Текст книги "Агент № 1"

Автор книги: Станислав Струмп-Войткевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

В солнечный, но не слишком жаркий день, когда северный ветер разгонял тучи и стелющуюся над морем дымку тумана, можно было, глядя на юго-запад, рассмотреть лежащую в ста пятидесяти километрах трехтысячеметровую вершину Олимпа в окружении других высоких гор. Однако не легендарный Олимп привлекал внимание ребят. Их воображение было занято тремя вытянувшимися на юго-восток пальцами-полуостровами Халкидики – Касандрой, Ситоньей, Агион-Оросом с горою Афон. Берега этих трех огромных массивов суши, выступающих наподобие трезубца Нептуна между Салоникским заливом и Дарданеллами, славились частыми бурями. Гора Афон привлекала туристов со всего мира своими древними монастырями. Сохранившиеся на протяжении тысячи лет неизменными обряды и богослужения, акулы, которые встречались в тех водах, связанные с этим приключения – все это служило постоянной приманкой для юной команды «Леонардии».

«Леонардия» – большая и стройная парусная лодка, на которой ребята, сперва под наблюдением старого рыбака Бугаса, а позднее самостоятельно путешествовали по морю. Юный мореплаватель навещал поочередно отдельные места, лежащие на берегу залива. На полуостровах он сиживал с моряками в тавернах или осматривал археологические раскопки деревень, стоявших здесь 4000 лет тому назад; в Пирей он отправлялся поваляться на пляже: в деревне Миханиона он покупал у местных рыбаков рыбу, но больше всего его манило устье одной местной речонки, кишмя кишащее дикими утками, гусями, черными аистами и другими птицами.

Афон, или иначе Святая гора, особенно интриговал наших друзей. Известно было, что еще с IX века здесь «дикарями» жили отшельники, а уже в следующем столетии в этих местах выросли каменные стены первого монастыря, который успешно отразил натиск сарацинов. Еще сто лет спустя монах из Трапезунда Святой Анастасий создал монастырский устав, и монастыри стали расти как грибы, образовав нечто вроде монашеской республики, то подвергавшейся нападениям, то, наоборот, поддерживаемой различными завоевателями. Считалось, что тот, кому удавалось проплыть вдоль берегов пользующегося недоброй славой мыса Агиос-Георгиос с горой Афон, получал право именоваться настоящим моряком… Слава, слава! Магически звучит это слово для таких юношей, как Ирек. Сколько же трудов и подвигов можно совершить во имя ее!

– Просто какое-то божье наказание с этой лодкой, – нередко сетовала пани Леонардия. И дело было не только в опасностях, связанных с мальчишескими играми в капризных и бурных водах залива. Дело в том, что экспедиции ребят обычно завершались каким-либо непоправимым ущербом для дома. Исчезали забираемые на лодку чашки, ложки и ножи, причем брали их не просто так, а, как назло, из парадных, «гостевых» сервизов. Шпаклевка лодки почему-то производилась ножом для хлеба, а для окраски мелких царапин Лялек умудрился воспользоваться бритвенной кисточкой главы семьи – вещи дорогой и занимавшей почетное место на его туалетном столике. К тому же маникюрные щипчики пани Леонардии были использованы в качестве кусачек… для резки проволоки!

Пани Леонардия ворчала, пан Ян объяснял все молодостью, которая должна «перебеситься», но иногда и их терпению приходил конец. В таких случаях притихшим путешественникам приходилось сносить домашние громы с молниями. Гроза проносилась над ними без особых результатов, и они только поглядывали на пана Яна – не возьмет ли тот цепь с замком и не посадит ли он лодку на эту цепь. Но иногда, когда престижу кого-либо из них грозила опасность, забывались все провинности, даже такие, как поломка мебели или вырезанный в кухонном полу линолеум…

Потом наступил период горячего увлечения охотой. На покупку ружья Ирек получил пару золотых монет из личной сокровищницы пани Леонардии, находившейся в небольшом глиняном горшке на кухне. С этим ружьем каждый раз нужно было отправляться в самую глубину залива, к устью реки Галикос. Ирек располагался в болотистой дельте, строил себе шалаш из камыша и, притаившись в зарослях, поджидал с двустволкой в руках пролета диких уток. Птицы не обращали внимания на маленькую лодчонку и беспечно подлетали на выстрел. Труднее было подбирать добычу в камышах, нелегок был также и обратный путь Если ветер слабел или совершенно стихал, не оставалось ничего другого, как пересекать залив на веслах. Лодка была тяжелой, весила не менее 350 килограммов, и юный охотник возвращался домой измученный до предела. А тут иногда случалось и так, что в соседнем спортивном клубе «Нафтикос» или несколько более удаленном «Ираклисе» был вечер – и тогда, не в состоянии устоять перед новым искушением, Ирек, превозмогая усталость, танцевал до полуночи.

