Текст книги "Сестры"

Автор книги: Стефан Дени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Стефан Дени
Сестры

Мужья

Забавно, что вы начали с Барта. Разумеется, у меня была жизнь и до него. Мне было двадцать, когда мы поженились. Джеки недавно вышла замуж. Я решила последовать ее примеру в том же году и выбрала в супруги Барта. Если хотите знать почему, так это потому, что он был в меня влюблен и оказался первым мужчиной, который сделал мне предложение. Сегодня это кажется смешным, но тогда шел 1953 год. В 51-м состоялся мой первый светский бал, в 52-м – ничего. Мне было необходимо что-то предпринять. Если в течение года о вас ничего не говорят, то сначала все думают, что вы нездоровы, а затем – что умерли. Это происходит очень быстро, можете мне поверить. Когда Джеки покидала Вассар, то есть когда ее исключили, она решила ехать в Италию. Тогда много говорили о ее мужестве и стремлении к независимости, и в дальнейшем это станет частью легенды, но уж я-то могу вам рассказать, что ее отчислили за то, что она кое-кого к себе впустила – на второй этаж, в комнату, которую делила с Барбарой Уотсон. Уотсоны вечно из-за всего дрожали от страха. Они дрожали из-за коммунистов, повышения дорожных пошлин на магистрали W 2, дрожали на премьере Нью-Йоркского балета. Они были из Филадельфии. И когда Джеки застали в постели с молодым человеком, родители Барбары отправились дрожать от страха перед советом администрации, и совет сказал Джеки «прощай». У папы не было возможности заплатить сто тысяч долларов за университет, а мамин муж Хаджхай [1]1
  Очинклосс Хью (1897–1976) – представитель древнего шотландского рода, родственник американских миллионеров Рокфеллеров и Вандербильтов, президент нефтяной компании «Стандарт ойл компани».


[Закрыть]не пожелал раскошелиться. Джеки ненавидела его, сами понимаете. Она постоянно это демонстрировала. На Рождество Джеки нарочно подарила ему слишком маленькие тапочки. Как минимум, на два размера меньше. Это были тапочки с вышивкой шотландским вереском, которые она купила на одном благотворительном празднике. Джеки сразу увидела, что они будут малы Хаджхаю, и поэтому решила подарить их ему на Рождество. Глупо покупать пару тапочек, вышитых вереском, человеку, которому принадлежала половина Шотландии с миллионами настоящих вересков, тем не менее в этом была вся Джеки. Я поняла маневр с тапочками только тогда, когда Хаджхай попытался их натянуть. Разворачивая упаковку, он сказал: «Это то, о чем я всегда мечтал», а пытаясь в них пройтись – «именно то, что я себе представлял».

Он был неплохой малый, однако Джеки обожала отца.

Кто был тот парень в ее комнате в Вассаре? Я бы вам этого не сказала, даже если бы лошади четвертовали меня перед Белым домом. Не думаю, что такое может произойти. Впрочем, его имя не представляет никакого интереса. Оно вам не скажет ничего. Те имена уже никому ничего не говорят. К тому же, его нет в живых, а о мертвых плохо не говорят. И я не буду распространять всякие слухи.

Джеки умерла еще раньше.

Ее вытурили, и мама всем стала рассказывать, что Джеки хочет окунуться в настоящую жизнь. Она, мол, намеревается сделать Карьеру, и прежде ей необходимо приобрести Опыт. Джеки и мама остановили свой выбор на Италии, потому что мамин кузен работал в Риме в службе по оказанию экономической помощи. Джеки будет под присмотром.

О, она не лишилась девственности. Скандал разразился до того, как молодой человек перешел к активным действиям. В конце концов это вызвало некоторое оживление на втором этаже крыла, где жила Аделаида Ван ден Пост. Ван ден Постов уже больше нет. Убиты на войне.

