Текст книги "Агент № 1"

Автор книги: Станислав Струмп-Войткевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Забыв о подлинных намерениях Косты, Ирек обрадовался тому, что у Пандоса тоже нашлись столь высокие идеалы, и довольный заявил ему об этом.

– Ну, наконец-то ты перестал думать только о деньгах!

– Совсем наоборот, – ответил Тинос. – Ни о чем другом я и не думаю. Видишь ли, когда такой клуб возникнет по моей инициативе, то, уж конечно же, не без пользы для меня… Где большие деньги, там и большие возможности… Понимаешь… крупные работы… Мне будет достаточно трех процентов от поставщиков, и через пару лет я куплю в Салониках отель «Медитеране» и половину улицы… Увидишь… А тебе я дам деньги на создание опытной фермы…

Весьма прозаическое отсутствие денег на почтовые марки так и не дало возможности привести этот гигантский план в действие.

Во время одного из совместных походов в Афины Пандос посвятил своего друга и еще в одну идею. Она заключалась в игре на скачках. Припомнив дядю Антония из Варшавы и его страсть к бегам, Георгий попытался несколько охладить пыл своего приятеля.

– Лучшие знатоки коней и то проигрывают, – говорил он, приводя тут же целый ряд известных ему по Варшаве примеров.

Однако Пандос продолжал стоять на своем.

– У меня все пойдет иначе, – упрямился тот. – Нужно только войти в соглашение с жокеями, а они все знают… Ты должен пойти со мной, потому что с одним из них мне трудно будет договориться – это какой-то поляк. Он жокей и, видимо, заранее знает все результаты забегов.

Немного из любопытства, а главное, чтобы угодить приятелю, Ирек отправился к Фалиронскому заливу, где среди трибун и конюшен им удалось, наконец, отыскать известного Пандосу жокея. Оказалось, что он действительно поляк по фамилии Шень – так по крайней мере он представился Георгию. Другой жокей, грек Валианос, посоветовал ребятам быть поосторожнее в отношениях с Шенем. Естественно, из помощи «земляка» ничего толкового не получилось: Тинос проиграл все деньги. Это настроило его на философский лад.

Глядя на украшающие фасад одного здания памятники, Пандос говорил:

– Богачам ставят памятники… А за что, спрашивается? Вот, например, эти двое дали деньги, затем поставили здание и разбили вокруг него парк, – этого оказалось достаточно, чтобы прославиться. А чем же еще они знамениты? Просто делали деньги на румынской нефти или на чем-нибудь еще, а потом маленькую толику этих же денег подарили Афинам. И вот, пожалуйста, слава братьям Заппас обеспечена… Так же увековечили себя Авероф и Тасситас, Стурнаро и Валианос, – конечно же, не жокей, а тот другой, который выложил деньгу на Народную библиотеку… Или же, например, Сингару, который построил ипподром… От этих фамилий и пошли названия улиц, парков, скверов, военных кораблей…

– И тюрем, – припомнил Георгий.

– Тюрем тоже, – согласился Пандос. – А в чем же секрет их славы? Точно так же, как и секрет всех крупных предприятий, – в больших капиталах! Имеешь деньги – все имеешь: виллы, автомобили, великолепных женщин, собственные яхты, весь мир! Говорю тебе, лучшая в мире цель – это сколотить состояние… Вот увидишь, вся твоя учеба, спортивные успехи, все это не имеет никакого значения, включая и твои идеалы… Золото, одно только золото!

Но Георгий придерживался иной, совершенно противоположной точки зрения. Глубокое удовлетворение приносил ему напряженный труд, радовало достижение намеченной цели, добытой усилиями собственных мускулов или работой мысли. Он полагал, что слава его, если таковая придет, будет основываться на подлинной человеческой дружбе и любви, на признании и восхищении, а не купленная на золото.