Когда Ирек пристрастился в одиночку выходить на «Леонардии» в море, мать нередко проклинала тот день, когда она так неосмотрительно согласилась поселиться на берегу моря. А если неожиданно срывался шторм, она просила прощения у матери божьей за грехи свои и бродила по дому, подгоняемая грохотом разбивающихся о прибрежные скалы волн.

Глядя в такие дни в окно, пани Леонардия приходила в ужас при виде кипящего котла, в который обращались спокойные воды Салоникского залива. Куда ни глянь, не видно ни одной рыбацкой лодки – все они нашли спасение на берегу, и даже солидные шхуны, стоявшие до того спокойно на рейде, спешили укрыться за молом от волн. По опустевшему заливу мчались только покрытые белой пеной валы… И очень часто случалось так, что именно в такие дни Ирек отсутствовал.

В один из подобных дней, когда на землю уже спускались сумерки, а на западном берегу зажигались и гасли в штормовом тумане огни, пани Леонардия неожиданно обратила внимание на то, что она так и не услышала шума самолета, который ежедневно прилетал сюда из Афин. Ничего удивительного в этом не было: в такую погоду было очень трудно произвести посадку на аэродроме. Поочередно вернулись домой младшие сыновья Лялек и Лесь. Вернулся с фабрики и пан Ян. На своем ломаном языке, в котором мешались греческие, польские и русские слова, он говорил в перерыве между двумя ложками супа:

– Контрагенты из Кавалы снова не оплатили вексель, и мне придется платить за них… Ветер оборвал провода, и электростанция отключила свет… Лесь, куда ты запропастился? Сколько раз повторять тебе, чтобы ты не болтался по дому, а садился к столу когда полагается?..

Он был раздражен и невольно повышал голос. Но, взглянув на жену, тут же спохватился.

– Не волнуйся, Леля, – мягко сказал он. – Ведь ты сама знаешь, что за ловкий сорванец этот Ирек. Я за него совершенно спокоен, совершенно спокоен.

И по просьбе Леся пан Ян, все еще обеспокоенно поглядывая на жену, принялся рассказывать всякие истории, лестные для пасынка, а пани Леонардия, как всякая мать, слушающая похвалы своему любимцу, постепенно забывала о тревоге. Позднее, когда пришли соседи, настроение ее и совсем улучшилось и она рассказала гостям об одном примечательном случае.

…Иреку было четырнадцать лет, когда во время летнего отдыха в Эдессе в горах Эрмион его младший брат Лялек сорвался с тропы и повис над пропастью. «Спокойно, мама», – скомандовал Ирек, обращаясь к окаменевшей от ужаса пани Леонардии; потом, цепляясь за жалкие кустики, спустился по обрыву и подал ребенка матери. На следующий день он чуть не заболел, разговаривал мало, вяло передвигался, медленно приходил в норму – сказалось огромное психическое и физическое напряжение. Следовательно, трудно было предположить, что мальчик не отдавал себе отчета в грозящей ему опасности, – он спасал маленького брата, хорошо понимая всю рискованность предприятия.

– Да, настоящий герой! – говорила мать, теперь уже совершенно уверенная в том, что Ирек вернется, что он и на этот раз справится с самой грозной бурей, пусть даже у берегов зловещей горы Афон.

III
СУРОВАЯ ШКОЛА

Последующие события помогут нам понять, почему Георгий Иванов-Шайнович в дни второй мировой войны оказался не в польской армии, а на английской службе. А пока следует сказать, что агент № 1, который в октябре 1941 года тайно высадился с подводной лодки «Сандерболт», действительно обладал всеми данными для того, чтобы хитроумные британцы считали его человеком, идеально приспособленным для выполнения столь трудной миссии.

