль всегда носил очень широкие рукава с большими золотыми пуговицами, которые были бы заметны даже на заснеженном поле в самый разгар Пасхи. Он создавал декорации для моей пьесы, той, в которой я выступала на Бродвее. Сесиль сделал это несмотря на Трумэна, с которым как раз в том году повздорил, поэтому даже в самых сдержанных его портретах чувствовался пафос. Сесиль был очень изысканным, если вы меня понимаете. Он не любил делать фотографии на скорую руку и ненавидел отдавать приказы, даже когда речь шла о съемке моделей. Ему всегда было нужно как можно более точно и витиевато объяснить, подсказать, пригвождая вас при этом к земле, где вы замирали, словно наколотая на крючок поплавка мушка, безмолвная и трепещущая от почтения к Сесилю Битону, человеку с такими же холодными глазами, как его объектив, но намного более светлыми, голубыми от природы, огромными и уже смотрящими вперед, на следующий снимок, к которому он будет готовить вас так, как растолковывают молоденькой девушке, что ее будут лишать девственности, ничего не оставляя на волю случая.

Фанатичный служитель фотопленки, не правда ли?

Что меня поражает в этом альбоме, так это то, что в те времена все были одеты: фотографы, водители такси, артисты.

Вы можете сказать, что у нас с Джеки был один и тот же стиль?

Стиль был у меня.

В течение долгого времени мы одевались совершенно одинаково. Смотрите-ка, Восточный Хэмптон, мне, должно быть, года два-три, я в купальнике со всеми этими звездочками. На этой фотографии – одинаковые платья, которые нам сшили, чтобы ходить в пансион мисс Портер. А вот первый выход в свет; Джеки во всем своем вызывающем великолепии: шляпа, сумка, перчатки, клипсы, зонт. Юбка выше коленей. Перманентная завивка. Браслеты-змейки обвивают руку. Это стиль Дженет как раз накануне нашего Путешествия в Европу. Американцы с Пятой авеню такие наглаженные, что когда садятся, слышно, как хрустит их одежда. Я даже думаю, что эта фотография была сделана на корабле. Как раз перед отъездом.

Да, Джеки была крупнее меня.

Ей шло все, что она носила; и когда после избрания ее мужа я показала ей, как следует одеваться, если она намеревается устроить революцию в Вашингтоне, когда я начала делать для нее покупки в Париже и отправлять ей эти наряды самолетом, – это себя я одевала для такой бесподобной роли, это я стала одной из десяти самых элегантных женщин в мире.

Тем не менее ореол вокруг Джеки сиял ярче.

Этот плодовитый карлик Трумэн говорил, что я красивее и что между нами такая же разница, как между фарфором и керамикой. Тем не менее керамика прочнее фарфора, и в глазах мужчин она более привлекательна.

Что было чудесно, когда я приехала в Европу, так это то, что я была сама себе хозяйка. Я сумела освободиться от всего, что мне навязали – от стиля Дженет. Насколько в своей манере одеваться папа был европейцем, настолько Дженет оставалась американкой из Филадельфии, родины бунтарей. Одно из навязанных правил, которое я больше всего ненавидела в детстве, – это обязанность одеваться так, как решала наша мать. Она продумывала наши наряды, равно как и наше питание, образование, благотворительную деятельность и занятия спортом. Когда мы приезжали в Восточный Хэмптон, наша форма одежды менялась в зависимости от повседневных занятий. И, не взирая на погоду, солнце, дождь, недомогание лошадей, слишком сильный ветер, чтобы выходить в море, расстройство желудка у Джеки, которое лишало нас возможности есть блины, мы оставались в наших костюмах для блинов, морских прогулок, верховой езды.

Единственная игра, в которую нам было запрещено играть по причине Тяжелой Наследственности Блэк Джека – это карты. Когда он окончательно покинул дом в Восточном Хэмптоне, прямо перед переездом Владыки Хаджхая, я обнаружила в ящике для перчаток от «Паккард» новую, еще в упаковке колоду карт из «Рэкет Клаба». И как только Дженет отправляла нас в постель, я устраивалась на кровати Джеки и мы играли в кункен [9]9
  Карточная игра.


[Закрыть]. Остальное время колода пряталась за огнетушителем, который на пару с веревочными лестницами был установлен по указанию Дженет во всех ванных комнатах.