И вскоре после открытия спортивного сезона 1937 года студенты четырех университетов дружно аплодировали своему лучшему пловцу. В студенческих кругах Брюсселя, Льежа и самого Лувена фамилия Иванова скоро стала популярной. Посыпались завоеванные медали – за золотой пришла серебряная и снова золотая, полученная 27 июня уже на международных соревнованиях. Слава молодого спортсмена росла. Его приглашали теперь различные спортивные клубы, но Иванов, с удовольствием принимая участие в самых различных соревнованиях, никогда не забывал, что его целью является надеть майку с надписью спортивной команды Польши. В июне 1937 года он не выдержал и из Лувена отправился в Салоники через Варшаву.

…Воскресным июньским утром поезд доставил его на место. После небольшого ночного дождичка Варшава выглядела свежей и умытой. Студент оставил чемодан в камере хранения, привел себя в порядок у привокзального парикмахера, запил вкусным кофе хрустящие казерки со свежим маслом и приступил к выполнению давно задуманного плана. Ему и в голову не пришло отправиться сначала к дяде Антонию или к кузине Лиле на Людную улицу, ведь не ради же этого он сюда прибыл. Он поехал трамваем прямо к бассейну в парке Скарышевского и принялся терпеливо дожидаться первых пловцов. Немногочисленные болельщики называли знаменитые имена – Семадени, Бохеньского и других рекордсменов и польских ватерполистов. Наконец мяч шлепнулся в воду и началось что-то вроде тренировки. Тогда-то пришелец и спросил, не разрешат ли ему поиграть.

Таких любителей всегда было предостаточно, поэтому ребята из польской сборной многозначительно переглянулись между собой.

– Ну что ж, попробуйте… Но только здесь необходимо умение, – вежливо сказал один из них, глядя на великолепное телосложение пришельца.

Уже после первых же передач и бросков «новичка» оказалось, что с водным поло у него не просто шапочное знакомство. Тренировка приобрела живость именно благодаря его присутствию. В то время тактика этой спортивной игры сводилась к тому, чтобы в команде был один хороший «бомбардир», на которого команда и возлагала свои надежды. И вот неизвестный студент из Бельгии «бомбил» просто великолепно, почти что идеально, пользуясь каждым предоставляемым ему случаем. Экзамен был сдан, его сразу же признали «своим».

– Я – поляк из Греции, учусь в Бельгии, часто играю в водное поло, но чего мне не хватает, так это быстроты в плаванье, – скромно сообщил он о себе. И это говорил чемпион Салоник и Бельгии по плаванью.

– Но бросок у вас исключительно сильный, – говорили ему.

– И много инициативы в игре…

Совместно был составлен график тренировок команды. Сначала индивидуальные тренировки по плаванью – двадцать дорожек кролем. Потом – один раз, но очень медленно – брассом и на спине, потом опять кролем. Затем баттерфляем и, наконец, работая одними ногами на спине. Только после этого переходили к тренировкам с мячом: передачи по кругу, парные распасовки, плаванье по кругу с передачами вперед и назад, крученые мячи, прорывы к воротам, броски, эстафеты с мячом, передачи мяча к воротам «в одно касание», рывки с места… При броске по воротам отрабатывалось подпрыгивание в воде, но с тем, чтобы рука с мячом не слишком уходила назад. Несмотря на все это, Георгий еще не решился на столь великую жертву, чтобы выложить сразу свой главный секрет – показать свой сильный бросок по воротам. Он оправдывал себя тем, что на отшлифовку еще будет достаточно времени. Но не прошло и двух недель, как ему удалось сломить свое внутреннее сопротивление, и можно было наблюдать, как он публично демонстрирует искусство коронного броска перед коллегами и соперниками по команде. «Неосторожно он поступает, раскрывая свои секреты», – думали о нем, не понимая, что они являются свидетелями благородного процесса. Дело в том, что Георгий поддался истинно спортивному духу, считая, что у всех должны быть равные возможности…

Осенью 1937 года салоникский клуб «Ираклис» попросил Георгия выступить за их команду в Кавала на соревнованиях с тамошним клубом. И может быть, первый раз в спортивной жизни Георгий отступил от железных правил. За день до соревнований к нему явился лучший спортсмен клуба Кавала и попросил несколько минут для секретного разговора. Как выяснилось, это был бедный парень, который уже несколько лет усиленно тренировался в надежде получить первенство по плаванью в северной Греции.