Мы пережили войну, я появилась на своем первом светском балу и в очередной раз порвала с театральными подмостками. Мне не дали роль Бетти в «Прогуляйся еще», пьесе, поставленной к окончанию учебного года в классе мисс Портер. И все же среди девчонок я была не хуже других. Никто из нас не умел играть, и я в том числе, однако роль Пак в спектакле по пьесе Шекспира, как всегда поставленном накануне экзаменов, давала мне привилегию. В «Саре Лоренс», моем колледже, большой проблемой в конце года было выбивание чеков на ремонт бассейна или теннисных кортов. В то время папа был на мели. Я часто видела его на мели и почти никогда – на плаву. Он не выписал чек – и я не получила роль Бетти. Итак, я решила уехать во Францию, так как Джеки была в Италии.

Именно там я познакомилась с Бартоном. У него были две очень милые сестрички, и он приехал в Париж повидать их. Бартон был большой и добрый. Он все время хохотал со своими сестрами. Мне захотелось стать сестрой Бартона, и я вышла за него замуж. Годом раньше он ушел с флота и теперь работал в посольстве в Лондоне. Его отец был другом матери любовницы посла или что-то в этом роде. Они приняли Бартона на работу, потому что у него были родственники в Дебретте. Пэры и баронеты. Родня была очень дальняя, однако для Америки и этого было достаточно. Понимаете, Бартон был приемным сыном. Поговаривали, что он – плод любви графа Кента и Кики Престон, уединившихся в Кении под предлогом написания биографии. Биографии герцога. Однако лично я думаю, что единственное, что Кики оставила герцогу, единственное, что она прочла за свою жизнь, – это название кокаина. Впрочем, неважно, Бартон сказал бы «мама» и королеве, если бы встретил ее в каком-нибудь кулуаре.

Ему недоставало хорошенькой миниатюрной женщины. Ею стала я. Когда меня выбрали королевой моего первого светского бала, в условиях, заметьте, жесткой конкуренции – такой же суровой, как при выборе супруга для Джеки, – на вопрос: «Каким вы видите ваше будущее?» я ответила, что собираюсь позволить себя соблазнить, затем намереваюсь выйти замуж за парня из «Рэкет Клаба» и таскать за собой в трейлере кремового цвета двенадцать наших детей. Именно так я и поступила, не считая того, что у меня нет двенадцати детей и, насколько мне известно, Барт не покупал трейлер. В мои планы не входило позволять себя соблазнить, и все же именно так я и поступила. Загадка. Вы можете сказать, что от судьбы не убежишь. Вы уже столько раз это повторяли, что судьба и не торопится сбегать. Я обручилась с Бартом в церкви Сен-Маргарит вовсе не для того, чтобы нарожать ему двенадцать детей. А прежде всего потому, что он был в меня влюблен – я всегда считала это важным. А еще потому, что у меня не было денег. Барт растолковал мне, что мы будем жить в Лондоне главным образом на средства посольства, а все, что останется, составит чистую прибыль. У него ничего не оставалось, однако мне не хочется это обсуждать. Не сегодня. Вы кажетесь мне слишком ранимым, чтобы затрагивать эту Щекотливую Тему. Да и я сегодня тоже слишком ранима, так как узнала из «Уоллстрит Джорнал», что биржа обвалилась. Ох уж это французское издание! Ах, это не французское издание? А я полагала, что все французы читают только по-английски с тех пор, как умер генерал де Голль. Знаете, я ведь встречалась с ним лично. Он смотрел на Поланда [2]2
  Радзивилл Станислас (1914–1976) – потомок Радзивиллов. С 1959 по 1974 гг. состоял в браке с Ли Бувье, сестрой Жаклин Кеннеди.


[Закрыть]так, словно разглядывал какой-то сомнительный экспонат на выставке, организованной Фондом онкологических исследований. Однако, когда я была замужем за Бартом, я еще не была замужем за Поландом. У меня не было возможности долго оставаться в Париже. Я посещала занятия по истории искусств или, точнее, предполагалось, что я буду их посещать, но деньги за обучение я промотала. До отъезда Хаджхая в родную Шотландию мы должны были вместе отужинать. Основная цель трапезы – убедить меня, что, отправившись с ним, я поступлю правильно. Я не имела ничего против Хаджхая. У него водились деньги, он обладал довольно привлекательной внешностью и походил на Джорджа Сандерса. Однако он был женат.