Наш костюм для игры в карты, которая лишь напоминала кункен, так как большинство правил нам было неизвестно, держался в секрете: голубая пижама в красные лодочки. Я надевала низ, а Джеки – верх, потому что у нее начала расти грудь; возможно, мне удастся найти для вас фотографию, сделанную одной зимой в Кении, где на мне надета эта пижама в красные лодочки. Поланду нравились домашние пижамы. Их носили до 70-го или 69-го, а может, и несколько позже. Надевая ее, я всегда вспоминала Дженет. Под пижаму никогда не надевались трусы, чтобы они не выделялись… я сошла с ума, сообщая все эти подробности о трусах. Я так и вижу заголовки: «Скейт рассказывает нам о нижнем белье». Или: «Невестка президента не носила трусов». Господи, я столько всего могу рассказать, что мне нет смысла преувеличивать. К тому же, это не было бы правдой. Знаете, я всегда отличалась целомудренностью.

Что мне нравилось в жизни с Поландом, так это возможность одеваться по собственному желанию и покупать все, что захочется. Барт и контрабанда из магазина для дипломатов остались в далеком прошлом. Я была княгиней Поланд и имела личный счет у кутюрье, как давным-давно при папе у «Сакс». Я начала часто захаживать к ним и именно у них создала свой первый стиль, сама стала его творцом. Мне не делали его на заказ.

Я обожала закрытые купальники, платья без рукавов и с круглым горлом, пуловеры, прямые брюки, пышные юбки, пояса, но больше всего – платья без рукавов. Нуреев говорил, что я похожа на цветок, стоящий в настолько высокой вазе, что нет ни малейшей возможности дотянуться до моих лепестков-губ.

Я бы предпочла, чтобы вы об этом не писали. Не желаю навешивать ярлыки с уймой известных имен на каждый этап моей жизни.

Вижу, вы открыто затрагиваете Щекотливую Тему. Да, когда речь идет о нарядах, я становлюсь транжирой, однако не всегда. Первоначально оригинальная идея всегда появлялась у меня. У Джеки их не было никогда. Она все время слушала мои советы по поводу того, что следует носить, за исключением, пожалуй, той истории с верхней частью пижамы, когда она хотела спрятать свою грудь. Тогда еще нельзя было говорить о настоящей груди, тем не менее то, что она начала расти, угнетало ее.

В Вашингтоне она сразу же была признана образцом элегантности, потому что благодаря моим советам одевалась как европейка. Джеки сообщала мне по телефону свое расписание, а я говорила ей, что необходимо надеть.

Чтобы облегчить задачу, у нас все было в двух экземплярах. Розовый костюм, который был на ней в день убийства, есть и у меня, однако никто не собирался убивать Поланда.

Не стоит проводить дурацкий психоанализ этого случая с грудью. Джеки была старше, и ее угнетало, что грудь у нее появилась раньше, чем у меня, и ей одной придется броситься в эту авантюру. Это означало, что Дженет посвятит целые дни разговорам на серьезные темы. В такие дни у нас создавалось впечатление, что она рассказывает нам о вещах, касающихся совершенно других людей. К тому же она была самым неподходящим человеком для подобных бесед. Никто, хуже Дженет, не мог бы нам объяснить, что такое быть женщиной: она порвала с Блэк Джеком.

Дженет ненавидела любовь, а грудь была воплощением любви.

Ладно, я полагаю, что мечтой всей ее жизни было видеть нас до конца наших дней в Безупречных Костюмах Молодых Девушек, Учащихся в Вассаре.

Вечером, устроившись на кровати Джеки, мы болтали о том, что действительно было важно для нас: о вещах, которыми мы дорожили, и о тех, к которым питали отвращение. Так вот, среди ненавистных вещей было хождение за покупками в сопровождении нашей матери.

Зато все, что шло от папы, – короткие пиджаки, чтобы взбираться на лошадь, сапоги, куртки с велюровым воротником для верховой езды, привычка закатывать по локоть рукава рубашки, – перешло к нам.

«Рэкет Клаб» брал реванш.

Покинув Дженет и Хаджхая, мы постоянно носили свободные костюмы. Свои первые джинсы я купила в год смерти папы. Джеки не имела права их носить. Из-за мужа. Мне кажется, она действительно ни разу их не надевала. Я просматривала фотоальбомы, ее часто можно увидеть в брюках, но в джинсах – никогда. Не знаю почему. Ей нравились брюки с заниженной линией талии, которые стали шить с 1970 года, и она могла их себе позволить. Однако никаких джинсов.

