Текст книги "Искатель. 2004. Выпуск №10"

Автор книги: Станислав Родионов

Соавторы: Павел Губарев,Сергей Борисов,Александр Аверьянов,Мария Дрыганова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

29

То ли после эпизода с Амалией, то ли из-за следственного тупика, но я утратил эластичность мысли. Именно, эластичность – она, мысль, уперлась, как бульдозер в скалу. Все собранные факты мне казались разрозненными и ничем не соединенными. Вроде архивной свалки. Короче, хаос.

В своем дневнике, который раньше вел ежедневно, а теперь от случая к случаю, записано: умный тот, кто в хаосе находит закономерность.

– Петр, есть отменный кладезь информации, который мы не используем.

– Агентура?

– Нет. Анализ известных фактов.

– Высасывать из пальца? – обозначил майор анализ известных фактов.

– Петр, давай прикинем. В поселке живет Ольшанин, психически неуравновешенный человек, на все способный. И в поселке живет якобы прорицательница-ясновидящая, тоже на все способная. Они знакомы, она его лечит. И отзывается о нем противоречиво: то шизофреником назовет, то психопатом. А как в медкарте?

– Что отсюда вытекает?

– Два обстоятельства: я схожу в сельмаг, а ты слетай на своем четырехколесном в город, в поликлинику, и возьми медкарту на Ольшанина.

Бланки прокуратуры у меня были, но запрос пришлось писать от руки. Сложнее оказалось с магазином – я не рискнул оставить следственные материалы и оружие в избе. Так и пошел в магазин, с портфелем.

При случае я люблю почитывать зарубежные детективы. Не ради сюжетов, драк и убийств, а из-за приятного, даже вкусного стиля работы и жизни полиции. Многофункциональная связь, многосильные автомобили, многозарядные пистолеты… Полицейский увешан причиндалами, как новогодняя елка… Пешком они не ходят… Кофе в участке пьют каждые полчаса: все пьют, и начальник, и оперативники, и арестованные, и задержанные проститутки. А вернулся полицейский домой? Прямиком шагает к холодильнику за пивом, которое, похоже, имеется там всегда и в избытке.

Мои размышления по дороге в сельмаг…

Интересно, ходят ли американские полицейские в магазин за пряниками? Я к тому, что в сельмаге ничего, кроме пряников, рыбных консервов и портвейна, не было. Пришлось купить: пряников для чая, рыбных консервов для еды и портвейна для деда Никифора.

Вернувшись, я начал варганить суп, разумеется, из рыбных консервов. Треска в томате. Плюс крупа и лавровый лист. Пока это все закипело, я отнес портвейн деду.

Мне показалось, что в его избе пахнет шоколадом, но это пахло грибами, которые сушились везде, где только можно было протянуть нитку. Дед отблагодарил:

– Налить стаканчик?

– Нет, спасибо.

– Смотри, а то потом скажешь, что через тын пьют, а тебя не зовут.

– Дед, ты бы лучше чай пил…

– Да я уже две кружки дегтя хватил.

– Какого дегтя?

– Да чаю, заваренного до черноты.

– Тоже вредно.

– Ты, Серега, можешь на меня стукнуть в специальные органы, но выскажусь: слабенькая у вас власть и долго не удержится.

– Это почему же?

– Потому что вместо водки портвейном торгуют.

Я поспешил, но не стучать в специальные органы, а глянуть суп. В сенцах, среди обычного навала дров, ведер и ломаных стульев, взгляд зацепил новый предмет, раньше тут не стоявший. Ружье. Я взял его и повертел. Дед мое любопытство пресек:

– Не балуй, заряжено.

– Откуда оно?

– В молодости охотничал. Двенадцатый калибр.

– Почему здесь стоит?

– Хочу продать.

Волосатому деду, гному-переростку, ружье не шло. Вот сушить грибы… Я попытался что-то прочесть по его лицу, но моргавшие глазки заморгали до того скоро и мелко, что и вовсе пропали в белесых зарослях бороды, дошедшей до глазниц. Ясно, почему продается, – не на что выпить: заказал купить бутылку портвейна, а денег не дал.

Вернулся майор с медкартой, которую я решил глянуть после обеда. Мой суп был готов. Разлитый по мискам, он горел красным жаром – видимо, две банки трески в томате на кастрюльку многовато. Майор лениво шевелил ложкой алую крупяную гущу. Я спросил чуть ли не обидчиво:

– Не нравится?

