Текст книги "Хроника трагического перелета"

Автор книги: Станислав Токарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Построив всего семь бипланов конструкции Роже Соммера, ученика Фармана, и разрекламировав их, акционерное общество РБВЗ после гибели Смита больше таких не выпускало.

Участников набралось немного. Военным пилотам запретили, записались лишь профессионалы: Ефимов, Лебедев, Сегно, Сципио, Васильев, Срединский (правда, он так и не взлетел). Князь Кудашев – на аэроплане собственной постройки. Это было обострило интерес, однако киевский профессор во второй день потерпел аварию. На третий – граф Сципио дель Кампо.

В какие только переделки не попадал неунывающий сорвиголова! Скажем, в Самарканде ухитрился при взлете со всего маху угодить в овраг. От его «Анрио» только щепки полетели. Он же, очнувшись от глубокого обморока, отряхнув щепки с комбинезона, одно спросил: «Мотор цел?» Узнав, что цел, просиял и снова лишился чувств. В Ташкенте разбивался. В Смоленске. Остается предположить, что у графа-отца, пана Тадеуша, после приобретения экзотического титула было еще достаточно средств, чтобы оплачивать эскапады сына. Купив два аппарата, Михаил Фаддеевич открыл было на Ходынке авиашколу, напечатав объявление: «Цель сего начинания – подготовка опытных пилотов в стремлении возможно выше поставить дело по образцу лучших заграничных школ – с той только разницей, что ученики платить станут меньше, летать же – не в пример больше. В наличии аппараты всех систем – монопланы, бипланы, сферические аэростаты и планеры, запись круглый год». Осталось неизвестным, прогорело ли дело или сам граф его забросил.

Короче, на Комендантском поле он решил совершить, чего себе коллеги в целях самосохранения не позволяли: подняться спиной к сильному ветру. Его прибило к площадке, он изловчился развернуться, задел видавшую виды землю аэродрома крылом и грохнул аппарат навзничь. Увезен в карете «скорой помощи».

Кто ж остался-то? Сборы падали, просто рушились – подобно аппаратам. И хоть погода наладилась и на украшенных лентами мачтах у Строганова моста флаги были подняты в знак того, что спектакль состоится, и доносились со стороны Комендантского поля звуки оркестра, исполнявшего попеременно вальс «На сопках Маньчжурии» и новомодный кэк-уок, не больно-то стремилась публика в сторону Новой Деревни.

Кого смотреть? Осторожного Сегно? Практичного, не любящего риска Лебедева?

Да, конечно, Ефимов. Но «митинг» есть соперничество, а кто годится в конкуренты Михаилу Никифоровичу? Васильев?

Явился в столицу наподобие «черной маски» турнира борцов, этакий таинственный «мистер Икс», о котором шумела-гремела провинция, и нижегородские, самарские, саратовские, астраханские, тифлисские, эриванские, ташкентские франты надвигали, как он, на нос клювастые английские кепи, подстригали усы «а ля Васильев», дымили трубками. Но провинция и есть провинция. Не успела начаться Неделя, как «Новое время» объявило, что у Ефимова соперников тут нет: «Хотя в полете г. Васильева и чувствуется твердое владение аппаратом, однако же атеррисаж не ефимовский – недостает плавности и чистоты». (Братья Суворины вышли уже из компании, арендовавшей аэродром).

Возможно, их пророчество расходило и самого Михаила Ефимовича. Меж тем в первый день лучшим в полетах на продолжительность был Васильев, в третий за планирующий спуск главный приз имел он же, затем опередил Ефимова по части точности приземления, затем (на него начали делать ставки, как на Крепыша какого-нибудь) установил рекорд высоты этих состязаний – 1650 метров, на 20 метров превзойдя Ефимова («полкорпуса!» – кричали заядлые лошадники), и под конец победил в краткости взлета. Итог: он выиграл 10660 рублей, Михаил Никифорович – 9875. Оба объявили, что часть своих призов выделят в пользу семьи покойного Смита.

И вот уж волочит к нему свою треногу съемщик синематографической фирмы Ханжонкова, выпускавшей ленты наподобие всемирной «Патэ журналь»: «Профиль извольте… Анфас прошу… Теперь влезайте в машину, влезайте… Вылезайте! Да, а где ваша трубка – без трубки никак невозможно! Пардон, а супруга здесь? Лидия Владимировна, если не ошибаюсь? Прелестнейшая Людмила Васильевна, попрошу объятие: супруг спустился с небес, невредим, о, какое облегчение! Леокадия Петровна, теперь поцелуй в диафрагму! О, какой кадр!»

