Текст книги "Искатель. 2004. Выпуск №10"

Автор книги: Станислав Родионов

Соавторы: Павел Губарев,Сергей Борисов,Александр Аверьянов,Мария Дрыганова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

В ту же минуту его жена на два месяца раньше срока родила мальчика, известившего мир о своем появлении громким криком…»

На этом цветопись обрывалась. Я стал осматривать папку. Она, видимо, побывала во многих руках. Обложки ее ничем не отличались от обложек старинных книг XVI-XVII веков, которые мне попадались в руки неоднократно. Внимательно приглядевшись, я обнаружил на одной из сторон папки темное растекшееся пятно. Ниже таким же цветом нацарапаны торопливые буквы. Вооружившись лупой, я сумел прочесть: «Горе нам! Зрим убо молниеносных мужей, борющих нас и секущих немилостивно…»

Вероятно, «Жизнь Миротворца» была найдена каким-нибудь церковным служителем. Не поняв смысла кабалистических знаков, но подозревая что-то необычное в этих листах, он и начертал витиеватое «ХВ». Думается, ему же принадлежит и фраза «Горе нам!», ибо знак «ХВ» и она сходны по начертанию. Представляет интерес обстоятельства, в которых сделана эта страшная надпись. Не исключено, что фраза написана кровью.

Вопросов, которые я не смог разрешить, накопилось много. Поэтому я отослал рукопись в Академию. Долго ждал уведомления, что пакет вручен адресату. Наконец дождался. Академия упрекала меня в том, что загружаю почту, пересылая пустые пакеты.

«Хороша же у нас Академия! – подумал я. – Вместо того чтобы навести порядок у себя, в храме науки, она печется о почте!» В сердцах я бросил письмо в угол и отправился на прогулку. Не знаю, долго ли я шел, но очнулся, когда понял, что стою около башни на горе Преображенской. Вдали виднелась громадина элеватора, на противоположной стороне дымил никелевый комбинат, чуть в стороне желтела степь, поблескивая загривками ковыля. А внизу располагался город: все улицы брали начало от горы и разбегались в разные стороны. И тут я впервые заметил, что поперечные улицы образуют ломаные концентрические окружности вокруг горы. И это меня так поразило, что я онемел от догадки…

Я вздрогнул, когда услышал разговор двух пьяных мужчин, передававших друг другу бутылку:

– Федь, говорят, здесь ресторан собираются сделать.

– А я слышал, что церковь.

– Да какую церковь! Тут же все алкашами осквернено! Ресторан!

– А алкаши, что, не люди?! Я, по-твоему, не человек?

– Ты что ль?

– Да! Я!

– Да какой ты человек! Если честно сказать, дерьмо на палочке, а не человек!

– Ах, ты, сволочь! – свирепо заорал оскорбленный алкаш. – Ну, я тебе сейчас покажу! – Он ударил бутылкой о цоколь башни и замахнулся на приятеля оставшимся в руке горлышком.

– Эй, мужики! Кончайте! – крикнул я, изрядно перепугавшись.

– А ты кто такой! – заорал с горлышком. – Да я тебя сейчас! – И он решительно двинулся на меня.

Второй, видать, потрезвей, ударил его по руке, горлышко отлетело в сторону, и мы, все трое, сцепились. Со стороны мы, наверное, были похожи на неразлучных друзей.

Я пришел домой с синяком под глазом, весь вечер прикладывал пятак и не заметил, как досада из-за ответа академиков сменилась досадой по поводу драки.

Зря говорят, что от великого до смешного один шаг. Великое и смешное ходят под ручку, тесно прижавшись друг к другу.

