Текст книги "Римский трибун (Историческая повесть)"

Автор книги: Станислав Жидков

Два знатных гранда рыцарского звания Никколо Орсини и Никколо дельи Арманни надели вновь посвященному золотые шпоры, сначала, как полагалось, на левую ногу, потом на правую. После того ему были поднесены особые знаки отличия и грамота, удостоверяющая его титул. Присутствовавшие на церемонии послы дружественных государств и представители цехов и районов Рима горячо поздравили трибуна.

Ночь Коле полагалось провести в «бдении», без сна, на страже своего рыцарского оружия. Но в Италии того времени не слишком строго придерживались этой части обряда. Трибун, посмеиваясь над неудобным обычаем, вместо того, чтобы бодрствовать на страже собственных доспехов, велел поставить кровать в баптистерии, рядом с базальтовой купелью Константина Великого, и спокойно проспал там до утра.

* * *

Первого августа, в день праздника святого апостола Петра тысячи горожан заполнили Латеранскую площадь. В соборе Иоанна Крестителя шла торжественная утренняя месса. Кола ди Риенцо в блестящих рыцарских доспехах, в пурпурном плаще стоял окруженный друзьями, послами и римскими грандами. Узнав, что народ собрался перед храмом, трибун не дослушал церковную службу и вышел в Юбилейную лоджию.

Толпа встретила Колу рукоплесканиями. Подняв руку и подождав, когда приветственные крики утихнут, он громко сказал.

– Римляне! Мы должны вернуть себе все права, отнятые у нас синьорами. Только народ может принимать и отменять законы в священной Римской империи!

Напомнив о былых привилегиях свободных граждан Рима, трибун объявил:

– Мы вызываем сюда обоих претендентов на императорский престол – Карла Богемского и Людвига Баварского! Мы вызываем также германских курфюрстов и требуем от них объяснения, кто предоставил им право избирать от нашего имени римского императора.

Краткая речь трибуна как гром среди ясного неба поразила римлян. Несколько секунд на площади царило молчание.

Смысл сказанного не сразу достиг сознания. Но вот раздались отдельные возгласы:

– Правильно! Вернем себе все права!

– Да здравствует римский народ!

Толпа загудела, шумно выражая одобрение. Кола быстро обвел взглядом собравшихся внизу, развернул большой свиток и принялся торжественно читать новый декрет.

Между тем папский наместник архиепископ Раймондо успел окончить утреннюю мессу. Вместе с другими прелатами, послами и грандами он появился на церковной паперти. Здесь архиепископ с удивлением услышал о вызове в Рим германских курфюрстов и претендентов на императорский престол. Святой город Рим объявлялся главой мира и опорой христианской веры. Все народы Италии и граждане отдельных городов признавались свободными римлянами.

Изумление наместника росло с каждой минутой. После оглашения декрета трибун обнажил меч и, размахивая им в три стороны, как это делали когда-то римские императоры, произнес:

– Это все наше!

Ни текст декрета, ни процедура его обнародования не были согласованы с папским викарием. Раймондо растерянно стоял под Юбилейной лоджией. Наконец, усмотрев в действиях трибуна крамолу (до сих пор лишь римский первосвященник имел право вмешиваться в дела избрания императора), он стал протестовать, требуя от Колы объяснений. Но тот дал знак музыкантам, и оркестр заглушил голос престарелого архиепископа. Тогда викарий призвал своего юриста, чтобы официально, в письменной форме, засвидетельствовать свое несогласие.

Большинство римлян, впрочем, не заметили маленького инцидента. Тем более, что вскоре началось долгожданное всенародное пиршество. Духовенство, послы и многочисленные гости были приглашены в Латеранский дворец на праздничный обед. Толпа с веселым шумом двинулась туда.

Бывшая папская резиденция и соседние строения были по приказу трибуна специально подготовлены для торжественного приема. Старинные залы Константиновского дворца, новый палаццо и личные апартаменты пап наскоро расширили, сломав лишние стены и перегородки. В углах огромных зал устроили кладовые для вин. Кухни соединили с основными помещениями широкими деревянными лестницами.

