Текст книги "Искатель. 1963. Выпуск №1"

Автор книги: Станислав Лем

Соавторы: Лазарь Лагин,Николай Коротеев,Михаил Зуев-Ордынец,Валентин Иванов-Леонов,Ричард Коннел
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Пиркс закашлялся и начал сморкаться. Однако он не мог заниматься этим бесконечно долго.

– В связи с отсутствием атмосферы корпускулярное излучение Солнца, бомбардируя лунную поверхность, вызывает… э… вызывает… э… нарушения распространения радиоволн. Эти нарушения и нарушают… – он окончательно завяз.

– Нарушения нарушают, совершенно верно, – поддержал Шеф. – Но на чем это основано?

– Это вторичное наведенное излучение, эффект Но… Но…

– Но?.. – сочувственно повторил Шеф.

– Новинского!!! – выпалил Пиркс.

Он вспомнил. Но и этого Шефу было мало.

– А на чем основан этот эффект?

Этого Пиркс не знал. То есть когда-то знал, но забыл. Он донес вызубренные знания до порога экзаменационной аудитории, как жонглер пирамиду самых неправдоподобных предметов, нагроможденных на голову, но экзамен давно позади…

И вот теперь вызванный его отчаянием бред об электронах, вторичном излучении и резонансе был прерван Шефом, который, покачивая головой, выражал свое соболезнование.

– А профессор Меринус поставил тебе четверку, – произнес этот беспощадный человек. – Неужели он ошибся?..

Кресло под Пирксом вдруг показалось ему чем-то вроде кратера вулкана.

– Мне не хотелось бы его огорчать, пусть уж лучше ничего не знает. – Пиркс облегченно вздохнул. – Но я попрошу профессора Лааба, чтобы на выпускном экзамене…

Шеф многозначительно замолчал. Пиркс замер. И, конечно же, не из-за этих слов – рука Шефа медленно отодвигала бумаги, которые Пиркс должен был получить вместе со своей Миссией.

– Почему не используется кабельная связь? – спросил Шеф, не глядя на него.

– Из-за высокой стоимости. Коаксиальный кабель сейчас соединяет только Луну Главную с Архимедом. Но в ближайшие пять лет планируется создание целой кабельной сети, – выпалил Пиркс.

Все еще нахмуренный Шеф вернулся к теме их беседы.

– Ну, хорошо. Практически Менделеев каждую ночь отрезан от мира в течение двухсот часов. До сих пор работа там шла нормально. В прошлом месяце после обычного перерыва в радиосвязи Станция не ответила на вызов Циолковского. Группа с Циолковского, вылетевшая как только наступил день, нашла главный вход открытым, а в камере – человека. Это было дежурство канадцев Шалье и Саважа. В камере лежал Саваж. Стекло его шлема треснуло. Он задохнулся. Шалье отыскали только через сутки на дне пропасти у Солнечных Ворот. Он разбился при падении. На Станции все оставалось в полном порядке: аппаратура работала, запасы были нетронуты, никакой аварии обнаружить не удалось. Ты читал об этом?

– Да – сказал Пиркс. – Но в газетах писали, что произошел несчастный случай. Психоз… Двойное самоубийство в припадке помешательства…

– Чушь, – прервал его Шеф. – Я знал Саважа. По Альпам. Он не мог измениться. Ну, ладно. В газетах был бред. Прочитай рапорт смешанной комиссии. Слушай. Такие ребята, как ты, в принципе исследованы так же серьезно, как пилоты, но у вас нет дипломов, значит вы не можете летать. Ну, а каникулярную практику тебе все равно нужно пройти. Если ты согласишься, вылетать завтра.

– А кто второй?