Именно так и создается стиль.

Никаких джинсов.

Джеки была единственной в своем роде, самой знаменитой женщиной в мире, которая не носила джинсы. В этом была вся Джеки – еще одно основание, делающее ее бесподобной. Уникальной.

В 1980 году я перестала ей помогать. После 80-го в Нью-Йорке можно было найти все, что ни пожелаешь. Во всяком случае, она больше не меняла свой стиль. Джеки продолжала покупать много, однако этого никто не замечал, потому что все вещи были похожими.

Она больше не звонила.

Не для этого.

И когда я, не беспокоясь о том, что происходило или не происходило в этом году, в некоторых случаях надевала такие же вещи, как она, вещи, известные благодаря фотографиям в журналах, все начинали говорить: «стиль Джеки», «Скейт унаследовала стиль Джеки», тогда как это был мой, мой собственный стиль.

Даже это она отобрала.

Захватила его.

Это была самая великая захватчица, которую я знала. Я смотрела телепередачи, снимки в газетах и говорила себе: это я.

Это была я в том пальто, я – в тех туфлях на плоском каблуке, я.

Это была я.

Я.

Однако в легенде фигурировало мифическое имя. Имя супруга Джеки.

Затем было просто имя Джеки.

Джеки, самая знаменитая женщина мира.

Я полностью растворилась в ее тени. Все, что я придумала в Европе, повернувшись спиной к Америке, Барту, Дженет, все, что Поланд позволил мне старательно создать собственными руками, превратили в еще один букет к памятнику, возведенному ей при жизни.

Ей принадлежали две части пижамы, мой друг.

Не желаете ли еще бокал? Лично я выпью один.

Что происходит с вами, когда у вас крадут вашу личность, причисляя при этом к огромной толпе девушек, носящих джинсы?

Дети, собаки, летний отдых

Поланд хотел наследника, наследницу и в дальнейшем целую династию Поландов. Он много поработал во славу дома Поландов, и ему хотелось, чтобы это всем принесло пользу. То есть, чтобы все это имело продолжение. Он был по-настоящему беден, когда приехал в Англию, однако дело не только в деньгах. Поланд стремился восстановить благородство своей фамилии и хотел, чтобы его дети гордились тем, что носят ее.

Вскоре я уже ждала Влада. Это произошло не совсем случайно. Я понимала, что ребенок от Барта не приведет ни к чему, кроме как к осложнениям. Поланд был сильно влюблен в меня, я была намного моложе, на двадцать лет моложе, чем Поланд, и Влад родился задолго до аннуляции церковью моего брака с Бартом в 1964 году. Мой развод длился с 1958 года.

Поланд не решался назвать своего сына Владимиром, тем не менее ничто не звучит более по-английски, чем иностранные имена. За Владом последовала Тини. Двое детей являлись для меня гарантией. У Поланда был наследник, наследница, и я могла рассчитывать, что он достаточно долгое время будет для меня именно тем мужем, который мне нужен. Когда Джеки во второй раз вступала в брак, меня спросили, на что должен быть похож идеальный супруг, и я ответила, что идеальный муж похож на его деньги: тихий, но всегда рядом, когда тебе нужен. Мне пришлось немало побороться, чтобы изъять эту фразу из интервью, поэтому возьмите на себя труд, вставьте ее в ваше, я испытываю отвращение к бесполезным творениям. Если вы согласитесь, то это чему-нибудь да послужит, я всегда так говорю.

