Текст книги "Римский трибун (Историческая повесть)"

Автор книги: Станислав Жидков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Ворвавшись в ворота, рыцарь услышал отчаянный призыв юноши и хотел прийти к нему на помощь, но тяжелый камень, брошенный с башни, поверг барона вместе с конем наземь. Почти в тот же миг упал, заливаясь кровью, смертельно раненный Джанни.

Несколько десятков грандов, рискнувших последовать за Колонна, были быстро перебиты набежавшими со всех сторон горожанами. В мгновение ока с убитых содрали богатые доспехи и одежду. Опьяненные удачей, римляне толпой хлынули из ворот навстречу вражескому войску.

На нешироком пустыре между городскими стенами и деревянными заборами виноградников монастыря Сан Лоренцо разгорелось жестокое сражение. Сгрудившаяся на размытой дороге рыцарская кавалерия оказалась в трудном положении. Скользкий грунт и глубокие лужи лишили тяжело вооруженных всадников всех преимуществ. Ополченцы смело атаковали их, действуя длинными пиками и алебардами.

Кола ди Риенцо дрался в первых рядах. Его любимое оружие, традиционная римская секира, которой он владел с большим мастерством, с одного удара валила всадника с лошади. Чекко Манчини и Паоло Буффа едва поспевали за ним, переступая через тела павших. Тут же находился нотарий Гуаллато с развернутым знаменем в руках.

Многие бароны, упав с коней, пытались спастись бегством. Они перелезали через невысокую деревянную ограду и кидались в глубину монастырского сада, надеясь спрятаться среди густых виноградных лоз. Но разъяренные ополченцы повсюду настигали их и беспощадно убивали, забирая себе в качестве трофеев рыцарские доспехи и оружие.

Лишенные предводителя, гранды в беспорядке отступали, оставляя на поле боя сотни раненых и убитых. Однако у монастыря Сан Лоренцо, куда успели вернуться отряды Петруччо Франджипанэ и Шарретто ди Шарра, армия Колонна оказала организованное сопротивление. Опытные в военном деле наемники, выставив вперед острую стену пик, остановили горожан и начали теснить их назад.

Кола, яростно отбиваясь от наседавших солдат, заметил, как упало на землю малиновое знамя свободы. Нотарий Гуаллато и защищавшие знамя римляне были смяты вражеским строем. Раненный стрелой в плечо, беспомощно выронил меч Чекко Манчини, рядом истекал кровью столяр Паоло Буффа. Наемники неудержимо надвигались на них.

Внезапно трибун услышал сзади знакомый голос:

– Отец! Отец!

Обернувшись, Кола с изумлением увидел своего сына Лоренцо. Мальчик сидел на коне впереди незнакомого чернобородого воина в позолоченных латах. За ними со стороны городских ворот двигался большой кавалерийский отряд. Всадники с ходу вступили в бой с наемниками Колонна. Бородач в латах подскакал к трибуну.

– Кажется, мы вовремя подоспели! – плохо выговаривая слова, прокричал он.

– Кто вы? – недоумевая спросил Кола ди Риенцо.

– Нас послал венгерский король Людовик, – улыбнулся незнакомец. – Полчаса назад триста всадников вошли со мной в Рим через ворота Святого Панкрацио, что на том берегу Тибра. А сын у тебя настоящий рыцарь, – добавил капитан, потрепав мальчика по растрепанным волосам. – Благодаря ему мы нашли кратчайшую дорогу.

– Мне велел привести их дядя Конте, – объяснил Лоренцо. – Он сам поскакал с отрядом Джордано и Никколо Орсини, чтобы атаковать Колонна с тыла. Смотри! Вон и они!

Мальчик радостно показал в сторону монастыря, откуда с копьями наперевес мчались конные римские воины.

– Слава богу! – воскликнул трибун. – Ты стал вестником победы!

Кола подошел к груде убитых, где лежал нотарий Гуаллато. Он скорбно склонился над телом друга, потом взял из рук погибшего знамя и, подняв его над головой, повел своих людей в бой.

Неожиданная помощь венгерцев и умелые действия римской кавалерии, руководимой Никколо и Джордано Орсини, решили исход сражения. Бросая оружие, уцелевшие наемники обратились вскоре в бегство. Однако уйти удалось немногим. Вся дорога у монастыря Сан Лоренцо и окрестные виноградники, где они пытались укрыться, были усеяны трупами солдат и грандов.

