Текст книги "Искатель. 2004. Выпуск №10"

Автор книги: Станислав Родионов

Соавторы: Павел Губарев,Сергей Борисов,Александр Аверьянов,Мария Дрыганова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

13

Майор должен вернуться только к вечеру, но в нашей избе орудовал дед Никифор. На плите фырчало и чавкало. Пахло чем-то подгоревшим. Дед усадил меня обедать и наложил в миску того, что фырчало и чавкало. Бурая вязкая масса – она и в миске продолжала пофыркивать и почавкивать.

– Суп гороховый, – объявил дед.

– Чего он такой?..

– Разварился.

– Не суп, а каша.

– Горох, парень, есть горох.

– Кстати, дед Никифор, Сеньку Горохова знаешь?

Дед глянул на меня хитро, как бы из-под волосатой своей сущности – и не ответил. Я не ел месиво, пока не заговорит.

– Серега, этот Горохов мужик веский.

– Значит, какой?

– Справный.

– Ага, а какой?

– Охотник. Уточку на пруду подстрелит, окунька в речке изловит, сосенку в лесу срубит.

Значит, хозяин. Да и не могли в поселке жить одни выпивохи. Дома-то растут, автомобили покупаются… Поросята почти в каждом сарае хрюкают, а из-за гусей по улице не пройти.

– Никифор, а почему Горохов, и Висячин не ладили?

– Неизвестно, одни только слухи с небылицами.

– Какие слухи?

– На охоте у них дело вышло. Километра три от поселка, за ольшаниками, горох посеян. Много, гектары. И повадились кабаны. А за ними охотники. Ночью Висячин и Горохов пальнули по кабанчику враз. Завалили, только чей кабанчик? Глянули, а кабанчик-то черного цвета. У нас таких отродясь не водилось. Пока спорили, кабанчик сбежал. Такая вот загвоздка.

Я ничего не понял. Наверное, оттого, что наполовину съеденная супокаша в желудке затвердела, как хороший цемент. Дед Никифор изучал мое лицо: что, мол, скажу про черного кабанчика.

– Никифор, в чем же проблема?

– А ты в сельмаге не был?

– Нет.

– И продавщицу Альку не видел?

– И продавщицу Альку не видел.

– А на ней растут густые кудри, как черные джунгли.

– Ну и что?

– Кабанчик-то был тоже черный.

– Дед, ты не выпил?

– Выпил не выпил, а у Альки на щеке две отметины от картечин, поскольку выстрелов было два.

– Никифор, ты думаешь…

Я не знал, что он думает. Прямо-таки по Гоголю. В свое время я завел толстый блокнот для записей интересных преступлений и любопытных историй. Например, мистических. Но этот дневник зачах, потому что загадочных преступлений не попадалось. Мистические же загадки в городе не возникают: они здесь, где леса и черные кабанчики.

Все-таки мысль я закончил:

– Никифор, ты думаешь, что Висячин с Гороховым враги из-за женщины?

– Не из-за кабанчика же?

– Значит, из-за продавщицы Альки, – подытожил я.

– Ни хрена подобного.

– Никифор, ты сам же подтвердил, что из-за женщины.

– Допустим, вмешалась Амалия.

– Любовь, что ли? – не поверил я.

– Ведьмина любовь, что людская кровь.

– Что ты имеешь в виду?

– Ведьма вдыхает воздух, а выдыхает гарь. Вот кабанчики и чернеют.

Сперва мне показалось, что дед Никифор просто нелогичен. Но теперь он нес чепуху, которая даже в мистику не укладывалась. Дыхание Амалии и окрас поросят… Видимо, с возрастом его мысли путались, как волосы на лице, которые из-за обилия бородой не назовешь. Все-таки к путаным мыслям старика я обратился:

– Никифор, ты с Дериземлей дружил… У тебя должна быть версия, что с ним случилось.

– У меня есть.

– Какая же?

– Пострадал за измену.

– Измену… кому?

– Водочкой мы причащались на троих. Я, Висячин и Пашка Дериземля. А тут Пашка нажрался один. Вот его и уволокли.

– Кто уволок?

– А хотя бы Федька Висячин.