После рождения мертвого младенца Джеки произвела на свет сына в том же году, позвольте уточнить, что и я. Естественно, это было намного более важное событие по причине того, что семья ее мужа так и ждала, что у нее ничего не получится. Его родители считали, что быть плодоносной кобылой – ее святое призвание, более того, они изучили Джеки вдоль и поперек, прежде чем дать свое согласие на свадьбу. В вечер бракосочетания, пока она ждала Триумфального Вступления Супруга в Спальную Комнату (они занимались любовью только дважды, и, как мне кажется, это было частью требуемых кланом предосторожностей, чтобы убедиться в ее девственности) и пока я держала ее за руку (мы были, мягко говоря, взволнованны) в номере отеля «Астория» (все происходило во время его избирательной кампании – свадебное путешествие пройдет по ходу дела), она рассказала, что его отчим, старый проказник, потребовал осмотреть ее в обнаженном виде. Разумеется, для того, чтобы получить представление. Старуха раздела Джеки, и они обследовали ее сверху донизу. Джеки впала в ступор. Тем временем ее жених наполнял свой бокал и подмигивал ей. Чин-чин. Об этом не говорят, но в 53-м это выглядело весело и многообещающее. Старик на законном основании разглядывал ее, приговаривая: «Хорошо, дорогуша, хорошо, дорогуша», она не знала, куда девать руки (а куда положили бы их вы?), а Старуха тем временем кружила в поисках подозрительного изъяна.

Они провели расследование и узнали об этой истории в Вассаре, но все же Джеки была девственницей и ее жених мог это подтвердить, потому что они занимались этим в отеле «Уолдорф» после полудня, как раз перед собранием Комитета по Финансированию Нашего Президента. Супруг Джеки предавался любовным утехам только в гостиницах – это была его вторая натура, и именно так он впоследствии представлял себе официальную резиденцию: отель, в котором можно переспать под защитой Секретных Служб.

Она не знала, что он изменял ей. Я имею в виду ее жениха. Она думала, что он прощается со своими подружками. Это не считалось изменой. Он прощался с ними, укладывая их в постель, чтобы оставить о себе хорошие воспоминания – это была точка зрения Джеки. Интересно, что она понимала под сексом? Ведь у нее никогда его не было.

Он переспал даже с этой язвой Ширли Лэнгаузер.

Даже с Ширли.

Она была лучшей подругой Джеки. Это произошло в тот же день, что и в первый раз с Джеки, но с Ширли – с утра, а с Джеки – после полудня. И с Ширли – в отеле «Пьер».

За первым разом последовал второй в «Реджент Плаза».

Впрочем, он не слишком задержался.

Там проходило собрание Комитета Женщин и Дочерей Америки.

Джеки родила своего первого ребенка почти при выходе из церкви. Я знала, что она станет матерью намного раньше меня. Она была в курсе, что ее муж изменял ей с актрисами. Джеки ходила смотреть фильмы с их участием, чтобы получить о них представление. Так она посмотрела все фильмы с Джиной Тайерни. Джеки писала мне об этом и тайком отправляла письма. «Глупо, что твоя сестра ходит в кино», – говорил в Лондоне мой муж, когда мы читали почту за завтраком. Но при всем том она была беременна. Когда Джеки потеряла ребенка, то хотела развестись. Она позвонила папе, который быстро примчался в Вашингтон, чтобы забрать ее и увезти к себе (куда, мне это было не известно и, по всей вероятности, ему тоже), однако вмешался Старик и дал Джеки миллион долларов.

Она предпочла зачать другого ребенка.

Блэк Джек, сказав на прощанье «до скорого», отправился обратно с двумястами тысячами долларов; в конце концов мы обе родили сыновей, а затем дочерей, но на этот раз с разницей в год – Тини самая младшая из четверых.

Все это время я жила в Англии. Джеки не приезжала ко мне в гости. Ее муж снова проводил избирательную кампанию, а она была одним из козырей.

Старухе пришлось провести со своим сыном беседу, хотя он стал осторожнее и больше не приносил в дом спички с логотипами гостиниц, в которых каждый божий день занимался сексом.

Как и следовало ожидать, Джеки одевала своих детей точь-в-точь, как я – своих.

Ее дети.

Я отправляла ей фотографии (и какие фотографии, так как я познакомилась с Питером Бирдом [10]10
  Известный американский фотограф (р. 1938).


[Закрыть]), и она наряжала их по образцу Влада и Тини.

Одна вещь, с которой я ничего не могла поделать и которая вначале очень сильно меня взволновала – это то, что у Джеки были чудесные отношения с моими детьми (а насколько слово «чудесный» относилось к нам, мне хорошо известно). Особенно с Тини.

У меня всегда были проблемы с Тини. Не настоящие проблемы, а проблемки.

Мне хотелось, чтобы мои дети воспитывались так, как следовало и как это делается в Европе. Я не желала, чтобы они росли, как американские дети. Я очень долго не возвращалась в Америку; во-первых, Поланд ненавидел Америку – в Нью-Йорке у него был такой же потерянный вид, как у спасательного круга, скитающегося в поисках какого-нибудь утопающего на горизонте, а во-вторых, я хотела, чтобы дети научились вести себя.