Никогда еще в древнем Латеране не бывало столько народу. Тысячи римлян и гостей со всей Италии разместились в его стенах. Для тех, кому не хватило места во дворце, были поставлены столы и скамьи на портиках, крылечках и прямо на площади вокруг конной статуи императора Константина.

Искусные мастера устроили при этом настоящее чудо. Когда ликующие горожане расселись за столами и осушили первый кубок во здравие рыцаря святого духа Колы, из бронзовых ноздрей лошади-статуи внезапно хлынула струя красного вина. Все с восторженными возгласами бросились к памятнику. Так как желающих утолить жажду было много, у коня образовалась давка. Вино больше лилось на землю и на людей, чем в кубки. Затем кто-то догадался подставить под струю пустую бочку. Дело сразу пошло на лад. Драгоценную влагу стали черпать ковшами.

Любопытные облепили памятник, дивясь на едва заметную свинцовую трубку, подведенную к ноздрям лошади. Один из мастеров, находившихся тут же, объяснял хитрое устройство:

– Трубка соединена с дворцом. А там – огромный чан. В него будут наливать по мере надобности. Об этом распорядился трибун.

Узнав, что вина хватит, все стали хвалить Колу. Какой-то подвыпивший оратор, взобравшись на круп коня, прославлял щедрость и изобретательность рыцаря святого духа.

– Пейте и опьяняйтесь, возлюбленные! – подражая монахам-проповедникам, призывал он. – Ибо что есть вино? Это же благостная кровь божия, и пьющий ее обретает жизнь вечную!

Молодая женщина, вероятно жена оратора, тянула его за штанину, уговаривая слезть, пока не разбился. Вокруг слышались шутки, подбадривающие возгласы:

– Не поддавайся, Лючано! Жарь дальше!

И тот, ухватившись за бронзовую голову императора, громко продолжал:

– Кто жаждет царства небесного, подходи и пей! Истину говорю! Спросите у любого монаха. Разве найдется хоть один из святой братии, кто отказался бы выпить доброго вина?

– Браво, Лючано! Молодец! – поздравляли его приятели.

Однако насладиться признанием публики «проповеднику» помешала сердобольная женщина. Она слишком сильно потянула его вниз, и под всеобщий смех он свалился с коня.

В старом зале святого Иоанна среди послов и ученых мужей расположились друзья и ближайшие помощники трибуна. Чекко Манчини, Конте, столяр Паоло Буффа, нотарий Гуаллато, Пандольфуччо ди Гвидо сидели здесь рядом с братьями Никколо и Джордано Орсини и другими римскими грандами.

Для самого Колы ди Риенцо был накрыт стоявший на возвышении отдельный мраморный стол. Он хранился во дворце как величайшая реликвия. До сих пор за ним ели только наследники святого Петра римские первосвященники. За этот стол пригласили также и архиепископа Раймондо. Недавно негодовавший викарий при виде роскошных яств и множества бутылей поддался искушению. Смягчившись, он занял предложенное место.

В разгар праздничного обеда старый бродячий менестрель приветствовал трибуна от имени артистов. Подыгрывая себе на лютне, он с воодушевлением декламировал посвященные Коле стихи из канцоны Петрарки:

 
…Тобою будет потушен
Пожар гражданских войн,
Утихнет звон мечей.

Вновь мир прольет отраду…
И небо доблести твоей
Пошлет достойную награду…

Нередко трудною борьбою
Дается славных дел свершенье,
И терпят грозные гоненья
Герои от судьбы слепой:

Но пред твоим величьем дивным
Судьбы вражда усмирена,
И кажет славы путь она
С приветом радостно-призывным.
 

Присутствующие шумно хлопали чтецу. Растроганный трибун снял с себя тяжелую золотую цепь, дар венгерского короля, надел ее на шею старика и расцеловал его. О благородном поступке Колы тотчас стало известно на площади. Это еще больше усилило общее ликование.

