Текст книги "Сестры"

Автор книги: Стефан Дени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

План битвы

В Европу я вернулась лишь на похороны Поланда. Я занималась дизайном и брала за свои услуги очень дорого – но у меня были долги. Поланд не оставил мне ничего. То, что он спас, перешло Владу и Тини вкупе с армией юристов, готовых накинуться на меня, если только я приближусь к копилке.

Мы похоронили Поланда в Турвиле под старым, позаимствованным у Военного музея знаменем. Мне было трудно расставаться с прошлым, со счастливыми временами, с домом…

Тини и ее брат дожидались меня.

Мои встречи с ней были мимолетными, и во время них она оставалась замкнутой и подозрительной. Честно говоря, жизнь разлучила нас: я завертелась, меня вечно не была дома, а 969-я квартира была достаточно большой, чтобы я не была в курсе того, там она или нет. Влад обосновался в Лондоне. Тини постоянно гостила там.

Мы никогда не заговаривали о моем загубленном браке, том, который Александр Форджер потопил по приказу командира Джеки еще до того, как тот пустился в плаванье. Вероятно, Тини презирала меня. Я позволила разрушить большую любовь. В этом возрасте для презрения многого не надо.

Годы, проведенные в Америке, не были успешными, тем не менее в Европу меня не притягивало ничего, кроме желания вернуться туда и оставить Нью-Йорк позади.

За похоронами Поланда последовала череда ужинов в Лондоне, во время которых я поняла, что меня забыли. Я была американкой и больше никем.

Улетая в Нью-Йорк, я чувствовала растерянность. Тини не поехала со мной, она осталась у брата. Влад проявлял учтивость и ласку, но у него была своя жизнь, – я превратилась лишь в поздравительную рождественскую открытку.

Вернувшись в Нью-Йорк, я получила от него письмо.

Он не хотел говорить со мной об этом в Лондоне. В этом был весь Влад: он не сообщал плохие новости так долго, как только мог, а когда ничего другого не оставалось – писал. Влад унаследовал деликатность Поланда, и, сама не знаю, почему я так думаю, ведь это невозможно, в нем было что-то от Барта.

От письма Влада веяло такой же уязвимостью, как от Барта, когда он сообщил мне о смерти папы.

У Влада был рак, но не в слишком тяжелой форме; он проходил курс лечения и не хотел, чтобы я приезжала. Он выкарабкается – он еще так молод.

Я позвонила ему, но разговор получился сдержанный – по телефону тяжело говорить о смерти с тем, кто неделю назад похоронил своего отца и кто сам борется с ней.

Я заставила его пообещать, что он будет регулярно звонить мне. Это означало – предупредить меня, если его состояние ухудшится. Мы старались держаться весело и оптимистично.

Он умер, не предупредив меня или, скорее, не сумев этого сделать. Я была в путешествии в Мексике, у Джимми Голдсмита; у Джимми постоянно гостило человек этак пятьдесят, и он наблюдал за ними в бинокль из маленького домика, где жил один в нищете и убожестве. Тини ждала меня в аэропорту. Болезнь Влада была неизлечима: у него оказался рак печени, не оставлявший ему никаких шансов на выздоровление. И все же он думал, что это будет не так быстро. Он хотел бы, чтобы я приехала. Тини не переставала повторять мне это все время, пока мы снова жили вместе в замкнутом пространстве Лондона. Мне было очень тяжело приблизиться к телу моего сына.

Джеки не приехала на похороны Поланда, что меня очень удивило. Она объяснила, что была в путешествии с одним другом; я знала, о ком идет речь, это был Розуэлл Джилпатрик, старый гвардеец старой гвардии, член вашингтонской банды. Она не стала отправлять письмо – этого было бы недостаточно. «Скейт, мне следовало сделать больше».

Она поехала со мной в Турвиль. Фотографы окружили маленькое кладбище, и единственное, что удалось полиции – это лишь помешать им топтать могилы.

Джеки отправилась в Дорчестер, я поехала вместе с ней, и в Америку мы вернулись без Тини.