– Думаю… Сын у меня в этом году кончает школу милиции. Поступил, наслушавшись меня. И что получит?

– Вот такой рыбный суп.

– Мытарства, бессонницу, нервотрепку… Матерщину уголовников, поножовщину, стрельбу, разложившиеся трупы… Всего не перечислить.

– Петр, добавь маленькую зарплату, транспорта нет, помещений нет…

– Меня другое злит. Если вникнуть, то с преступностью мы не боремся, а делаем вид. Ловим, доказываем, арестовываем, судим – один процесс. Потом начинается второй: защита, мало доказательств, сроки скостили, условно-досрочное освобождение, амнистия… Бандит по кличке Перстень имел на счету пять трупов. Его осудили. За что? За хранение пистолета.

Он говорил, я слушал, но красный суп заметно убывал. У нас есть машина: почему бы не слетать в город и не закупить колбасы, сыру, мясной тушенки и, главное, пельменей?

– Петр, взыскания имеешь?

– От них мое личное дело распухло, как бумажник у торгаша. Включая и поощрения.

– Взыскания за что же? – усомнился я.

– На сыскной работе ямы и кочки на каждом шагу. Как-то делал обыск по поручению следователя и проворонил комнату, полную ворованных мехов.

– Как же это возможно?

– Квартиру перестроили, а я, дурак, не обратил внимания, что отсутствует туалет. А как с девицей лопухнулся? Она подала заявление, что ее изнасиловал замдиректора НИИ. Я подъехал на машине, с участковым в мундире, и вывел директора из кабинета. Прямо на очную ставку. Директор клянется, что все было добровольно за сто долларов. Гляньте, говорит, ее сумочку. Глянули, никаких долларов. Гляньте, говорит, в пудреницу. Глянули: купюра там.

Майор разговорился, как после рюмки; я слушал, как после двух. Меня ждала медкарта, и надо было набросать план на завтра.

– Сергей, сколько меня били? Я имею в виду не закономерные схватки с бандитами, а драки глупые и не по делу. Взяли мы с напарником на улице ворюгу. Я был в кепке, у напарника темные кудри. А ворюга как заорет: «Граждане, меня чернозадые бьют!» Ну, толпа на нас пошла…

Суп мы съели и взялись за чай с пряниками, которые по крепости походили на деревянные, только выструганные. Как раз для долгой беседы, но Петр ее заключил:

– Это все мелочишка, не стоящая памяти.

– А что было серьезного?

– Например, допрашивал насильника. Тот осознал, признался, дал четкие показания… От переживаний даже кровь носом пошла. Носовым платком вытер. Ну, я отпустил его пока, до передачи дела следователю. А он вышел… И куда, думаешь, направился?

– Уговаривать потерпевшую?

– Нет, в редакцию газеты, где заявил, что его только что избили в милиции и заставили оговорить себя. Газета в прокуратуру, и мельница завертелась. Меня чуть было не уволили.

– Чепуха! Поверили клеветнику?

– А он доказал. Врач осмотрел его тело – пара свежих гематом. Или дрался накануне, или девица сопротивлялась… Главное, якобы стул, на котором допрашивали, залит его кровью. Стул изъяли, кровь нашли – сиденье сбоку измазано. Сделали анализ – его кровь. Все, избили в милиции. Меня чуть не уволили.

Я спохватился: нельзя сейчас забивать голову историями, которые принимаю близко к сердцу. Своих хватает. Словно догадавшись об этом, Петр умолк и начал мыть посуду. Я же взялся изучать медкарту.

Ольшанин Дмитрий… Я полистал. Как? Медкарта пуста, словно ее только что начали. Всего несколько записей. Жалоба пациента на простуду и головную боль: прописаны пирамидон и цитрамон… Жалоба на бессонницу: прописан димедрол… И все. Ни диагноза, ни вклеенных анализов, ни рентгена… Ни слова о психопатии, о перинатальной патологии, о тревожности и депрессии… О способности совершать немотивированные поступки…

И главное: ни слова о тех стуках, которые раздаются в мире и просятся в голову Ольшанину.