Кроме Стефано Колонна-младшего и Джанни, в бою погибли бывший сенатор Пьетро ди Агабито Колонна, его племянники Бельведеро и Камилло, граф Гаэтани ди Фонди, синьоры Франджипанэ, Калигаро, Луньяно и еще восемьдесят баронов. Двадцать баронов сдались в плен на милость победителей, обещая за сохранение жизни хороший выкуп.

Лишь один из Колонна – молодой Шарретто ди Шарра – с небольшим отрядом сумел пробиться и отступить к Монументо. Чудом удалось также избежать смерти и пленения барону Ринальдо Орсини. Потеряв знамя и почти всех своих воинов, он, раненный, бежал назад в Марино.

Как только известие о разгроме армии Колонна распространилось по городу, в Риме радостно зазвонили колокола. Народ поспешил встречать победителей. Под громкое пение серебряных труб и ликующие крики толпы, Кола ди Риенцо, в сопровождении ополченцев и отличившихся в бою всадников, торжественно вошел в ворота Святого Лоренцо. За ним рядом с чернобородым капитаном венгерцев ехал на боевом коне маленький Лоренцо.

Под башней, где началась битва, трибун велел сыну слезть с коня и опуститься на колени. Он снял с головы шлем, зачерпнул им из лужи воды, смешанной с кровью баронов, и, окропив ею мальчика, объявил:

– Отныне ты будешь рыцарем победы!

Капитан отряда венгерцев, согласно обычаю, нанес по плечу Лоренцо удар плашмя мечом и надел ему свои золотые шпоры.

Посвятив сына столь необычайным способом в рыцарский сан, Кола ди Риенцо проследовал во главе римских солдат к Капитолию, вошел в храм святой Марии Арачели и здесь возложил на алтарь богородицы серебряный венец и жезл трибуна. После этого Кола отслужил поминальный молебен в честь сограждан, павших в бою за родину и свободу.

Был полдень, когда трибун поднялся на балкон Капитолийского дворца. Внизу собрался ликующий, празднующий победу народ. Кола ди Риенцо обратился к римлянам, поблагодарил их за верность республике и заявил, что навсегда вкладывает меч свой в ножны.

* * *

В траурных одеждах, не желая никого видеть, угрюмо расхаживал по опустевшим залам Палестринского замка старый Колонна. Внезапная хворь, поразившая его в ночь перед боем, прошла, но не проходила жгучая тоска, поселившаяся с той поры в сердце. С горечью думал барон о несправедливости судьбы, которая не давала смерти ему, девяностолетнему старцу и безжалостно отнимала жизнь у сыновей и внуков.

Последнее время несчастья неотступно преследовали семью Колонна. За три года Стефано потерял трех сыновей, а теперь сразу оказались убиты еще шестеро из его рода.

И среди них первенец, носивший то же имя и во всем столь похожий на него. Но еще тяжелее, чем утрата сына-наследника, была для барона потеря любимого внука Джанни, надежды и радости старика.

Стефано с содроганием вспоминал тот страшный миг в Монументо, когда пришло известие о разгроме войска. Он забыл уже, кто первый сообщил ему о гибели сына, внука, племянников, однако никогда не забыть ему горечи тех минут. Нет, старый рыцарь не уронил своего достоинства, не показал слабости перед другими. Ни слез, ни стона, ни единой жалобы не сорвалось с уст гордого Колонна.

«На все воля господня, – сказал только он. – Лучше умереть, чем подчиняться сыну плебея!»

И вот он один. Один в этом пустом замке и в целом мире! Правда, есть еще двое сыновей – кардинал Джованни и барон Стефанелло, но оба они бездетны и не продолжат уже славного рода. Уронив седую голову на грудь, Стефано Колонна молча остановился у окна, наблюдая, как опадает с одинокого дуба во дворе желтая осенняя листва.

– Ваша светлость, прибыл из Рима отец Макарио, – бесшумно появившись в дверях, тихо доложил слуга.

– Впусти, – не поворачиваясь, сказал барон.

В зал вошел старый, сгорбленный священник, каноник церкви Сан Сильвестро, при которой Колонна основали небольшой женский монастырь для своих дочерей. Робко приблизившись к Стефано, каноник почтительно замер, не спуская глаз со спины патриция. В течение нескольких минут оба не произносили ни слова. Наконец барон нарушил молчание.

– Рассказывай, – негромко попросил он.

– Как только сражение окончилось и трибун с солдатами вернулся в город, – со вздохом начал священник, – мы отыскали тела мессере Стефано, Джанни и Пьетро ди Агабито. Они лежали в наполненной водой яме у ворот Святого Лоренцо и были совсем голы. Чернь не оставила на них даже белья. Ваш сын был сильно изуродован, в него попал камень с башни. А на теле Джанни виднелись десятки ран. Храбрый юноша дрался до конца.