Возвращаясь на самолете, я поведала Джеки, чем занималась в течение этих двух лет; Джеки ничуть не изменилась. Она была все та же, абсолютно та же. Кстати, эту фотографию дал мне Рональд Галела, вообще-то, я купила у него целую серию снимков. Он шел за Джеки по улице, но она заметила его и они побежали рядом друг с другом, а затем она скрылась в Центральном парке. Как Ванесса Рэдгрейв в «Фотоувеличении», помните? Вероятно, вы слишком молоды. «Фотоувеличение» – наш фильм. Да, вы слишком молоды. Это было в 67-м. Рональд признался мне, что он никогда не любил ее так сильно, как в тот день, и что она тоже любила его, они бежали, словно дети, пока он не отстал, чтобы полюбоваться, как она исчезает и возвращается, возвращается и исчезает.

Это моя любимая фотография Джеки. В тот момент она обернулась, чтобы взглянуть на Галелу… И еще та, с Дели, на которой она смотрится в зеркало. Прекрасная колдунья. Я вам сейчас ее покажу.

Я не сделала ничего хорошего.

– Я не сделала ничего хорошего, Джеки, и это пугает меня. Все идет не так, как раньше. Ты видела передачу с участием Трумэна? Передачу Стэнли Сигела? Возникает такое впечатление, будто Трумэн сочинил продолжение моей жизни и оно стало реальностью. Более того, я разорена. Мне не удастся сохранить квартиру.

– А чего ты еще ожидала от этого ничтожества? Плюнь ты на него. Ох, Скейт, – прибавила она и обняла меня.

Я долго оставалась в ее объятиях. В самолетах Джеки всегда усаживали в первом ряду, чтобы другие пассажиры не могли за ней подглядывать.

– Не оборачивайся, – прошептала она, – та полная женщина слева, в третьем или четвертом ряду, это же Барбара Уотсон.

Я достала зеркальце из сумочки.

– Ты уверена? Не может быть. Эта женщина огромна.

– Говорю тебе, это она. Всюду, куда ни пойдешь, встретишь Барбару Уотсон.

– И что будем делать?

– Будем пить. Только не это мерзкое шампанское. Да, я выпиваю и ты тоже, к тому же нет смысла строить из себя образец добродетели перед стюардессой. Знаешь, она уже давно не заблуждается насчет людей. Я спрашиваю себя, обязаны ли они подписывать договор о неразглашении?

– Ох, Джеки мне так тебя не хватало! Поклянись, что это закончилось.

– Мне тоже ужасно не хватало тебя. Я говорила себе: «Ты пойдешь туда», однако не могла сделать этого без Тини.

Я стремилась раз и навсегда вернуть ее тебе, и все же это было не в моих силах. Я пребывала в таком же заторможенном состоянии, как перед теми людьми, с которыми встречалась после Далласа и которые произносили одни и те же слова соболезнования. Всеми теми, перед которыми мне следовало выглядеть естественной и отчаявшейся. А у меня только и хватало сил, чтобы отвечать им: «Это так любезно с вашей стороны»; то же самое я говорила, когда меня поздравляли с удачным приемом в Белом доме. Я понимала, что это невежливо и даже грубо, что это совсем не то, что люди от меня ждут, но мне ни разу не удалось сказать ничего другого, даже если мне было стыдно-престыдно за то, что я такая бездарная актриса.

– Я потеряла Тини, – произнесла я, – потеряла Влада. Но это не важно, если рядом ты.

Она попросила, чтобы нам принесли еще по бокалу, и я позволила звукам ее голоса убаюкать меня. И все же, несмотря на алкоголь и на голос Джеки, я чувствовала себя такой несчастной, что лишь повторяла: «Ох, Джеки, что мы будем делать?»

– Составлять план битвы, – выпалила Джеки. – План битвы, который поможет нам за полгода стать самыми счастливыми девушками Америки.

Семь нью-йоркских авеню были тщательнейшим образом проштудированы, вся инфраструктура, включая коттеджи и гостиницы, была исследована шаг за шагом, словно лабиринт, и мы принялись за поиски богатых мужчин, тех, у кого, как называла это Джеки, водились настоящие деньги. Я было подумала о Джимми, однако он уже был занят одной француженкой и не собирался разводиться или, скорее, это Аннабель не собиралась разводиться. Она сама сказала мне это во время похорон, узнав, что я приехала из Мексики: «Ох, дорогуша, даже и не думай, я не разведусь никогда, а поскольку ты собираешься выйти замуж, то тебе придется подыскать кого-то другого вместо бедного Джеймса». Какая жалость, у него было десять миллиардов и пять жен, он оставил по два миллиарда каждой. Джимми был методичным человеком.