Сергей Борисов
Господин Растворитель

Дворец диктатора поражал своей роскошью. И это несмотря на то, что в нем похозяйничали мародеры, среди которых наверняка были те, кто недавно кричал: «Слава Саддаму!» – и тянулся с поцелуем к руке «вышедшего в народ» Хусейна. Осколки и черепки хрустели под армейскими башмаками. Американские морпехи не обращали на это внимания. Единственное, что их сейчас заботило, – подземелье. По имеющимся у них сведениям, там вплоть до самого штурма Багдада находились узники, которых подвергали изощренным пыткам подручные младшего сына тирана – Кусая, возглавлявшего республиканскую гвардию и все силовые структуры Ирака. Там же, в подвалах дворца, случалось, их и казнили. В последнее, правда, не слишком верилось, потому что никто не видел, чтобы из подвалов выносили трупы. Куда-то ведь надо было девать мертвые тела!

Ученики

Не все спокойно в городе Багдаде. Будничная суета обманчива, улыбки на лицах и беззаботный смех не могут ввести в заблуждение. Так же как исполненные решимости лица и чересчур дружные крики членов правящей партии «Баас», готовых жизнь положить, но дать отпор заокеанскому агрессору.

С трибун и среди узкого круга приближенных Саддам Хусейн (как обычно, он в черном залихватски приплюснутом берете) не устает напоминать о планах Соединенных Штатов уничтожить Ирак и о происках внутренней оппозиции, загнанной в подполье. А значит – бдительность и еще раз бдительность. К его личным телохранителям это относится в первую очередь.

– Открывай!

Карим махнул перед лицом часового удостоверением. Тот побледнел и опрометью бросился к воротам.

– То-то же, – хмыкнул Карим, которому всегда доставлял удовольствие страх, внушаемый им окружающим.

Ворота распахнулись. Карим придавил педаль газа и въехал в тюремный двор. От караульного помещения к нему уже бежал дежурный офицер.

– Какие будут приказания? – спросил он, вытягиваясь в струнку и отдавая честь.

Карим не спешил с ответом. Не потому, что не хотелось лгать, а для того, чтобы неспешностью подчеркнуть пропасть, что разделяет телохранителя Саддама и обычного, хоть и в погонах с позументом, стражника. Впрочем, никакой надобности лгать и не было. С какой стати он, ближайший помощник Кусая Хусейна, должен объяснять, зачем ему понадобился содержащийся в тюрьме узник? Надо – и все тут! По-настоящему выкручиваться, сочиняя небылицы и придумывая оправдания, придется потом. Если, конечно, ему удастся вызволить Мустафу отсюда.

Вот же олух! И надо же было ему восхититься американскими машинами! Понятно, что на следующий же день на него поступил донос, дескать, шпион. А с этим сейчас строго. Рассусоливать никто не будет: раз – и за решетку.

О том, что Мустафу забрали, Кариму наутро сообщила сестра старого приятеля. Девушка униженно просила похлопотать за брата. Ведь по глупости он, по глупости! Карим в этом и не сомневался. Мустафа, которого он знал с самого детства, никогда не отличался умом. А уж такой болтун, что поискать. Его бы в армию, там бы его мигом отучили распускать язык, но Мустафа был калекой с изувеченной щипцами неопытной акушерки ступней, и потому армейских уроков избежал. Себе на беду.

Надо бы выручить, думал Карим, да только задача эта не из легких. Запросто могут обвинить в пособничестве врагам Отечества. Одна надежда – на удостоверение телохранителя «отца нации».

– Иди, – сказал он заплаканной девушке. – Я посмотрю, что здесь можно предпринять.

После нескольких телефонных звонков он уже знал, где искать Мустафу. Полчаса в машине по забитым транспортом улицам – и вот он около тюрьмы. Как и ожидалось, проблем с часовым не возникло. Коли не оставит его своей милостью Аллах, не будет их и в дальнейшем.

Дежурный офицер ждал ответа. Будто бы нехотя, цедя слова, Карим сообщил, что ему надо увидеть одного из заключенных.

– Прошу за мной, – сказал офицер. – Я сверюсь с бумагами.

В канцелярии пахло пылью и антисептиками. Офицер сверился с толстой книгой, лежащей на столе, и с сожалением произнес:

– Поздно. Его растворили сегодня утром.

– То есть как растворили?

– Желаете посмотреть?

Карим машинально кивнул.