Каноник заметил, как по щеке старого Колонна скатилась слеза.

– Нам хотелось похоронить их, как подобает людям знатного рода, – сказал он. – Ночью удалось тайно перенести тела ко мне, в церковь Сан Сильвестро. Мы погребли их у самого алтаря по всем правилам, только без традиционного оплакивания.

– Спасибо, святой отец! – Барон подошел к священнику и вложил ему в руку тяжелый кошель. – Это на поминальную службу по убиенным. Но прежде чем ты вернешься в Рим, съезди в Монтефьясконе к папскому легату. Передай кардиналу де До мое письмо и скажи, что Стефано Колонна не сложил оружия.

* * *

– Извините, ваше святейшество, есть новости из Италии, – негромко сказал старший камерарий.

Он почтительно остановился в нескольких шагах от римского первосвященника.

– Опять тревожишь по пустякам? – с упреком произнес Климент VI.

– Сообщение важное, – кланяясь, продолжал камерарий. – У стен Рима произошло сражение. Кола ди Риенцо разгромил Колонна.

– Не может быть! – изумился папа. – Неужели сын трактирщика одержал победу над доблестными рыцарями?

– Гонец от кардинала рассказывает, что в бою пали шестеро Колонна. Больше восьмидесяти баронов убито и двадцать сдались в плен римлянам. Лишь Шарретто ди Шарра, да Ринальдо Орсини спаслись. Ваш племянник – ректор Патримониума и Бертран де До просят денег для создания новой армии.

– Деньги, деньги! Все требуют их, будто они растут здесь, как трава. – Климент VI, прищурившись, посмотрел на старшего камерария. – Пусть используют церковные сборы в Пьемонте и Тоскане.

– Легат просит также послать письма к баронам Италии, чтобы они явились в Монтефьясконе для участия в войне с трибуном.

– Сейчас же распорядитесь составить эти письма. Я подпишу. К вечеру пошлем.

– Еще Бертран де До сообщает, что необходимо немедленно отлучить Колу.

– Хотелось бы обойтись без этого, – недовольно вздохнул папа. – Кстати, не было ли за время моей болезни посланий от Риенцо?

– Есть письмо, датированное одиннадцатым октября. Мы не вскрывали его без вашего разрешения. С тех пор трибун больше не пишет.

– Принеси сюда то письмо и прочти! – приказал Климент VI.

Старший камерарий вскоре вернулся с небольшим свитком в руках. Став у окна, он развернул свиток и принялся читать, отчетливо произнося каждое слово, как того требовал папа:

– «Римскому первосвященнику Клименту Шестому от Николая, рыцаря святого духа и трибуна города Рима!

Я несказанно удивлен тем, что Ваша мудрость, по дошедшим до меня слухам, поддается коварным наговорам, лукавствам и козням хитрецов, допускает склонять себя ко всему, кроме правды, и готова начать процесс против Вашего скромнейшего раба. Разве не бесчестно бояться судить по собственной совести и порицать только по подозрению? Разве есть такой закон, по которому надлежало бы забрасывать каменьями добрые дела?»

Климент внимательно слушал письмо трибуна. «Да, не зря Кола слывет блестящим оратором и стилистом, – думал он. – Недаром им восхищается Петрарка».

– «Мне надоело, что не хотят признавать моих намерений, мне противно, когда хорошие поступки считаются делами дьявольскими; меня возмущает, когда я, не употребляющий козней и не опасающийся предательства, обвиняюсь теми, из которых одни желали бы постоянно тиранически управлять городом, а другие хотели бы видеть Рим разрушенным до основания».

По лицу папы пробежала тень. Затем Кола высмеивал тех, кто считал кощунством его омовение в купели императора Константина.

– «…Возможно ли, чтобы то, что было позволено язычнику, очищавшемуся от проказы, было бы запрещено христианину, очищавшему город и народ от проказы тиранического рабства? Или эта каменная лохань, находящаяся в храме, святее самого храма, в который, однако, не только разрешается, но и предписывается входить?»

Чем дальше читал камерарий, тем мрачнее становилось лицо первосвященника.

– «Неверно, будто я был призван к власти вместе с Вашим викарием; нет, я один был призван всем народом и духом святым, избравшим неопытного юношу для спасения римлян. Викария же Вашего я сам призвал и не из необходимости, а из уважения к Вашей милости. Но после того как он проявил свое долго скрываемое ничтожество, народ снова единогласно утвердил уже меня одного».