Умного человека я понимаю сразу, дурака – никогда. Дед дураком не был и до. сих пор казался мне человеком здравым. Но дед Никифор жил в фантастическом мире деревни. Поэтому вопрос я задал соответствующий этому деревенскому миру:

– Куда Висячину волочь, если сам оказался в сарае?

– Вы ему помешали.

– Иначе куда бы волок дальше?

– Дело темное… А хоть и к себе в могилку.

Дед не шутил, но его тон был каким-то необязательным. Мол, хочешь верь, хочешь не верь. При таком настрое я придержал вопрос главный: что он думает об отравлении его дружка стрихнином?

– Никифор, что вы обычно пили?

– Что в сельмаг завезут.

– Водку?

– Ее, портвейны, ликеры, ром…

– Дорого при ваших пенсиях?

Он не ответил, взявшись за мытье посуды. Не расслышал, вопроса не понял? Я повторил:

– Дед Никифор, откуда деньги-то брали? Ты пенсионер, Дериземля пенсионер, Висячин все отдавал жене…

– Бог милостями не оставлял.

И дед направился в свой дом торопливо, словно убегал. Я не мог понять, чем смутил его вопрос о деньгах, или мне показалось? Вот так и на допросах: бывало, что пустяшный вопросик заставлял признаться в убийстве.

Пришел майор. Куртка в паутине и рыжих иголках, щека оцарапана, лицо усталое, голос усохший… Напившись воды, он сообщил:

– Пустой номер. Мне дали десять курсантов, а тут нужна дивизия.

– Хотя бы окрестности…

– Слева речушка Тихая, справа Кузьминское болото. Главное, в войну здесь бои шли. Заросшие воронки, траншеи в малиннике… Обрушенные каменные доты… Тело спрятать легко. А попробуй все облазь!

Я рассказал про гражданина Горохова, который враждовал с Висячиным из-за черного поросенка. Но майора больше удивил липкий темный колобок, который я вывалил ему в тарелку.

– Сергей, это что?

– Гороховый суп.

– Его едят?

– Я съел.

– И что?

– Пойду допрашивать Горохова.

– После горохового супа только Горохова и допрашивать, – согласился майор.

14

В деревне не стыдно пить водку, играть в карты и часами торчать у магазина, но стыдно читать – никого с книгой не видел. Тем более неудобно шататься по деревне с чемоданистым, то есть следственным, портфелем. По крайней мере, мне было некомфортно.

Дом Горохова казался двухэтажным за счет емкого подвала, высокого фундамента и надстроенного летнего верха. Каков дом, таков и хозяин. Горохов выглядел тоже каким-то фундаментально-надстроенным: на шкафистый торс насажена цельнокостная голова и привинчены мосластые руки.

Он провел меня на застекленную веранду и сообщил добродушным баском:

– Я знал, что ко мне нагрянете. Дериземлю аж в лесу ищут.

– Приходится, – не хотелось мне начинать с главного.

– Плохо вы работаете, дорогие товарищи.

Я сперва изучил его самодовольное лицо: щеки гладкие, как белесый лед. Затем оглядел просторную веранду – два моих кабинета бы разместились. – Гражданин Горохов, я должен вас допрашивать в прокуратуре, а допрашиваю здесь. Почему?

– Наверное, спешите?

– Потому что сельские жители по повесткам не являются. Как можно работать без свидетелей?

Я достал бланк протокола допроса. Не стану начинать с главного, но ни к чему болтать и о постороннем: поймет, что отвлекаю. Я выбрал нечто среднее:

– Гражданин Горохов, вы охотник?

– В лесу живем.

– На кого охотитесь?

– На водоплавающую дичь, зайца, лося…

– А на волков?

– Святое дело, поскольку хищник.

По его лицу забродило недоумение: я не спрашивал о том, о чем говорила вся деревня. И он догадался:

– А-а, из-за лося? В прошлом месяце водитель самосвала умышленно вдавил лося, в лесу разделал и мясо продал в городе.

– Нет, Горохов, не из-за лося.

– А из-за кого?

– Из-за волков. Бьете вы их нещадно.

– Этим тварям не место на земле, – сказал он с такой злобой, что я не выдержал.

– Горохов, а по какому праву вы их бьете?

– Состою в обществе охотников.

– По какому моральному праву? По праву сильного? По праву умного? Волк имеет такое же право жить на земле, как и человек.