30

Ночью мне казалось, что спать не дают комары. В августе? Может быть, летал один… Спать мешала загадка медкарты. Я знал, что ночными размышлениями ее не решить и отбросил до утра. Вместо медкарты в сознании проявилось ружье деда Никифора – продал он его? Потом еще что-то вспомнилось… Надо бы собрать образцы почерка Висячина и Дериземли – анонимка не их ли рук дело? Жену Висячина передопросить: все-таки на что муж пил? Но над всеми тревогами, как черная туча, нависала одна мысль: почему не звоню Лиде? Она ведь ждет… А не звоню потому, что за годы совместной жизни ни разу мой голос не глушила нечистая совесть.

Комары, мысли… И я проспал. Майор уже отбыл в город, как мы и договорились. Я умывался, пил чай, подметал избу, а комары и мысли жужжали над ухом…

Может быть, медкарты две, и есть вторая со «стуками»? Или же существует второй Дмитрий Ольшанин? Надо допросить Амалию Карловну…

От такой необходимости меня передернуло, как от рвотного позыва. Неужели эта психологическая отметина на всю жизнь?

Я пробежался по избе. У печки стояло ведро, полное свежей картошки. Когда Петр успел купить? Я взял таз и сел ее чистить. Кстати, успокаивает. К возвращению майора кастрюлю начищу…

Не то легонько стукнуло, не то суховато треснуло. Я не огляделся, потому что старая изба полна звуков слабеньких и непонятных. Особенно ночью. Под полом мыши, на чердаке кошки, на крыше птицы. Но на меня повеяло чем-то непонятным, не воздухом и не запахом… Холодящим не кожу, а душу… Я вскочил, выронив нож..

У порога стояла женщина.

Обычная, заурядная, статная толстушка. Впалые щеки, не типичные для полных. Рыжеватые кудряшки. На плечах что-то вроде халата.

– Вы зачем явились? – хрипнул я.

– Шантажировать.

Вместо того чтобы убить ее словесно, я настолько удивился, что спросил:

– Чем?

– А то не знаете…

– Немедленно покиньте помещение! – рявкнул я так, что очки подпрыгнули.

Амалия Карловна послушно шагнула за порог. Я двинулся следом, как конвоир. Уже за калиткой, не на моей территории, она обернулась и сказала с некоторой печалью:

– Все произошло оттого, что вы не поняли и не оценили моих способностей парапсихолога.

– Парапсихологи – это люди с больным мозгом, – бросил я, закрывая калитку на щеколду.

– Сергей Георгиевич, неужели вы ничего не знаете о феномене предвосхищения? Когда человек способен видеть будущее?

Я не ответил – хватит, наговорились. Но бес любопытства меня толкнул:

– Чем же вы хотите шантажировать?

– Сделаю заявление.

– Кому?

– Ну, хотя бы прокурору области.

– Думаете, он принимает заявления от первого встречного?

Она улыбнулась. Видимо, хотела это сделать поочаровательнее, а мне показалось, что так улыбнулась бы волчица, если бы умела.

– Сергей Георгиевич, я прокурора области вижу чаще, чем вы.

– Небось, пытаетесь лечить? – улыбнулся я, как улыбнулся бы волк, если бы умел.

– Почему пытаюсь? Лечу.

– Амалия Карловна, вы же аферистка.

Теперь она хохотнула так, что кривые колья ограды шатнулись. Они, кривые колья ограды, нас разделяли – не только они, но и ее взгляд из-за решетки ресниц. Хохоток же означал, что я наивен, как пенек. Например, не спрашиваю главное:

– И что же заявите?

– Товарищ прокурор области, ваш следователь Рябинин подсыпал мне в кофе снотворного и потом изнасиловал,

– Но ведь было ровно наоборот, – вырвалось у меня, разумеется, наивно.

– А это вы расскажете прокурору: женщина привела вас к себе, напоила, изнасиловала. Вот он посмеется.

Я смотрел на неё и думал о свойствах лжи. Что надо сделать, чтобы она прилипла к человеку? Надо в правду капнуть лжи одну каплю. И вся правда мгновенно перестанет быть правдой. Известно, ложка дегтя в бочке меда. Приди ясновидящая и скажи прокурору, что я изнасиловал ее, – он не поверит. Надо смешать ложь с правдой: был у нее дома, пил водку, ночевал…

И все-таки главное я пока не спросил:

– Амалия Карловна, зачем вам этот шантаж?

– Чтобы ты прекратил уголовное дело.

– Ага, значит, замешаны в убийствах?

– Нет, но боюсь за Митю Ольшанина.

– Значит, он замешан?