По дороге офицер с молчаливого согласия высокого гостя прочитал ему небольшую лекцию:

– Нам нечем гордиться. Мы ничего не придумали. Заимствовали опыт. В конце 50-х годов сирийцы так поступали со своими противниками. Особенно с коммунистами. Заодно растворили и Генерального секретаря Ливанской компартии Фарджалла аль-Хелу. Естественно, не афишируя, по-тихому. Его жена десять лет требовала выдать ей тело мужа или хотя бы сообщить, где он погребен. – Офицер позволил себе короткий смешок: – Надо было вручить ей пару бутылок кислоты. Не догадались… Но и сирийцы были не первыми.

– Немцы? – спросил, предугадывая ответ, Карим.

– И немцы тоже. В концлагерях они чем только не занимались, этим – тоже. Однако попробовали – и бросили. С их масштабами такой способ уничтожения тел оказался неэффективным. Другое дело – Господин Растворитель! Об этом человеке в свое время кричали все газеты мира.

Пай-мальчик

– Запомни, Джон, – сказал отец. – Твоя мать – ангел.

Мальчик послушно наклонил голову.

– Никогда не забывай, сын, что твой отец – праведник, – сказала мать.

И снова Джон наклонил голову, демонстрируя покорность и смирение. Вообще-то он был не согласен ни с утверждением отца, ни со словами матери, но так было проще – согласиться.

– Да, папа… Да, мама…

Искренность и еще раз искренность. Умом родители не отличаются, зато подозрительностью – даже очень. Если почувствуют малейшую фальшь, тут же засадят за Библию или заставят несколько часов бить поклоны и читать молитвы. В их секте не принято цацкаться с детьми: возраст не может служить оправданием – отроки такие же рабы Божии и ответственность у них перед Всевышним не меньше, чем у их отцов и матерей.

– Ладно, иди.

Мать повернулась и вошла в дом. Отец последовал за ней. До вечерней службы было еще три часа, которые, увы, следовало отдать домашним делам – сплошь греховным, естественно.

У Джона тоже было дело. Он завернул за угол и нырнул в кусты. Через минуту Джон был у стены, окружавшей владения – дом и запущенный сад – мистера Хэя.

Эту стену высотой более двух метров отец соорудил несколько лет назад, потратив на нее все имевшиеся у семьи деньги. Каменщики трудились не покладая рук, и к исходу второй недели стена была готова, став еще одним барьером – помимо преград духовных – перед посланцами дьявола. В том, что демоны заполонили мир и в борьбе с ними никакое средство не будет лишним, мистер Хэй не сомневался.

Зато в этом сильно сомневался его сын Джон. Ну зачем дьяволу забредать в эту глушь, в эту йоркширскую деревушку, где сектантов раз в пять больше, чем обычных людей? Зачем нечистому тратить время и силы, когда в любом городе он без проблем найдет тысячи кандидатов на то, чтобы задешево продать свою бессмертную душу? Где логика? Нет логики. И уж тем более наивно предполагать, что демонов может остановить какая-то стена.

Джон прислушался. Тихо… Тогда он поднял ветки, подлез под них и очутился на вытоптанном пятачке. Это было его убежище – единственное место, где он мог позволить себе быть тем, кем он был на самом деле.

– Привет, – сказал он. – Ты еще жива?

Кошка была жива. Глаза ее вылезали из орбит, лапы подергивались.

– Странно, – с удивлением проговорил мальчик.

Кошку он повесил еще вчера, предусмотрительно завязав ей бечевкой пасть, чтобы не мяукала. По его прикидкам, животное должно было испустить дух сегодня к утру, самое позднее – к обеду. А вот поди ж ты, еще дышит!

– Странно, – повторил Джон, достал и кармана конфету, которую стащил у одноклассника в школе, и отправил ее в рот. Конфета была вкусная.

Он привалился к стене и прикрыл глаза. Под веками было темно, хорошо и спокойно. Так хорошо и так спокойно, что он уснул.

– Джон, где ты?