– Если бы ты не появился здесь, то мне наверняка досталась бы золотая медаль, – сказал он Георгию. – А сейчас у меня нет никаких надежд… И пропадут все мои тренировки… Меня тут же лишат стипендии… Ведь ты знаешь, как у нас это делается… А стометровку мне меньше чем за минуту никак не пройти… Умоляю, дай мне возможность прийти первым… Для тебя это пустяк, ты ведь все равно чемпион, да и выступаешь ты здесь случайно, проездом… А для меня это вопрос жизни и смерти…

Георгий отвел взгляд и задумался, видя в глазах юноши самое настоящее отчаяние.

Затем он сказал:

– Послушай… Но больше никогда не делай таких вещей. В спорте нельзя пускаться в комбинации. В спорте должны решать свой собственный труд, умение и стремление к победе…

Потом он добавил:

– А завтра постарайся у меня выиграть… Шанс я тебе дам, но не более чем шанс… Да и какой тебе был бы прок, если бы эту золотую медаль или часы ты заполучил бы нечестно? Ведь в собственных глазах ты так и остался бы раз и навсегда пропащим человеком – никогда бы ты не смог стать настоящим спортсменом. А теперь давай забудем об этом разговоре.

Однако сам Георгий так и не смог о нем забыть. Клуб «Ираклис» чувствовал себя неуверенно и пытался спастись в последнюю минуту, выставляя Иванова. Так или иначе, но Георгий не сделал самого опасного рывка у финиша и проиграл несколько сантиметров спортсмену из Кавала.

Вообще-то в Греции спортивная борьба носила более острый характер, чем в Польше, иногда переходя просто в драки. Широко разрекламированный матч между ватерпольными клубами «Ираклис» и «Пиреус», чемпионами северной и южной Греции, вызвал огромное оживление и мог привести к тому, что некоторых из участников болельщики могли либо искалечить, либо потопить. Матч проходил между двумя шхунами, на палубах которых собралось множество зрителей. Поскольку в команде Пирея оказались грубые игроки, Георгию и его коллегам пришлось как-то призвать их к порядку. Делали они это незаметно, затягивая грубиянов под воду и там уже давая им изрядную нахлобучку. Болельщики Пирея быстро заметили, что их любимцы утратили свою напористость и отказались от рукоприкладства. Поняв, что произошло, они решили помочь своему клубу – и на игроков из Салоник с палубы полетели кирпичи и бутылки. Несмотря на все это, под градом сыпавшихся камней, игроки «Ираклиса» победили, отделавшись незначительными ушибами…

В следующем году варшавские ватерполисты с нетерпением дожидались приезда Иванова. С этим сезоном у команды были связаны большие надежды. Предстоял целый ряд соревнований внутри страны, поговаривали также и о выезде за границу. В таких условиях появление хорошего бомбардира давало возможность с бо́льшим правом рассчитывать на успех.

– Ура! Приехал, не подвел! – встретили Ирека радостные возгласы.

И настала, быть может, самая счастливая пора в жизни Ирека. У него были впереди два свободных месяца, которые он мог целиком посвятить спорту, он снова находился среди своих, заметки в спортивных газетах выделяли его, польское водное поло не без его участия превращалось в важную отрасль спорта, на которую уже можно было рассчитывать и в международных соревнованиях. Кроме того, в этот период Георгий получил возможность насладиться Польшей и ее прелестями. Целая банда веселых друзей ходила в кино и дансинги, в варшавское Общество гребцов и в Офицерский яхт-клуб. Определились и чисто «водные» симпатии, Иреку нравилась Марыся, сестра спортсмена Маковского, а другой член команды, Ястжембский, женился на Рыбичковой, дочери одного из руководителей яхт-клуба. Варшавские спортсмены хорошо запомнили мускулистую фигуру юноши из Греции и Бельгии, не выступающего иначе как в форме ССС – польского Студенческого спортивного союза – и мечтающего о форме сборной команды Польши с белым орлом на груди.