…Георгий Иванов-Шайнович в период с 1933 по 1941 год времени зря не терял. Во-первых, он изучил шесть иностранных языков, во-вторых, он успел получить диплом инженера, в-третьих, он сделался прославленным спортсменом, известным на всю Европу. Но все это произошло не просто и не легко: поначалу выпускник салоникской школы, как и многие юноши его возраста, всеми силами сопротивлялся необходимости ежедневных занятий и далеко не сразу научился получать удовлетворение от сознания хорошо выполненного долга.

Отправляясь в 1933 году в первую самостоятельную поездку в Европу, Ирек испытывал такое чувство, будто у него выросли крылья. Наконец-то он мог чувствовать себя по-настоящему взрослым, будущее казалось ему светлым и многообещающим, а жизнь – легкой, наверняка более легкой, чем в Салониках. Университет также казался ему чем-то более привлекательным, чем салоникский лицей, где скучные преподаватели с неоправданным упорством требовали от своих подопечных, чтобы те целыми месяцами воздерживались от спортивных и туристских радостей. Наконец, с исторической точки зрения Лувен в юношеских мечтах представлялся Георгию этакой студенческой Меккой, насыщенной самыми приятными вещами и развлечениями, только изредка перемежаемыми какими-то там занятиями…

Через Белград, Загреб, Любляну мчался он к предвкушаемым свободам студенческой жизни, восхищаясь по пути дикими окрестностями Скопле, немного скучая на однообразных кукурузных полях Сербии, а потом снова восхищенно следя за великолепием долины реки Савы. Однако в подлинный восторг привело его зрелище Австрии, когда поезд то медленно полз вверх по течению реки, то деловито кружил среди гор, то пролетал по мостам над вспененными водопадами. Очаровали его пейзажи Халлейна и Зальцбурга, полный впечатлений подъезжал он к Мюнхену и Кельну. Все эти города он посещал по пути, поскольку решил заранее, что не будет торопиться.

Не обошлось, однако, и без досадных случайностей, а то и просто серьезных неприятностей. Как только была пересечена граница Третьего рейха, Георгий почувствовал себя довольно неуютно. Повсюду вертелись молодые верзилы в мундирах гитлерюгенда, они неприязненно и испытующе поглядывали на пассажиров в гражданском. Инцидент начался еще в Австрии, в Зальцбурге, с покупки польского «Иллюстрированного Курьера Цоденного». Как потом выяснилось, в этом номере была помещена карикатура на Гитлера.

Будущий студент принялся читать газету, находясь уже на территории Германии. Карикатуру заметил сидящий рядом с Иреком член гитлерюгенда. Немец встал, вышел и привел штурмовиков, которые конфисковали газету, как запрещенную на территории рейха, а также решили отправить молодого чужестранца на семь дней в кутузку и востребовать с него штраф в сто марок. Ирека спас только паспорт – увидев, что он у него не польский, штурмовики немного сбавили тон и, посоветовавшись друг с другом, отпустили парня, предварительно изорвав газету на мелкие клочки.

Об истории с польской газетой Георгий немедленно написал домой. Несмотря на радость по поводу того, что ему удалось отвертеться и от кутузки и от денежного штрафа, возмущение царящими в Германии порядками осталось. В Салониках читали следующие строки:

«…но гитлеровцев, черт бы их побрал, как саранчи. И вся эта дрянь расхаживает в форме и сапогах, со свастикой на рукаве. Гордые и надутые, как павлины…»

Лованиум по-латыни или современный Лувен оказался городом довольно провинциальным. Так же как и в Салониках, здесь встречались люди различных национальностей и верований, уже исчезающие философские течения и наиболее революционные идеи, великолепные памятники древности соседствовали с дешевкой, высокие идеалы – с самой настоящей жаждой наживы, а суровая католическая мораль – с неприкрытым развратом. Юный студент только диву давался, встречая на улице одетую в средневековые одежды монахиню рядом с американским клириком, возвращающимся с теннисного корта с сигаретой в зубах и в шляпе набекрень.