Я восстановила по памяти план, который мы с Джеки составили в самолете:

НАЙТИ БОГАТОГО МУЖЧИНУ

Мы подготовили список богатых и незанятых на тот момент мужчин:

Генри Форд

Сэмюэль Уолстон

Деметриус Карагопулос

Маркос Ливанос

Тим Коч

Лорд Роуздейл

Эрнесто Брандолини

Таки Теодоракопулос

Коста Гратсос

Ники Гуландрис

Джанни Аньелли

Джон Дж. Риб

Папа

После чего подвергли его скрупулезному анализу.

А затем я сорвала куш.

И сорвать его мне помогла отнюдь не Америка, а Европа, моя лучшая подруга.

Когда я повстречала Ари, то была разведенной американкой, чьи сердечные переживания остались в далеком прошлом (последняя любовь к Питеру Бирду казалась мне возвышенной, однако такую же любовь изображала Мэрил Стрип в фильме «Из Африки» и, поскольку она играла лучше, чем я, Питер превратился для меня лишь в друга).

Ари любил, чтобы ему готовили макароны, плавал, не снимая черных очков, путешествовал на собственном самолете и давал мне деньги.

Лондонские греки богаче американских. Богаче богатых. Я нашла Ари среди греков Лондона, хотя он был универсальным греком, питающим слабость к Парижу.

В Нью-Йорке он пригласил меня на ужин, и я продала себя в этом сером борделе «Уолдорф».

Я провела ночь с ним. Он провел ночь, разговаривая по телефону, пока я ублажала его – это было почти все, что Ари интересовало: чтобы его удовлетворяла княгиня.

На следующий день он предложил мне поехать в Грецию.

Я переспала со всеми мужчинами, находящимися на борту, – с гостями, я имею в виду.

Это был самый обнадеживающий круиз из всех, в которые я ездила.

На определенном социальном уровне любовь уже теряет свою ценность.

По телефону я сообщила Джеки, что запустила ручку в золотую ширинку.

– Ох, Скейт, как он выглядит голым?

– У него совсем малюсенький член, когда я увидела его, то подумала, что это червяк, и начала искать листок мяты.

– Слушай, Скейт, я с ним знакома. Не думаю, что ты сможешь наложить на него лапу. Я ездила в круиз на его корабле в компании Рузвельтов-младших, тогда еще князь Голицын колебался в выборе между двумя яхтами: Ари и Ниархоса. Но я сошла с ума, ты же тоже была там. Ты до такой степени являешься частью меня, что иногда я забываю о твоем существовании. Помнишь рубин, который он подарил мне на прощание и, кажется, что-то дал и тебе. Браслет. Я никогда не забываю драгоценности.

– Ах да, помню. Там еще были Рузвельты, чтобы следить за тобой, и Сьюзан кидала на нас злобные взгляды. Я как-то снова встретила в Лондоне сестру Ари, у Артемиса. Помнишь Артемиса? Артемиса Гарофалидиса, этого ржавого гвоздя?..

– Ох уж мне эти греки! – воскликнула Джеки. – Тебе известно, что Ари спал с любовницей Старика?

Старик, вы уже знаете, я вам о нем говорила, был свекром Джеки. Она прозвала его Аль Отруби, игра слов от Аль Капоне и названия этих волокнистых хлопьев, которые поглощают на завтрак пожилые люди, чтобы улучшить свой транзит через кишечник. Мне всегда очень нравилось это сравнение с механическим транзитом, словно гастрономический аэропорт какой-то. Аль – это тот, кто дал ей миллион долларов, чтобы она не разводилась. Он умер в 69-м, зато Старуха продержалась до ста четырех лет. Она похоронила Джеки. Я знала, что у Старика была любовница, Глория Свенсон [21]21
  Американская киноактриса (1897–1983).


[Закрыть], но понятия не имела, что Ари укладывал ее к себе в постель. Он был намного моложе, ведь так? Это произошло во время его первого путешествия в Нью-Йорк, как раз накануне войны, в то время я еще ходила к мисс Портер. Я полагаю, что в 1940 году секс со Свенсон для молодого грека был чем-то вроде посещения Метрополитен-музея.