Экранная слава и тогда, как сейчас, самая звонкая.

Аппараты уже везут на Николаевский вокзал, чтобы переправить в Москву. Белокаменная тоже решила провести Неделю полетов. Среди участников и те же: Ефимов и Васильев (теперь оба – фавориты, главная приманка), и истый феникс Сципио – даже с двумя аэропланами: собственным, наспех отремонтированным, и и тем, который, не спя ночей, починил и продал ему князь Кудашев, не теряющий, как все фанатики изобретательства, надежд на свое детище. Дель Кампо хромает, стонет, но крутит ус, и заломлена на ухо шляпка-канотье из парижской соломки.

Ожидаются и другие – оба недавно взволновали Москву полетами над рекой, над Серебряным бором: коренной уроженец Белокаменной Борис Масленников и выходец из Польши Адам Габер-Влынский…

У Масленникова в первый же день на высоте заглох мотор. «Фарман» падал в тишине, кто-то из зрителей шепотом предположил, что румяный веселый земляк просто демонстрирует чудеса планирующего спуска. Но над самой землей «Гном» зататакал, и когда любопытные ринулись к месту падения, там лежал, взрыв землю Ходынки надломленным крылом, аппарат, а рядом – смеялся Борис Семенович:

– Шестнадцатое падение – гханднозно! (Он слегка картавил). Вообще это иногда полезно – полирует кровь.

Солнце клонилось за кромку Серебряного бора, над багровым диском кружили два аппараты: повыше – Ефимов, пониже – Васильев. Первый русский летчик, потерпевший первое поражение от новичка, решил здесь-то наказать во что бы то ни стало.

В Москве Ефимов выиграл. Но и итоги московской Недели разочаровали. Во всяком случае, прессу. Во-первых, высоты петербургского Васильевского рекорда победитель не достиг. Во-вторых, попытки соревноваться на точность спуска так попытками и остались, В-третьих, с репортерами обходились плохо: от ангаров гоняли, с мест для публики тоже, сколотили какой-то ящик и засунули туда. Секретарь московского клуба г. Штробиндер по простоте душевной брякнул: «Раз вы не делаете снимков, значит, и пускать вас бесполезно». Наконец, в буфете дороговизна: рюмка водки – полтинник, чай с пирожным – 60 копеек, где это видано?

Рассерженные репортеры высмеяли один из главных аттракционов, имевший военное значение. Собственно, начало опытам было положено еще в Петербурге – там с высоты пилоты кидались апельсинами в движущийся автомобиль, демонстрировали бомбардировку. В Москве Ефимов показывал номер более эффектный – взрыв порохового погреба. Взял с собой офицера, опустился, пассажир выскочил, поджег бикфордов шнур, из-за леса вымахнули казаки с пиками наперевес, но машина была уже в воздухе. Решено было провести также подобие полетов с донесением. Но погода испортилась, и газетчики, обиженные аэроклубом и буфетчиком, сорвали зло на авиаторах:

«Гонцы вели себя как знаменитые гастролеры.

– Михаил Никифорович, может быть, вы будете любезны полететь сегодня с донесением?

– Что-то не погода не очень нравится.

– Помилуйте: тишина, ни облака.

А если война?

– Ефимов, отправляйтесь немедленно на разведку!

– Что-то, ваше превосходительство, вон та туча мне не нравится».

Хихикали они, в общем, зря: и Ефимов, и Васильев летали «с донесением» в район станции Клин.

Более того, когда пробил час, оба ушли на фронт добровольцами.

Но тут иной возникает вопрос: почему ни во второй петербургской, ни в первой московской Неделе не принимали участия военные летчики – гатчинцы и севастопольцы?

Глава семнадцатая

Только факты – пока без комментариев.

Когда стало известно о замысле перелета, все офицеры-летчики Севастопольской школы попросили, буде таковое мероприятие, записать их для участия всенепременно.

Разрешение военного министерства звучало странновато: лететь отдельно от штатских. Те, мол, профессионалы, эти – любители, условия, мол, неравные.

