Текст книги "Искатель. 2004. Выпуск №10"

Автор книги: Станислав Родионов

Соавторы: Павел Губарев,Сергей Борисов,Александр Аверьянов,Мария Дрыганова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

33

По дороге я рассказал майору про деньги.

– Сергей, ты ему веришь?

– На сто процентов.

Петр обрадовался, но не тому, что я стопроцентно верю, а истории с деньгами:

– Теперь ясно, почему она хлопочет за Митю.

– Почему же?

– Боялась, что он про деньги тебе колонется.

– Но за что алкашам деньги?

– За убийства.

– Самих себя? Петр, Амалия Карловна нами совершенно не разработана…

Он понял: не изучена ее биография, нет сведений с места работы, не опрошены соседи и знакомые, не прослежена жизнь в поселке, не взяты справки в ЦАБе… Майор понял, поэтому, на ходу чего-то пожевав, сел в машину и умчался в город.

Я стоял у забора…

Не раз замечал необъяснимое восприятие мира. Солнце греет приятно, не жарко, по-осеннему, воздух тоже осенний, не запыленный, теплый, с прохладными струйками; листья на березе пожелтели рано и мне, близорукому, кажутся мелкими лимонами; да и тишина-то в поселке не летняя, а осенняя… Благодать. А мне, уже не по близорукости, на всем видится невидимая черно-страшноватая вуаль. Точнее, я не верю тишине и краскам, потому что здесь убили двух человек.

Я вернулся в дом.

Там одиночество прижалось ко мне своим тяжким боком. Нет, не прижалось, а навалилось медвежьей тушей. Видимо, работа и майор отвлекали меня от этой тяжести. Об одиночестве много написано и много дано определений. Но я уже знал, что для меня одиночество – это жизнь без Лиды.

Я разложил свои протоколы и взялся за план. Надо допросить жену Висячина – приходил ли к ним Ольшанин, деда Никифора – что он знает про деньги, продавщицу – в магазин стекается информация, охотника Горохова – где берет стрихнин, половину поселка – что кто знает?..

Неожиданно и скоро вернулся майор.

– Сергей, прокуратура без уголовного розыска, что автомобиль без колес.

– А уголовный розыск без прокуратуры, что автомобиль без водилы, – парировал я.

Было заметно, что Петр вернулся не с пустыми руками. Пока он умывался и грел пельмени, мне пришла очевидная догадка; собственно говоря, тут и догадываться нечего, коли факт уже добыт.

– Петр, на деньги ясновидящей они пили.

– Само собой, а вот за что получали деньги?

Мою догадку он не оценил, поскольку был занят информацией так, что и пельмени есть не стал. Схватив сумку, майор сел рядом и зашуршал бумагами.

– Сергей, сколько, по-твоему, Амалии Карловне лет?

Видимо, мое лицо скривилось. Желтая старуха в парике… Я предположил:

– За пятьдесят.

– Ей тридцать девять.

– Не может быть!

– Я смотрел в поликлинике ее личное дело. Родственников, мужа и детей нет. Затем съездил в ЦАБ, в архив… Муж-то, оказывается, у нее был.

Может сорокалетний майор оказаться мальчишкой? Может – Петр. Грузное тело подвижно, глаза озорные, сивые ресницы прямо-таки мельтешат, готовые улететь.

– Муж-то, Сергей, был, да вдруг в одночасье помер. Его мать заявила, что он отравлен женой, Амалией Карловной.

– Зачем отравлен?

– Ради шикарной квартиры и других материальных благ. Дело в том, что муж командовал ювелирной скупкой в городе, куда граждане приносили золотишко.

– Жалобу проверяли?

– Прокуратура вела расследование.

– Вскрытие-то было?

– Да. Во внутренних органах нашли фенол. В почках – семь мг, в мозге – шесть и восемь десятых мг и так далее. Фенол действует на нервную систему до паралича…

– Он пил фенол?