Ладно, в ту первую встречу ни между Джеки и Ари, ни между мной и Ари ничего не было. Знаете, вокруг находилось слишком много людей. Джеки была на вершине Своей Славы, все происходило как раз перед убийством. Однако то, что по всему Измиру были развешены фотографии Джеки, произвело на Ари сильное впечатление. Он не осмеливался слишком стремительно идти в наступление из-за Рузвельта-младшего, который при малейшем Вольном Жесте кликнул бы матросов. В те времена это вызвало бы слишком много пересудов за Круглым Столом. Все-таки Ари любил приглашать на свой корабль настоящих звезд, слава которых распространялась за пределы Голливуда и которые были ужасно популярны. То есть достигли той стадии известности, когда за один стол больше двух-трех таких людей не усаживают. В Монте-Карло у Ари был сам Уинстон Черчилль. Это была самая крупная рыба в мире, однако Рэндольф, его сын, – свой парень, супруг Пэм, Пим-Пэм-Пом, – говорил, что его отец пойдет к кому угодно, даже к Ари, лишь бы иметь возможность выбрать свою любимую марку шампанского. Пэм не была счастлива с Рэнди: он много пил, к тому же она была значительно моложе, ей исполнилось девятнадцать. И денег у него было недостаточно. Вы знаете Пэм? Она умерла здесь в Париже, в «Ритце», бармен которого, Андре Гиймэн, так нравился Джеки. Записывайте. В бассейне. Один Бог знает, что она там делала. Она сохранила девственность до брака только потому, что шофер был гомосексуалистом, а садовник не мог, даже если хотел. У нее была тяжба со своими пасынками, детьми Гарримана, и все же ей удалось сохранить одну картину Ван Гога, одну – Моне и одну – Гогена; здесь, в парижском посольстве, где Клинтон предоставил ей должность, она заявляла: «Если французские журналисты спросят меня о моей жизни, то я покажу им полотна Аверелла, я им всё расскажу от и до».

Марка шампанского? А, «Хейдсик». Как всегда «Хейдсик». Именно его пили до войны, и Уинстон оставался ему верен. Вы записали? Какой же вы все-таки грязный проныра!

Для Джеки Ари был пиратом, Одиссеем и Зевсом в одном лице, и еще в нем было кое-что от Блэк Джека. Кстати, все греки, не знакомые ей лично, особенно Ливаносы, с которыми мы с Поландом так тесно общались в Лондоне, производили на нее большее впечатление, чем она признавала.

А как они распоряжались своими деньгами! Когда вы обладаете таким капиталом, как Старик, то следите за тем, чтобы ваши дети хорошо учились, чтобы стать президентами Соединенных Штатов. У Ливаносов же было иное мировоззрение. Они собирали все апельсины и оставляли их для себя и своих гостей. Их мир был большим садом.

В тот период Ливаносы заполучили у американского правительства монополию на продажу «Либерти Шипс» – вы слышали об этих кораблях, которые они поставляли, еще не зная, что нацисты потопят их. Они не хотели, чтобы Ари становился членом их мафии, а для него брак с дочерью Ливаносов был выгодным делом. Во всех смыслах этого слова. Ей было семнадцать, ему – сорок шесть – сорок пять. Каков реванш! Он увел их дочь к ярости Ниархоса, который наметил ее для себя, и последнему пришлось удовольствоваться ее сестрой Эжени; Атена на самом деле была слишком молода. Я тороплюсь, все же новая встреча с Ари оживила в нас с Джеки Воспоминания.

Несомненно, она была искренна, когда сказала, что забыла о моем пребывании на корабле. В те времена мы составляли единое целое. И, разумеется, рассказывали друг другу обо всем. На многие годы, да, именно годы, мы оставили этот круиз в прошлом и никогда не возвращались к нему, так как то, что произошло потом, вызывало у нас горькие воспоминания.

Супруг Джеки был в ярости. Он проводил кампанию, чтобы переизбраться на второй срок в 1964 году, и узнал, что Поланд захотел развестись и жениться на Шарлоте Форд, а я собираюсь выйти замуж за Ари.

Не могу сказать, что это было совсем неверно. Поланд уже не шел на уступки, ему осточертел Питер Бирд, и он действительно хотел связаться с Фордами. А я не видела препятствий, мешающих мне сменить его на Ари – на эту чудесную жизнь, на греческое лето. Однако Джеки рассказала все своему мужу, и он положил этому конец. Ари даже запретили въезжать в Соединенные Штаты.