Вспомним, однако: Руднев уже летал в Петербург из Гатчины, за ним другие. Пиотровский – из Петербурга в Кронштадт. Через год, в 1912-м, лейтенант Виктор Дыбовский – участник Цусимского боя! – совершит перелет Севастополь – Петербург (2300 верст), штабс-капитан Дмитрий Андреади: Севастополь – Одесса – Харьков – Москва – Петербург (2900 верст, причем безо всяких аварий, лишь под Валдаем сменит мотор). В 1913 году он проложит маршрут Феодосия – Севастополь – Керчь, а затем летчики школы под его руководством целым отрядом пролетят из Севастополя до Евпатории и обратно.

Севастопольская школа, по заявлению ее начальника кавторанга Кедрина, готова была выставить на старт в Петербурге по меньшей мере десять пилотов.

Так же страстно рвались лететь гатчинцы. Еще в феврале на заседании оргкомитета перелет было решено провести – в целях облегчения допуска военных авиаторов – во время лагерного перерыва, между 10 и 17 июля.

В мае же Рудневу, Горшкову, Когутову и их товарищам объявлено то, что они сочли недоразумением. Поразмыслив – издевательством. Штаб Петербургского военного округа позволил лететь, однако – лишь в пределах губернии, не далее. А как же Москва, конечная цель? Заворачивать, что ли, домой возвращаться?

Семнадцатого апреля – обнадеживающая (по крайней мере, севастопольцев, уже готовивших машины) весть: от гарантийного взноса они освобождаются. А через несколько дней бедные (истинно бедные, хотя получали небольшую приплату – за опасность) поручики, штабс-капитаны, флота лейтенанты и капитан-лейтенанты были обданы ушатом холодной воды. Военный министр генерал-адъютант Сухомлинов позволил им лететь из Петербурга в Москву, но – лишь на собственных аппаратах. Ни у кого таковых не было, взять – неоткуда, купить – не на что.

Еще несколько фактов.

В феврале подтверждено, что старт разрешается дать на новом военном аэродроме в районе Корпусного шоссе с тем, чтобы трасса легла прямо на Москву. В апреле военное ведомство отказалось предоставить это поле. Оргкомитет вошел в контакт с товариществом «Крылья», владевшим Комендантским аэродромом. Это породило определенные трудности, так как надо было лететь над столицей, чего не позволяло градоначальство. Единственный путь – облет города над морем с последующим поворотом на Корпусное шоссе. 30 июня (за 10 дней до старта!) кредиторы «Крыльев», не получившие удовлетворения по своим претензиям, связанным со второй петербургской Авианеделей, наложили на аэродром арест. Кто-то из комитетских недоумков высказал идею: стартовать… с шоссе у Царскосельского вокзала. Но в этом случае начальство запрещало допуск публики. Кинулись умолять кредиторов «Крыльев». И в этот последний момент военное ведомство, словно бы в насмешку, заявило, что оно не против предоставить Корпусной, однако, к величайшему сожалению, времени подготовить его надлежащим образом (ангары в должном количестве, возвести трибуну) уже не имеется.

Рассуждая непредвзято, все равно приходишь к выводу, что министерство много сделало, чтобы сорвать перелет. Участие же кадровых армейских пилотов, испытание мастерства именно тех, кому в лихую годину предстояло оборонять страну с неба, было сорвано.

Недальновидность? Халатность? Или нечто более серьезное?

Свидетельство.«Было бы смешно говорить с неуважением о русских летчиках. Русские летчики опаснее враги, чем французы. Русские летчики хладнокровны. В атаках русских, быть может, отсутствует планомерность – так же, как у французов, но в воздухе русские непоколебимы и могут переносить большие потери без всякой паники. Русский летчик есть и остается страшным противником».

Цитата из австрийской газеты за 1915 год принадлежит перу германского военного обозревателя.

О том, как летную технику «готовили» к грядущей войне, разговор шел выше. Что война неумолимо надвигалась, секретом не было ни для кого. Коалиции формировались: то французская эскадра с дружеским визитом входила в Кронштадт и Александр III тяжело подносил тяжелую руку к мерлушковой кубанке под звуки не лелеющей душу революционной «Марсельезы», то русская – в Тулон, и Пуанкаре обнажал голову, слыша «Боже, царя храни». Еще немного, и возникла Антанта и вышла на ринг против другого грозного союза желающих покорить мир. Курки были взведены…

Приведенное выше свидетельство – врага, не друга! – говорит лишь о том, что научились сражаться пилоты в погонах, украшенных черными орлами с мечом и пропеллером в когтях, не столько благодаря усилиям военного ведомства, сколько вопреки многочисленным чинимым им препонам.