– Видишь ли, из фенола получают лизол…

– Так он пил лизол?

– Он вообще ничего подобного не пил.

Мрачным или подавленным майора я ни разу не видел. Серьезным – да, но без всяких депрессий и комплексов. Говорят, на психическое состояние влияет еда. Углеводы улучшают самочувствие и настроение, потому что повышают в мозгу процент серотонина. Даже есть книга «Питание и настроение». Неужели бодрость майора от пельменей? Не знаю, есть ли в них серотонин, но натурального мяса почти не было – так, для запаха.

– Петр, он хлебнул «паленой» водки.

За мое ёрничанье майор имел моральное право меня обматерить, но он растолковывал, как ребенку:

– Абсолютно трезв. И главное, ни в пищеводе, ни в желудке следов фенола Не нашли.

– Как же попал в организм?

– Следователь тоже не понял и дело прекратил за отсутствием состава преступления. Но мать мужа накатала новую жалобу. Следствие возобновили.

– Почему же?

– Загадка в том, что у них была кошка редкой породы.

– Загадка в кошке?

– Она заболела. Амалия Карловна принесла лизола, развела в ванне и велела мужу кошку выкупать.

Ерепенился я по очень простой причине: не мог смекнуть, каким образом погиб муж невропатолога. Видимо, жена что-то подстроила. Но как фенол попал в его организм? Да просто.

– Надышался?

– Кошка орет и вырывается. Тогда Амалия Карловна велела ему раздеться и лезть в ванну. Около часа провозился в растворе.

– Кошку вымыл?

– Да, а через полтора часа скончался.

– От чего же? – уныло спросил я, сдаваясь.

– Фенол легко проникает через кожу. Отравился плюс химический ожог.

Со стороны могло показаться, что просто несчастный случай. Если бы не Амалия Карловна. Она врач, прекрасно знающий о свойствах фенола-лизола. Я понимал, почему следователь дело прекратил – нет доказательств. Ей ничего не стоит заявить, что просила мужа кошку вымыть, а не лезть самому в ванну.

– Петр, когда все произошло?

– Давно, пять лет назад.

Я прикинул: возобновлять следствие смысла не имеет, теперь ничего не докажешь но приобщить к моему делу надо – для характеристики ясновидящей.

– Еще не все, – довольно ухмыльнулся майор. – В личном деле есть копия диплома. Я списал все данные и съездил в институт да в архив. Нет такого диплома!

– Как понимать «нет»?

– Ни такого номера, ни такой фамилии. Амалия Карловна не училась в медицинском институте и диплома там не получала. Фальшивый у нее диплом!

Молча я посидел минуты две. Удивленно или ошарашенно? Майор ждал, когда мое удивленно-ошарашенное состояние обернется действием. И дождался:

– Петр, заводи, едем…

– Куда?

– В прокуратуру.

34

Начальник следственного отдела встретил меня не то чтобы обрадованно, но заинтересованно:

– Раскрыл убийства?

– Пока нет.

– А чего приехал?

– Постановление я не вынес, а сперва хочу с вами обговорить. Санкцию на арест.

– Значит, все-таки раскрыл?

– Нет.

– Кого же хочешь арестовать?

– Ясновидящую, Амалию Карловну.

Артамонов улыбнулся, я удивился. Когда приходишь за санкцией, то у начальника лицо делается каменистым: нет греха страшнее, чем допустить ошибку, из-за которой арестованного суд из-под стражи освободит. Никто не станет вникать, почему точки зрения суда и прокуратуры не совпали. Освободили – значит, незаконно арестован, а незаконно арестован – значит, тридцать седьмой год. Вот я и удивился, почему лицо Артамонова не каменеет.

Он объяснил:

– Сергей, тебе никто не поверит, что Лия убийца.

– Я докажу.

– У тебя есть свидетели?