Имя Георгия Иванова уже называлось в числе европейских асов водного поло. В спортивных кругах он приобретал все большую известность, почти равную известности турка Седата Сора, испанца Кроурры, румына Барбу или канадца Гриффита.

Пришла победа и в Бельгии. На почтовой открытке с видом на антверпенскую Гран-Пляс он написал:

«Милая мама! Я, кажется, пьян. Пишу тебе из Антверпена, где после соревнований (я пришел первым!) состоялся ужин в нашу честь… Пока, мамочка!»

– Это очень хорошо, – обрадовался пан Ян. – Но только как там обстоят дела с учебой? Не пишет?

– Ты был бы рад вообще лишить ребенка всех радостей жизни! – обиделась пани Леонардия.

Ламбрианидис умолк и принялся еще старательнее чистить тряпочкой, смоченной в вазелине, старинную икону из Трапезунда.

А в Салоники ехала золотая победная медаль. И вообще число подобных медалей все возрастало, Ирек набрал их уже добрые три горсти…

Наконец 15 октября 1938 года в руках нашего героя оказался долгожданный пергамент с подписями членов экзаменационной комиссии, ректора и члена правительства. Из этого документа было видно, что Агрономический институт природоведческого факультета Католического университета в Лувене присуждает Иванову титул магистра агрономических наук, утверждая при этом, что он специализировался дополнительно по этнографии, политике и хозяйству Бельгийского Конго. Некоторые выражаемые юношей сомнения относительно применяемых в колонии методов ведения хозяйства значительно повлияли на снижение оценки его знаний, поскольку из 100 возможных очков стороннику реформ присудили только 58,4 вместо ожидаемых 80. Но и этого было вполне достаточно для свершения надежд.

В тот же день Георгий торопливо писал на открытке: «Сдал… Все в порядке… Жду денег…» Пани Леонардия прослезилась от счастья, пан Ламбрианидис облегченно вздохнул. Вложенный в пасынка капитал начинал приносить дивиденды. Будучи торговцем, пан Ян, несмотря на самую искреннюю любовь к Иреку, не мог не отметить, что с завершением учебы с него слагаются и отцовские обязанности.

На обратном пути в Грецию молодому инженеру выпал случай помочь некоей пожилой даме, которая довольно беспомощно вертелась на будапештском вокзале. Георгий даже приостановился, услышав столь знакомо звучащие слова:

– А, холера бы вас взяла, никак не поймут человеческого языка! – ворчала женщина, особа явно энергичная, но на этот раз абсолютно упавшая духом из-за полнейшей невозможности объясниться с венграми. Георгий предложил ей свою помощь, и они тут же разговорились. Она была чистейшей воды варшавянка, которая ехала к своей дочери, живущей в Афинах. Поскольку пани впервые в жизни отправлялась в заграничное путешествие, она сразу же вцепилась в молодого земляка и не отпускала его до самых Салоник. Георгий помог ей при пересадке в Белграде, а в награду за помощь пользовался солидной кошелкой с различными польскими лакомствами, запасенными предусмотрительной пани в дорогу: фаршированными цыплятами, рублеными котлетами, крутыми яйцами, огурцами и яблоками, не упоминая уже о гречневой каше и грибах, которые везлись в качестве гостинца для дочери в далеких Афинах.