После праздничного обеда начались атлетические состязания, кулачные бои и большой рыцарский турнир. Знаменитые воители из разных стран показывали свое уменье владеть мечом и копьем. Жена трибуна и красавицы, выбранные в распорядительницы игрищ, вручали победителям богатые призы.

* * *

На другой день должно было состояться празднование в честь союза Рима с итальянскими городами. В Капитолии шли последние приготовления. Искусные мастера-ювелиры сделали по заказу трибуна больше двухсот золотых обручальных колец. Их решили вручить в знак любви и твердой верности послам и представителям дружественных государств, прибывшим на римские торжества. Наиболее крупным городам-республикам намечалось передать для той же цели особые знамена.

Кола ди Риенцо, заложив руки за спину, неторопливо расхаживал по своей рабочей комнате. Перед ним стоял францисканец брат Андреа.

– Ну как, о чем болтают в городе? Довольны ли праздником? – Трибун внимательно посмотрел на монаха.

– Состязание атлетов и рыцарский турнир удались на славу. Угощению тоже все рады. Подобного пира отродясь никто не видывал, – отозвался тот. – Меня тревожит другое. Кто-то сеет слухи, будто вы нарочно глумитесь над христианскими святынями. Сперва омовение в купели Константина Великого, потом превращение его памятника в винный сосуд, наконец, недозволенное пользование папским столом.

– И в чем тут святотатство? Император Константин вошел в ту купель язычником, я же выкупался там как добрый христианин. А за столом его святейшества мы сидели вместе с архиепископом и вкушали вполне благопристойно.

– Тем не менее в Авиньон шлют доносы. Моим людям удалось перехватить несколько анонимных писем. Вас обвиняют в намерении вызвать в Рим не только претендентов на императорский престол, но и самого папу.

– Зачем мне вызывать его? – пожал плечами Риенцо. – Климент Шестой обещал быть здесь в юбилейном 1350 году. До тех пор мы и без него обойдемся.

– Впрочем, главное не это, – продолжал брат Андреа. – Анонимно на вас писали и раньше. Хуже дело с Раймондо. Вчера у собора Крестителя при чтении нового декрета архиепископ заставил своего нотария составить официальный протест. Его уже отправили в Авиньон.

– Трус он, этот Раймондо, – поднимаясь, спокойно сказал Кола. – Жалкий, старый трус! Впрочем, помешать он нам не сможет. Если понадобится, мы лишим его ректорства. После празднеств я сам напишу об этом папе.

– Полагаете, Климент Шестой одобрит новые постановления? – с сомнением спросил монах.

– В душе он, конечно, будет против, – усмехнулся Кола ди Риенцо. – Но его святейшество не так глуп, чтобы открыто противиться воле римского народа. Говоря откровенно, меня больше беспокоят бароны. Никколо Гаэтани граф Фонди до сих пор не явился в Рим. Кое-кто из рода Орсини тайно поддерживает его. В ближайшее время пошлю графу вызов на поединок. Не примет честного боя, придется начать с ним войну.

* * *

– Почти все делегации уже перед дворцом, а Раймондо все нет! – Чекко Манчини озабоченно взглянул на трибуна, стоявшего у окна большого зала Совета.

– Подождем еще немного, – сказал тот. – Если архиепископ не явится, я раздам знамена и кольца без него. В конце концов это не церковное венчание, обойдемся и без священника.

– Будет ли прок от такого «брака»? – подходя к мужу, заметила Нина. – Без папского благословения союз долго не просуществует.

– Лишь бы было в семье согласие, – улыбнулся Кола.

– В том-то и беда, что в согласии приходится сомневаться, – вздохнул художник. – Многие города не желают терять независимость. Объединение Италии для них дело второстепенное.

– Народные собрания в Ареццо и в свободной Сиенской республике сами признали суверенную власть Рима, – негромко произнес трибун. – Они не случайно просят назначить им римского подесту. Постоянные нашествия чужеземных захватчиков их кое-чему научили.

– Зато другие больше полагаются на собственные стены, – возразил Чекко. – Неизвестно еще, примут ли они наши знамена.