Он вздрогнул. Мать…

Затрещали ветки. Джон затравленно огляделся. Кошка! Он схватился за веревку и изо всех сил затянул ее на шее животного. Потом сдернул кошку с ветки, на которой она висела, и спрятал под ящик.

– Я иду, мама, – крикнул он.

Джон упал на колени и стал лихорадочно рвать траву. Добавил к пучку несколько листьев с кустов и кинулся навстречу матери.

– Что это у тебя? – спросила она.

– Я собирал гербарий.

– Да? – Миссис Хэй задумалась. Видимо, она прикидывала, можно ли отнести это занятие к достойным осуждения мирским радостям. Сходу ответить на этот вопрос она не смогла и потому сказала:

– Пришла соседка. У нее пропала кошка. Ты не видел?

– Нет.

У Джона Хэя были такие глаза – голубые, искренние, что никто на свете не заподозрил бы его во лжи.

Деловой человек

Джон Джордж Хэй никогда и никому не рассказывал, как ему удалось открутиться от армии. Это была его маленькая тайна.

Рожденный в 1909 году, он по всем законам должен был встать под ружье. И – кто знает? – как тысячи английских солдат сгинуть под Дюнкерком или при высадке в Нормандии. Человек – удобная мишень. Большая. А быть мишенью, а затем хладным трупом у Джона не было желания. Так что пришлось напрячь мозги, поговорить там, потолковать сям, сунуть взятку-другую и восторжествовать в итоге, получив справку о болезни, несовместимой с армейской службой.

Вообще Джон Хэй не любил ворошить свое прошлое, даже ту его часть, которую можно было смело назвать благопристойной. В ней он был среди первых учеников, пел в церковном хоре, во время деревенских праздников ему, аккуратисту и сыну благородного сквайра (пусть несколько помешавшегося на религиозных догматах, но в данном случае это к лучшему), поручали принимать благотворительные взносы. Такое вот примерное детство. Тоска смертная!

Что касается оборотной, скрытой стороны его жизни, тут у Хэя были иные причины, чтобы не тешить себя воспоминаниями. Да, крал у школьных товарищей и крал умеючи, не попадался. Но ведь по мелочи! Да, мошенничал с церковной кассой, только с нее не разживешься! Да, успел провернуть пару афер в колледже, а чем все закончилось? Обман раскрылся, и его, несостоявшегося химика, с треском выгнали на улицу, добро еще, что не посадили в кутузку годков, эдак, на три-четыре. Во всяком случае родители, тут же отрекшиеся от сына, на этом настаивали. По счастью у полиции оказались иные резоны: молодость, первый привод… Его оставили на свободе.

Дальше удачи чередовались с неудачами, но с кривой дорожки Джон уже не сходил. Во время войны ему удалось «погреть руки» на бензине, который выделялся по талонам. Когда война победоносно завершилась, он стал поставлять американские сигареты на «черный рынок». Однако со временем зарабатывать «шальные» деньги становилось все труднее. Ограничивать же свои расходы Джон не хотел, ибо это означало признать поражение в схватке с судьбой.

В 1949 году все, что у него было, он вложил в партию контрабандных итальянских чулок. Доставили их с континента точно в срок, но корабль был досмотрен полицией (вероятно, кто-то настучал), контрабанда обнаружена и конфискована, а потенциальный владелец итальянских чулок остался без гроша. Но главное – в стороне.

Пришлось съехать с квартиры, содержать которую стало не по карману, и перебраться в маленький отель для состоятельных людей. Джон Джордж Хэй еще мог причислять себя к ним. Пока… А что дальше?

– У меня большие планы, – разглагольствовал он. – Жизнь налаживается, у людей появились лишние деньги, которые они готовы тратить на всякие пустяки. Но эти пустяковины кто-то ведь изобретает, верно? Я намерен оказывать этим людям содействие в получении патента. Также, если дело покажется особенно перспективным и не слишком затратным, я готов организовать производство.

– Должна признаться, – улыбнулась собеседница, – что я тоже в некотором смысле изобретатель. Вы что-нибудь слышали о накладных ногтях?