– Свидетелей нет, но множество косвенных доказательств…

И я начал их перечислять. Амалия Карловна мошенница, которая никого не излечила; она уже подозревалась в разрытии могилы, где нашли сохранившуюся голову; она с убитыми поддерживала отношения и платила им деньги; поведение у нее явно виновное; труп на реке нашла не она, а ребятишки; у нее фальшивый диплом…

– Небольшой грех, – перебил Артамонов.

– Лечить без диплома?

– Сергей, экстрасенсу диплом не обязателен, не хирург.

– Но она же невропатолог…

– В области был врач, который с фальшивым дипломом проработал двадцать лет. И лечил хорошо. Потому что был убедителен и приятен.

Я помолчал. Начальник следственного отдела этим примером с врачом размазал все мои доводы. Его лысая голова, казалось, блестит довольно. Но у меня не доводы, а доказательства, хотя и косвенные.

– Филипп Иванович, я напечатаю постановление на арест и приду…

– Не завизирую.

– Почему? – спросил я, зная, что он потребует доказательств не косвенных, а прямых.

– Потому что Лия вылечила меня от жесточайшего радикулита.

Теперь я оторопел. Лечение – что? Взятка? В конце концов, за санкцией на арест можно обратиться и через его голову.

– Филипп Иванович, я пойду к прокурору области.

– И прокурор санкции не даст.

– А он почему?

– Карловна его вылечила от астмы.

– Генерального прокурора от чего вылечила? – начал я злиться.

– Не знаю, – серьезно ответил Филипп Иванович. – А вот прокурора по общему надзору избавила от заиканья. Представь, ему в суде выступать… Начальнику РУВД стабилизировала давление. Головные боли снимает запросто. Помогает и в расследовании. Например, странгуляционная борозда на шее самоубийцы не совпадает с веревкой. Следователь в тупике. Лия смекнула: человек был сперва задушен петлей, а затем повешен.

Читатели криминальных романов считают, что следователь борется только с преступниками. Да с преступниками-то легче. А с вышестоящими лицами, которых немало: прокурор области, зональный прокурор, начальник следственного отдела, его зам, проверяющие из прокуратуры республики… И не всегда знаешь, когда ты прав, когда они. Понятна благодарность человека, которого вылечили. А как же служебный долг и закон?

– Рябинин, ты утверждаешь, что Амалия Карловна отравила двоих… Зачем?

– Как же…

– У тебя нет мотива преступления.

– Когда арестую, то узнаю и мотив.

– Сергей, надо наоборот: отыщи мотив, потом арестовывай.

Последние слова начальника мою память задели. Может быть, ему это не известно?

– Филипп Иванович, ее ведь уже подозревали в убийстве мужа.

– Но не доказали.

– Вы же знаете: отсутствие доказательств не означает, что преступления не было.

– А ты не знаешь, что случилось со следователем, который расследовал дело по убийству мужа Амалии Карловны…

– Что с ним случилось?

– Он умер.

– Как – умер?

– Лег спать и не встал.

35

Майор ждал в машине. Он ничего не спросил: ему хватило моего лица. Эмоции пишутся на нем, как прописи на чистом листе. Как их не прочесть, если отрицательные эмоции могут вызвать язву, гипертонию, астму?.. А прочел ли майор, что Амалия Карловна, видимо, приговорила меня к смерти, как и следователя, который вёл дело ее мужа?

– Санкции на арест не дадут, – глухо сообщил я, когда мы поехали.

Майор промолчал, потому что это предвидел. Отрицательные эмоции… Опасны те, которые пребывают в застое. Мои же находились в необъяснимом движении. Куда же они двигались? К деятельности. Те эмоции, которые начинают тобой двигать, вовсе не отрицательные – они перерождаются в злость. А злость – чувство здоровое.

– Что будем делать? – спросил Петр, правильно решив, что тактику следствия надо менять.

– Ничего не будем делать.

– Это как?

– Будем сидеть и думать.

– Ага, – понял майор, притормозив у магазина. Туда он вошел пустым, а вышел с двумя отягченными полиэтиленовыми мешками. Видимо, Петр считал, что мышленье нуждается в усиленном питании. Объяснил он коротко:

– Пиво.