– В одиночку сейчас не проживешь. Это скоро поймут все, – убежденно сказал Кола ди Риенцо. – Но не будем спорить. Постараемся выполнить свой долг перед родиной.

Трибун решительно шагнул к окну и дал знак трубачам, ожидавшим у портика Капитолийского дворца. Тотчас десятки длинных серебряных труб возвестили о начале торжественной церемонии.

По случаю заключения союза между итальянскими городами и Римом, на площади широким полукругом выстроились делегации двадцати пяти дружественных государств. За ними толпился народ. Горожане пришли полюбоваться праздничным зрелищем. Многие взобрались на штабеля досок, бревен, на высокие груды камней, подготовленных для будущих строек. Взоры всех были устремлены к портику, где находились трубачи.

Не успели протяжные звуки труб замереть в воздухе, как из дворца появился Кола ди Риенцо в рыцарских доспехах и пурпурной мантии. Рядом шел художник Чекко Манчини. Он держал в руках папский дар – серебряную шкатулку с вырезанными на крышке гербами. Солдаты-знаменосцы несли за ними развернутые знамена.

Подойдя к делегации города Перуджии, стоявшей на левом краю широкого полукруга, Кола громким голосом приветствовал ее. Достав из шкатулки, которую нес художник, памятные обручальные кольца, он вручил их послам в знак любви и твердой верности делу мира, свободы и справедливости.

Затем трибун обратился к делегатам с просьбой принять от римлян знамя императора Константина. Это должно было еще больше освятить заключаемый союз. Перуджинцы с радостью выразили согласие и получили знамя. На алом поле его был изображен белый орел, попирающий разделенный на три части земной шар.

С теми же почестями были переданы кольца и знамена посланцам города Тоди. Им досталось знамя Рима и трибуна. На нем был вышит золотом герб Риенцо и волчица с двумя близнецами Ремом и Ромулом. Третья делегация от дружественной Сиены вместе с дарственными кольцами получила малиновое знамя свободы.

Настала очередь флорентийцев. Для них было приготовлено красочное знамя Италии с изображением двух женщин и земного шара. Послы самого богатого и могущественного города в мире приняли кольца, но взять знамя неожиданно отказались, считая, что это может быть истолковано как посягательство на независимость.

Представители других городов стали доказывать их неправоту. Возникший спор угрожал сорвать торжества. Тогда трибун спокойно вернул знамя солдату-знаменосцу, многозначительно сказав при этом:

– В свое время и в своем месте придет тот, кто возьмет его.

Потом как ни в чем не бывало перешел к следующей делегации.

После раздачи колец и знамен все делегации и народ были снова приглашены в Латеранский дворец, на этот раз на пир в честь союзников. Под звуки труб и ликующие крики толпы посланцы итальянских городов направились к бывшей папской резиденции.

Веселые празднества продолжались.

* * *

Тонкие дубовые стружки легкими кольцами слетали к двум мальчикам, игравшим перед верстаком. Дети со смехом ловили их.

Столяр Паоло Буффа в рубахе с засученными по локоть рукавами обстругивал большую доску, добродушно болтал с сыновьями.

– Осталось подстричь еще немного, и начнем сколачивать дверь, – поправляя рубанок, сказал он.

– Почему подстричь, разве это овца? – удивился мальчик постарше.

– Стригут не только овец, Микеле. Можно подстричь и доску. Смотри, какие у нее золотистые кудри.

– Э… глядите, кто к нам пожаловал! – воскликнул вдруг столяр, кивая в окно. – Ну-ка, встречайте гостей.

В ворота дома входили нищий слепец в перевязанном веревкой плаще и маленькая девочка-поводырь. Она улыбалась, завидев старых знакомых. Дети столяра с радостными криками кинулись к ней.

Пришельцев усадили на почетном месте перед крашеным деревянным распятием. Паоло Буффа достал глиняный кувшин с вином. Его мать вынула из камина дымящийся горшок, а жена, задвинув в угол прядильный станок, поставила на стол миски, свежие овощи и стопку ячменных лепешек. Хозяева принялись потчевать скитальцев.