Хаджхай сочетался браком с моей мамой после ее развода, как раз вовремя, чтобы заплатить по счету мисс Портер. Папа снова был на мели и не присылал нам ничего, кроме открыток с изображением «Рэкет Клаба»: «Не забудьте почистить ваши зубки». Джеки было одиннадцать, мне – семь лет. Это напутствие предназначалось мне. Джеки же он писал: «Оп-оп, гоп-гоп и галоп, паталоп, тагалоп-тагалоп!» – он купил ей лошадь, Плясунью. Джеки звала ее Донни.

Бартон жил прямо напротив входа в Букингемский дворец. Я говорю о настоящем входе, которым пользовалась королевская семья. Тот, что спереди – это для туристов, которых не было. Война была еще свежа в памяти. Фашисты растоптали не все, однако с высоты Парламентской башни еще были видны оставленные Гитлером следы. Все носились в поисках квартиры за умеренную плату. Наша была дорогущая, но ее оплачивало посольство. В вечер нашего бракосочетания мы окунулись в светскую жизнь и не выныривали из нее в течение четырех лет.

На моей свадьбе папа танцевал с Дженет, моей матерью.

Я уже говорила вам, что Барт был добрый. Жизнь ему казалась игрой, в которой следовало дать сопернику шанс выиграть хотя бы два очка. «Одного недостаточно», – пояснял он. В противном случае Барт чувствовал бы себя одиноко. Он вставал, чистил зубы, целовал меня и отправлялся в посольство. По вечерам он целовал меня, наполнял наши бокалы, переодевался и мы окунались в светскую жизнь. У нас было очень тесно, но какое это имело значение? Мой друг, вы не можете представить, какой в те времена была светская жизнь!

У меня не осталось фотографий. У нас не было времени их делать. Тогда фотоаппараты были жутко громоздкими и, к тому же, никто не мог оставаться без движения достаточно долго для того, чтобы снимок получился. Бартон питал отвращение к фотографам. Видите ли, они давали пищу английской прессе, которая уже стала тем, чем является сейчас, если вы улавливаете, что я имею в виду. Барт утверждал, что нельзя дать себя застукать, играя в призраков на Уордоу-стрит, а в 1954 году все играли в призраков на Уордоу-стрит. Игра заключалась в том, чтобы раздеться, завернуться в покрывало и добежать до дома № 63, осушить там стаканчик, а затем вернуться, но уже без покрывала. Нижнее белье разрешалось не снимать. Во всяком случае, трусы или бюстгальтер. На выбор. Я знала, как сберечь свои. Что носили в 54-м? О, корсеты, затянутые так сильно, что вы становились похожим на грыжу, переодетую в медсестру, и бюстгальтеры без бретелек, чтобы обнажить плечи.

А вот и Барт. Он одет так, словно пришел на торжество по поводу окончания учебного года в школе или вручения медали лучшему супругу. Никто мне не поверит, и глупо об этом говорить, но все же я любила Барта. Нам было так весело. Я выходила в свет чаще, чем он, так как ему надо было работать. Барт был любимчиком посла. Нет, с королевой я не встречалась. Я видела ее мельком, однако приглашений от нее не получала. Признаюсь, я чувствовала себя оскорбленной. Она никогда не жаловала бедных американцев, сами понимаете. Мне пришлось дождаться, пока Джеки станет Первой Леди, чтобы кратчайшим путем попасть из Букингемского дворца в Бакингем. Когда я шла на вечеринку без Барта, он потом просил меня рассказать ему все в подробностях. Барт как-то ухитрялся покупать мне наряды, перепродавая вещи, приобретенные в специальных магазинах для дипломатов, к которым только мы, американцы, имели доступ. В посольстве все были похожи друг на друга. Кроме посла, который не был женат и которому не надо было тратиться на платья. Барт перепродавал чулки, виски, тостеры. И все же я залезала в долги.