А ведь какими бойцами располагали! На «Муромцах» чудеса отваги и расчета показывали Г. Горшков, Н. Кокорин, А. Шаров и другие, вскоре же затем, получив хоть какое-то вооружение, истребителями-асами стали Е. Руднев, А. Казаков, Е. Крутень, Г. Янковский (единственный из профессионалов-добровольцев, именовавшихся тогда охотниками, получивший звание подпоручик, остальные – прапорщики).

На чем же летали отважные?

«Для острастки противника из дивизии прилетела единственная поднимающаяся на воздух машина, старый тихоходный ньюпор. На него страшно было глядеть, когда он, противно всем естественным законам аэродинамики, деревянный, с заплатанными крыльями, треща и – вот-вот замирая, проносился над головой. Зато летал на нем известный Валька Чердаков – маленький, как обезьяна, весь перебитый, хромой, кривоплечий, склеенный. Его спрашивали: «Валька, правда, говорят, в шестнадцатом году ты сбил немецкого аса, на другой день слетал в Германию и бросил ему на могилу розы?» Он отвечал писклявым голосом: «Ну, а что?» Известный прием его был: когда израсходована пулеметная лента, кинуться сверху на противника и ударить его шасси. «Валька, да как же ты сам-то не разбиваешься?» – «Ну, а что, и угробливаюсь, ничего особенного…»

Нет, это не плод роскошной фантазии Алексея Толстого: подлинный тип русского летчика.

* * *

Итак, продолжая задавать самому себе вопросы (1. Недальновидность? 2. Халатность?), не отмечая и этих причин, раскладывая на столе карточки с описанием тех или иных эпизодов предвоенных лет, автор вынужден продолжить перечень: 3. Корыстолюбие? 4. Косность? 5. Невольное или вольное потворство действиям в пользу потенциального противника (точнее и короче – шпионаж)?

Вернемся к фигуре великого князя Александра Михайловича, добавив лишь к «безобразовским аферам», судостроительным «приключениям» пример вроде бы не криминального свойства: обладая изрядными виноградниками, сей муж в годы войны порядочно нажился на торговле вином (экспорт его из Франции был, естественно, затруднен). Менее, повторим, криминального, но не менее характерного для людей, которые во всех случаях предпочтут интересы отечества частным. То, что покровительство французским авиафирмам, отсутствие помощи русским (великий князь был, если можно так выразиться, идеологом подобной политики) приносило ему материальную выгоду, комиссионные, вряд ли вызывает сомнения. Что он противился использованию в войне «Муромцев», а потерпев в этом намерении неудачу, пытался протащить мысль о ненужности для воздушных дредноутов истребителей сопровождения… Не знаю. Тут – не знаю. Малоумие? Непохоже. Упрямство?..

Но вот две темные истории, жертвами которых становятся прекрасный летный командир и блестящий авиатор, и в первом случае прямую роль, а во втором – косвенную играет все то же лицо императорский фамилии.

Первая история.Севастопольскую школу решено перевести с тесного Куликова поля за город, в просторную и ровную Мамашайскую долину за речкой Качей. Школа наименована Александро-Михайловской (прославленное Качинское высшее военно-авиационное училище имени А.Ф. Мясникова дало стране множество героев). Начальником назначают полковника Одинцова – единственного генштабиста среди авиаторов, умелого аэронавта, который почел долгом, прежде чем занять пост, пройти курс пилота. Деятельность его продолжалась недолго: возник конфликт (на личной якобы почве) с великим князем. Сергей Иванович был снят и вообще оставил воздушный флот. На его место пришел фаворит Александра Михайловича князь Мурузи.