– Сколько бутылок?

– Десять.

– Куда такая прорва?

– Будем же думать…

Следующую остановку он сделал у рынка. Теперь майор вынес пакет небольшой, тоже объяснив:

– Сушеные лещи.

– Сколько?

– Десять штук.

По рыбе на бутылку. Я полагал, что теперь мы поедем в поселок, но майор остановился у хозяйственного магазина, к питанию отношения не имеющего. Из него он вынес аккуратную коробку, которую приоткрыл: две кружки из темной глины, увесистые, с ручками, похожими на бублики. Майор дал справку:

– Не из стеклянных же банок пить.

Во всякие предвиденья и наития я не шибко верю: особенно после проверки фокусов Амалии Карловны. Но тут как бы увиделась третья пивная кружка – нужна третья. Зачем? Потому что в России пьют на троих? Не верю в наитие… Забегая вперед: ведь сбылось, и третья кружка потребовалась…

Вернувшись, мы открыли все окна и сели за стол, аскетичный и строгий, как у бомжа. Две бутылки пива и две сухие рыбины.

– Петр, работаем путем спора, в котором рождается истина. Пиво-то какое?

– «Жигулевское». С чего начнем?

– С начала. Пропал труп из могилы.

– Сергей, разве это начало? А не смерть Висячина?

– Расследование началось с эксгумации. Вопрос: кому понадобился труп?

– Дериземле.

– Петр, зачем ему?

– Не ему, а тогда кому?

Пиво я пью редко, поэтому мои очки затуманились после одной бутылки. Лещ раздражал длинными костями, к которым прилипли лепестки сухого мяса. Оно и хорошо: пока сосешь, приходят мысли.

– Петр, лучше начать с причины смерти. Висячин отравлен. Значит, труп нужен для того, чтобы скрыть следы отравления.

– Значит, кому?

– Тому, кто отравил.

– А отравил кто?

– Мы не знаем.

Майор достал по второй бутылке и по второму лещу. Я не уверен, что пиво способствует мышлению, но беседе оно способствует.

– Петр, отравил тот, кто нанял Дериземлю выкопать труп.

– А сперва нанял Дериземлю отравить Висячина.

– Потом отравился и сам Дериземля.

– Они же были друзьями, – пресек я вольную цепочку рассуждений.

Нужен был иной ракурс. После второй бутылки я нашел его, потому что в голове делалось легко, как у птицы в полете.

Потому что пиво – это легкий алкогольный напиток.

– Петр, оба отравлены одним ядом. Висячину подбросили отраву в рюкзаке, Дериземле на бережку. Вывод?

– Дело рук одного и того же человека, который разбирается в ядах.

– Правильно. Значит, Амалия Карловна, – заключил я.

– Есть закавыка. Если она отравила, то зачем же помогла найти труп Дериземли?

– Объяснимо. Днем позже, днем раньше труп бы всплыл. А тут ей слава. И, наверное, думала, что стрихнин речка вымоет.

После третьей бутылки ко мне пришла радость вместе с хорошей мыслью. Вот мы сидим и размышляем, доверяя разуму, а не сердцу, которому люди доверяют чаще. А почему? Ведь чувства склонны к ошибке. Разум, даже напившись пива, остается трезв.

– Петр, нам известно, что ясновидящая посылала через Ольшанина деньги… За что?

– Например, Дериземле за извлечение из могилы Висячина.

– А Висячину за что?

– Намою-ка я свежих огурцов, купил.

Я согласился. Ольшанина из подозреваемых мы выбросили начисто. Зря майор перебил огурцами ход наших мыслей. Правда, этот ход стал несколько прерывисто зигзагообразен, но и хорошо, потому что за проблему мы как бы брались с разных концов.