Разобрав одно за другим обвинения, «бросаемые в него злыми языками и кажущиеся смешными в глазах благоразумия», Риенцо снова обращался к папе, как равный.

– «Я умоляю Вас именем господа бога не судить обо мне, руководствуясь только злобою унижающих меня…

Было бы гораздо лучше, если бы церковь никогда больше не насаждала вредные, ядовитые лозы, не поддерживала бы Этих людей, поступки которых оказываются тем пагубнее для римского народа, чем легче они могут совершать их благодаря безнаказанности и подлой хитрости. Многие из тех, кто сейчас носит паллиум[14]14
  Паллиум – узкая лента, носимая архиепископами.


[Закрыть] курии, не уверены в собственных силах и стремятся предать Рим в руки чужестранцев.

Но господь посрамит их замыслы и не допустит, чтобы они отдали священный город во власть иноземцам!..»

Вызывающе своевольный и вместе с тем полный достоинства тон письма заставлял папу все больше хмуриться.

– «…Что же касается меня, то я уповаю на бога, а нс на деньги, на истину, а не на ложь, на молитвы бедняков, а не на силы людские.

Да погубит господь всех противодействующих нынешнему „доброму порядку“, да поразит и сокрушит их мечом своего правосудия, если только дух божий не лжец!»

На последней строке камерарий запнулся и, бросив испуганный взгляд на папу, прочел ее чуть слышным шепотом.

– Что? Как? – Климент VI, быстро подойдя к чтецу, вырвал из его рук свиток. – Ну да, здесь так и написано: «Если дух божий не лжец!» – близоруко вглядываясь в бумагу, повторил он. – Но ведь это… это же хуже любой ереси! Сегодня же! Сейчас же отлучить отступника! Немедленно предать его анафеме!

* * *

– Ганнибал, Ганнибал! Ты умеешь побеждать, но не умеешь использовать победы. – Старый нотарий Франческо Манчини взглянул на трибуна. – Надо было сразу вести армию к Палестрине и добить Колонна. Теперь Стефано Колонна и Шарретто ди Шарра опять собирают солдат.

– Кроме Палестрины, есть Марино, Монтефьясконе и десятки других укрепленных городов и замков, – устало произнес Кола ди Риенцо, сидевший у постели раненого Чекко. – Невозможно выиграть войну без большого, надежного войску. А на что его содержать?

– Неужели у республики нет средств? – приподнял с подушки забинтованную голову художник. – Почему бы не заставить купцов и горожан побогаче раскошелиться для родины?

– Тем, у кого есть деньги, начхать на родину, – с горечью усмехнулся Кола. – Как только я заикнулся об увеличении торговых пошлин, в народном собрании подняли такой шум, что минут двадцать мне не давали раскрыть рта.

– Схватили бы крикунов и судили как изменников! – гневно сказал Чекко. – Я уверен, что половина из них продалась папскому легату.

– Кое-кого мы уже арестовали, – вмешался в разговор Конте. – Однако новый налог на соль вызывает недовольство не только у толстосумов. Многие бедняки отказываются служить в армии. Их семьи опять голодают.

– Положение с хлебом отчаянное, – вздохнул трибун. – Мало того, что нам не дали собрать урожай. Отряды Шарретто, Колонна и Лукки Савелли продолжают грабить северные районы. Племянник папы – ректор Патримониума поддерживает мятежных баронов. Они отрезали республику от Пьемонта и Тосканы, где мы закупили зерно. А теперь еще папский легат грозит Риму интердиктом. Скоро мы не сможем покупать продовольствие даже у союзников.

– Если папа объявит тебя отступником и подвергнет город интердикту, то Римской республике придет конец, – заметил Чекко.

– Дело не столько в папе, а в том, что нам не удалось укрепить благосостояние римлян, – возразил трибун. – Сопротивление грандов и курии растет. Война с ними подрывает торговлю и приносит разорение ремесленникам. Римляне сумели устоять перед натиском врагов, но сумеют ли они устоять перед голодом?

– Неужели нигде нельзя достать хлеб? – с надеждой взглянул на Колу Конте.

– Генуэзцы обещали помочь. Постараемся использовать каждую возможность. – Трибун положил руку на плечо юноше. – Тебе придется сегодня выехать с отрядом в Чивита-Веккиа. Хорошенько укрепи город, будешь там подестой. Помни – это важнейший порт, через который мы можем получать продовольствие.

– Вы доверяете мне такой пост! – Конте смущенно зарделся. – Не сомневайтесь, я скорее погибну, чем впущу туда баронов.