Это была пани Бальцерова, урожденная Милославская и Стефановская по первому мужу. Последующие ее мужья были известны в Варшаве среди любителей бегов, а самая старшая ее дочь, Маня, также вышла замуж за жокея Эдварда Шеня, с которым она и выехала в Грецию, где Шень получил место жокея или тренера при Афинском ипподроме. Георгий припомнил этого «земляка» Шеня, но пани Бальцерову больше интересовали греки – какие они: добрые или злые, стоит ли им доверять, похожи ли на поляков?.. Таким образом, тем для разговоров хватило до самых Салоник. Любопытная и решительная пани нравилась спутникам своим ростом, дородностью.

С другой стороны, как выяснилось из все более откровенных признаний пани Бальцеровой, дочь доставляла ей немало хлопот. Нет, речь идет не об Антусе, которая еще в 1926 году вышла замуж и тоже, конечно, за жокея Устинова, а именно о Мане, Марианне, о той, что в Афинах. Дело в том, что этот ее муж, этот Шень, ради которого Маня поехала за тридевять земель, оказался, что тут говорить, мужем, скажем прямо, неважнецким. С самого начала по письмам Мани можно было понять, что счастливой ее никак не назовешь…

Полное лицо пани Бальцеровой покраснело от волнения, а солидный подбородок начал угрожающе подрагивать, когда она, отерев платочком слезу, продолжала:

– Вот мы и решили, чтобы Маня возвращалась в Варшаву. А тут и оказалось, что это невозможно, потому что – сами знаете – пришла беда, отворяй ворота… Вы только представьте себе, она влюбилась! И в кого бы вы думали? В какого-то грека, ну, что вы скажете! Фамилия его Янатос… Может, вы его знаете? Он мясник и держит в Афинах лавку…

Пани Бальцеровой пришлось несколько умерить свое негодование, поскольку Георгий напомнил, что его мать также вышла замуж за грека. Но с этой минуты тема для разговора была установлена до самого конца путешествия: пани Бальцеровой хотелось знать абсолютно все о греках, о их жизни, а в первую очередь об их отношении к женщинам. Георгий послушно рассказал все, что ему было известно на эту тему. Распрощался он уже с несколько успокоенной пани Бальцеровой, а потом с юмором вспоминал об этом приключении. Во всяком случае, в тот раз он никак не мог пожаловаться на голод в пути, как это иногда с ним случалось. Дома он поразил мать отсутствием аппетита, настолько обкормленным приехал он в этот раз.

Позднее, во время одного из посещений Афин, он познакомился с дочерью пани Бальцеровой Марианной, которая развелась с Шенем и вышла замуж за Димитриоса Янатоса. И вот именно к этой польке, Марианне Янату, и направил свои шаги Георгий, прибыв тайно в Афины в 1941 году.

IV
«NON VERBIS, SED GLADIIS»

Гитлер выкрикивал свои последние угрозы, государственные мужи Запада высказывали все более туманные и умиротворительные формулы, на которые должен бы был опираться их компромисс с Третьей империей. Однако время слов уходило в прошлое, наступал период меча, пожаров, разрушений и слез. В эти трагические годы, 1938—1939, если можно было бы знать правду и предвидеть будущее, следовало бы просто опустить руки в отчаянии…

В это время молодой инженер и великолепный спортсмен бурно шел к финишу в осуществлении своих жизненных планов. Прежде всего он не почил на лаврах. Ему удалось поступить на годичные курсы усовершенствования в Парижский агрономический институт заморских территорий. В институт этот допускались не более двух десятков выпускников всех высших учебных заведений Франции, Бельгии и Германии.

После летних спортивных триумфов, после варшавских каникул Париж показался Георгию скучным и негостеприимным. Регулярно посещать лекции Георгий начал только в ноябре. В самом же начале – непредвиденный расход: плата за право допуска к занятиям вырвала из его бюджета 250 франков, столько же понадобилось выложить и за первый квартал, право пользоваться лабораторией обошлось ему в 275 франков, а тут уже и второй квартал – новые 250 франков. Каждый экзамен, помимо нервного напряжения, обходился еще в 100 франков. Финансовое положение отчима было неважным, а скудные запасы молодого инженера уходили, как вода в песок, – то нужны были консультации, то требовались приборы, то предъявлялся счет за разбитую лабораторную посуду, а то и просто на традиционные чаевые швейцарам… Одна только комната, кстати сказать, неотапливаемая, съедала 300 франков, самое скромное питание – 600… Не хватало уже ни на фрукты, ни на театр, визит к зубному врачу был аварией, а повторение несданного экзамена – катастрофой. А именно это и произошло с экзаменом по химии, которую он сдавал уже давно, на первом курсе в Лувене, и успел уже основательно забыть.