– Петр, кроме закавыки есть и загвоздка. С деньгами. Мы смотрим на них, как на плату за последние, так сказать, криминальные события. А Ольшанин говорит, что Амалия платила отравленным давно и постоянно. За что?

– Может, за дрова?

– Она зимой живет в городе.

– Овощи, фрукты ей поставляли.

– Какие у Дериземли фрукты…

Майор задумался. Плечи в разворот, шеи нет, грудь мускулистым выступом. Крепышам размышления не к лицу – размышления к лицу тому лицу, на котором очки. То есть на мне.

– Петр, а ведь думать мы стали не с начала…

– Где же начало?

– Анонимка.

– Пока соберем образцы почерков, пока сделают экспертизу…

– А давай логикой. Кто прислал анонимку?

– Тот, у кого есть подозрение.

– Может, даже и уверенность. Петр, а почему этот человек взялся за перо? Вернее так: кому охота писать анонимки?

– Мало ли кому: гражданину, клеветнику, сутяге…

– Или тому, кого это касается.

– В каком смысле?

– Например, сам боится…

– Сергей, мы можем с тобой до утра перетирать вопрос и все-таки упремся в стену. Мотива-то преступления нет. Допустим, Амалия отравила. А зачем?

Это я уже слышал от начальника следственного отдела. Но у меня в ушах дрожали мои собственные, только что сказанные слова «Сам боится». Конечно, боится.

Не знаю, что майор узрел в моем лице, но спешно наполнил кружку до краев. Я отпил и признался:

– Петр, я дурак.

– Дурак никогда не признается, что он дурак, – не согласился со мной майор.

– Докажу, что я глуп, как пустая бутылка.

– Нет, не пустая, – уперся майор.

– Я часто попадаю впросак.

– А это что – просак?

– Не знаю, наверное, яма.

– Не просак, а прусак, такие тараканы. И правильно, что на них попадаешь, то есть наступаешь, их надо давить.

– Петр, пришел как-то я в канцелярию и попросил у девочек дракулу.

– А он у вас в прокуратуре? – удивился майор.

– Да, на шкафу.

– Сергей, это мистика.

– Конечно, потому что мне был нужен не дракула, а дырокол.

Мы смотрели друг на друга с некоторым раздражением. Я не понимал, почему он не верит в мою глупость, а майор, видимо, соображал, чем дырокол отличается от дракулы. И тогда я признался:

– Петр, не умею считать до трех.

– Объясни проще.

– Хорошо. Если человек решил продать ружье, будет его заряжать и ставить у входной двери?

– Это уже не до трех, а квадратный корень.

– Еще проще. Дружили трое, двоих убили. Что остается делать третьему?

– Бояться и сочинять анонимку, чтобы спастись, – четко, почти по-военному отчеканил майор.

– Петр, угостим деда Никифора пивком?

Майор вскочил, будто напился не сонного пива, а бодрящего кофе.

36

А что за ним ходить – рядом дом. Деда Никифора привел не майор, а пивной запах из наших окон. Он деловито подсел к столу. Петр налил ему пива в стеклянную банку из-под маринованных огурцов. Дед пил пиво, как водку, – залпом. А мне вспомнилось желание купить третью глиняную кружку: вот оно, ясновиденье в натуре.

Юркие глазки деда в волосяных зарослях моргали выжидательно. Да и майор чего-то ждал от меня. Допроса? За пивом не допрашивают. Разговора? Для спокойного разговора роль Никифора была слишком неспокойна. Плюнув на все тактики и этики, я спросил почти истошно:

– Дед, а почему ты жив?

Я ждал обиды, вопроса, матюга… Покопавшись указательным пальцем в бороде, Никифор попросил:

– Налей еще пивка.

Я налил, он выпил. Опять-таки истошно-чужим голосом я рявкнул:

– Дед, почему ты до сих пор жив?

– А хрен его знает, – признался дед.

Он меня не понял, думая, что я интересуюсь его биологическим возрастом. Пришлось спросить циничнее:

– Никифор, почему Висячин с Дериземлей убиты, а ты – нет?