– Это ты, следователь, пошел не в ту степь.

Верно. Но я как-то видел охоту на волков с вертолета: животные бежали и от страха зарывались в снег. Не охота, а расстрел. С тех пор я на стороне волков. Короче, я опять шагнул не в ту степь.

– И какая это охота… На зайчишку с дробовиком.

– Может с палкой ходить?

– Зачем же… Можно с луком.

– А на волка?

– С пикой, – нашел я адекватное оружие.

Допрос был испорчен. Откровенно говоря, не умел я разговаривать с крупными мастеровыми мужиками. По-моему, мужика-то во мне они и не видели: небольшой, лохматый, в очках, да еще заводящий глупые разговоры. Я продолжал его заводить:

– Волков, наверное, стрихнином травите?

– Травим, – подтвердил он, заметно отключаясь от разговора.

– И вы травили?

– И я.

– Стрихнин в доме есть?

– Был зимой.

Я думал, что вопрос о стрихнине его насторожит. Он зевнул. Оно и понятно: человек пришел с работы, дома полно дел, живность, огород. А бездельник из города треплется, не поймешь о чем. С пикой ходить на зверя.

– Горохов, с Висячиным были знакомы?

– В одном поселке живем, – усмехнулся он опять-таки нелепому вопросу.

– Дружили?

– Он кантовался с Дериземлей и дедом Никифором.

Меня подмывало завести разговор об этой дружбе и, главное, о Дериземле, но отклоняться от магистральной линии не стоило. Вопрос о дружбе Горохов понял по-своему и задал мне свой вопрос, в который вложил немеренную порцию ехидства:

– Никак, думаете, что Висячин вылез из могилы и направился ко мне?

– Нет, не думаю: к убийце бы он не пошел.

Зря я. Но не мог больше терпеть его надменной ухмылки. Ухмылка слиняла. Правда, то, что появилось на лице, вряд ли было приятнее ухмылки.

– Следователь, по-твоему, если я могу убить волка, то могу и человека завалить?

– У охотников же инстинкт.

– Какой инстинкт?

– Убийства.

– Следователь, не смешивай горькое со сладким. Не лепи свои дела к нашим ребятам. Общество охотников – не мафия.

– А животных стреляете ради мяса?

– Ради спорта.

– Я и говорю: ради удовлетворения инстинкта убийства.

– Путаешь со своими зеками.

– Горохов, у меня не было ни одного дела, чтобы преступник убил просто из-за желания убить.

– Хочешь сказать, что охотники хуже бандитов?

Много чего я мог сказать. Что существует биотехния, наука о разведении диких уток в природных условиях для охотничьих потех; что в соседнем районе охотник застрелил инспектора и труп бросил в болото, что Петр I упразднил придворную охоту, как пустое времяпрепровождение… Я люблю строить допрос, как свободный разговор, – не вышло. Для свободного разговора свидетель был слишком спесив. Потвердевшим тоном я перешел к делу:

– Горохов, с покойным Висячиным вы были не в ладах…

– Уже прознали.

– Даже знаю из-за чего.

– Из-за чего же? – спросил он жестким тоном.

– Из-за черного поросенка, – произнес я вдруг неумеренным голосом.

– Какого поросенка?

– Вернее, из-за женщины…

– Чего? – зримо опешил он.

– Точнее, из-за Альки… Черной щетины… Темно-кудрой продавщицы…

Уши Горохова, лицо, шея, весь его могучий торс наливался кровью, словно его стали ему накачивать. Я замер, ожидая конечного результата: когда кровь накачают.

– Следователь, ты дурак или кроссворды лепишь?

– Но с Висячиным враждовали?

– Неужели из-за Алькиного поросенка?

– Горохов, а из-за чего?

Он вскочил с такой силой, что вся веранда скрипнула. Я отшатнулся с мыслью, что допрос надо было поручить майору – тот бы нашел к нему подход… Горохов сдернул рубаху, напряг мускулатуру правой руки и сунул живой бугор мне под нос – его пересекала розовая и узкая дорожка, похожая на присохшую гусеницу.

– Шрам, – злобно выдохнул Горохов.

– От чего?

– Висячин пальнул в утку, севшую рядом со мной. Хотел опередить.

– Его за это привлекали?

– А он в меня не попал.

– Откуда же шрам?