«Никогда еще не случалось мне так мрачно праздновать рождество, как в этом веселом Париже», – шутил он позднее. Канун рождества Георгий просидел в зале пригородного кинотеатра, а потом вернулся в свою комнатенку и мерз два дня, потому что лили холодные проливные дожди. Развлекаться в Париже мог только тот, у кого были деньги или друзья…

Зато здесь Георгий почувствовал аромат своей будущей работы. Он восхищался огромными теплицами с экваториальными растениями, бесчисленными коллекциями и экспонатами, представляющими картины африканской жизни, – одним словом, всем тем, с чем европейцу придется столкнуться в тех краях, начиная от природы и вплоть до медицины, от верований и обычаев африканцев до истории миссионерской деятельности. Нашел он здесь также и свидетельства эксплуатации темнокожих, поразительные доказательства тщетности их надежд на более счастливое будущее. В этой связи он строил планы какой-то еще не вполне ясной ему самому деятельности в пользу негритянского населения. Может, удалось бы организовать что-нибудь и учредить в Польше стипендию для будущих инженеров-африканцев… Пусть бы они учились в польских университетах строить машины, дороги, суда…

Помня о предстоящих задачах, Георгий раздобывал новейшие книги по самым различным отраслям знаний, которые пригодились бы ему в Африке. Он постоянно носил с собою и заучивал французско-суахильский разговорник, чтобы продвинуть вперед медленно идущее изучение языка суахили.

Тем временем политическая обстановка становилась все более напряженной. Георгий понимал грозящую миру опасность, и его поражала наивность товарищей, которым казалось, что война грозит Франции исключительно только из-за Гданьска и так называемого Данцигского коридора, в то время как было совершенно ясно, что устремления Гитлера и его зарвавшихся почитателей распространяются на всю Европу, на целый мир, и притом на целую «1000 лет»!

– Не было бы ничего дурного или неестественного, если вы и в самом деле подставили бы шею ради Польши, – пытался втолковать он своим коллегам, – ведь в предшествующей войне за вас сражались англичане, американцы, бельгийцы, сербы, греки, да и поляки тоже…

Против этого, однако, выступало большинство студентов. Юноши из националистских группировок считали, что одна только Франция является колыбелью культуры Европы и поэтому заслуживает помощи со стороны остальных наций. «Pologne, ça ne compte pas»[1]1
  Польшу не стоит принимать во внимание (франц.).


[Закрыть], – заметил один из них, а второй доказывал, что Германия в конечном счете не так уж к не права в своем стремлении к мировому господству, если осуществлять его она будет рука об руку с Францией.

«Вообще, ни один идеал для большинства французских буржуа не представляет собой такой ценности, чтобы ради него стоило пожертвовать жизнью, – так заканчивал молодой инженер свое письмо, адресованное одному из знакомых в Польше по поводу ситуации во Франции. – Да и вообще, – писал он, – самые различные идеалы и идеи, якобы исповедуемые моими коллегами, чаще всего служат лишь прикрытием страха обычных мещан, беспокоящихся за свою собственную шкуру, и мало кто здесь заслуживает того, чтобы рассматривать его всерьез…» – жаловался он, не предполагая, что это частным образом высказанное мнение сможет ему со временем повредить. И в самом деле, до сих пор единственным отношением французов к немецкому диктатору были пока что лишь насмешки, карикатуры и игрушки вроде резинового поросенка, который при нажатии превращался в «фюрера». В политике же знаменитого французского «эспри» явно недоставало.