– Не знаю. Какой-то астрофизик. В конце концов там нужны именно астрофизики. Боюсь, что радости ты ему принесешь немного, но, может, хоть подучишься чуть-чуть астрографии. Ты понимаешь, о чем идет речь? Комиссия пришла к выводу, что это был несчастный случай, но осталось одно темное место, скажем – некоторая неясность. Там произошло непонятное. Что именно, неизвестно. Поэтому решено во время следующего дежурства поставить туда хоть одного человека с психической квалификацией пилота. Я не видел повода для отказа. С другой стороны, ничего необыкновенного там, наверное, не произойдет. Естественно, нужно быть настороже, но тебе никто не поручает никакой детективной миссии, никто не рассчитывает на то, что ты откроешь дополнительные обстоятельства, объясняющие тот случай, и не в этом твое задание. Тебе нехорошо?

– Простите! Нет, – ответил Пиркс.

– Мне показалось. Сумеешь ли ты сохранить благоразумие? Увы, это уже бросилось тебе в голову. Я не уверен…

– Я буду вести себя разумно, – изрек Пиркс самым решительным тоном, на какой только оказался способным.

– Сомневаюсь, – произнес Шеф. – Я посылаю тебя без особого энтузиазма. Если бы не твоя высокая оценка…

– Так это из-за ванны, – лишь теперь догадался Пиркс.

Шеф сделал вид, будто не слышит.

– Старт завтра, в восемь. Вещей бери как можно меньше. Впрочем, ты там уже был, так что знаешь. Вот билет на самолет, вот бронь Трансгалактики. Полетишь на Луну Главную, оттуда тебя переправят дальше…

Он говорил что-то еще. Чего-то ему желал. Прощался с ним. Пиркс ничего больше не слышал. Не мог слышать, потому что был уже очень далеко, на той стороне. В ушах у него звучал грохот старта, глаза видели белое мертвое пламя лунных скал. Сделав поворот кругом, он налетел на большой глобус. Лестницу одолел в четыре скачка, словно и вправду был на Луне, где притяжение в шесть раз меньше. Выйдя на улицу, чуть не попал под машину, которая затормозила с таким визгом, что начали останавливаться люди. Но он даже не заметил этого. К счастью, Шеф не видел этих первых проявлений его благоразумия, так как вернулся к бумагам.

* * *

В течение следующих двадцати четырех часов с Пирксом, вокруг Пиркса, в связи с Пирксом случилось столько, что иногда он почти тосковал по теплой соленой ванне. Человеку одинаково мешает как недостаток, так и избыток впечатлений. Но Пиркс не формулировал подобных выводов. Все старания Шефа преуменьшить значение Задания и даже вовсе свести его на нет, что тут скрывать, пошли прахом.

Пиркс вошел в самолет с таким выражением лица, что симпатичная стюардесса инстинктивно отступила в сторону – и напрасно, ибо он вообще не заметил ее. Он шел словно во главе железной когорты и уселся в кресло, как Вильгельм Завоеватель. Он чувствовал себя Космическим Избавителем Человечества, Благодетелем Луны, Открывателем Страшных Тайн, Укротителем Призраков Той Стороны. Правда, его назовут так только в будущем, впрочем, это ни в коей мере не ухудшало настроения Пиркса, скорее, наоборот, наполняло благосклонностью и снисходительностью к его попутчикам, которые не имели ни малейшего понятия о том, кто находится вместе с ними в утробе огромного реактивного самолета. Он смотрел на них, как Эйнштейн на закате жизни наблюдал за играющим в песке младенцем.

«Селена», новый корабль Трансгалактики, стартовала с Нубийского космодрома. Из сердца Африки. Пиркс был счастлив. Он пока не думал, что где-нибудь здесь в будущем установят табличку с соответствующей надписью, – нет, так далеко он еще не забрался в своих мечтах. Но чтобы додуматься до этого, не хватало самой малости. Правда, в чашу блаженства постепенно начала просачиваться горечь. В самолете о нем могли не знать. Но на борту ракеты?! Оказалось, ему придется сидеть внизу, в туристском классе, среди скопища обвешанных фотоаппаратами французов, перекликающихся с сумасшедшей скоростью. Он в толпе галдящих туристов?!

Им никто не занимался. Никто не одевал его в скафандр, не накачивал туда воздух, не прикреплял к плечам баллоны, не спрашивал о самочувствии. Временно он утешился тем, что это делается для сохранения тайны.