– Хрен его знает, – повторился он.

– Жизнь прожил, о Боге надо думать, а ты?

– Что – я?

– Блевотина ты! – не выдержал майор. – Его друзей травят, как крыс, а он в волосах своих прячется.

– Дайте еще пивка.

Пивка дали. На этот раз сосал он медленно, даже задумчиво, но, поставив банку, шарахнул ладонью по столу, матюгнулся и заявил:

– Все расскажу! Только есть условие.

– Какое? – спросил я.

– Везите сюда Митьку Ольшанина.

Мы с майором секундно переглянулись, потому что в следующую секунду майор выскочил к своей машине и уехал. Дома ли Ольшанин?

У меня на душе делалось все противнее. Нет, не от пива. Что за следователь, который не разбирается в людях? Ольшанин мне понравился. Молодой, в сущности, мальчишка, а самостоятелен и оригинален. Живет один. Работает в лесу, сушит травы. Свободы достоин лишь тот, кто любопытен… А он убийца или соучастник – не зря дед послал за ним…

Майор вернулся минут через двадцать. Ольшанин показался мне бледнее обычного, волосы на голове влажные, бородка какая-то безвольная, бакенбарды прореженные, словно их птицы щипали… Но взгляд серых глаз прям и спокоен.

– Выложу всю подноготную, – сообщил Никифор. – Но дело это уходит в недра.

– В какие недра? – повел я разговор.

– Годов. Сорок второй или сорок третий. Не помню точно.

– Война же была…

– А я про что? Хоть по летам мы не совпадали, но дружбанили крепко: я, Дериземля и Висячин. Ну, а фашист под боком, кутерьма и паника. В красноармейцы мы не успели. А в поселке сладился партизанский отряд – леса густые и протяженные. Заделались мы партизанами. В лес собираемся…

Мы с майором переглянулись, не перепил ли дед пива? Ольшанин, которому вроде бы полагалось бояться, смотрел на нас троих непонимающе: пиво, дед, война… Не вечер ли воспоминаний? Дед к нашим переглядкам был равнодушен:

– В лесу-то харч нужен. А у нас ни сухаря, ни консервы. Смекнули взять с собой коров в живом виде. Ну, и пошли по деревне. Бабы всплакнут, буренку обнимут… А одна, беременная, животину не отдает. Мол, рожу, а чем кормить. Возьми и брякни такой зигзаг: мол, мужики с фронта вернутся, они вам, партизанам луковым, за коров бошки оторвут. Её-то мужик, этой беременной, уже воевал…

Я начал бороться не то с равнодушием, не то с пивной одурью. Было неизвестно, по делу ли рассказывал Никифор, но перебивать нельзя: одно из правил допроса – дать человеку выговориться.

– Отряд наш был самопроизвольный. Ни руководства, ни начальства. Верховодила девка лет восемнадцати. Огонь-баба, оторви да брось. Мужики ее уважали. Цигарка в зубах, матюги на губах, пистолет в руках. Как она услыхала слова беременной, так лицо ее судорога перекосила. Гаркнула на всю деревню: «Корову жалеешь, сука фашистская!» И вывела бабу за деревню…

Натужный голос деда совсем заглох. Видимо, дальше вспоминать ему было тяжело или не хотелось. Он сам налил себе пиво и выпил.

– Поставила беременную под дерево. И на всю округу голосом беспрекословным… Мол, именем советской власти приговор в исполнение. Пистолет из кармана – и два раза пальнула бабе в самую грудь. Та даже не ойкнула – ноги подкосились и на землю села.

– А вы-то что? – не выдержал я.

– Дериземля партизанке крикнул, Висячина она оттолкнула, а я добежать не успел. И того… именем народа, закон военного времени…

Говорят, что интуиция – это неосознанное внезапное озарение. Дед Никифор, Дериземля и Висячин… Я чувствовал, как эта самая интуиция заползает в меня липким и нервным шнуром.