Мне хорошо известно, кем выросли дети Джеки.

Стоп. Прошу вас, не забегайте вперед.

Не об этом я хочу рассказать.

Я имею в виду то, что для своих детей я хотела не таких идеалов, как катание на дельфине.

Тини не могло усмирить ничто: ни доброта, ни назидания, ни приветливость, ни наказания.

Тини не могло усмирить ничто и никто, кроме Поланда.

И Джеки.

Когда ей должно было исполниться восемь, то на мой вопрос, что она хотела бы получить на день рождения, она ответила: «тетю Джеки».

Мы подарили ей пони.

Она назвала его Вашингтон.

Год спустя мы преподнесли ей породистого охотничьего пса. Она назвала его Белый.

Как Белый дом.

Весьма хитроумно.

Впоследствии она часто сбегала к Джеки. Во время каникул и не во время. Ее побеги выводили меня из себя.

О, и зачем я вам это рассказываю? Ей не было и десяти, когда она заявила, что отрекается от Бога, потому что он сильно промахнулся при выборе Детям Родителей. Она много думала и решила, что я была ошибкой. Она должна была быть дочерью Джеки. По ее мнению, Господь оплошал нечаянно, однако это было доказательством того, что Его не существует, раз Он допускает такие грубые промахи. Мы прогуливались по Турвилю, и я говорила с ней о ее первом причастии, – Поланд был католиком, – но она от него отказалась, спасибо.

Богу.

Она собиралась Ему обо всем написать и была уверена, что Он ответит.

Я предложила ей поговорить об этом с отцом.

Она посмотрела на меня так, словно я ошиблась стороной в церкви или что-то в этом роде.

Я понятия не имела, кто мог бы мне помочь.

Возможно, Барт.

Я села на край водопойного желоба для лошадей и заплакала. Мне кажется, что я еще никогда не была так противна Тини.

Чувство вины во всех его проявлениях захлестнуло меня. Я знала, что переживаю утрату. В глазах других я была той, кто все время теряет, однако они ошибались по поводу того, что именно я теряла.

В тот день я начала терять Тини.

Она обожала Джеки до безумия.

Знаете, любопытно, как Джеки умела заставить вас виться вокруг себя.

Джеки писала ей письма, а во время путешествий отправляла открытки и правительственные меню. У нее были свои собственные дети, которым она внушала американские ценности и которые душа в душу ладили с моими.

У Тини зубы выдаются вперед. Десять лет я сражалась, чтобы она носила пластинку. Это наше сражение не принесло ничего. Кроме счета от дантиста. Мне никогда не забыть, как в Рождество, когда она была на втором курсе, я встречала ее из колледжа. Я заехала за ней на машине – я, которая ненавидит водить. До возвращения домой мы собирались поужинать. Тини стояла в кругу сверстниц, и все девочки походили друг на друга – я никогда не представляла, что в какой-то определенный момент девочки могут быть настолько похожими. Она не сделала в мою сторону ни малейшего движения. Никак не показала, что знает меня. Не повела бровью. Она продолжала болтать с девочками или, точнее, зачитывать им письмо, – я предположила, что это было письмо. На ней был плащ от «Бербери» слишком большого размера (абсолютно эксклюзивный). Она читала письмо в этом плаще, и мне не надо было быть ни ясновидящей, ни вооружаться микроскопом, ни прыгать над ней, чтобы понять, словно меня ткнули туда носом, что я чувствую знакомый и устойчивый аромат духов, что это письмо Джеки и плащ тоже Джеки.

Какие духи? Какими духами пользовалась Джеки? О, «Арпеж». У нее был свой период «Арпеж». Его аромат был рассеянным и тонким и обволакивал только вас. Ничего общего с этими современными парфюмами, оповещающими о вашем приближении за несколько километров.

Еще бокал? Спасибо. Нет, без льда. Мне никогда не нравился лед. Кстати, у меня где-то должны быть сигареты. Я знаю, что никто больше не курит, но я всегда курила дома. В этом, черт его побери, секретере есть блок сигарет. Если вас не затруднит, принесите их.