Наступил 1939 год, с которым молодой инженер связывал столько надежд. «Всего каких-нибудь несколько месяцев, – давал он себе торжественное обещание, – и я выеду в Конго, где буду занимать приличную должность… Со временем куплю матери домик под Варшавой, чтобы она могла приезжать туда сколько захочет, не рассчитывая на помощь родственников, а кузину Лилю она сможет взять к себе и выдать замуж за приличного парня…» Так он строил далеко идущие планы, а пока что вводил режим строжайшей экономии: конспекты лекций вел на оборотной стороне выброшенных в типографии контрольных оттисков, в содружество студентов-поляков записался только в качестве «почетного» члена (то есть без вступительных взносов и уплаты членских), наконец, ему пришлось отказаться от часов и фотоаппарата. Перед ним стояли две главные цели: завершить занятия в Институте агрономии и обеспечить себе небольшую сумму денег для каникул.

31 июля профессорский совет института признал Георгия Иванова агрономом заморских территорий, выдав ему диплом за номером 751. Узнав, что экзамены сданы им успешно, молодой инженер решил больше не ждать. Еще в мае, почти с последнего экзамена, он помчался на восток. В Будапеште, едва успев перевести дух, он уже оказался на парных тренировках с венграми, которые устроили для команды АЗС спортивный лагерь на острове Маргит. «Ура! Приехал, не подвел!» – радостно приветствовали Георгия его старые друзья, столь отличные от расчетливого Косты Пандоса и рафинированных французских коллег. И здесь, в тренировочном лагере в Венгрии, как и в июне на Лазенковской улице в Варшаве, он чувствовал себя среди друзей, среди своих, с которыми бы только жить да жить. Радостно похлопывали его по спине «патер фамилиас» секции плавания АЗС Барановский и опекун водного поло Хенцинский, обнимали оба Казика – мастер Бохеньский и отличный ватерполист Карпинский, радовались его приезду верные друзья из команды Ленерт, Маковский, Гумковский, Рупперт вместе со всеми веселыми и гордыми «азетэсовцами», для которых мужество и спортивная закалка казались лучшим ответом на нависшие над страной тучи. Он чувствовал, что уже успел побрататься с ними во время прошлого трудного сезона и во время пребывания в тренировочном лагере на Белянах, куда потихоньку он успел сбежать из Лувена.

Сразу же поляки бросились в битву с соперничающими клубами. Прежде всего с «Легией», которой они «влепили» 6:0, а потом с катовицким ЕКС, где счет был ни больше ни меньше как 10:0. Единственные соперники на пути к званию чемпионов Польши отпали быстро и весьма убедительно. Подтвердилось мнение венгерского тренера Райка, который еще в прошлом году высказался следующим образом: «Бохеньский – лучший организатор атак, Маковский играет умнее всех, у Зубовича сильный бросок, однако все их положительные качества объединяет в себе Георгий Иванов, подающий большие надежды на будущее… Ему, правда, следует только не выступать с «сольными номерами», как это было на матче с Финляндией, в противном случае соперникам удастся прекрасно подстраховать подобного солиста…»

Наконец пришло и время расставания: молодому инженеру еще раз приходилось ехать во Францию за дипломом. Однако все эти радостные, великолепные дни все более омрачались тенью приближающейся военной угрозы, миллионы сердец сжимались от горестных предчувствий. В середине августа юноша уже мчался в Салоники попрощаться с матерью. Собирая по дороге различные не предвещающие ничего хорошего наблюдения, он машинально повторял про себя любимое отцовское изречение, девиз рода Ивановых: «Non verbis, sed gladiis», что можно было перевести: «Делом, а не словами», или: «Мечом, а не словом». Пассивным свидетелем событий он отнюдь не собирался оставаться…

Уже в пути он написал три письма, и все адресованные в Варшаву: к капитану Белому в отдел пополнений, к майору Маевскому и к полковнику Левандовскому, с которым он недавно познакомился. В письмах этих он просил о приеме в армию, только бы поскорее, только бы не оказалось слишком поздно…

Георгий проснулся свежим, веселым, восстановившим свои силы. «Наконец-то я дома», – подумал он, услышав в открытое окно крики уличных торговцев.