Барт был ужасно добрым. Он обожал знакомиться с людьми, но потом забывал их. То, что ему в них нравилось, проявлялось только при первой встрече, а в дальнейшем, по его мнению, исчезало, и он ретировался до того, как разочаровывался. Знакомство с людьми он воспринимал как приобретение опыта, и пока он с ними общался, то общался душевно и искренно, даже если они были отвратительны. А может быть, особенно, когда они были отвратительны. Его вдохновляла жажда открытий, и, очевидно, за это он любил свою работу. Нам обоим нравилось ходить на вечеринки, находить в гостях у старых знакомых новых, а по вечерам или, скорее, по утрам, за завтраком, перемывать им косточки и сравнивать наши мнения. Я всегда просыпалась рано, даже если укладывалась в постель поздно. Эта привычка осталась у меня с тех пор, как я жила на берегу моря. На море вы поднимаетесь чуть свет из-за звуков, не похожих на те, под которые засыпаете. К тому же папа, сильно увлекавшийся спортом, в семь утра вытаскивал нас из постели, чтобы покататься на лошадях. Он объяснял, что поздним утром лошади уже измучены мухами. Я говорю все это к тому, что в Лондоне у меня даже не было необходимости в колоколах, а уж в Лондоне они звонят – так звонят. Их ничем не приглушают.

Барт умел готовить, а точнее, мог сварганить яичницу с беконом. Лично я никогда не могла стряпать. И не любила. Мы либо ужинали не дома, либо, попивая бордо и виски, ели яичницу с беконом. У меня была горничная, кухарка и посольский водитель, однако я не желала, чтобы в нашем доме была кухня, так как он действительно был слишком мал, а я испытываю отвращение к кухонным запахам.

Барт любил меня так, словно я была самым лучшим приобретением в его жизни. В один прекрасный день он встретил меня, женился и души во мне не чаял. К тому же Барт был убежден, что я тоже счастлива. Так же счастлива, как и он, ведь нам было так весело. Мы все делали одинаково, с одинаковым рвением, и нас считали парой молодых американцев, здоровых и богатых – по меньшей мере, одно из этих слов лишнее.

Ему не нравилась моя мать, которую он прозвал госпожа Буря.

Было что-то нежное, покровительственное в его манере представлять меня, нестись на помощь, когда я попадала в лапы пожилых любопытных англичанок (что до престарелых самцов, то я покоряла их одного за другим и прекрасно могла улизнуть от них сама), или в его манере спрашивать, не хочу ли я спать. У Барта была великолепная фигура, тонкие, как у ребенка, волосы; когда он находился в комнате, то производил странный шум, словно намеревался методично потребить половину наполнявшего ее воздуха – другая половина приберегалась для меня. Это был, если можно так выразиться, беззвучный шум, свойственный лишь ему одному способ потребления энергии. Мы были само очарование, я в этом нисколько не сомневаюсь и очень этим горжусь. Королева бала 51-го года вышла замуж за Лучшего Секретаря Посольства из всего Государственного департамента; тем не менее во время нашей совместной жизни – неважно, в присутствии людей, свидетелей, посетителей, иностранцев или нет – мы были отнюдь не парой предусмотрительных дипломатов-карьеристов, а двумя молодыми сумасбродами, полностью лишенными цинизма и принимающими жизнь с открытым сердцем. Когда я занималась обустройством нашей крохотной квартиры, то первые изменения Барт приветствовал так, словно я украшала дворец Бленхэм; мне кажется, у нас не оставалось времени, чтобы спросить себя, сколько все это будет длиться. Я была сестрой Барта, сестрой, которая с удовольствием спала со своим братом и которая была замужем («Позвольте представить вам моего мужа».), а еще – молодой женщиной, которой кто угодно (и я первая) мог сказать, что она вытянула лучшую в колоде карту – Барта.