Нежелательное лицо.

Черный список.

Антиамериканская деятельность.

ФБР.

Можете поверить, он усвоил урок и тихо исчез.

Я вернула себе Поланда, который разрыдался на моем плече.

Сегодня я убеждена, что Джеки потому помешала мне выйти замуж за Джеффри, что не находила его достаточно хорошим для меня, а еще по причине обветшалых остатков своего Былого Великолепия. Это не было эгоизмом, это было любовью.

Сейчас-то я понимаю, что произошло.

Нет, вы смотрите не тот фотоальбом. Круиз с Джеки – в голубом, это было намного раньше. В 63-м мы бы не надели такие купальники.

Итак, в 63-м на яхте Ари ничего не произошло. И это было к лучшему. Супруг Джеки влип в занятную историю с девицами из Лондона, тем не менее это не стало достоянием общественности. Вы и в самом деле слишком молоды. Лондонские барышни были танцовщицами. Их звали Мэнди Райс Дэвис, Мария Новоротни и Кристина Килер. Я была знакома с Кристиной, она спала с Профумо, английским министром. Вам всё нужно объяснять! Я полагала, что журналистика – это знание материала!

Кристина была знаменитостью в Кенсингтоне. Она взбиралась на мужчин и делала сама всю работу. Когда она приехала в Нью-Йорк, Джеки гостила у Старухи в Хайэнис Порт. Без мужа. Он переспал с Кристиной в «Плазе», а затем произошла грязная история с Гувером, главой ФБР, и Бобби со своим братом отправились в Лондон, чтобы замять скандал с этой старой развалиной Макмилланом, премьер-министром, который был болен так сильно, что его жена Дороти признавалась, что предпочла бы покончить с ним сама.

Понимаете, Кристина работала на Врага. На русских.

От этого круиза не осталось приятных воспоминаний. Вот потому-то Джеки и не связывала меня с ним. Это было в ее стиле: все плохое она принимала на себя.

Когда я снова оказалась на корабле Ари, то встретила тех же самых людей. Итальянцев, греков, англичан. Они не изменились.

Мы изменились. Мы. Мы похоронили Бобби в Арлингтоне в окружении тысяч горящих в полумраке свечей. Джеки порвала с Дэвидом Харлечем, который стал снова свободным после смерти своей супруги Сиси. Он очень нравился мне, несмотря на то, что мы с Джеки были в ссоре. Мне так и не довелось увидеть их вместе: Джеки и Дэвида, и все же Дэвид приезжал ко мне – я познакомилась с ним в Лондоне, он был внуком маркиза Сэлизбери. Джеки не вышла за него замуж, так как он не подходил по двум причинам: его капитал был недостаточно крупным, а любовь – недостаточно сильной; он говорил, что ей требовалось столько же любви, времени и внимания, сколько ребенку. Мы с Сесилем Битоном были уверены, что он женится на ней, и я испытала разочарование за Джеки, несмотря на то, что злилась на нее.

Сесиль виделся с Джеки и держал меня в курсе дела.

Джилпатрик тоже продержался не больше Уорнеска и других, предшествовавших им мужчин – компаньонов в путешествии, не более. В Мексику Джеки ездила без меня, точно так же как без меня она ездила в Камбоджу.

Ладно, мы помирились, и я по приглашению Ари отправилась в Грецию. Мне нужно было сообщать Джеки по телефону о том, как продвигается План. Я задержалась в Лондоне, чтобы повидаться с Тини.

Когда я прибыла в Грецию, она уже была там.

Джеки.

Вы могли бы уничтожить меня одной газетной статьей.

– Ари решил, что так будет лучше, – сказала она мне в аэропорту. Нас должны были доставить на вертолете в Глифалду, к Артемису-ржавому-гвоздю. – О, Скейт, он хотел сделать тебе сюрприз…

Я едва сохраняла способность говорить.

Мы устроили праздник. На нем присутствовали Тэдди Миллингтон-Дрейк, его друг Стефанидис, Марго Кахилл, Брюс Чэтуин и, по-моему, Дорис Кирнс, а также леди Стюарт, супруга посла в Афинах. Ари напевал мотивы из какого-то мюзик-холла.

Даже вы, вы все поняли.

Он женился на ней. К алтарю ее вел Хаджхай. Дженет привезла детей.