– Редкий эпизод: пуля ударилась о воду, расплющилась и рикошетом в меня. Висячина помытарили и дело прекратили. Я не жаловался.

Редкий случай… Но то обстоятельство, что Висячина не наказали, как раз и могло обострить затаенную злобу потерпевшего. У меня был главный и, видимо, последний вопрос:

– Горохов, где вы были пятого августа?

– В командировке со второго до девятого в Минске, запчасти добывал.

Пятого августа Висячину подбросили водку со стрихнином. У Горохова алиби. С этого бы и начать допрос…

15

Следователь должен находиться в постоянной моральной форме. Вернее, обладать психологической силой. Эмоциональным зарядом, что ли. Но я все это утратил – потерял свое лицо, потому что жил в другом мире. Непонятном и незнакомом, как кривое пространство. Я походил на пересаженное растение, вырванное из родной почвы.

Мы с майором пили утренний чай. Видимо, во мне еще осталось раздражение от вчерашнего пустого допроса Горохова.

– Петр, покойника вырыли из могилы и везли по поселку… Неужели никто и ничего не видел?

– Оперативно прочесываю каждый дом. Люди шарахаются от моего вопроса. Мол, не видели, как Висячин лез из могилы.

– Не знают истории. Иллюзиониста Гудини зарывали в глубокую могилу в наручниках. И он вылезал. Что еще в поселке?

– Анчутка в лесу бродит.

– Это кто?

– Леший. Я нашел бывшую любовницу Висячина…

– Как понять «бывшую»?

– Прошлым летом они встречались на огородах до сентября.

– Наверное, жена спугнула?

– Нет, начались осенние заморозки.

– Эта любовница не могла злобу на Висячина затаить?

– Замуж вышла. Вот и вся информация. Жизнь в поселке идет, городская культура потоком бурлит…

– Где ты ее видишь?

– У магазина на доске объявлений. «Продам самовыворачивающееся пальто». Или: «Фотографирую ауру». Или: «Куплю бивень из-под мамонта». Или: «Лечу пчелоужаливанием, три пчелы…»

В окно постучали. Я вышел на крыльцо и спустился вниз. Там стояла пожилая женщина в резиновых сапогах, плотнотканевом комбинезоне и спортивной шапочке. Боже, Мария Феодосьевна, заведующая зверофермой. Я же взял с собой все материалы, намереваясь дело здесь кончить. Я пожал ее узкую крепкую руку и, чтобы пресечь упреки, пошел врать:

– Мария Феодосьевна, приехал заняться вашим делом.

– Думала, что вы забыли.

– Как забыть, если первого сентября срок по делу истекает. Норок переловили?

– Школьники ловят, но ворог ходит.

– Ворует?

– Продолжает зверьков выпускать.

– Едем!

Майор «уазик» разогрел. Я взял как опознавательный знак свой емкий портфель. Мы понеслись на другой конец поселка. Я кивнул на строительство новых домов из силикатного кирпича: майор понял, где бурлит городская культура, а не в объявлениях.

Звероферма раскинулась в двух километрах от поселка. Вольеры тянутся далеко – конца не видать. Впрочем, какие вольеры? Узкие тесные клетки, и в каждой по зверьку. Сзади приделан ящичек для потомства. Мария Феодосьевна постучала по сетке – норка выскочила из заднего домика посмотреть. Маленькая, шустрая, подвижный носик подрагивает, глазки-бусинки сверкают…

Мария Феодосьевна обратный путь ей перекрыла заслонкой, с домика сняла крышку и вынула пять слепых детенышей: голые, какие-то сизые, беспомощно ворочают лапками… Норка-мать истерично заскреблась в заслонку.

Бедные животные: рождаются в клетках, живут здесь и погибают, и всю свою жизнь пытаются выскочить за сетку в сосновые леса. Вот кур мне не жалко: они не знают, что такое свобода, и не рвутся на простор, им не интересно. А норка любознательна. Свободы достойны…

Надо записать в дневник… Свободы достоин только тот, кто любознателен.

– Вот смотрите, – Мария Феодосьевна распахивала одну за другой клетки. – Пустые!

– Не сами убежали?

– Нет, металлические защелки. Кто-то выпускает давно и постоянно.

– Воруют?

– Нет, просто хулиганят.