Когда умер ребенок Джеки, то эту новость сообщил мне Барт. Не пожелав звонить по телефону, он покинул посольство так быстро, как только мог, осведомился у горничной о моих планах на день, искал и нашел меня, обшарив каждый ряд в кинотеатре, где я смотрела фильм с участием Лоренса Оливье. Чтобы в темноте рассмотреть меня, он дожидался самых светлых кадров на экране. Затем вывел меня наружу и произнес: «Скейт, я хочу прогуляться с тобой, Скейт (у нас не было детей, мы были для этого слишком молоды, и Барт предпочитал повременить, пока мы не нагуляемся вдоволь, так что речи идти не могло о Произошедшем с Детьми Несчастии), потому что мне плохо, Скейт, у твоей сестры кое-что произошло, это касается младенца, и мысли об этом не выходят у меня из головы. Я не мог оставаться один, я сказал себе: Скейт поможет мне найти слова для Джеки…» Вот таким образом Барт сообщил мне о смерти малыша. Он хотел принять удар на себя, оградить меня от боли и от всего с этим связанного, так как знал, что я буду думать обо всем, что происходило с Джеки давным-давно и во что я никогда его не посвящала, но о чем он все-таки догадывался – о кресте, который я несла. Скейт? А, Скейт – все мои настоящие друзья и настоящие враги называли меня Скейт. Доска. У меня была маленькая грудь. У Джеки тоже. С возрастом их размер не увеличился ни у одной из нас.

Есть вещи, о которых вы не в праве писать, потому что это было бы открытым вторжением в мою личную жизнь, однако самое смешное состоит в том, что вы спокойно можете это сделать, так как я никогда не изменяла Барту.

Я имею в виду, пока была замужем. Когда же это произошло, то произошло по двум причинам. Во-первых, я хотела знать, каково это будет с другим мужчиной, так как вы всегда стремитесь сменить марку исключительно для того, чтобы вернуться к первой. Во-вторых, я собиралась замуж за человека, который был намного меня старше. Любой бы попробовал.

Барт, со своей стороны, не пустил в ход достаточного количества козырей. Он был так счастлив угождать мне, что даже не пытался задуматься, есть ли у нас будущее. Все вокруг полагали, что мы живем скромнее, чем могли бы. Вероятно, они считали, что я была наследницей состояния, а Барт – безупречным юношей, который, прежде чем войти в семейный бизнес, исполнял свой гражданский долг. Я ни на минуту не задумывалась о завтрашнем дне, пока одним майским вечером Барт не сообщил мне, что мы должны возвращаться в Америку. Это случилось в гостях у друзей, после того как они предложили нам в конце лета отправиться с ними на юг Франции. Я уже собиралась было согласиться, когда Барт сказал, что в сентябре мы уедем.

Его посол возвращался на родину, мы должны были последовать за ним. Новый посол в нас не нуждался – у него был свой Барт. Не следует ли из этого, что я не читала газет?

Я не особенно увлекалась чтением прессы – я никогда ее не читала. Понимаю, что это кажется кокетством, и все же это так. Что за интерес читать новости о людях, которых видишь каждый день? Я просматривала журналы Стивенса, одного моего друга, владельца «Квин», так как находилась в очень тесных отношениях с его любовницей Мойрой Ширер. Танцовщицей. Стивенс часто использовал меня в качестве алиби: мы выходили вместе и он испарялся в компании Мойры. Ожидая их возвращения, я листала журналы, которые он приносил мне. Однако политика меня не интересовала. Джеки приберегла ее для себя. «Ты ведь шутишь, правда?» – спросила я Барта. Он улыбнулся так, словно я была легкомысленной куклой. «Разумеется, мы сможем вернуться сюда на Рождественские праздники, – добавил он, – они всегда в нашем распоряжении, однако вряд ли сможем остаться». Я была приучена ничего не обсуждать в присутствии шофера, который по чистой случайности у нас был (любовница посла находила его хорошеньким). «Что именно ты имел в виду, говоря о нашем отъезде в сентябре?» – уточнила я. Отвечая, он улыбался. Нет, он не улыбался. Он светился. У Барта был для меня сюрприз. Официально он не входил в состав дипломатического корпуса. И если бы Барт поступил на службу в Государственный департамент, то нас могли бы отправить на Гибралтар или еще дальше. Полгода Барт искал работу в Нью-Йорке и нашел ее. «И что за работа?» – поинтересовалась я. «Издатель». Он смотрел на меня с доверием и любовью. Очевидно, ждал, что я похлопаю его по щеке, приговаривая «милый Барт». Я осознала, насколько он, насколько мы были молоды и как мало денег у нас было по причине этой обоюдной молодости.