Боже, Тини специально разыграла этот спектакль, я могла бы в этом поклясться перед Министром Юстиции Соединенных Штатов. Мы находились возле корпуса второкурсников. Все матери уводили своих чад под руку, во дворе не осталось почти никого, кроме нас, однако Тини продолжала читать письмо от Джеки до тех пор, пока не ушла ее последняя подружка, затем вложила это проклятое письмо в проклятый конверт с изображением Белого дома вверху и подняла на меня Свои Чистые Глаза: «Ох, я не знала, что ты уже здесь».

Она отвергала мою любовь вплоть до смерти своего брата, но не приняла ли она ее потом лишь из сострадания? «Ты должна понимать ее больше», – говорила Джеки. «Ты хочешь сказать, что я должна понимать ее лучше?» – «Нет, больше. Ты отказываешься идти туда, куда она хочет тебя привести». – «Но это моя задача привести ее к чему-нибудь, Джеки. Привести ее туда, где я ее жду. В этом и заключается воспитание». – «Ох, ты говоришь прямо, как Дженет».

Я никогда не произносила имени нашей матери, и Джеки тоже, кроме случаев, когда мы разговаривали о Тини. Не заставляйте меня сейчас признаваться в том, о чем я умолчала: дети ни во что не ставили своих дедушек и бабушек (кроме Влада, который любил Хаджхая, однако я полагаю, что это из-за его замка «Уолтер Скотт» в Шотландии), что до меня, так я давно перевернула эту страницу – с тех пор как обосновалась в Европе.

Дженет пугала их. Она была слишком ярко выраженной американкой.

По мере возможности мы собирали детей вместе. Например, во время каникул, а со временем – еще чаще, когда ездили в круиз на корабле Джанни, или позже – на яхте Ари. И в Турвиле – на Рождество. Дети хорошо ладили друг с другом, за исключением, пожалуй, старшего сына Джеки, которому остальные казались слишком маленькими. Разумеется, я была вынуждена вмешаться, когда Джон впервые уговорил Тини попробовать наркотики. Мы узнали об этом, потому что ей стало плохо. Я сказала Джеки, что это ее влияние, не мое – я никогда не принимала наркотики, никогда. Ненавижу уколы. Однако она ответила, что в жизни не употребляла наркотиков, и если уж говорить об Америке, то не могла бы я перестать оскорблять свою страну, потому что в Лондоне ширялись больше, чем в Центральном парке во времена Линдсея. Ох, не пишите «ширялись». Это я сегодня, как и все, употребляю это словечко. «Ширяться» не было словом из нашего лексикона. В те времена мы с Джеки говорили «принимать наркотики».

Я обыскала комнату Тини и всех остальных детей. С детских лет они ночевали вместе, мальчики и девочки. И даже если бы в их распоряжении было по пятнадцать спален на каждого, они поступали бы также. Утром их никогда нельзя было найти в той кровати, в которой вы поправляли им одеяло вечером. Мы узнавали их по разметавшимся по подушке волосам. Тем не менее свои вещи они раскладывали по местам – каждый в свой комод, шкаф, этажерку, это было решено раз и навсегда. Я обшарила все комнаты, пока дети были на пляже. Особняк в Монтауке находился на берегу океана.

Каждый раз, приезжая в какой-нибудь дом, я обходила все комнаты. Я прохаживалась, именно прохаживалась, и так же делали все остальные, сталкиваясь друг с другом в дверях. Кажется, никто даже не разговаривал. Было необходимо возобновить знакомство с домом, прикоснуться к тому, что осталось с прошлых каникул. Повсюду были тайники, полные всякой всячины, которую удалось стащить детям, – их сокровища: ракушки; тюбик помады без колпачка; кусочек бретельки от купальника; поводок Мартины, первой собаки Влада; столовый серебряный тесак, который мы тщетно искали, так как он принадлежал владельцам другой виллы, снятой нами в 1962 году в Равелло; четыре неиспользованных входных билета на «Остров Пиратов» Ойстера Бэя; пара очков Джеки с дужками, украшенными позолоченными «У.»; листок, сложенный вчетверо, на котором написано «С Джона потеха, не пловец, а неумеха», а также другие стишки, которые не опубликовал бы даже «Уотерхауз», если бы писал о чем-то еще, кроме биографии Джеки или Новом Расследовании Убийства в Далласе. Если хотите знать мое мнение, то его убил какой-то ревнивый муж.