Майор, тенью шедший сзади, вдруг согнулся вдвое и бросился куда-то под заведующую. Она взвизгнула. Майор успокоил:

– Гляну на ваши сапоги.

Она стеснительно подняла ногу. Петр обратил мое внимание:

– Подошва гладкая.

– Ну и что?

Отпустив ее ногу, майор подвел нас к тому участку пола, который был утрамбован землей и глиной. Видимо, половой настил меняли.

– Сергей, глянь!

Несколько четких вдавленных следов. Рубчатая подошва и, главное, каблук – пять мелких звездочек. Одна в центре и четыре по краям. Отпечатки четкие, как на гравюре. И я спросил:

– Мария Феодосьевна, чьи следы?

– Только не моих девочек. Размер-то сорок три – сорок четыре. Сапожищи.

Наконец-то мой портфель оправдал свой размер. Я достал мешочек с гипсом, баночки, сделал кашу и залил один из следов. Осталось только подождать, когда затвердеет.

– Чьи же это следы? – задумалась вслух Мария Феодосьевна.

– Анчутки, – подсказал майор.

16

Анчутка меня не интересовал. Леший и есть Леший – он в лесу. Поселковая жизнь его не касалась. На звероферме работали молоденькие девчата, которых мог посетить какой-нибудь знакомый в резиновых сапогах – не обязательно в резиновых, – с каблуком, имевшим орнамент из пяти звездочек.

Меня ела другая мысль…

Петр варит грибной суп. Год выдался на редкость грибным. Два подберезовика выросли у нашего крыльца. Обочины дорог краснели от мухоморов. Из города шли толпы людей с корзинами, ведрами, рюкзаками. Ехали на машинах, мотоциклах, велосипедах. И в лесу пахло не хвоей и не болотом – пахло грибами. Это и пугало. Лес захаживался сплошным порядком, а на труп Дериземли никто не наткнулся. Где он? Глубоко зарыт? Спрятан? Увезен в другой район?

И мной овладела мало приемлемая мысль. Впрочем, почему мало приемлемая? Если о ней идет слава, к ней обращаются лица высокопоставленные… Чем я хуже?

День был субботний. Она наверняка дома. Небось, белые сушит или лисички маринует. Походя я бросил Петру:

– Пройдусь.

– А грибной суп?

– Успею.

Неудобно было признаваться, куда я иду. Мы с майором делали общее дело, но какое-то отличие меж нами было. На нем лежала оперативная часть: розыск, поиск и захват. На мне же было что-то вроде мыслительной работы: допросы, оценка доказательств и квалификация преступления. Выходило, что моя мыслительная функция пробуксовывала – я шел за помощью.

Впрочем, гулял. Без портфеля, без протокола, посетить знакомую…

Вот и ее домик с флюгером-петушком. Белые ставни, голубые наличники… И сама хозяйка, стоявшая у калитки. Я удивился:

– Вы меня ждали?

– Разумеется.

– Как узнали, что приду?

– Сергей Георгиевич, не разменивайтесь на мелкие вопросы. Давайте посидим на свежем воздухе.

Мы сели на скамейки за столик из березовых плашек. Нас окружали какие-то желтые высоконогие цветы, касаясь плеч и даже щек.

– Амалия Карловна, я удивлен: как вы узнали, что я женат?

– Этого объяснить не смогу.

– Видимо, по ауре? – вспомнил я первое попавшееся заумное слово. – Наверное, считываете?

– Что считываю?

– Ну, силовые линии, тепловое излучение, электроимпульсы или информационное поле…

Она хохотнула мелким стеклянным смешком, я отозвался крупным деревянным.

– Сергей Георгиевич, я просто смотрю на человека и вижу.

– Должно быть какое-то объяснение…

– Я смотрю на человека и знаю.

– Но как?

Амалия Карловна задумалась, теребя воротничок кофты, сплетенный вроде бы из каких-то блеклых шнурков. Впрочем, юбка была сшита из блеклых фартуков.

– Сергей Георгиевич, вы признаете адекватность сознания?

– Это как?

– Когда с человеком совпадают взгляды, привычки, вкусы…

– Допускаю.

– А я добиваюсь совпадения спектров подсознания и тогда на человека влияю.