У Лувенского университета были свои традиции, истоки которых восходили еще к XV веку. Честно говоря, принц Брабанта основал здесь первый факультет в основном ради использования пустующих, заброшенных домов и оживления хиреющего города. Дело в том, что в течение XIV столетия из Брабанта в Англию эмигрировало около 150 тысяч ткачей, поскольку английский король Эдуард III посулил им «хорошую говядину и хорошую баранину, сколько они способны будут съесть». И вот в 1426 году пришла спасительная папская булла с номинацией ректора, и тогда, при сборище принцев и ученых из Кельна и Парижа, под потоками красноречивых речей 7 сентября 1426 года было торжественно отмечено рождение нового университета в Брабанте. С того далекого дня здесь было произнесено более пятисот речей, посвященных началу нового учебного года. Одну из них выслушал и наш герой…

Затем Иреку пришлось столкнуться с суровой действительностью. Кое-как устроившись на месте, он уже 13 октября писал в Салоники:

«Первое впечатление ужасное. Дождь и пасмурная погода, а наше университетское здание напоминает тюрьму. Мне отвели отвратительную и узкую комнату, неуютную, облепленную газетами, одним словом – к о н ю ш н ю…»

Прежде всего нашего героя неприятно поразили широкие программы факультетов. К счастью, курс лекций на первом году консульско-правового факультета показался ему несколько более легким, чем остальные. А уже месяцем позже, в ноябре, предмет его мечтаний – Европа окончательно осточертела Георгию. Он дает убийственную характеристику старой университетской резиденции. Примерно так же сурово он судит жителей этого городка:

«Люди здесь в борьбе за житейские радости превратились в каких-то выродков… Надоели они мне жутко… Тяжело… Учиться довольно трудно… Еда паршивая… Добивает меня стирка… Надеюсь, что на рождество ты, мама, пришлешь мне килограмм «бабки»… Скучаю по всем вам, а по тебе, мама, особенно… Никогда еще я вас так не любил, как сейчас, когда нахожусь в двух тысячах километров от вас…»

Читая эти слова, пани Леонардия сокрушалась над горькой судьбой сына, но пан Ян только радовался.

– Сердца у тебя нет! – восклицала пани Леонардия.

– Хорошая школа для парня, – возражал ей пан Ламбрианидис.

В письме оказалась еще и какая-то вырезка из спортивной газеты для салоникского приятеля Тиноса Пандоса. Пани Леонардия не выносила этого парня, но все же послала за ним. Ей казалось, что, разговаривая с другом Ирека, она будет как-то ближе к сыну. В каждом из своих писем она спрашивала, удалось ли Иреку сблизиться со своими земляками; она считала, что это поможет ему перенести разлуку с домом…

Очень быстро вся молодежь, хотя и столь различная по своему составу, оказалась в рамках университетской дисциплины, значительно более суровой, чем та, которую представлял себе пришелец из Салоник. Будь ты наследный принц либо мещанин, китаец или американец – все равно тебе придется солидно покорпеть над книгами и конспектами, чтобы не потерять год учебы. Ирек не сразу понял серьезность положения и согласно своим привычкам и привязанностям прежде всего обратил пристальное внимание на спортивную сторону университетской жизни. «Все в конце концов как-нибудь утрясется, – думалось ему, – ведь справлялся же я как-то с занятиями в лицее, с какой же стати мне здесь корпеть над книгами?»

Как и прежде, он рассчитывал только на свою отличную память и на способности, которые не раз помогали ему выйти сухим из воды. Итак, Ирек увлекся спортом…

Скоро выяснилось, кто из его товарищей имеет подобные же склонности. Любимым местом встреч спортсменов стал университетский стадион, расположенный в парке у дворца Геверле. Собирая богатый урожай спортивных побед, особенно в плаванье вольным стилем на короткие дистанции, Ирек считал, что этим он как-то спишет все свои грехи в области учебы.

Увы, от студента здесь требовалось многое: прежде всего – ведение обстоятельного и подробного конспекта лекций.

– Что же это – как в лицее? – высокомерно спросил Иванов.

– Ничего подобного, молодой человек, – добродушно ответил ему профессор, – ваши студенческие записи должны быть совершенно отличными от лицейских, ведь к студентам предъявляются более высокие требования…

Георгий, которого слишком либеральная польская школа так и не приучила к приличному почерку, вынужден был по нескольку раз переписывать свои конспекты, пока профессора удовлетворялись ими. В многочисленных студенческих рядах он оказался далеко не в числе передовых.

В Лувене в то время насчитывалось около пяти тысяч студентов. Прибыли они сюда со всех концов света. Среди них можно было встретить Отто Габсбурга, претендента на австрийский престол, и двух сыновей бывшего испанского короля. Вообще-то было на что посмотреть, но с первых же дней юный студент сообразил, что даже его французский язык, который был вполне приличен для Салоник, здесь оставлял желать лучшего.