Я не желала возвращаться в Америку. В Америке была Джеки, самая могущественная женщина мира. Мне уже доводилось страстно стремиться к чему-то, например, к поездке в Европу или замужеству, однако впервые в жизни я вложила столько страсти в отречение. Как правило, май-июнь-июль в Лондоне – самая прекрасная пора, и люди, живущие в провинции, наконец-то вознаграждены за долгие месяцы тяжких усилий; в субботу намечался праздник в их честь по поводу того, что они выжили. Мы провели здесь четыре года. Все вокруг начинали удивляться, что у нас нет детей. «Вы правильно делаете, моя дорогая, что дожидаетесь зимы», – вот что мне приходилось выслушивать, словно мы с Бартом собирались провести последний квартал года, по-научному совокупляясь аккурат перед окнами Ее Величества.

Что-то переменилось.

Я отдалилась от Барта.

Наличие денег некоторым образом оттягивало наш развод. Мы потребили все, что могли потребить. Мы были юны, однако в ближайшем будущем повзрослеем. То, что нас объединяло, разрушится после переправы через океан. Если в каком-либо месте вы были счастливы, то в ваших же интересах избегать путешествий и новых знакомств. Позже я часто убеждалась в этом на примере других, однако никто не доверяет вашему опыту, если вы еще не достигли возраста, когда полагается этот опыт иметь.

Лично у меня, благодаря Джеки и папе, такой опыт имелся уже с десяти лет. Я знала, как вести себя с сестрами и мужчинами.

Барт чувствовал, что я все еще прежняя, но не с ним. Он начал проявлять обходительность перед дверью в ванную комнату и вести себя при Любых Обстоятельствах Чересчур Предупредительно.

Джеки стала Первой Леди. Мы были приняты самой королевой, обожающей американских политических деятелей, чьи имена пишутся в начале ее приветственной речи, которую она заучивает наизусть.

Моя встреча с королевой длилась ровно полторы минуты. Я стояла между Бартом и датчанами. После моего реверанса, который, признаюсь, был несколько неуклюжим, зато глубоким, королева сказала мне пару слов; Барт объяснил, что я нарушила церемонию с Бостонским архиепископом. Если бы потребовалось, я бы поцеловала ему и руку, и левую ногу, однако Барт уже направился к принцу-консорту и я последовала за ним. За полторы минуты Барт произнес: «Это так любезно с вашей стороны», а я выдохнула: «Это великолепно». Возможно, мне следовало попытаться выразить свое восхищение в квадрате.

Филипп не пригласил нас на ужин ни в тот день, ни в другие.

Тем не менее на Филиппа я произвела хорошее впечатление. Он не замедлил мне это доказать. Я поинтересовалась у Барта, что именно сказала мне королева, однако он не пожелал вдаваться в подробности. На следующий день я узнала, что она вообще ничего не говорила. Из-за смущения мне это показалось. Я что-то услышала, так как витала в облаках. Голос церемониймейстера, предполагаю. На меня не надо было бы сильно давить, чтобы я поверила в то, что слышала рондо на готские стихи под аккомпанемент арфисток из «Карнеги Холла».

На другой день мы с Джеки ужинали в узком кругу, и я заметила, что Барт отвел ее в сторону. «Что я должен сделать, чтобы удержать Скейт?» – спросил он ее. «Заработать денег, Бартон». Он принялся рассказывать ей о своей работе издателя, о том, как мало шансов у него вернуться домой (о каком доме идет речь, хотела бы я знать), о том, что для детей (детей, сейчас?), но Джеки перебила его: «Я говорю о настоящих деньгах, Бартон».

Вот так я развелась с Бартом. Безусловно, Джеки была права. После ужина, застав моего мужа в нашей спальне, я подошла к нему и все такое прочее. Наша жизнь была полна доброты, как и он сам, а еще она была особенной, но все же совершенно обреченной. До нашего расставания все было чудесно, не считая того, что Барт начал больше пить, хотя мы и до этого периодически набирались, и я распознала симптомы, наблюдавшиеся у папы после развода.