– Кушайте, кушайте, божьи странники. У нас сейчас еды вволю, – говорила старуха, подкладывая девочке и слепцу поленты. – Пошли, господи, многие лета Коле – нашему заступнику.

– И дом вот отстроили, – наливая всем вина, с гордостью сказал Паола Буффа. – Осталось только дверь сбить да крышу доделать. Будет не хуже, чем у людей.

– Только бы опять война не началась, – вздохнула жена столяра. – Об этом молим мадонну.

– Какие блестящие! – разглядывая висевшие на стене щит и латы, сказала девочка-поводырь. – Я видела такие на солдатах у городских ворот.

– Ты не ошиблась, малышка, – улыбнулся столяр. – Я тоже служу в римском войске. Даже командую отрядом.

– Говорят, вам неплохо платят за службу? – спросил слепец.

– Солдату в день по восемь сольдо, – ответил хозяин дома. – В походе еще столько же. Такие деньги на ремесле не выручишь. – Он помолчал и пододвинул старому нищему кружку с вином. – Ну, а вы где побывали, отец? С тех пор как мы расстались, прошло немало времени.

– Много мест исходили мы с Розиной, – неторопливо отпив из кружки, отозвался тот. – Были у моря и в горах. Потом решили вернуться в Рим. Ходит слух, что трибун хочет создать дома для сирот и калек.

– Он предложил устроить приюты при монастырях, – подтвердил столяр. – Несколько таких домов уже открыто. Народное собрание утвердило его предложение.

– Слава господу! – просиял старик. – Может быть, кончатся наши скитания.

* * *

– Хоть на время отложи дела. Ты с утра ничего не ел. – Нина решительно поставила перед мужем кувшин с молоком и поднос с зажаренной уткой.

Кола ди Риенцо покорно отложил в сторону бумаги и воткнул в песочницу гусиное перо.

– Эти проклятые анонимные письма испортят аппетит кому угодно, – принимаясь за жаркое, сказал он.

– Прежде чем объявлять новые эдикты, надо было договориться с архиепископом.

– Разве убедишь в чем-либо старого ханжу? Он боится собственной тени.

– Смотри, в Авиньоне у тебя врагов не мало. Если курия начнет плести интриги, туго придется.

– Церковь всегда была заодно с баронами, – спокойно сказал трибун. – Я уверен, что граф Гаэтани пользуется ее тайной поддержкой. Потому-то он так смел и не подчиняется моим приказам. Но, дай срок, мы до него доберемся.

– Лучше бы не связываться с графом. С ним дружат многие из семьи Орсини.

– Напротив, сейчас необходимо действовать еще решительней. Петрарка в каждом письме призывает к этому. Послушай, что он пишет. – Кола развернул небольшой свиток и начал быстро читать: – «Я не перестану ежедневно писать тебе, чтобы ты знал мои мысли и опасения. Ты стоишь на большой высоте, на виду у всех и не только ныне живущих, но и будущих людей; ты – предмет их разговоров, их суда, ибо блистательно, и велико, и прекрасно твое предприятие! Никогда не забудут тебя ни этот век, ни грядущие! Но людские речи пусты и переменчивы: пусть же не колеблят они твоих намерений. Будь тверд, как Капитолийская скала – обитель твоя, не замечающая дыхания ветров!

Не знаю, известно ли тебе, каким успехом пользуются здесь твои послания. Их так усердно списывают, с такой поспешностью несут в апартаменты святейшего отца, что можно подумать, будто они написаны не простым смертным, а сваливаются к нам прямо с неба. Едва становится известным, что получено твое письмо, – все приходит в движение! Никогда дельфийский оракул не толковался столь разнообразно, как объясняется каждое твое слово.

Я видел многих, не знающих, чем следует больше восторгаться: твоими деяниями или твоими словами, называть ли тебя Брутом или Цицероном? Итак, продолжай, как ты начал, и пиши всегда, чтобы весь мир читал тебя.

Ты заложил прочный фундамент: истину, мир, правосудие, свободу – строй же на них. Все, что ты создашь на такой основе, будет долговечно и выдержит любые нападки.