Ари сказал мне: «Ты ничего не теряешь, цыпленочек». Джеки сказала мне: «Я буду давать тебе двести тысяч долларов в год, о'кей»?

Меня попросили завтра же покинуть город, вот так.

Она увела у меня еще Рондо Мондиарждино, моего турвильского архитектора, у которого я научилась своему ремеслу и потом обустроила дом Ари на его чертовом острове. Он назывался Розовым. Это могло бы стать отличным заголовком в газете:

ИЗ БЕЛОГО ДОМА

В ДОМ РОЗОВЫЙ

однако ни одна из газет такого не написала.

Желтый свитер

Когда мы ездили на море, Дженет всегда составляла программу для всех и каждого. Единственный, кого она в нее не включала, был папа. Более того, она тщательно следила за тем, чтобы он держался на расстоянии. Мне кажется, что сегодня я поступаю точно так же: я никогда не говорю о Дженет.

У них с Хаджхаем было двое детей. И после его смерти в Джорджтауне она вышла замуж в третий раз за друга детства. Бывшая жена которого была подружкой невесты на свадьбе Дженет и папы. Вот он, здесь.

Джеки попыталась помешать этой свадьбе. Я была с ней солидарна. Дженет ничего не хотела слушать. Она была единственной, кто оказывал сопротивление Джеки. Мы – Джеки и я – явились на церемонию, но в разных автомобилях.

И из церкви вышли по отдельности.

Единственное, что вертелось в моих мыслях, так это старая песенка Блэк Джека: «Все мужчины крысы…». Он пел ее по всякому поводу, и его разговоры редко заканчивались без того, чтобы он не сказал, что все мужчины крысы. Мне было десять лет, когда я узнала, что мои дедушка и бабушка были против свадьбы Дженет и Блэк Джека. Но Дженет все-таки настояла на своем. Она вышла замуж в церкви Святой Филомены; стоя рядом с ней, Блэк Джек сквозь зубы насвистывал «Все мужчины…»

Дженет была молода, прекрасна, необузданна.

Ее улыбка сглаживала все.

Дженет улыбалась не часто. Она редко улыбалась дома.

Она пила тайком.

Ее родители, мои дедушка и бабушка, расстались, однако не стали доводить дело до развода.

Я поехала в Восточный Хэмптон повидать Дженет, зная, что она заболела и что Джеки не было до этого дела.

Дженет была все в том же старом доме в Восточном Хэмптоне, пережившем Блэк Джека, Хаджхая, смерть дочери Дженет и Хаджхая.

Еще один рак.

Друг семьи.

Дженет лежала в своей постели. Медсестра или сиделка, которая безучастно могла относиться к тому, кто находился между жизнью и смертью, занималась никому ненужными мелочами.

– Как ты поживаешь, моя родная? – спросила меня Дженет. – Ох, Джеки, ты приехала слишком рано, чтобы увидеться с отцом, он до сих пор в «Рэкет Клабе».

Сиделка подмигнула мне.

Дженет продолжала говорить о Блэк Джеке.

С Джеки.

Она прожила еще восемь лет, составляя его любимые меню и надеясь, что по дороге он не попадет в пробку.

Не знаю, какие чувства я испытывала к своей сестре. Это слово «сестра» казалось мне самым нежным из всех существующих. Оно ассоциировалось у меня с Восточным Хэмптоном, с временами, когда Джеки защищала меня от Дженет, тем не менее я больше не любила этот дом и я больше не любила Джеки.

О, ничего-то я об этом не знала…

Когда у вас есть сестра, вы не задаете себе вопросов. Она – первый человек, на кого вы обращаете внимание, не считая родителей – первых людей, которых видите. Рано или поздно вы взглянете на нее по-другому, однако не будете знать заранее, когда это произойдет. Вы живете с мыслью, что рядом с вами кто-то есть. Что такое сестра? Вы знаете вашу сестру – она отнимает ваши вещи, внимание ваших родителей, мужчину, которого вы желаете, однако это не ответ на вопрос, который вы годами не задаете себе: что такое сестра?

В этом есть что-то несправедливое. Вы на всю жизнь связаны с человеком, который, по большому счету, является вашей половинкой. Она живет в вас. Вы хотели бы иметь возможность выдворить ее и в то же время не терять ни минуты от общения с ней. Вам не хватает ее настолько же, насколько она бывает вам невыносима – только в разное время.