Невропатолог отвернулась и не ответила. Я ждал, пробуя что-то прочесть по ее лицу, но видел только профиль, густо нарумяненную щеку и янтарную сережку. Мое напряжение через давление грудью передалось забору, и тот нетерпеливо скрипнул. Видимо, ясновидящая ответила ему:

– Не за себя хлопочу…

– А почему за Ольшанина?

– Жалко парня.

– А почему его медкарта пуста?

– Он просил. Хочет съездить в Финляндию и боится, что психа не пустят.

Поверить в ее жалость – что поверить в доброту палача.

– Амалия Карловна, вы понимаете смысл своей просьбы? Два убийства.

– Бывают же «глухари», нераскрытые преступления…

Подъехала машина. Майор загнал ее на свое место, вылез, извлек тяжелую сумку и подошел ко мне. Я удивился:

– Петр, вот тут, за забором, стояла женщина… Где она?

– Никакой женщины не было.

31

Майор разбирал сумку. На моей душе захорошело, пельмени, но глаза округлились – десять пачек.

– Петр, у нас же нет холодильника.

– Съедим.

– За день?

– За два. Вот сейчас сварю четыре пачки, по две на брата.

Пельменную радость вытесняло тревожное недоумение. Визит дамы. Нет, не ее бесследное исчезновение: она же местная, знает все ходы и выходы. Уползла в крапиву.

– А какая женщина стояла за забором? – спросил Петр.

– Амалия Карловна приходила…

– Зачем же?

– Просит расследование прекратить.

– Ага, значит, попалась, – сделал майор логичный вывод.

– Просит не за себя, а за Ольшанина.

– Ага, значит, он попался, – сделал майор второй вывод, тоже логичный.

Занятная у нас кастрюля: что бы ни варили, все слипается. Каша, гороховый суп, пельмени… В миске лежал шмат конгломерата, словно его только что выломили из фундамента. Впрочем, на вкусовых качествах пельменей это не отразилось.

Поев, майор настроился на серьезный лад:

– Сергей, дело-то раскрыто.

– Разве?

– К тебе пришла женщина и сообщила, кто преступник.

Поскольку я скрыл от майора историю своего падения, то не мог сказать, что этой телепатке верить нельзя. Пришлось зайти с другого конца:

– Петр, а почему она это сделала?

– Разве не объяснила?

– Якобы из-за жалости. Мотивация слабовата. Видимо, их что-то связывает.

– Он снабжает ее травами, – подсказал майор.

– И этого достаточно, чтобы обратиться с просьбой закрыть дело о двух убийствах? Чтобы вести фиктивную медкарту?

Петр взялся за мытье посуды, что оказалось не просто, ибо один конгломератистый ком приварился ко дну намертво.

Когда он его отодрал, я констатировал почти зло:

– Плохо мы изучили людей в поселке, взаимоотношения и связи.

– Сергей, ты индийские и латиноамериканские фильмы любишь?

– Вопрос – в какой связи?

– А что, если он ее сын?

– Кто – чей? – не врубился я.

– Митя Ольшанин – сын Амалии Карловны…

– Это у тебя от пельменей, – предположил я, потому что съел один ком, а майор два.

Но экзотическая мысль Петра в мозгу зацепилась. Почему то, что возможно под пальмами, невозможно под соснами? Мне вспомнилась некая Лиза, снявшая у старушки однокомнатную квартиру под блат-хату. Ворье, карманники, алкаши, наркоманы – все там. Жалобы от граждан пошли. Меня на нее вывел подросток-форточник. Начал я проверять. Эта Лиза нигде не работала, паспорта нет, жила без прописки, говорила не то косноязычно, не то с акцентом. Заявила, что выросла в Ташкенте. Задержал ее на трое суток для проверки. На второй день меня срочно вызвали к прокурору, у которого от злости нос раздувался: «Что же ты, Рябинин, творишь? Поместил в «обезьянник» Элизабет, гражданку США, дочь известного банкира, аспирантку, которая собирает материал для книги о российской преступности!».

Петр извлек свою полевую сумку, родственницу моего портфеля:

– Отчитаюсь за поездку…

– Твой отчет лежит булыжником у меня в желудке.

– Кое-что есть, кроме пельменей. Вот, справка ЦАБа. Ольшанин не судим и не привлекался.

Я с тревогой вспомнил, что подобную справку надо запросить и на ясновидящую. Она мною официально даже не допрошена, не видел ее паспорта, не знаю года рождения и не запрашивал личного дела.