Я обследовала все комнаты, но ничего не нашла. Даже писем Джеки Тини. Думаю, что она хранила их в своем несессере или в чем-то вроде него. То, что не хочешь забыть, всегда носишь с собой. В противном случае обязательно забудешь. А может быть, и в своем нижнем белье, откуда я знаю. В конце концов я начала испытывать отвращение к этим проклятым письмам. Я даже не знаю, сколько их было. Возможно, после смерти Джеки Тини в Порыве Покаяния пустила их по волнам Гудзонова залива во имя Америки, напевая при этом песню Джоан Баэз, которая так нравилась Джеки и в которой рефреном звучало: Николас и Барт…

Если не брать в расчет того, что мой сын умер от рака, когда ему не было еще и тридцати пяти, и того, что моя дочь была украдена Джеки, то можете написать, что дети не приносили мне особых огорчений.

Каждый раз, когда Тини уезжала на каникулы в Америку, я понимала, что теряю еще одну ее частичку. Она утрачивала целые грани своей личности, именно те, которые я любила. Тини больше не желала заниматься живописью – Джеки бросила рисовать. Она больше не мечтала стать журналисткой – Джеки с насмешкой рассказывала о том, как пыталась работать в «Вашингтон Таймс», где должна была вести светскую хронику, а она даже понятия не имела, о чем писать, не считая новостей о Барбаре Уотсон, которая вышла замуж за одного малого из Филадельфии. Тини больше не любила собак – Джеки говорила, что единственная польза от солдат морской пехоты в том, что они могут их выгуливать. Что касается меня, то я всегда держала собак.

Так-так, вот снова Монтаук, дом Энди [11]11
  Уорхолл Энди (1928–1987) – американский художник и кинорежиссер, один из лидеров поп-арта.


[Закрыть]. Ох, знаете, он ненавидел свежий воздух. Энди говорил, что от воздуха у него возникает ощущение утраты какой бы то ни было целостности. По его мнению, когда он слишком долго оставался снаружи, то терял частицы, которые скрупулезно собирал, чтобы стать Энди Уорхоллом. К тому же он считал, что на улице его могут узнать, тогда как на пляже это сделать сложнее. Когда в Монтауке мы ходили на пляж, он всегда надевал панаму, черные очки, рубашку с длинными рукавами и брюки. Он говорил, что если бы остался без одежды, его индивидуальность была бы растаскана по кусочкам; однако с моей точки зрения, Энди находил себя тщедушным или, как вы говорите, хилым и, кроме того, не умел плавать.

Слева – Винс Фрамон, друг Энди, мечтающий снять фильм. А справа – Тэд Джонсон, пропавший во время катастрофы TWA 800. В середине – Влад, в правом нижнем углу – Тини. У нее всегда были широкие бедра.

Энди обожал, когда мы гостили в его доме. Я сняла его на год; я всегда брала дома в аренду. Когда место мне по душе, я снимаю дом, даже если потом не приезжаю туда. На дома я потратила намного больше денег, чем кто-либо другой, а сегодня у меня нет ничего, кроме этой парижской квартирки, которая даже не принадлежит мне.

Поездки Энди в Монтаук не стоили ему ни гроша: он был моим гостем, как и сопровождавшие его друзья; а Дик Кавет и вовсе проводил с нами каждое лето.

Дом в Монтауке находился на самом берегу океана. Я приказала повесить знамя, точнее, установить шест для него. По моей задумке Энди должен был смастерить для меня флаг. Однако, когда мы его подняли, это вызвало столько возражений у соседей (он представлял собой американский флаг с бутылками кетчупа «Хейнз» вместо звездочек), что мы были вынуждены сдаться и водрузить Проклятое Звездное Знамя, как всякий чертов американец на побережье Потомака.

Здесь, в шляпе Энди – Бьянка Джагер. Конечно, вы бы ее не узнали. У нее было самое красивое округлое личико, которое я когда-либо видела. Я, будучи скорее угловатой, сходила с ума от ее лица и тела. Мне до безумия нравился этот детский лобик, эти пухлые щечки и ушки.

В Монтауке все они были счастливы и беззаботны, но тем не менее неумолимо, держась за руки, разом приближались к своему крушению, и в конце концов им пришлось расстаться, чтобы попытаться спасти самих себя.