– Эх, нужно было мне в Салониках овладеть французским! – запоздало сокрушался Георгий. Полагаясь на оптимистическое «как-нибудь утрясется», он, воспользовавшись случаем, «смотался» с приятелем в Лондон, планировал на рождество съездить в Париж, а оттуда через Марсель морем в Грецию и, наконец, при каждом удобном случае выбирался в Брюссель. А тем временем семестры проходили и неумолимо приближались сроки экзаменов, выполнения различных заданий, без которых учебный год не засчитывался. Студент наш вздыхал, кое-как зубрил материалы за пропущенные недели, по-старому немножко рассчитывал на везение и утешался письмами из дому.

В то время у него появилось прозвище, как, впрочем, и у большинства студентов их разноязыкой компании. Очень скоро все заметили, что Георгий Иванов слишком уж настойчиво подчеркивает свою польскую принадлежность. Поэтому очень скоро его уже иначе не называли, как Поляком. Будь то в Лувене, в брюссельских кафе, наконец, на спортивных площадках или в бассейнах часто слышались возгласы: «Поляк, иди к нам!», или: «Ура! Поляк впереди!» В воспоминаниях очень многих он так и сохранился под именем Поляка.

И вот в конце концов произошло именно то, чего и следовало ожидать: год занятий прошел впустую. Пришлось отказаться от юридического факультета, правда, там полным-полно было всяких принцев, графов и родовитого дворянства. Только теперь юноша стиснул зубы, отказался от каникул и прежде всего взялся за грамматику и словари, оказавшись теперь один на один со своим упрямым характером.

Светские вечера польского кружка не очень-то помогали ему в этот трудный для него период. Несколько ксендзов, у которых, вполне естественно, не было каких-либо широких интересов, а также несколько студентов учебных заведений – вот и вся тамошняя польская колония. Она никак не могла заменить ему дом. И вообще, о всяческих развлечениях здесь следовало забыть. Мир оказался суровым, совершенно не похожим на склонный к поблажкам дом. Раньше ворчание матери и отчима раздражало парня, сейчас он с удовольствием поменялся бы местами с прежним ругаемым, но горячо любимым Иреком. Новый Ирек после болезненного урока, преподанного ему напрасно потерянным годом, понял, что ему остается только один выход – всерьез заняться учебой. В случае же дальнейшего пренебрежительного отношения к своим обязанностям его ждало позорное исключение из студенческих списков, а это свидетельствовало бы только о том, что на поверку он оказался просто бездарным молокососом, неспособным усвоить курс высшего учебного заведения. Естественно, были и смягчающие обстоятельства: на первом курсе он еще не мог в достаточной степени овладеть языком, да и факультет он выбрал скорее из снобизма, чем по призванию. Но Ирек прекрасно понимал, что французским языком ему следовало бы усердней заниматься еще раньше, в Салониках, а что касается перемены факультета, то и это выглядело бы совсем по-другому, если бы он перешел не после поражения, а успешно сдав положенные экзамены…

На новом, теперь уже по-деловому избранном факультете колониальной агрономии он в ужасе схватился за голову при виде одной только программы. С ума можно было сойти от одних только названий изучаемых предметов. Экономика деревни, моторы, какая-то промышленная физика, микробиология общая и сельскохозяйственная, педология (интересно, с чем ее едят?), сельскохозяйственная химия, болезни растений и животных (господи, два огромных тома!), зоохимия, полевые работы и скотоводство общее и тропическое, то же самое и с остальными сельскохозяйственными работами, энтомология… Обучение в Салониках, которое когда-то казалось ему столь трудным, пребывание на покинутом теперь факультете, да и вообще все на свете показалось теперь Георгию менее сложным, чем эта огромная порция знаний, которую ему предстояло переварить. «С ума они все посходили!» – в отчаянии думал он. Прощай свобода, прощай спорт, прощайте мечты о привольном студенческом житье!.. И при всем этом, учитывая один уже пропавший год, ему нужно было перед матерью, отчимом и перед всем миром показать, что он все-таки настоящий мужчина.

…Известно, что получается, когда способный и самолюбивый юноша начинает систематически и упорно трудиться. Постепенно пришел успех, стало находиться время и на любимые занятия спортом и особенно плаваньем.