Я примолк. Адекватность, подсознание, спектр… Умно и загадочно. Психологи говорят, что каждый второй верит в какую-нибудь мистику. Я не верил, в мистику, но, как говорит большинство, «что-то есть». Студентом меня одолевала затяжная пневмония. Как-то в парке я погадал на нее, на пневмонию. Цыганка взяла в кулак мою сотню, дунула и разжала пальцы – денег не было. Она усмехнулась: «Вот так исчезнет твоя хвороба, как эта сотня». Через несколько дней хвороба сгинула, словно ее и не было.

– Амалия Карловна, про сознание понятно… Но вы, например, отыскивали мертвецов, у которых сознания уже нет.

– У них оставалось подсознание.

– Ерунда…

– Что такое душа? Это подсознание.

– Но со смертью душа отлетает…

– Если человек убит, не похоронен и не отпет, то душа еще в теле, ждет.

Покатые плечи, рыжеватые кудряшки, округлые груди, мягкие руки… Но эту идиллию нарушала впалость щёк и очерченность губ. И глаза, цвет которых не определим из-за слипшихся ресниц и как-то по-тараканьи шныряющих у зрачков. Взгляд из-за решетки.

– Амалия Карловна, не могли бы подключиться…

– Уже, – перебила она.

– Мне нужно знать…

– Хорошо, но за плату, – опять перебила она.

– Амалия Карловна, вы не поняли. Хочу знать, где находится Дериземля.

– Повторяю: укажу место, но за плату.

Я умолк наглухо. Впервые в моей практике требовали деньги за информацию. Допросить ее официально? Так ведь ничего не скажет. Да и не потребуешь – речь идет о мистике.

– Сколько? – буркнул я.

– Нужны не деньги.

– А что?

Она протянула конверт: там все написано.

17

Грибного супа я поел. Сметаны майор не достал и, не надеясь не сытность грибов, укрепил суп банкой свиной тушенки. Вышло нечто похожее на гороховый суп деда Никифора.

Я позвонил на квартиру начальника следственного отдела. Мне повезло: он дежурил в прокуратуре. Можно ехать. Мы с майором обсудили мой визит к Амалии и пришли к выводу, что без консультации с руководством не обойтись.

Палладьев оседлал «уазик», и мы понеслись…

За что я не люблю детективы? За примитивность. В них лишь бегают, хватают, стреляют. Впрочем, я не прав: всё дело в том, какой пласт жизни они изображают. Детективы – это розыск, расследование, – это криминальный роман. Пожалуй, так: в детективе бегают, хватают, стреляют – и немножко думают. В криминальном романе думают – и немного бегают-стреляют.

Трудно представить картинку в детективе, когда следователь прокуратуры едет к начальнику следственного отдела за советом по поводу ясновидящей…

Майор остался в машине. Коридор прокуратуры был пуст и прохладен. Начальник следственного отдела сидел за столом без пиджака и без галстука. Дежурства руководящих работников по праздникам и выходным придумали в последнее время. Делать Артамонову было нечего, поэтому он визиту обрадовался:

– Привет, дачник!

– Почему дачник?

– У тебя всего одно серьезное дело, есть оперативник, дышишь сельским воздухом… А у ребят по восемь-десять томов.

На его упреки мы не обижались, потому что в следственной упряжке он походил лет пятнадцать. Многие его дела вошли в историю областной прокуратуры. Я работал недолго, но был наслышан.

Артамонов раскрыл хищение и отыскал на просторах страны железнодорожную цистерну с гексановой фракцией стоимостью во много тысяч; он разоблачил крупную уголовную структуру, фирму «Психологическая помощь», которая по просьбе клиентов физически выколачивала долги; он расследовал крупное мошенничество, отыскав закоперщицу по отпечаткам губ, губной помады, на полированной столешнице – она упала на нее лицом… Все не перечислить.

– Как работается?

– Неудобно, изба маленькая и полутемная.

– Люди являются?

– По одному. А если очная ставка или опознание?

– Рябинин, неужели ты, работник областной прокуратуры, не можешь у поселкового начальства выбить для работы помещение?

– Допрашивать можно, – промямлил я.