– Сергей, заключения о причинах смерти Висячина и Дериземли готовы, но еще не отпечатаны. Судмедэксперт еще раз подтвердил, что оба отравлены стрихнином.

Хитрость открытому лицу майора не шла, но он, видимо, хотел ее изобразить. Щурил глаза и поигрывал губами. Я решил ему помочь:

– Петр, что?

– Дело по звероферме у тебя?

Я достал его из портфеля. Майор полистал и нашел дактилоскопическую карту с отпечатками пальцев.

– Чьи они, Сергей?

– Заведующей, работниц… Ольшанин оставил, когда норок выпускал.

– Вот! – обрадовался майор.

– Что ты хочешь сказать?

– У эксперта цепкая зрительная память.

И майор достал из своей сумки другую дактилокарту. Я посмотрел. Отпечатки пальцев, снятые в избе Дериземли. Большинство не пригодны для идентификации. Так, пальчики самого хозяина.

– Петр, а при чем зоркость эксперта?

– Он показал вот на эти отпечатки указательного и большого… Где-то, говорит, я их видел. И вспомнил: когда делал экспертизу по звероферме.

Нам оставалось сравнить. Папиллярные линии тусклы и витиеваты. Я достал из портфеля лупу. Майор и без лупы разглядел:

– Эти!

– Хочешь сказать, что отпечатки на звероферме и в доме Дериземли оставлены одним и тем же человеком?..

– Так точно.

– Но чьи отпечатки на звероферме – известно. Тут и подписано: Дмитрия Ольшанина.

– Значит, его и на дактилокарте, снятой у Дериземли.

– Петр, выходит, что Ольшанин посещал Дериземлю?

Петр молчал, потому что делать выводы – прерогатива следователя. Поскольку наши отношения были скреплены не только официально, но и дружески – вместе питались вареными комками, – то майор счел нужным меня поправить:

– Не только Дериземлю.

– А кого еще?

– И Висячина.

Делать выводы – прерогатива следователя. Но другой вывод, главный, озвучить я не торопился: Амалия Карловна подозревала Ольшанина в убийстве, коли пришла за него просить.

– Петр, рванем к этому Мите…

32

Опять я делал не так. Нужно было уехать в город и сесть в свой кабинет. Майору подкатить к дому-сараю Ольшанина и сурово доставить его ко мне, в прокуратуру области, к следователю. Оторвать от подпитки родной земли, ослабить сопротивляемость, сделать открытым. Я исходил из опыта: человек, совершивший двойное убийство, вряд ли сразу признается.

Майор, зная мою склонность допрашивать наедине, остался в машине. Складчатый мастино лежал у порога и равнодушно вильнул хвостом. Ольшанин не удивился, не разозлился и не обрадовался: повел себя, как его собака, равнодушно – только что хвостом не вильнул.

– Ольшанин, вы на работу-то ходите?

– Непременно.

– По-моему, вы больше дома…

– Лесник дал урок – вырубить сухостой. Я свой участок за день расчистил, а мужики три дня волохаются: анекдоты травят, едят, курят, выпивают…

Я изучал его лицо, к которому мой расклад не подходил, – не ложилось оно ни в одну ячейку. Лесник? Бледен, бородка с бакенбардами… Интеллигент? Дом-сарай, травы, рубит сухостой… Сельский житель? Ни огорода, ни поросенка… Убийца? Приезд следователя его не удивил и не вывел из равновесия. Психически больной? Тогда грани стираются, и все может быть намешано фантастически.

Мне требовался какой-то подступающий и для начала нейтральный разговор.

– Дмитрий, жить на отшибе не страшно?

– Зверей в лесу нет, бандитов тоже.

– А Леший? – вспомнил, что лешим-то кличут его.

– Леший не опасен.

– А он есть?

– Меня не раз водил. Иду, а он сбоку, не то человек, не то человечек. Черненький и шустрый. Надо остановиться и его окликнуть.

– А если не окликнешь?

– Будешь ходить-ходить и вернешься на то место, с которого пошел.

Тема меня устраивала. Леший – это нечистый. Тут недалеко и до телепатии с ясновиденьем. Спросил я осторожно, подбирая слова:

– Может быть, это самовнушение?

– Вряд ли.

– Амалии Карловне не жаловался?

– Пустяк.

– Дмитрий, а почему в твоей медкарте нет никакого диагноза?

– Вы проверили? – не то удивился, не то обиделся он.