Доказательством тому может служить экзамен у профессора Молена, в который входило совместное с профессором посещение университетской фермы. Уже по пути туда профессор указал испытуемому на первого встречного коня в упряжке и потребовал определить его породу и происхождение. А на самой ферме профессор неожиданно попросил Георгия:

– Теперь, молодой человек, давайте совместными усилиями определим отличительные признаки вот этого милого создания…

Они как раз оказались среди многочисленного собрания самых различных представителей овечьей семьи. По указанию профессора смотритель подвел одну из овец. Студент без колебаний определил, что она происходит из Котантена. Внимательно приглядываясь к овце, Георгий начал подробнейшим образом перечислять ее особенности, старательно избегая при этом латинских названий, в которых так легко запутаться. Молен слушал и все чаще теребил свою бородку от нетерпения, но прервать студента не было никакой возможности. Понимая всю опасность положения, Георгий пустился в живописание свойств овцы, по-прежнему не произнося ни одного латинского названия, ибо латынь была для него опасней трясин в устье Галикоса.

Наконец Молен замахал руками и произнес какие-то странно звучащие латинские слова.

– Так вот, юноша, укажите мне это место прямо на данной овце, – мило улыбаясь, добавил он уже по-французски.

В этот критический момент, когда вспотевший студент напрасно напрягал память, выручила его сама овца. Представительница прославленной котантенской породы внезапно вырвалась из рук смотрителя. Обрадовавшись минутной передышке, студент ухватил овцу где-то в районе хвоста и поднял на своего мучителя полный отчаяния взгляд.

Профессор Молен перестал дергать свою бородку, лицо у него прояснилось, он похлопал студента по плечу и заявил:

– Бон… Трэ бьен… Совершенно верно! Вы указали совершенно правильно!

Общий перелом наступил в 1935 году. Все шло как по писаному. Георгий снова, но уже с чистой совестью, вернулся к спорту. Победы в плаванье, которые он одерживал еще в Салониках, сделали его одним из самых опасных соперников на водных дорожках Бельгии, пока что только в студенческих кругах.

Георгий научился разбираться теперь во многих «профессиональных» вопросах. Знал, каким предательским может оказаться деревянный трамплин, имевшийся у них в Лувене. С одного взгляда умел он оценить даже самые маленькие различия в высоте «жираф» для прыжков. Форму противников и партнеров он безошибочно угадывал в первые же минуты матча.

Чтобы не выходить из формы в зимние месяцы, Георгий сформировал университетскую баскетбольную команду и стал ее капитаном. Команда без особого труда завоевала сначала первенство Лувена, а немного позже – и первое место среди студенческих команд Бельгии.

В этот период Георгия очень интересовало водное поло. Быстро плавать он умел уже давно – уверенно работал кролем, с классическим брассом ему уже просто скучно было выходить, на боку или на спине он мог плыть километрами, а свой вольный стиль отработал так, что здесь у него почти не было соперников. И вот, оказывается, нашлась спортивная игра, в которой умение плавать являлось обязательным условием, чем-то само собой разумеющимся, как в футболе бег. Более всего в этом виде спорта его увлекала возможность применить тактические приемы, и не только отдельные из них, но и целые комбинации. Оказавшись на II Европейском турнире ватерполистов в Брюсселе, он был одним из самых внимательных зрителей.

Ведь и в самом деле, прекрасные пловцы Венгрии, Германии и Бельгии, которые отлично владели техникой бросков из воды или над нею, выделялись не только своими чисто физическими данными, умением распределять свои силы, но прежде всего хитроумной тактикой.

С точки зрения скорости и быстроты реакции у Георгия было мало конкурентов. Мяч по непонятным для зрителя причинам просто прилипал к его пальцам и послушно летел в заданном направлении. Пригодились здесь и бесконечные игры в воде с мячом еще в Салониках, пригодилось и старое умение нырять и хорошо ориентироваться в воде. Георгию обычно давали четвертый или шестой номер. В первом случае тройка нападения в последний момент передавала мяч Георгию назад, откуда и следовал бросок по воротам; во втором же случае после различных маневров она стремилась подтянуться к воротам так, чтобы мяч оказался в пределе досягаемости Георгия. Особенным успехом пользовался очень трудный для вратаря бросок, когда Георгий, подойдя почти к самым воротам противника, на лету перехватывал мяч и, будь он даже спиной к воротам и, казалось бы, почти не глядя, с большой точностью всаживал его в пустой верхний угол. Мало было вратарей, которые способны были отразить такой смелый и необычайный прием… Постепенно команда стала играть все лучше и лучше, а ее идейный вдохновитель с удовлетворением отмечал, что находит равных себе партнеров.