– Сергей, в архиве я прочел указание Сталина, что должно обязательно быть на допросе: стол, стул, бумага, ручка и папиросы…

Он с полчаса пересказывал архивную уголовщину: какие шайки орудовали после революции. «Черная маска» во главе с Буханкиным, шайка Заломова, шайка Ваньки Беленького, шайка Стаськи-бродяги… В первой половине семнадцатого года действовало двадцать восемь банд. Когда начальник перешел к истории кражи золотой статуи Екатерины II и уникального ларца Петра I, пришлось перебить:

– Филипп Иваныч, у меня вопросы…

Я обрисовал ход расследования. Подробно, с деталями, про все, кроме зверофермы, как не имеющей отношения к смерти двух людей. Артамонов заинтересовался только одним обстоятельством: почему до сих пор не найден анонимщик? Когда я объяснил, что теперь это не так важно, поскольку анонимка подтвердилась и Висячин действительно отравлен, начальник вроде бы удивился:

– Тогда зачем пришел?

– За советом.

– Слушаю.

– Вы рекомендовали обратиться к Амалии Карловне..

– Обратился?

– Да.

– Чтобы подсказала, что делать дальше?

– Чтобы показала, где труп Дериземли.

– А в его смерти не сомневаешься?

– Ни капли.

Филипп Иванович задумался. По поводу чего же? Мертв ли Дериземля или есть ли смысл идти к ясновидящей? Первое подтверждалось логикой, второе он сам мне советовал.

– Сергей, что она сказала?

– Дериземля мертв, труп спрятан…

– Кто убил?

– Ответить на этот вопрос она не берется. Я просил найти труп и показать место.

– Ну?

– Согласилась, но за плату.

– Обнаглела баба, с прокуратурой торгуется.

– Не о рублях речь.

– О валюте?

– О сексе, Филипп Иваныч.

Артамонов почему-то глянул в один угол кабинета, потом во второй, и уж затем на мой рот – оттуда ли вылетели глупые слова? Я легонько кивнул: мол, оттуда. Начальник вяло улыбнулся и как бы извинился:

– Иногда стало закладывать уши… Ты сейчас что сказал?

– Об Амалии Карловне, – подтвердил я, и оттого, что ему заложило уши, сам сбился. – Плату за сведения просит не в валюте, а в сексе.

– От тебя, то есть с тобой?

– Нет…

– Значит, со мной? – сделал он вывод, поскольку я приехал к нему.

– Нет, со следователем Жуковым, – бухнул я, чувствуя, что мне тоже уши закладывает.

Артамонов встал и открыл пошире окно. Похолодевший воздух потек к нам, словно разгоряченные лица его притянули. Я достал из кармана памятку ясновидящей. Начальник попросил:

– Давай по порядку.

– Следователь Жуков ведет дело об изнасиловании шестнадцатилетней цыганки, вроде бы Зары. Амалия Карловна просит дать ей информацию по этому делу.

– Нет! – отрезал начальник.

– Вы бы сперва узнали, что за информация…

– И что за информация?

– Она хочет знать, осталась ли Зара девицей. Иначе говоря, изнасиловали ее или нет.

Филипп Иванович впер в меня взгляд надолго. Я знал, что за дурака он меня не считает – он считал, что в деревне я бездельничал, всего с одним уголовным делом, да среди пьющего люда, отчего и погряз в пустяках и глупости. Было очевидно, что интерес у него ко мне пропал и вопросов задавать не станет.

– Филипп Иваныч, к Амалии Карловне обратился жених этой Зары, цыганский барон. Погадать, то есть ясновидеть: осталась ли Зара девственницей.

– Зачем ему?

– От этого зависит, брать ли ее в жены.

– Пусть у Зары и спросит.

– Ее словам веры нет.

– Не было изнасилования, а только покушение. Девственница она, в деле есть заключение гинеколога.

– Могу ясновидящую обрадовать?

Филипп Иванович встал и начал ходить по кабинету тяжелой увалистой походкой. Небольшой, лысый, пухлый, а двухпудовку перебрасывает с руки на руку, как щепку. Заговорил он, отвечая на свои сомнения:

– Информация не секретная и девицу не позорящая… Пусть Лия прорицает, отхватит куш, и барон женится. Противно это, вступать в торг с гадалкой.

– Лишь бы не обманула, Филипп Иваныч.

– Тогда ее привлечем.

– По какой же статье?

– Найдем. Например, за дачу ложных показаний.