Однако вы тоже живете в ней и не желаете переезжать.

Джеки предала меня как минимум дважды, а может, и намного больше. Несмотря на то, что произошло в Нью-Йорке с Тини, а также после ее брака с Ари, мы продолжали видеться, и наши встречи не были простой формальностью. Я не могла идти к ней, не думая: «она моя сестра», и в моей голове начинало все путаться, о чем никто и не подозревал. Ничто никогда не происходит так, как думают другие.

Ничто.

Со своей стороны я прилагала много усилий. Я работала еще упорнее, чем раньше, стараясь, чтобы этого никто не заметил. Если бы это стало известно, мне была бы крышка. Я организовывала вечера для сильных мира сего – американских нуворишей. Но я отдавала предпочтение европейцам, прибывавшим из Европы. Было естественно, что Княгиня учит их жить в этом мире. Если я рассылала приглашения, то никому не удавалось найти в этом повод для сплетен. К тому же в Нью-Йорке этим занимались все. Общество так изменилось. Знатное происхождение, «Рэкет Клаб», Первый светский бал – все подделывалось, имитировалось, копировалось, чтобы быть просто-напросто проданным журналам. Европа поставляла нам новых Американцев. Понимаете, путешествий в Европу больше не было: Европа и Америка стали взаимозаменяемы.

Оставалась одна Джеки.

Она совершенно не менялась.

Наконец-то она чувствовала себя в безопасности с деньгами, которые оставил ей Ари – на самом деле он ей ничего не оставил. Джеки пришлось сцепиться не на жизнь, а на смерть с его дочерью, чтобы не упустить своего. Джеки была великолепна – мертвая хватка.

Все мужчины крысы, не так ли?

Мы без конца ходили на похороны: Дэвид Харлеч, Питер Лофорд, сын Бобби; она пожелала пойти на похороны Дэвида и, Бог мой, так распереживалась, что ее можно было принять за его вдову. Я пошла с Джеки в надежде поговорить с Тини, однако Тини была там только для нее. Они провели весь вечер вместе, уединившись в маленькой гостинице, куда нас выдворила Памела, жена Дэвида.

Мы виделись все реже и реже, пока и совсем не перестали.

Она собиралась в последний раз вернуться в Европу, однако не предложила мне отправиться туда вместе с ней.

Ах да, одним апрельским утром я увидела ее в Центральном парке, увидела своими собственными глазами в джинсах. Издалека. На карусели с ее внуками, рядом с автоматом с содовой. Она гуляла со своей семьей, понимаете! Вероятно, это была одна из ее последних прогулок, как раз перед смертью – старой подругой семьи.

574-я страница ее последней биографии повергла меня в состояние шока: «Наконец Джеки могла считать, что больше не несет ответственности за Скейт». Возможно, вы ее читали. Что касается меня, то я, прочитав ее, осталась совершенно одна. Я больше не жила в ней. Неужели в ее жизни я была таким бременем, таким невыносимым бременем?

Нимфа Центрального парка. Уже и не помню, кто так назвал ее после смерти. Я заметила ее, но не подошла.

Ну да, я тоже иногда прогуливаюсь в Центральном парке.

И я влюблена в вид, который открывается, когда смотришь на «Филип Моррис Билдинг»: зелень деревьев, словно густое, ужасно токсичное облако; уходящие ввысь небоскребы, словно отчаянные попытки выжить; нью-йоркское небо, словно искупление грехов.

Сомневаюсь, что это может кого-нибудь заинтересовать.

Когда Джеки умирала, я не стояла у ее изголовья. Она не предупредила меня, что собирается ускорить свой конец. Я больше не жила в ней, а она больше не жила во мне.

Джеки не оставила мне ничего в своем завещании. «Я столько сделала для Скейт на протяжении всей моей жизни», – вот что она написала.

Она завещала миллион долларов Тини.

У нее было доброе и благородное сердце, она обладала железной волей, отличавшей ее от всех остальных людей; однако силы свои она черпала в мести и обольщении – вот что я выгравировала бы на ее могиле.

Слишком длинно.

Тогда я бы выгравировала: «желтый свитер».