Я не люблю эту фотографию. Он вышел более тучным, и такая одежда ему не шла. Однако в те времена на море все мужчины носили такие мокасины и брюки. Снимок сделан в 1959 или 1958 году, вероятно, как раз накануне моего второго замужества в Вашингтоне, в «Гранд Вудсе». Из-за закона о разводах Джеки настояла на том, чтобы я выходила замуж в США. Поланд был намного меня старше, на семнадцать лет, однако, я думаю, он плутовал. Двадцать лет кажутся мне более правдоподобными. Здесь мы на яхте «Хани Фитз», принадлежащей супругу Джеки. Яхта была небольшая, но мы любили ее безмерно, Поланд часами мог играть в шахматы на задней палубе. Передней палубы не было. Этот корабль был сделан в 1928 году, и Джеки находила его несколько маленьким. К счастью, на борту никто не рыбачил. Была только одна вещь, которая нам с Джеки не нравилась в папе: рыбалка. Когда папа рыбачил, он больше не обращал внимания на Джеки и она поджидала, когда он поймает рыбку, чтобы поздравить его. Тогда он обращал внимание на Джеки.

Что касается меня, то я мечтала, чтобы Джеки упала в воду и чтобы я спасла ее под восхищенным взглядом папы, который кричал бы: «О, Скейт, давай, черт возьми!».

Однако Джеки никогда не падала в воду, а папа и не думал выражать мне свое восхищение. Я ждала, пока он на нее посмотрит и взгляд Джеки загорится в свою очередь. Я грустила, но не подавала виду, стараясь сдержать слезы.

Здесь у нас мокрые волосы. У нас обеих волосы жесткие и не вьющиеся. Одно из главных преимуществ в жизни.

Вам бросается в глаза маленькая грудь. Очень красивая, в самом деле. Но маленькая, как и сейчас. До какого года… до какого года было не обязательно иметь большую грудь?

После войны Поланд стал гражданином Англии – он женился на англичанке. Это был поляк, похожий на американского актера, если вы понимаете, что я хочу сказать. Маленькие усики, шейный платок. Нет, не шелковый. Из хлопка. Он ненавидел прикосновение шелка к коже.

Поланд не был красив. На этой фотографии на нем тенниска из «Рэкет Клаба». Он выиграл ее в карты, в покер, у мужа Джеки. Он никогда не осмеливался появляться в «Рэкет Клабе». Поланд полагал, что его не примут, потому что внешне он слегка походил на еврея. Тем не менее он отнюдь им не был. Я могу в этом поклясться.

Я не вышла бы за еврея в 1959 году в Англии. Или в Вашингтоне.

Нет, он не был красив. Друзья звали его Поджи – сарделька. Это военно-морской жаргон.

Поланд очень сильно желал меня. Хотел детей. Хотел принимать гостей и вести счастливую семейную жизнь. Он сколотил состояние. Поланд дал мне все, к чему я стремилась – что именно я не скажу вам даже сегодня, мне до сих пор страшно. Я не рассказываю о таких вещах. Деньги – Щекотливая Тема. Тем не менее, когда я попросила у него загородный дом, он немедленно купил его. Любовь в ста километрах от Лондона. Разумеется, лондонский дом я тоже переделала. Его жена почти ничего ему не оставила, но так было лучше. Поланд дал мне карт-бланш. И открыл счет в «Каутт'с».

Он предпочитал жить в Англии – он не любил Америку, ненавидел Нью-Йорк. Чем бы он занимался в Вашингтоне? Я стала княгиней. Несколько позже именно Трумэн [3]3
  Капоте Трумэн (1924–1984) американский писатель.


[Закрыть]назвал меня Сама Княгиня. Я была единственной американской княгиней и, наконец, единственной, кого называли Сама Княгиня. Не какая-то княгиня, понимаете. А только Сама Княгиня.

Мы вступили в законный брак. Я попросила у Рима разрешение аннулировать предыдущий, так как на этом настояла Джеки из-за своего мужа. Его семья принадлежала к американским католикам.