А в то время, как ты занят деяниями, я – пока не найдется гения, достойного описать эти события, – отдаю тебе мой слабый талант и мое перо, для того чтобы со своей стороны, как говорит Тит Ливий, способствовать увековечению подвигов избранного народа».

– Да, – тихо произнесла Нина, – Петрарка – твой друг и настоящий патриот. Но большинству французских да и итальянских прелатов чужды наши идеи. Они охотней читают доносы инквизиторов. Тебе следует быть осторожным. Неужели нельзя договориться с Раймондо? Ведь до сих пор ты умел с ним ладить?

– Вряд ли из этого что получится. Я решил дополнить эдикт от первого августа еще тремя законами. А они никак не могут прийтись по вкусу архиепископу.

– Какие законы? – Нина изумленно взглянула на мужа.

– Я хочу освободить церковных крестьян от их непосредственных хозяев. Они будут подчиняться не аббатствам и епископам, а прямо его святейшеству папе и кардиналам.

– То есть на деле твоему правительству?

– Почему бы и нет? Они станут полноправными гражданами Римской республики.

– Но твои постановления еще больше всполошат клириков!

– Скорее аббатов и епископов, – усмехнулся Кола. – Папе и кардиналам все равно, с кого получать деньги. Зато крестьянам не придется платить лишним ворам, достаточно бездельникам дают во время служб и церемоний.

– Ты раздуваешь костер! – воскликнула Нина. – Не угодить бы в него.

– Пока это нам не грозит. Посмотри, какое послание я готовлю в Авиньон. – Кола протянул жене лист, исписанный мелким почерком.

– Ты доказываешь, что вызов в Рим претендентов на императорский престол – дело полезное и папству? – пробежав глазами первые строки, сказала Нина. – Дальше я что-то не разберу. Прочти вот отсюда.

Кола ди Риенцо взял лист и стал негромко читать:

– «С помощью святого духа в Риме чудесным образом восстановлены свобода, справедливость и мир. Под нашим управлением город очищен наконец от разбойников и перестал быть их логовом. Широко открыты дороги, леса, холмы, и любые места сейчас безопасны для пилигримов».

Трибун поднялся из-за стола и с письмом в руках прошелся по комнате.

– А вот о Раймондо. Пусть папа узнает правду об архиепископе. – Кола неторопливо продолжал чтение – «Из почета и уважения к Вашей милостивейшей святости в начале правления я присоединил к себе викария. Когда же было выяснено скрываемое им в течение многих дней малодушие, народ снова единогласно утвердил меня одного. Зная, однако, что плечи мои недостаточно сильны для несения все увеличивающихся государственных забот, я уже дважды предлагал на заседании Совета, чтобы по истечении трехмесячного срока избрали нового трибуна. Но так как все отказываются, я вынужден сохранять за собой власть и делаю это не из честолюбия, не из стремления к высокому сану, должности или мирской известности, которой всегда следует избегать, как грязи, а из желания общего блага и ради благоденствия всех народов. Прошу не особенно прислушиваться к ложным сообщениям, так как с моей стороны все делается во славу и хвалу Вашего святейшества».

– Когда же ты намерен огласить новые законы? – помолчав, спросила Нина.

– Пятнадцатого августа в храме Марии Маджоре намечено мое коронование. Думаю – этот день будет самым удобным.

– Решил все-таки не отказываться от венца? Как бы тебя не обвинили потом в тщеславии.

– Для престижа Рима – главы мира – необходимо укрепить власть трибуна. Она должна быть официально признана и церковью и союзными послами. Чем пышнее и красочнее будет обставлен ритуал, тем лучше.

* * *

– Все ли готово к коронации? Договорился ли с приорами церквей? – спросил трибун у брата Андреа, входя в его комнату, похожую на келью.

Молодой францисканец поклонился и показал рукой на стол, где лежали золотой шар державы с маленьким крестом и шесть венцов: пять зеленых из листьев и один серебряный.