– Застреленная только и успела сказать: «Звери…»

– Вся история? – угрюмо спросил я.

– Зачем вся? Пока ее под дерево вели, да от нервного страха… Начала баба рожать.

Моя интуиция, если только это интуиция… Разрасталась, как раковая опухоль. Зачем волосатый гном завел ненужный разговор? К чему? В жизни есть такие события, которые лучше забыть.

– А дальше? – спросил майор, не хотевший забыть.

– Моя супружница с другими бабами подстреленную перенесли в нашу избу, где та и скончалась. А успела!

– Что успела?

– Родить на свет мальчонку. Правда, при содействии повитухи.

Теперь и майор деда не торопил. Мы ждали еще чего-то, еще более жуткого. Я глянул на Ольшанина: надо ли психически больному человеку выслушивать подобные откровения? Он был спокоен и безучастен. Мне приходилось соприкасаться с людьми, скажем так, с ненормативной психикой. И все они были интересными личностями. Я даже начал думать, что эти люди живут не нашими законами, и еще неизвестно, чьи законы лучше. Свою историю Никифор закончил обыденным тоном:

– Мальчонку-то моя супружница до года выходила. Козьим молоком да овсяным отваром. А потом и сама приказала долго жить. Война, надорвалась на огородах. Ну, а я мальчонку определил в Дом малютки. Короче, в детдом, где он и остался на дальнейшее проживание.

– Никифор! – почти взорвался я. – К чему эта история? Безадресная, без лиц, без фамилий… Девица, застрелившая роженицу, кто она?

– Мать ее в душу! Лийка!

– Лийка… Это?..

– Она, теперешняя Амалия Карловна.

В наступившей тишине воздух потяжелел. Это пары жигулевского пива. Подсознанием я чувствовал, что дальше спрашивать не нужно. И просто нельзя… Зачем спрашивать, если догадка оборачивалась явью. Но глазенки деда бегали, готовые вырваться из своих зарослей. Спросил я как можно спокойнее:

– Никифор, а что с ребенком?

– Вырос и вернулся туда, где произошел.

– И где… он?

– Вон сидит, как таковой.

Сидит? Мой взгляд едва не проскочил мимо, отыскивая, на кого кивнул дед. Вместо Ольшанина сидел человек с до того красным лицом, что оно, похоже, было способно опалить бакенбарды… Ни глаз, ни носа, ни рта – кровавый шматок мяса. Ни спрашивать, ни слушать я не мог, раздираемый злобой на деда. Разве можно так, сразу, в лоб?

Майор спрашивать мог:

– Никифор, ну а после войны?

– Разруха да голодуха. Поумирали все или погибли. Не до следствий.

– А вы-то трое?

– Нам она платила, чтобы молчали в кулачок. Ольшанину Нюрку уже не вернуть.

– Ну и чем кончилось?

– Все пошло вперекосяк. Лийка в денежном пособии нам отказала. Мы на дыбы: мол, заявим куда надо. Ну, она и прибегла к волчьей отраве. Сперва одного, потом второго. Моя очередь подошла. Я поскорее сочинил подметное письмо в прокуратуру…

Стуки… Две пули сквозь грудную кость… Уже доказано, что младенец в утробе матери все слышит и впитывает. Разговоры, музыку… Якобы с восьми месяцев уже запоминает слова. А уж стук пуль сквозь грудную кость…

– Где ее могила? – произнес голос, мне незнакомый и вроде бы механический.

– Нет, Митя, у нее могилы. Лийка кричала, что собаке собачья смерть. А собак не хоронят.

– Я выйду, подышу, – сказал Ольшанин и скрылся за дверью.

Мы остались втроем! Не говорили и не смотрели друг на друга. Тишина, словно двухпудовка, повисла. Первым очнулся Никифор:

– А ведь Лийка сейчас у себя в домике.

Мы с Петром вскочили, отшвырнули стулья и бросились к машине…