Клюнула, возликовал Хэй.

Дама с бриллиантами

Оливии Дюран-Дикон было 69 лет. Она жила в том же отеле, что и Хэй, хотя ее состояние позволило бы ей вести жизнь куда более насыщенную и яркую. Но престарелая вдова не желала рисковать, надеясь оставшиеся ей годы провести в гарантированном достатке. Новый жилец – такой предупредительный, такой обаятельный, просто душка! – вывел ее из привычного равновесия. Уж больно радужные перспективы открывались перед ней. А что, если попробовать?

– Разумеется, я слышал об этой новинке, – сказал Хэй.

Он действительно слышал. Оливия Дюран-Дикон, не понижая голоса, расписывала достоинства придуманных ею ногтей своей приятельнице в холле гостиницы и так увлеклась, что не заметила Хэя, сидящего у камина в кресле с высокой спинкой.

– Полагаю это дело чрезвычайно интересным, – глубокомысленно заключил Хэй. – Рынок поистине необъятен и пока свободен от конкурентов.

– На досуге, – чуть зарумянилась вдова и смущенно потеребила кулон с крупным бриллиантом, – я разработала дизайн и оригинальную цветовую гамму.

– А изготавливать их надо из пластика! – с воодушевлением воскликнул Хэй. – Миссис Дикон, а ведь я именно тот человек, который вам нужен. К югу от Лондона у меня есть небольшой завод с великолепными пресс-формами. С красителями тоже проблем не будет, это я вам обещаю.

Завод, о котором говорил Хэй, закрылся несколько лет назад. Имевшееся оборудование продали на металлолом. Сквозь прохудившуюся крышу помещение заливали дожди. Арендовать его на месяц Хэю почти ничего не стоило.

– Я приглашаю вас съездить туда и убедиться во всем собственными глазами. Мы с вами люди серьезные, опытные, а опыт показывает, что слова ничего не стоят, только дела.

После недолгого размышления вдова ответила согласием. Даже если из этого ничего не выйдет, поездка за город – не худший способ убить время.

– Утром и отправимся, – сказал Джон Хэй.

И снова Оливия Дюран-Дикон не стала возражать. С чего бы?

– Завтра я тебе все расскажу, – сказала она вечером подруге, нежданно заглянувшей в гостиницу.

Операция по уничтожению

Автомобиль остановился.

– Какой он… – миссис Дюран-Дикон поискала необидное сравнение и не нашла. – Непрезентабельный.

Джон Хэй беспечно рассмеялся:

– Наружность обманчива. Важнее – что внутри.

Переступив порог, вдова остановилась, испуганная темнотой.

– Ничего не видно, – пожаловалась она.

– Сейчас я зажгу свет, – сказал Джон Хэй, закрывая дверь. После этого он вытащил из кармана револьвер, приставил дуло к затылку дамы и выстрелил. Оливия Дюран-Дикон рухнула к его ногам. Хэй переступил через тело и зажег свет – как обещал.

Потом он приступил к делу. Сначала снял кулон с бриллиантом и серьги. Затем – жемчужное ожерелье и бесценное манто из персидской каракульчи. Обыскал сумку. Денег нашлось не слишком много, чуть более 10 фунтов.

Подхватив тело под мышки, он потащил его к громоздкому металлическому баку, установленному на тележке. Откинул крышку и, с натугой подняв труп, сбросил его в бак. Рядом стояли загодя припасенные канистры. Надев перчатки из толстой резины, Хэй стал переливать содержимое канистр в бак. Запахло паленым: серная кислота начала разъедать одежду и плоть женщины. Всего понадобилось около 45 галлонов. Он не ошибся в расчетах.

Сунув драгоценности в карман, а манто затолкав в кофр, Джон Хэй покинул здание, навесив на дверь замок. Прежде чем отправиться в Лондон, он притормозил у маленького ресторанчика и заказал чай и яйцо-пашот на тосте. На аппетит он никогда не жаловался.