1935 год принес Георгию и исполнение еще одного из самых сокровенных желаний: получение польского гражданства. Очень скоро, помимо учебы и спорта, юношу стали занимать две следующие проблемы: любовь и общественные вопросы.

Сначала – чувство. Случалось ему не раз влюбляться, то в некую пани Лотечкову, летчицу из Кракова, которая повредила самолет и ремонтировала его в Салониках, то в ту или иную гречанку, бельгийку или варшавянку. И каждый раз ему казалось, что либо она, либо никто. Во время одного из таких «искусов» он, находясь на каникулах в Салониках, напрасно дожидался письма от своей «избранницы», безнадежно и горько страдая, изредка ища спасения в записной книжке, в которую он обычно записывал наиболее интересные сентенции и мысли выдающихся людей.

Вторая проблема тоже оставалась нерешенной. В общем-то мир казался молодому человеку прекрасным, при условии, если люди сами не испортят его… Вместе с друзьями он наслаждался солнцем, водой, дружбой, радостями спортивной борьбы. До сих пор, ведя жизнь столь простую, он далек был от вопросов общественных, но, несмотря на это, все же задавал себе некоторые вопросы. Особенно вызывала у Ирека отвращение извечная погоня людей за деньгами, за богатством, за золотом. Это ему случалось наблюдать буквально на каждом шагу в Греции, в Бельгии, в Польше. Мелкобуржуазные круги в Лувене, собственно, ничем другим и не занимались, кроме как выжиманием тощих студенческих кошельков, сдирая с парней по три шкуры буквально за все: за выдаваемую за комнату каморку, за жалкую постель, за любую простейшую услугу. По этому поводу студент не раз вспоминал своего греческого друга, почти неразлучного товарища Тиноса Пандоса. Они были столь странной парой, что можно было с уверенностью сказать, их дружба основывается на контрастах, на постоянных спорах, на непрерывной борьбе аргументов. Для одного из них смысл бытия заключался в верности отчизне, любви к матери, в увлечении спортом, для второго все начиналось и кончалось на деньгах, лишь бы их можно было добыть без особого напряжения.

Этот Тинос, или иначе Коста Пандос, был сыном мелкого салоникского посредника и швейцарки. Мать его преподавала в лицее французский язык, принуждая своих подопечных, в числе которых некогда был и Ирек, к примерному приготовлению уроков. О ней пани Леонардия не раз говаривала:

– Жаль ее из-за вас, лентяев… Хорошая женщина, это сразу видно, и учит вас хорошо и хорошо воспитывает, но уж сынок у нее пошел в отца: лентяй, лжец и наверняка жулик…

– Мама, как ты можешь! – заступался за друга Ирек. Он всегда возмущался, когда ему казалось, что мать или отчим безосновательно нападают на кого-либо. Но пани Леонардия, как и каждая мать, продолжала стоять на своем.

– Когда-нибудь ты в этом убедишься, – предупреждала она. На это Ирек уже не находил ответа. В конце концов Тинос, как старший, был сначала защитником Ирека перед местными задирами, а уже позднее именно он вводил своего друга в реальный мир человеческих интересов, хитростей, интриг и приспособленчества.

Некоторые идеи Пандоса нравились Иреку своей хитроумностью, но все они в конечном счете сводились к одной цели. Так, например, однажды Ирек с огромным интересом выслушал новый проект.

– Нам нужно, – говорил Пандос, – составить списки богатых греков в Америке, в Лондоне, в Париже, также владельцев пароходов и так далее… Банкиров… Ведь это не сложно сделать, не так ли? Ты мне поможешь?

– Ну, допустим, а что дальше? Ты что, собираешься просить милостыню? – с неохотой поинтересовался Георгий.

Нет, у Пандоса идея была совсем иная. Он намеревался направить всем этим богачам письма с предложением создать сообщество или что-то вроде клуба с истинно патриотическими целями. Ведь они общими силами способны вершить гигантские дела! Если отдельные богачи дарили родине великолепные дома и постройки, то целая компания их могла бы совершить и нечто грандиозное… Например, поставить памятник Леониду и его тремстам героям в Фермопилах… А памятник в Марафоне! А огромные сооружения в честь Александра Македонского у Салоникского залива!.. И так далее и тому подобное. Тинос разворачивал перед глазами Георгия перспективы одну заманчивее другой, так что его друга даже в жар бросало от энтузиазма.