Однажды, это происходило в Восточном Хэмптоне, я с нетерпением ожидала, когда за мной зайдет Уингшот Уингшэм. Его нельзя было назвать классным, однако, кроме него, у меня под рукой никого не было. Остальные были намного старше; когда вы растете в кругу других детей, то заинтересованы в том, чтобы выйти из него, потому что там вам никогда не найти парня себе подстать.

У меня был желтый свитер. Этот цвет можно носить только тогда, когда вы загорели. В Восточном Хэмптоне вода холодная, это океаническая вода, и все же вы быстро приобретаете вид здорового и бодрого человека. Тогда вам позволяется надевать желтый свитер.

Все утро я провела в поисках этого свитера. Джеки каталась на лошади с папой. Уингшот должен был зайти после обеда, и я рассчитывала на определенное стечение обстоятельств.

Мне хотелось, чтобы меня ласкали и покрывали поцелуями в дюнах.

Помните? Дженет никогда не позволяла нам делать то, что мы хотим; следовало огласить свое расписание. Мы быстро научились изворачиваться. Я заявляла, что собираюсь рисовать на берегу моря; это было одним из наших любимейших занятий. Мы с Джеки сделали множество альбомов, которые, думаю, довольно неплохо отражали то, что две маленькие девочки могут сотворить со сказками и легендами Европы в двух часах езды от Бостона.

За завтраком я подавала Джеки сигналы отчаяния: «Ох, Джеки, ты не видела мой желтый свитер»? – «Желтый?» – «Желтый». Этот свитер был увлекательной темой для обсуждения между нами, поэтому Джеки было отлично известно, что я не собиралась надевать его до особой даты и что дату эту я ожидала с нетерпением. У нас не было необходимости произносить такие вещи вслух. Когда вы сестры, вам не нужно говорить или, скорее, говорить часами; результат один и тот же – вы и так все понимаете.

У меня был в запасе еще час, и, клянусь вам, я и в самом деле обыскала абсолютно всё. Когда вы что-то теряете, то обшариваете самые невероятные, самые дурацкие места. То, что вы потеряли, никогда не может очутиться там, но вы все же смотрите. Вы питаете свое отчаяние надеждой так же, как выпиваете еще один бокал, хотя вас уже мутит от предыдущих. И когда вы ищете желтый свитер, который нужен вам как воздух, вас тоже мутит. Джеки помогала мне в поисках без особого энтузиазма, но старательно («Ты смотрела в ящике для тенниса?»), и все-таки мы его не нашли.

Я отправилась на свидание в довольно удрученном настроении – Уингшоту Уингшэму было на это наплевать, он намеревался зачитать мне свое сочинение о Генри Джеймсе, за которое получил отлично. К четырем часам, когда я все еще пыталась убедить Уингшота в том, что я – весьма соблазнительная девушка, появилась Джеки в прекрасном, великолепном, чудесном желтом свитере. Вы могли бы подумать, что это солнышко на туристической рекламе Восточного побережья с его Деревянными Коттеджами и Жизнерадостными Улыбками Отдыхающих, а может быть даже, что это полная весенних цветов корзинка с острова Нэнтакет.

Она села рядом с нами и принялась обольщать Уингшота. «О, мне бы так хотелось его послушать», – это о его идиотском сочинении, которое было именно тем, что мальчик его возраста может написать о Генри Джеймсе – сопоставить, к примеру, «Крылья Голубки» и «Послов». Вы удивлены? В детском возрасте я много читала. Джеки лучше меня ездила на лошади, и это ее папа брал на прогулки. Потом я читала в Европе в дождливую погоду, кстати, в последнее время я снова возвращаюсь к этому занятию. Этот чертов Уингшот со своим сочинением вселил в меня желание прочесть Джеймса. Тогда я прониклась этим писателем, словно великолепно удавшейся арией в опере, если вы понимаете, что я хочу сказать: я часами могла бы разглагольствовать на эту тему и это было бы не менее интересно. Полагаю, вы написали бы: «Княгиня не так уж глупа», но дело не в этом. Недавно я в очередной раз наткнулась на высказывание моего биографа, что я – королева истеричек; на сайте, знаете, который посвятила мне эта сволочная Бестолковая Навозная Жучиха. На этой их чертовой штуковине. Подобные сайты известных людей, если я правильно понимаю, можно сравнить с встречающимися в деревнях или на берегу моря возвышенностями, куда ничтожные людишки выбрасывают свои домашние отходы.