Вторая история.В конце же зимы 1914 года разыгралась трагедия – погиб один из лучших инструкторов, отважный офицер, участник русско-японской войны, неоднократно награжденный, Дмитрий Георгиевич Андреади: на глазах у всех над аэродромом вдруг сорвался на вираже. Спустя долгие годы старый летчик А.А. Кузнецов, возглавлявший комиссию по осмотру вещей Андреади, признался, что нашел тогда записку с просьбой покойного в смерти его никого не винить. То было самоубийство. Князь Мурузи потребовал, чтобы комиссия сохранила все в тайне, ибо (свидетельствовал Кузнецов) у Андреади были трения с Мурузи – вроде бы на почве недворянского происхождения первого. Читатель согласится, что подобное (опять-таки личное) обстоятельство вряд ли могло послужить причиной добровольной смерти волевого, не раз видевшего смерть бойца.

Где ни коснись «александро-михайловской» темы, все выходит нечисто…

Далее по подозрению № 5 (невольное или вольное: содействие).

…Когда мужчине под шестьдесят, он вдов, когда пылает последней любовью к молодой красавице, а она замужем, а муж не дает развода…

По-человечески можно понять состояние Владимира Александровича Сухомлинова.

Когда к нему является некто, предлагающий свои услуги, дабы найти лиц, могущих свидетельствовать в духовной консистории против несговорчивого господина Бутовича, полтавского помещика, в пользу Екатерины Викторовны, урожденной Гошкевич… И некто сей привлекает на помощь иных, обладающих пусть не влиянием, но быстроумием и небрезгливостью в средствах… И можно положиться на то, что все они проделают сами, не тревожа, не ставя в двусмысленное положение военачальника, обязанного внушать почтение как внешностью – величавой осанкой, дородством, соколиным взором, серебряной бородкою, так и чином генерала от инфантерии, должностью командующего Киевским военным округом…

По-человечески можно понять дружеское расположение Владимира Александровича к жандармскому полковнику Мясоедову. Ведь общительный, наделенный не только внешностью актера широкого амплуа, от героя-любовника до идейного резонера, гибким баритоном, располагающими манерами, – словом, шармер. Кругом знакомств обладает широчайшим. Служа на пограничной станции Вержболово, не раз оказывал самонужнейшие услуги (например, по таможенной части) влиятельным персонам, как следующим за пределы, так и возвращающимся. Бескорыстно притом: г-н Мясоедов – сам лицо состоятельное, пайщик процветающей германской экспедиторской фирмы. Можно понять и симпатию генерала к киевскому коммерсанту господину Альтшуллеру, который, будучи введен полковником в резиденцию командующего на предмет исключительно частных, сердечных дел генерала, держал себя молчаливо-корректно, на вопрос же о расходах, потребных для их урегулирования, отозвался лишь протестующим жестом. Его превосходительство оценил.

Кругом идет седая голова. Сцена из Пушкина, из «Полтавы», любительского спектакля. Юная Мария (мадам, уже Сухомлинова), обвив кудрями колени того, кто изображает старого гетмана: «Я близ тебя не знаю страха, – ты так могущ!» Генерал обязан ввести ту, которая озарила его преклонные годы, в высший свет. К ступеням трона.

Верно ли, что к назначению Сухомлинова на пост военного министра имел отношение Распутин? Либо же связь родилась по переезде в столицу? Сведения разноречивы. Как бы то ни было, Екатерина Викторовна в высшем свете – парвеню. Выскочка. И она, дама энергичная, без предрассудков, проникает на вечеринки (скажем так – духовные беседы) старца Григория. Умеет, тонкая актриса, изобразить благоговение и экстаз. И свой создает салон, где – иностранные консулы, финансисты, где жаждет искупать ее в шампанском кавказский скоробогач-нефтяник Леон Манташев и зовет с собой в Египет (сыграть Клеопатру в сени пирамид – что может быть прекрасней?). Где, наконец, и военные – к примеру, полковник Ердаков, важная шишка из контрразведки.

Новый министр должен отблагодарить старых друзей. Мясоедов прикомандировывается им к контрразведке Генштаба. Несмотря на предостережение департамента полиции: жандармский полковник давно подозревается в связях с германской и австрийской разведками. Полноте, господа, – истинно русский патриот!..

Свидетельство.«Сухомлинов… ума поверхностного и легкомысленного. Главный же его недостаток состоял в том, что он, что называется, очковтиратель. Будучи человеком очень ловким, он, чуждый придворной среде, изворачивался, чтобы удержаться, и лавировал при слабохарактерном императоре». (Слова прославленного генерала А.А. Брусилова).