Внутри туристский класс выглядел почти так же, как кабина самолета, только кресла были больше и глубже, а табличка, на которой загорались различные информационные сообщения, находилась прямо перед глазами. Надписи преимущественно запрещали. Возбранялось вставать, двигаться, курить.

Напрасно Пиркс принимал профессиональную позу, закладывал ногу на ногу, пренебрежительно не замечал пояса безопасности, пытаясь как-то выделиться из толпы профанов астронавтики. Уже не очаровательная стюардесса, а второй пилот приказал ему пристегнуться, и это был единственный случай, когда представитель команды обратил на него внимание. Один из французов, скорее по ошибке, угостил его фруктовой конфеткой. Пиркс взял ее, намертво заклеил себе липкой сладкой массой зубы, смирившись, забился в глубь надувного кресла и предался размышлениям. Постепенно он еще раз утвердился в убеждении, что его Миссия ужасно опасна. Он смаковал надвигающуюся угрозу не спеша, как гурман, которому в руки попала покрытая мхом бутылка вина времен наполеоновских войн.

Пиркс сидел у окна. И, разумеется, решил совершенно игнорировать это обстоятельство – столько раз он видел все происходящее, однако не выдержал. Когда «Селена» вышла на околоземную орбиту – с нее она должна была рвануться к Луне, – он прилип к стеклу. Перечерченная линиями дорог, каналов, усеянная точками городов и поселков Земля отступала все дальше и дальше. Под кораблем лежала пятнистая, залепленная лохмотьями туч выпуклость планеты, и взгляд, перебегая с залитых черным океанов на континенты, уже напрасно пытался найти что-нибудь созданное человеком. С расстояния в несколько сотен километров Земля выглядела пустой, поражающе пустой, словно жизнь на ней только начала зарождаться, обозначив слабым налетом зелени наиболее теплые области.

Он в самом деле видел это уже много раз. Но перемена всегда снова поражала его – в ней было что-то, с чем он не мог свыкнуться. Может быть, первое наглядное доказательство микроскопичности человека рядом с пространством? Выход в сферу иной шкалы размеров – планетарных? Картина ничтожности тысячелетних усилий людей? Или, наоборот, триумф человечества, которое, победив мертвую, равнодушную ко всему силу притяжения этой ужасающей глыбы и оставив позади дикость горных массивов и пространства полярных льдов, вступило на поверхность других небесных тел?

Эти размышления или, вернее, лишенные слов ощущения уступили место другим, так как планетолет изменил курс, чтобы сквозь «дверь» между поясами радиации, отворяющуюся над Северным полюсом, вырваться к звездам. Но звезды долго рассматривать не пришлось – зажегся свет. Заработали двигатели, чтобы создать искусственную тяжесть, – подали обед. Затем пассажиры снова улеглись в кресла, свет погас. Теперь можно было смотреть на Луну.

Корабль приближался к ней с южной стороны. В нескольких сотнях километров от полюса сверкал отраженным светом Тихо – белое пятно с расходящимися во все стороны лучами. Их удивительная регулярность поражала несколько поколений земных астрономов, чтобы, наконец, когда и эта загадка была разгадана, стать предметом студенческих острот. Скольким первокурсникам объясняли, что белый кружок Тихо – «дырка лунной оси», а расходящиеся лучами полосы – просто крупно нарисованные меридианы.

Чем ближе подходила «Селена» к подвешенному в черной пустоте шару, тем яснее проступала правда: это застывший образ мира, каким он был миллиарды лет назад, когда горячая Земля странствовала со своим сателлитом сквозь огромные метеоритные тучи, остатки планетогенеза, а железный и каменный град непрерывно дробил тонкую скорлупу Луны, пробивал ее, выбрасывал на поверхность волны магмы. Через бесконечно большое время пространство очистилось. Шар, лишенный атмосферы, так и остался полем боя эпохи горообразовательных катастроф. А его обезображенная каменная маска стала источником вдохновения поэтов и светильником влюбленных.