– Приоры согласились венчать вас. Правда, кое-кому пришлось напомнить о капитолийском подвале. – Монах сдвинул брови. – Впрочем, они оказались понятливей, чем я ожидал.

– Раймондо, наверное, опять скажется больным и не явится в храм, – тихо произнес Кола. – Обычай требует, чтобы последний серебряный венец был освящен по меньшей мере епископом.

– Даже в этом господь помогает нам, – улыбнулся Андреа. – Только что в Рим прибыл архиепископ Неаполитанский. Он не в ладах с Раймондо и обещал принять участие в торжествах. Мы уже условились.

– Тогда остается решить еще один вопрос. Я хочу, чтобы зеленые венцы с меня снимал человек низкого звания. Им должен быть какой-нибудь бедняк. Пусть римляне видят, что я ценю простых людей не меньше прелатов. Народ сделал меня трибуном, и лишь он может развенчать меня.

– Подыскать подходящего человека нетрудно, – заметил монах. – Кстати, в приемной вас ждет старец, по виду нищий…

– Что же ты не впустил его?

– Старик показался мне не тем, за кого он себя выдает. Слишком гордый взгляд, хотя одет в лохмотья. Надо бы проверить.

– Не будь чересчур подозрительным, – сказал Кола. – Вряд ли моей жизни угрожает опасность от руки слабого старика.

– У вас много врагов. Не следует забывать об осторожности.

– Это правда, – согласился трибун, – но все-таки прикажи впустить его. Возможно, мы заставляем ждать друга.

Брат Андреа вышел из комнаты. Вскоре он вернулся в сопровождении невысокого седобородого старца. Кола ди Риенцо радостно шагнул ему навстречу.

– Волкано! Мой спаситель! – Он заключил пришельца в объятия. – Вот мы и свиделись. Мне как раз нужен человек, который будет снимать венцы с трибуна.

– Что же, могу и снять, работа не тяжелая, – улыбнулся старец. – Но я пришел, чтобы сообщить кое-что важное.

– Хорошо, об этом мы еще потолкуем. А сейчас пора собираться…

* * *

На Эсквилинском холме среди мелких домишек ремесленников и развалин древних строений высился величественный храм Марии Маджоре. Его увенчивали две широкие восьмиугольные башни с позолоченными куполами и самая высокая в городе колокольня. На протяжении десяти веков римляне ежегодно отмечали здесь день успения пресвятой девы Марии. Утром пятнадцатого августа у храма Марии Маджоре собрался почти весь город. После традиционной службы в честь царицы небесной в соборе состоялся торжественный обряд венчания трибуна.

Перед главным алтарем собора при большом стечении народа прелаты римской церкви поочередно венчали его шестью венцами. Первый венец из листьев дуба возложил на трибуна приор Латеранского собора. Поясняя символический смысл венца, он сказал: «Ты спас граждан от смерти». Затем приор церкви святого Петра со словами «Ты охранял науки» надел ему другой венец из плюща. Потом трибуна венчали: декан церкви святого Павла – миртом, приор храма Марии Маджор – лавром, старший каноник Капитолийской церкви – венцом из зелени, росшей на триумфальной арке императора Константина Великого. Шестой серебряный венец-корону надел на Колу специально прибывший приор церкви Святого Духа в Саксии. При этом каждый из них разъяснял символику венца.

Старый Волкано, стоявший рядом в своем рваном плаще, всякий раз с приближением к трибуну нового прелата, снимал с его головы зеленые венцы и клал их на алтарь. Затем прославленный рыцарь Готфрид вручил Коле ди Риенцо золотую державу, торжественно сказав при этом: «Августейший трибун, прими и соблюдай справедливость. Даруй свободу и мир!»

После окончания коронации, трибун выступил перед собравшейся у храма многотысячной толпой. Он объявил о трех новых законах, дополнявших постановление от первого августа. Народ с ликованием одобрил декреты о запрещении иностранным государям являться в Италию с войсками, о ликвидации партий гвельфов и гибеллинов и о признании церковных крестьян свободными гражданами Рима.

Римские ремесленники