– Неужели ты думаешь, что генуэзские купцы осмелятся нарушить интердикт, если папский легат осуществит угрозу? – подходя к мужу, спросила Нина.

– Легат – это еще не папа, – ответил Кола. – К тому же до моего отлучения дело, возможно, и не дойдет. Я собираюсь пригласить архиепископа Раймондо вновь стать моим соправителем. Если старый пень не заартачится, мы получим передышку и сможем запастись продовольствием.

– Провести курию не так просто. Да и поймет ли тебя народ? – негромко произнес старый Франческо. – Впрочем, другого пути все равно нет.

* * *

– Послушай, Бернардо, что за дрянь ты ставишь вместо верначчи? Неужели в твоей харчевне нет даже приличного вина? – Пандольфуччо ди Гвидо с гримасой отодвинул от себя кружку.

– Это лучшее, что я могу предложить, – со вздохом ответил трактирщик. – Вы же знаете, как трудно с продуктами. Поля Кампании вытоптаны, сады и виноградники пришли в запустение.

– Но твой брат трибун, кажется, мог бы достать для тебя.

– Об этом с ним лучше не разговаривать, – махнув рукой, помрачнел Бернардо. – Однажды я попросил достать дюжину бочонков, так он при всех обругал меня скотом.

– Странный человек. Не помочь родному брату, – пожал плечами землевладелец.

– Трибун сам теперь пьет лишь воду, – сказал ткач Симоне, сидевший с приятелями в углу траттории. – Дворцовые запасы переданы по его приказу домам для сирот.

– Он на всем экономит, ведь солдатам нужно платить, а денег нет, – сказал зеленщик Кафарелло. – В Капитолии даже поваров уволили.

– Ну, это вряд ли поможет, – усмехнулся консул цеха красильщиков, расположившийся рядом с Пандольфуччо ди Гвидо. – Не надо было ротозейничать раньше. Зачем отпустил на свободу грандов-заговорщиков? Не было бы войны, всего было бы вдоволь.

– Сейчас вы умно болтаете, – возразил Паоло Буффа, поддерживая забинтованную руку. – А тогда первые хлопотали за грандов.

– После победы над Колонна, он мог бы расправиться с мятежниками, – проворчал Пандольфуччо. – Только вместо того, чтобы вести армию на Палестрину, ваш Кола заявил, что навсегда вкладывает меч в ножны.

– А теперь он облагает всех налогами и отбирает имущество у людей, которые наживали добро честным трудом, – раздраженно добавил его сосед.

– Налоги еще можно понять, – пробасил из другого конца зала кузнец дель Веккио. – Но зачем ему понадобилось звать в Рим папского викария?

– Раймондо потребовал увеличить городской совет на тридцать девять человек. Он пытался протащить туда своих людей, – сообщил Кафарелло. – Хорошо, наши вовремя сообразили и выгнали их на другой день из Капитолия. Дело дошло даже до драки.

– По требованию викария Кола отказался от прав, предоставленных ему сабинцами и от вызова в Рим претендентов на императорский престол. Если так и дальше пойдет, нам скоро опять придется плясать под дудку кардиналов. – Кузнец с грохотом обрушил кулак на стол. – Клянусь богом, эти лживые святоши в мантиях не лучше грандов.

– Но ведь где-то надо брать деньги на армию, – возразил столяр Буффа. – Неужели трудно понять: он не хочет, чтобы папа наложил на город интердикт. Тогда мы не сможем доставать продовольствие.

– Интердикт, интердикт, – сплюнул на пол одноглазый исполин. – Боитесь вы этих интердиктов. Разве мы не можем выбрать себе собственного папу из римлян?

– Пап выбирают кардиналы, – сказал Пандольфуччо ди Гвидо. – Думаешь, достаточно надеть на кого-нибудь тиару, чтобы он стал первосвященником?

– У Рима и без того много врагов, – заметил консул цеха красильщиков. – Если выступить против законного главы церкви, на нас ополчатся все христианские страны.

– То, что делает трибун, никогда не будет в ущерб римскому народу, – убежденно произнес Паоло Буффа.

– Кола лучше других знает, что надо делать, – поддержал его ткач Симоне, – без него не видать нам ни порядка, ни свободы.

– Хорош порядок, когда, не спросясь, врываются в твой дом и обкладывают налогом имущество, – хмуро сказал Пандольфуччо ди Гвидо.

– Да и от свободы какой толк, коль жрать нечего, – берясь за кружку, вздохнул кузнец.

Римское оружие