«Селена», несущая на двух своих палубах четыреста тонн – людей и груз, – повернувшись кормой к растущему диску, начала медленно, равномерно тормозить, пока, легонько вибрируя, не опустилась на одну из гигантских вогнутых эстакад космодрома.

Пиркс был здесь уже три раза, из них два сам, то есть «собственноручно садился» посреди учебного поля, удаленного от пассажирского на полкилометра.

Сейчас он даже не увидел его, так как огромный, обшитый керамическими плитами корпус «Селены» быстро съехал с площадки гидравлического подъемника под поверхность, в герметический ангар, где производился таможенный контроль: наркотики? взрывчатые вещества? отравляющие? У Пиркса оказалось немного «отравляющего вещества», а именно плоская фляжка с коньяком, которую пожертвовал ему Маттерс. Он спрятал ее в задний карман брюк. Потом был санитарный контроль – проверка прививок, стерилизация багажа, для того чтобы на Луну не проникла какая-нибудь инфекция, – это он прошел быстро.

За барьером Пиркс задержался, не зная, встречает ли его кто-нибудь. Он стоял на галерее.

Ангар был просто огромной, выбитой в скале и отделанной бетоном пещерой с полукруглым потолком и плоским дном. Света было достаточно. Множество людей бегало в разные стороны. На аккумуляторных тележках развозили багаж, баллоны с газами, контейнеры, коробки, трубы, катушки кабеля, а в глубине неподвижно темнела причина этой лихорадочной суетни – корпус «Селены», точнее – его средняя часть, похожая на грандиозный газгольдер. Корма ее покоилась в большом колодце, а вершина тучного тела выходила сквозь круглое отверстие в верхний ярус…

Пиркс стоял так, пока не вспомнил, что у него есть и свои дела. В управлении космопорта его принял какой-то служащий, выдал записку на ночлег и сказал, что ракета на ту сторону летит через одиннадцать часов. Он куда-то спешил и больше ничего не стал объяснять. Пиркс вышел в коридор с убеждением, что тут царит полнейший беспорядок. Он даже не знал хорошенько, как полетит: через море Смита или прямо в Циолковский. И где, собственно, этот неизвестный ему лунный товарищ? И еще какая-то комиссия? А программа работы?.. Так он раздумывал, пока его раздражение не превратилось в более материальное ощущение, сосредоточенное в желудке. Он почувствовал голод. Пиркс выбрал нужный лифт, предварительно изучив все написанное на шестиязычной табличке, съехал в столовую для пилотов и там узнал, что должен есть в обычном ресторане, так как он никакой не пилот.

Это было пределом. Он уже хотел ехать в этот проклятым ресторан, но вспомнил о своем рюкзаке. Снова наверх, в ангар. Багаж был уже в гостинице. Пиркс махнул на все рукой и отправился обедать. Он угодил в две волны туристов: французы, с которыми он прилетел, смешались со швейцарцами, голландцами и немцами, только что вернувшимися с экскурсии на селенобусе к подножию кратера Эратосфена. Французы подпрыгивали, как это обычно делают люди, впервые столкнувшиеся с чарами лунного притяжения, под смех и визг женщин летали к потолку и наслаждались медленным падением с трехметровой высоты. Немцы, более солидные, обвешали спинки кресел фотоаппаратами, биноклями, только что не телескопами и уже за супом показывали друг другу обломки лунных скал. Пиркс сидел над тарелкой, утопая в немецко-французско-греческо-голландской и бог знает еще какой суматохе. Среди всеобщего восторга и энтузиазма он был, пожалуй, единственным унылым участником обеда. Какой-то голландец пытался его развлечь, выразив мнение, что Пиркс страдает болезнью пространства после полета на ракете («Первый раз на Луне, а?»), и предложил ему таблетки. Эта капля переполнила чашу. Пиркс не доел второго, купил в буфете четыре пачки печенья и поехал в гостиницу. Вся его злость излилась на портье, который предложил ему кусочек Луны, а если говорить точнее, обломок остекленевшего базальта.