Он изменял Джеки. Он был самым донжуанским донжуаном из всех донжуанов. В конце концов ей вскоре стало об этом известно, разумеется, уже после свадьбы. Она думала, что Бартон, что все мужчины поступают так же. В противном случае она не устранила бы его, Бартона, так быстро. Она призналась мне в этом намного позже. После того, как я ушла от Поланда. Она сказала, что считала Бартона таким же, как все мужчины, и что если бы знала или, точнее, поверила мне, то действовала бы по-другому. Однако она полагала, что я хочу заставить ее ревновать к моей жизни с драгоценным Бартом. Единственный раз, когда я забила очко в свою пользу.

Как начался роман с Поландом? О, Поланд пригласил меня на чрезвычайно дорогое благотворительное мероприятие, которое мы не могли себе позволить. Война закончилась не так давно – нужно было восстановить столько всякого добра, накормить стольких голодных детей. Даже дипломатам, и особенно американским, сироты обходятся в кругленькую сумму. Барт был в Вашингтоне. Он намеревался затем поехать в Нью-Йорк на эту чертову работу в издательстве, такую перспективную, которая сделала бы нас образцовой парой, живущей достаточно близко от Лексингтон-авеню. Предполагаю, что в обед мы съедали бы один сандвич на двоих, прежде чем я отправлялась бы на занятия в университете, – Барт хотел, чтобы я соответствовала его уровню, – а посетители музея, где мы назначали бы друг другу свидания, удивлялись бы: «Как же они еще молоды!».

Последний бокал я подала Поланду у себя дома. Он был здесь впервые. Поланд не замедлил сказать мне, что дом произвел на него впечатление, и я ему поверила. Не хотела бы я заняться и его обителью? Он был одет точь-в-точь, как папа и как все мужчины, находящие меня восхитительной в моем статусе замужней женщины. Мужчины, чьи жены во время моего отъезда в Европу говорили, что я очаровательная девчурка, которой очень повезет, если она захомутает какого-нибудь парня из «Рэкет Клаба» и будет таскать за собой в трейлере кремового цвета своих двенадцать детей. Не такой я видела свою жизнь, не такой видел меня Поланд. Он смотрел на меня как на взрослую. Я была не очаровательной девочкой, а желанной женщиной, и этим вечером Поланд мне это сказал. Он расстался со своей второй женой, у которой взял все, что хотел – денег, чтобы приумножить свое состояние, о чем он мне любезно поведал. Он был в таком возрасте, что мог бы сойти за моего отца. И Поланд понимал это: он осознавал, что был смешон и, наконец, скучен. Это я взяла его руки в свои, чтобы убедить в обратном. Я могла бы держаться с ним иронично, или холодно, или взволнованно, однако я повела себя вовсе не так. Поланд почувствовал это и признался, что у него состоялся разговор с Джеки. Она посоветовала ему жениться на мне. Это он должен был держать меня за руки. Он был так счастлив, что у меня не могло сложиться о нем плохого мнения. Мне было хорошо известно, что мнение имеет большое значение для людей, я узнала об этом очень рано и иногда сама себе кажусь странной, потому что редко позволяю себе иметь о ком-нибудь мнение – у меня возникает впечатление, что я роюсь в чьем-то нижнем белье. Мне не хотелось выглядеть трогательной и уязвимой. Да, мне нужны были деньги Поланда, но я не собиралась ломать перед ним комедию. Уязвимость – самое простое оружие, которое мы используем в большинстве совершаемых нами преступлений, и я считала бы себя бесчестной, если бы играла в такую игру. Я все, что угодно, только не мошенница. Я читала, что нас с Джеки называют пожирательницами мужчин, однако я никогда не корчила из себя несчастную, прячущуюся от бомбардировок беженку, если вы понимаете, что я имею в виду.

И такой я была с семи лет.

Поланд не был добрым, как Барт. У него не было такой кожи, таких волос. Он мог быть жестоким. На него наложили отпечаток усилия, которые он приложил к тому, чтобы стать важной персоной, которую трудно не заметить. Создавалось впечатление, что в нем смешалось много кровей. Кровь его семьи была слишком богатой и слишком утомленной, как великолепная бутылка бордо, которая по истечении длительного времени портится. Обновление было возложено на него одного. И на этом он не экономил.