По дороге в гостиницу он заехал в ломбард и сдал жемчужное ожерелье, получив за него весьма приличную сумму – больше, чем надеялся. Рядом располагалась химчистка. Хэй заглянул и туда. Манто надо было очистить от крови.

В отеле он поднялся в свой номер, переоделся и спустился в холл.

– Мистер Хэй, а где Оливия? Вы ездили на завод?

Хэй выругался про себя. Вдова, оказывается, разболтала приятельнице о намеченной поездке.

– Не знаю, – развел он руками. – И удивляюсь. Я ждал, но ждал напрасно.

– Надо заявить в полицию, – сказала подруга Оливии Дюран-Дикон безапелляционным тоном. – Вы пойдете со мной!

Пришлось согласиться. Единственное, что ему удалось, – отнести визит на вечер завтрашнего дня. Утром он снова наведался на завод и заглянул в бак. Немного жира и фрагменты костей плавали на поверхности. Он подлил еще кислоты, чтобы ускорить реакцию, и отправился в приглянувшийся ресторанчик. Перекусив, вернулся. Серная кислота не успела «съесть» все без остатка, но времени ждать у Хэя не было. Он выкурил сигару и выкатил бак во двор. Там он опрокинул его… Когда кислота впиталась в землю, он забросал угольно-черное пятно песком, сел в машину и уехал.

Обвиняемый и приговоренный

С подругой Оливии Дюран-Дикон он явился в полицейский участок, где и было составлено заявление об исчезновении вдовы.

Хэй был слишком многословен и неестественно оживлен, и это было подозрительно. Полицейские обратились к картотекам. Тут же выяснилось, что «добропорядочный джентльмен» со времен учебы в колледже состоит на учете. Еще через несколько часов полицейские уже знали о заводике в пригороде, где при последовавшем обыске были обнаружены специальные приспособления для работы с кислотой.

– Вы арестованы!

– Что мне инкриминируется?

– Убийство Оливии Дюран-Дикон.

– И как же я ее убил?

– Вы растворили ее в кислоте.

– Как интересно… Но в таком случае у вас нет прямых доказательств убийства, лишь косвенные. Вот если бы вы предъявили тело… А вообще-то вы правы, я растворил ее. Между прочим, так же я поступил с семьей из трех человек в 1944 году и супружеской парой в прошлом году. Видите, я признаюсь, потому что знаю: вы ничего не сможете доказать. На суде же я от всего отрекусь, так и знайте. Да, кстати, не исключено, что вам это покажется важным, я еще пил кровь своих жертв.

– Вам не удастся сойти за сумасшедшего! – повысил голос следователь.

– Это я так, на всякий случай, – примирительно улыбнулся Хэй.

Неделю спустя его снова привели из камеры на допрос.

– Вы просчитались, – сказал следователь. – У нас есть улики. Не желаете полюбопытствовать?

– Желаю, – беспечно откликнулся Джон Хэй.

– Дело в том, что вы были нерадивым студентом. Учились бы получше – знали бы, что растворить человека не так-то просто даже в серной кислоте. Требуется время, а его, как я понимаю, у вас не было. Мы нашли на заводском дворе 12 фунтов жира, 18 фрагментов костей…

– Этого мало для идентификации, – все так же безмятежно заметил Хэй.

– Да, недостаточно, – согласился следователь. – И вам, возможно, удалось бы вывернуться, если бы…

– Если бы – что?

– Если бы мы не нашли несколько вставных зубов, которые уже опознаны стоматологом Оливии Дюран-Дикон, а также желчные камни. Вы ведь не знали, Господин Растворитель, что миссис Дюран-Дикон страдала от желче-каменной болезни, не так ли?

И тут Хэй закричал. Это был крик ужаса, потому что Джон Хэй понял, что его ждет впереди.

На суде он, тем не менее, держался бодро, оспаривая заключения экспертизы и втайне надеясь на чудо. Но фортуна изменила ему – на этот раз окончательно. Присяжным понадобилось всего 17 минут, чтобы вынести вердикт. Джон Джордж Хэй был приговорен к повешению.