Николай II о Сухомлинове: «Презабавный балагур». Из беседы царя с президентом Франции Пуанкаре: «Он, как видите, не подкупает своей наружностью, зато из него вышел у меня превосходный министр и он пользуется полным моим доверием». Брусилов утверждает, что к началу войны кроме недостатка огневых припасов виной министра было уничтожение крепостных и резервных войск. Крепостные войска были отличными частями, прекрасно знавшими свои районы, но перед самой войной западные крепости постановили упразднить, район сосредоточения войск отнести подальше от границы. Приказ подписан Сухомлиновым. Пишет Брусилов, в частности, о том, что воздушные силы в начале кампании были ниже всякой критики, – самолетов мало, большинство слабой, устарелой конструкции, за что тоже «следует поблагодарить военного министра». Выслушав характеристику, данную властителем союзной державы своему министру, Пуанкаре позже занес в дневник: «Это тот самый Сухомлинов, на которого падает самая тяжелая ответственность за беспорядочность и развращенность военного управления в России. Счастье, что он оставил пост, на котором причинил столько зла».

«Оставил» (был арестован) лишь в 1915 году.

До войны же и то, что либо темная компания его жены, либо Мясоедов, либо все в контакте ухитрились украсть составленный министром лично для царя «Отчет о состоянии и мерах подготовки русской армии с 1909 по 1913 год», и этот важнейший стратегический документ (вполне возможно, что через посредство знакомого нам Альтшуллера – руководителя австро-германской секретной службы в Киеве) лег на стол начальника абвера полковника Николаи, даже это не стоило поста любящему супругу.

Запутавшийся в долгах – салон мадам Сухомлиновой требовал немалых затрат, окруживший себя подозрительной публикой и на многое вынужденный закрывать глаза (с началом войны запретил выслать за пределы страны милейшего Альтшуллера как подданного враждебного государства), Сухомлинов был посажен в Петропавловку, лишь когда его протеже Мясоедов был буквально пойман за руку – близ линии фронта при передаче добытых сведений. Но экс-министр отделался легким испугом: арест заменили на домашний. По записке «старца Григория».

Сменивший же его на ключевом посту честный, дельный, истый патриот А.А. Поливанов сумел удержаться лишь 9 месяцев. Устранения добился тот же Распутин.

Диву даешься, как сильно было и в годы предвоенные, и в военные в столице, да и не в ней одной, «прогерманское лобби».

Свидетельство.«В бытность помощником командующего войсками Варшавского округа (пограничного! – С.Т.) я знал, что командующий генерал-адъютант Г.А. Скалон… считал, что Россия должна быть в неразрывной дружбе с Германией, причем убежден, что Германия должна повелевать… Он был в большой дружбе с германским консулом бароном Брюком, от которого никаких секретов у него не было. Не могу не отметить странного впечатления, которое на меня производила вся варшавская высшая администрация. Скалон был женат на баронессе Корф, губернатор – ее родственник барон Корф, помощник губернатора – Эссен, начальник жандармов – Утгоф, управляющий конторой Государственного банка – барон Тизенгаузен, начальник дворцового управления – Тиздель, обер-полицмейстер – Лейер, президент города – Миллер, прокурор палаты – Гессе, вице-губернатор – Грессер, прокурор суда – Лейтвен, штаб-одицеры при губернаторе – Эгельстром и Фехтнер, начальник Привисленской железной дороги – Гескет и т. д. Букет на подбор».

А.А. Брусилов. «Мои воспоминания».

Читая эти строки, мы должны, конечно, сделать скидку на то, что навеяны они естественным антинемецким настроением прославленного полководца. Нельзя не помнить, сколько заслуг перед историей России у выходцев из Германии и их потомков. Рассуждение на данную тему могло бы быть долгим. Вот первое, что сейчас приходит на память. Описывая в «Войне и мире» подвиг Андрея Болконского, со знаменем в руке поднявшего полк в атаку под Аустерлицем, Лев Толстой имел в виду подвиг подлинный – полковника Федора Тизенгаузена, зятя Михаила Илларионовича Кутузова. Только полковник Болконский был ранен и выжил, полковник же Тизенгаузен пал на поле брани.

И все же…

Свидетельство.«Трудно поверить, но в столице империи в разгар войны собирались пожертвования… на германский подводный флот. И где? Например, в министерстве иностранных дел. И почти открыто: завербовав швейцаров ряда министерств и других правительственных учреждений, вражеские агенты заставили их держать у себя слегка зашифрованные подписные листы и собирать пожертвования. Контрразведка это обнаружила».