– Стафилия, стафилия, – тянул продавец винограда, а вслед за ним на разные голоса: – Карпазия ме то махери (то есть арбузы на разрез), даматес, пиперис, ангуриа…

Выглянув из окна, Георгий увидел нагруженного фруктами ослика. Следом за разносчиком ехал на своем ослике рыбак, расхваливающий «фресика псариа» недавнего улова, а еще дальше катила телега мусорщика.

– Скупидиа, скупидиа, – неслось по всей улице Маврокордато, и можно было видеть, как из соседнего домика выбежала стройная девушка с большой корзиной мусора. Георгий с трудом узнал в ней Пенелопу, дочь старого рыбака Бугаса. «Здорово выросла», – поразился он, и тут же ему припомнилось все то, с чем он сюда приехал.

Мать… Она будет в отчаянии, пытаясь отговорить его. Он об этом знал. Все матери одинаковы: не хотят отпускать сыновей на войну, но до этого целыми годами воспитывают их патриотами!

Предвидения его оказались правильными. Мать все время повторяла одно и то же:

– Я считаю, что тебе незачем торопиться… Жалко твоих способностей… Во всяком случае, не на фронт… Ты мог бы и в штабе…

Ежи шагал из угла в угол, дожидался почтальона, как спасителя, выскакивал к нему на лестницу, а от материнских уговоров у него только разгоралось нетерпение. Он знал, чего ему хочется, – если уж не героизма, то по крайней мере добросовестного исполнения своего долга. Его место над Вислой, а не здесь… Но из Варшавы не шло ни официального уведомления, ни частного приглашения.

«Поеду сам», – решил он. И если Георгий не оказался в сентябре в растерянных толпах тех тысяч, которые тщетно пытались найти свое место в рядах польских призывников, то благодарить ему за это можно было только пани Леонардию с ее тактикой оттяжек. Пока что он удовольствовался лишь отправкой трех новых заказных писем с оплаченным ответом: в них он просил о ясном и точном приказе – где и к кому ему надлежит явиться. В варшавских штабах и военных управлениях в то время получали множество подобных обращений от поляков, пребывающих за границей. Штабисты в ответ только недоуменно пожимали плечами: что, мол, воображает о себе этот ура-патриот? Неужто считает, что без него здесь не обойдутся?

В эти беспокойные дни 1939 года поляки, работающие в табачной монополии и в ЛОТе, собирались в кафе Флоца на главной улице города. Поляки рассаживались по одной стороне зала, а местные немцы – по другой. Соотечественники и поклонники Гитлера вели себя вначале провокационно, пока к ним не подошел однажды офицер греческой полиции и не заявил довольно вежливым тоном:

– Мы, греки, являемся в данный момент нейтральными хозяевами и хотим, чтобы у нас был мир и порядок. Нам не хотелось бы, чтобы какая-либо из сторон спровоцировала беспорядки. Однако если это произойдет, то за последствия вы, господа мои, отвечайте сами. Вон тот высокий и отлично сложенный блондин, к которому вы относитесь столь вызывающе, великолепный спортсмен… И я не советовал бы вам с ним связываться…

«Великолепный спортсмен» и действительно готов был взорваться в любую минуту. Больше, чем провокации местных фашистов, его удручало отсутствие известий из Варшавы. Он написал, наконец, военному атташе в Афинах, однако и тот хранил молчание. Направил с оказией послание к полковнику Богдану Квецинскому – военному атташе в Лондоне. И этого своего знакомого он просил походатайствовать за него перед военными властями в Варшаве за право сражаться на родине. Безрезультатно…