– Всех проверяю, моя работа…

– Я просил ее. Хочу съездить в Финляндию. Вдруг не выпустят из-за болезни?

– А зачем в Финляндию?'

– Глянуть на леса, как финны работают… Например, мы сучья и отбросы жжем, а они в кучи на перегной.

Мы сидели у стола, заваленною растениями. Стебли, листья, корни… Где он находит в августе столько цветов? И как он не задохнется от тех, которые сушатся. Только бородка подрагивает… А почему я не замечал наивности в его лице? Детская душа, готовая всему удивляться. Детская, а связь с провидицей, способной замутить любую душу?

– С Амалией Карловной… дружишь?

– Просто хорошие отношения.

– Не просто, если она, в сущности, фальсифицировала твою медкарту.

– Снабжаю ее ценными и редкими травами.

– А чего не спрашиваешь, зачем я приехал?

– Из-за выпущенных мною норок.

Так хотелось взорваться и бросить в его спокойное лицо: «Нет! Приехал из-за убитых тобою двух человек». Не то какая-то совестливая преграда мешала это сделать, не то тактика допроса. Каждый вопрос должен быть логически обоснован и задан к месту, что ли.

– Дмитрий, Висячина знал?

– В одном поселке живем.

– Дружили?

– Ничего общего.

– А Дериземлю?

– Тоже знал и тоже ничего общего. Они же алкаши со стажем.

– Так, у Дериземли бывал?

– Зачем?

– Это ты и должен мне рассказать.

– Выходит, не я один псих, – усмехнулся он уже нагловато.

Без всякой настороженности Ольшанин смотрел, как я тащил из портфеля дактилокарту и расстилал таблицы на столе. Я ткнул лупой в один отпечаток пальца:

– Твой, оставленный в доме Дериземли!

Теперь Ольшанин смотрел не в таблицу, а на меня. Я кивнул на отпечатки. Он перевел взгляд туда и склонил голову так резко, что бородка, мне показалось, съехала на бок к бакенбарде. В папиллярных линиях без знаний и без лупы сразу не разобраться. Но он разобрался: вскинул голову и глянул на меня не то чтобы спокойным взглядом, а даже насмешливым:

– Заскакивал изредка на секунду.

– И к Висячину?

– И к Висячину. А что?

– Заскакивал с какой целью?

Нет, он не испугался, а как-то потерял настырность, которой до сих пор полыхал, как сковорода жаром. Моему вопросу вроде бы изумился: и верно, с какой целью односельчане заскакивают друг к другу. По-соседски. Но Ольшанин уже мне объяснил, что его с этими людьми ничего не связывало. Он молчал. Опасаясь, что в эту минуту им сочиняется какая-нибудь ложь, я предупредил:

– Дмитрий, нужна только правда.

– А если это не моя правда?

– Любая. Не забывай, что дело серьезное: прокуратура расследует двойное убийство.

– Да речь о пустяках: по просьбе Амалии Карловны я передавал деньги Висячину и Дериземле.

– Какие суммы?

– Не знаю, в конвертах.: – А за что?

– Тоже не знаю, их дела.

– И часто носил?

– Не помню количество, но бывало.

– Почему же сама Амалия Карловна не передавала? Или почему они к ней не приходили?

– Контачить с алкашами ей неудобно.

Я молчал. У меня не было ни мысли, ни намека на понимание сути информации. Только уверенность, что показалась ниточка, за которую надо тянуть очень осторожно.

– Дмитрий, а может, они ей что-нибудь строили, копали?

– Дом Амалии Карловны я хорошо знаю. Никаких работ там не велось.

Не оборвать бы ниточку. Он мог забыть, передумать, сбежать… Поэтому я достал бланк и составил короткий протокол допроса. Ольшанин подписал, хрупкая информация была зафиксирована. Я закрыл портфель, потому что спешил. Любой клубок, даже криминальный, имеет не одну ниточку. Нужно дернуть за другую.

– Дмитрий, как здоровье?

– Стабильное.

– Как стуки?

– Стуки постукивают.

– Дмитрий, а ты знаешь, что Петра Первого всю жизнь тоже преследовали стуки?

– Хотите утешить?

Ольшанин проводил меня до машины. Я продолжал утешать:

– Царь эти стуки называл саардамскими.

– Читал. После возвращения из Голландии ему слышались удары топоров на саардамской верфи. Но у меня другие.

– Какие же?

– Потусторонние стуки.