Нет оснований не доверять генерал-лейтенанту М.Д. Бонч-Бруевичу, который в штабе Северо-Западного фронта заведовал, в частности, и контрразведкой. Да великий князь Николай Николаевич называл Царское Село «осиным гнездом германского шпионажа».

Вернемся к подозрениям, перечень которых привел автор. К четвертому по порядку. Косности. Неприятию нового, технически прогрессивного, сказавшемуся на бедах отечественного воздушного флота.

Николай Александрович Романов получил основательное образование. Химию преподавал ему Бекетов, фортификацию – Кюи, статистику и политическую экономию – Бунге… Однако не в самый ли корень глядел Лев Толстой, когда, тяжело болея, пытался в эпистолярной форме наставить и вразумить царя? «Самодержавие есть форма отжившая», в ее основе лежит идея «такого неисполнимого намерения, как остановка вечного движения человечества».

Не говоря о характере, даже и внешность последнего самодержца разные из встречавшихся с ним людей описывают по-разному. Для нашей темы не суть важно, был ли он примечательного облика или заурядного, обладал ли тяжелым безразличным взглядом свинцовых глаз, либо чарующим бирюзовым, хоть и уклончивым. Хитроват ли был, себе на уме, либо – так себе (со слов не любившего его и не любимого им Витте) «самолюбивый и манерный Преображенский полковничек». Может быть, черта, в рядовом человеке сугубо положительная и привлекательная (примерный семьянин, нежно любивший жену, почитавший родственников, трепетно обожавший сына – при одном упоминании об Алексее глаза его наполнялись слезами), иногда дорого обходилась стране, безраздельным хозяином которой он себя считал.

Александра Федоровна, Алике, урожденная принцесса Гессенская, обладала натурой, несомненно, сильнее, нежели державный супруг. Витте тайком заносил в мемуары: «Обер-гофмейстер Гессен-Дармштадта сказал некогда мне: «Какое счастье, что вы ее от нас берете».

Гемофилия, наследственная болезнь рода Гессен-Дармштадтских великих герцогов, которой страдал наследник, постоянная опасность, висевшая над ним, – уколи вилкой палец, и вся кровь, несвертываемая, может вытечь из детского тельца, сгустила при дворе атмосферу, без того близкую к истерической. Всевластный же Распутин обладал особым даром. Сегодня, верно, мы бы его причислили к экстрасенсам. Полагаю, он мог останавливать кровотечение, заговаривать кровь. Благодарность «святому старцу», хранителю жизни единственного наследника, дитяти сердца, играла огромную роль. Иное – радения, могучая иррациональная сила – еще более укрепляло его влияние на «маму», затем и на «папу».

Прогерманские симпатии Распутина известны и доказаны. «На нее (кайзеровскую империю) надо нам равняться, ей в рот смотреть… Немец умеет работать, немец молодец…»

Так вот, слова и действия астраханского иеромонаха Илиодора, сильного лишь распутинской поддержкой («Не богово творение, наваждение диавольское по небу летает»), тоже могут служить косвенным доводом в рассматриваемой нами теме. Действительно: с одной стороны, неприятие «диавольских машин, по небу летающих», могло быть и чисто мистического свойства. С другой: коли немцы такие молодцы, работать умеют, то им и летать. А не нам грешным.

Похоже, тем, кто желал быть близок к романовско-распутинскому кружку (а министр Сухомлинов желал несомненно), не следовало так уж особенно суетиться и опекать воздухоплавание России.

Однако зоркий, четкий в формулировках Витте подмечает: «Государь по натуре индифферент-оптимист. Такие лица ощущают чувство страха, только когда гроза перед глазами». В государственном военно-историческом архиве хранится послужной список поручика Георгия Викторовича Слюсаренко, младшего брата участника перелета Владимира Слюсаренко. Там значится, что с 1915 года поручик состоял в авиаотряде по охране императорской резиденции, в 1916-м был зачислен в особый дивизион по охране Ставки. Таким образом, когда на горизонте возникла реальная угроза появления крылатого врага сперва над Царским, потом же над Могилевом, куда не раз возил «в целях вселения в войска боевого духа» любимого сына любящий отец, срочно понадобились и летчики.

Не ранее.