– Отцепись ты, торговец! Я был здесь раньше тебя, – заорал Пиркс и, трясясь от ярости, ушел, оставив портье совершенно изумленным этой вспышкой.

В двухместном номере сидел небольшой человек в вылинявшей штормовке, немного рыжий, немного седой, с падающей на глаза прядкой волос, с лицом, обожженным солнцем. При появлении Пиркса человек надел очки. Его звали Ланье, доктор Ланье; он астрофизик и должен лететь с Пирксом в Менделеев. Это и был тот самый неизвестный лунный товарищ. Пиркс, приготовившийся уже к самому плохому, сообщил свое имя, буркнул что-то под нос и сел. Сорокалетний Ланье казался Пирксу хорошо сохранившимся старичком. Он не курил, скорее всего не пил и, похоже, не говорил. Он читал три книги одновременно. Одна из них была таблицей логарифмов, другая содержала одни только формулы, а третья – спектрограммы. В кармане у Ланье лежал маленький арифмограф, которым он с огромной ловкостью пользовался при различных вычислениях. Время от времени, не поднимая глаз от своих формул, он задавал Пирксу какой-нибудь вопрос. Пиркс отвечал, не переставая жевать печенье.

В комнате находились две койки, расположенные одна над другой, душ, в который не влез бы даже человек средней упитанности, и масса табличек, которые умоляли на всевозможных языках экономить воду и электроэнергию. Хорошо еще, что не запрещалось глубоко дышать. В конце концов кислород тоже был привозной.

Пиркс запил печенье водой из-под крана и убедился, что она очень холодная, аж заходятся зубы. Очевидно, резервуары находились близко к верхней базальтовой оболочке.

Потом он заметил одну странность. Его часы показывали без нескольких минут одиннадцать, электрические часы, висевшие в комнате, – семь вечера, если же верить часам Ланье, то десять минут назад наступила полночь.

Оба поставили свои часы по лунному времени, впрочем, очень ненадолго. В Менделееве, как и везде на той стороне, было другое, собственное время.

До старта ракеты осталось девять часов. Ланье, ничего не сказав, вышел. Пиркс уселся в кресло, потом перешел под лампочку, попытался читать какие-то старые, растрепанные журналы, лежавшие на столике, и, наконец, не в состоянии больше сидеть на месте, тоже вышел из номера. Коридор за поворотом переходил в небольшой холл. Там, напротив вмонтированного в стену телевизора, стояло несколько кресел. Шла программа из Австралии для Луны Главной – какие-то легкоатлетические соревнования. Это его совершенно не интересовало, но он сел и смотрел до тех пор, пока не захотел спать. Вставая, он взлетел на полметра вверх, забыв о слабом притяжении. Когда же, наконец, можно будет снять эти штатские брюки? Кто даст ему скафандр? Где хоть какие-нибудь инструкции? И что все это значит?

Может, он и пошел бы куда-нибудь выяснить все это, даже устроил бы скандал, но его товарищ, этот непробиваемый доктор Ланье, очевидно, считал ситуацию совершенно нормальной, следовательно, нужно держать язык за зубами.

Пиркс вернулся в комнату и принял душ. Сквозь тонкую стенку он слышал голоса из соседнего номера. Очевидно, знакомые по ресторану туристы, которых Луна привела в состояние блаженной эйфории. А его почему-то нет. Он сменил рубашку (нужно же что-нибудь делать!) и только улегся на кровать, вернулся Ланье. С четырьмя новыми книжками.

Пиркса бросило в дрожь. Он начинал догадываться, что Ланье фанатик науки, что-то вроде второго профессора Меринуса.

Ланье разложил на столе новые спектрограммы и, разглядывая их в лупу с таким вниманием, с каким Пиркс не изучал даже снимков своей любимой актрисы, спросил, сколько Пирксу лет.

– Сто одиннадцать, – выпалил Пиркс, а когда Ланье поднял голову, добавил: – В двойной системе.

Ланье первый раз усмехнулся и стал почти похож на человека. У него были большие белые зубы.

– Русские пришлют за нами ракету, – сказал он. – Полетим к ним.

– В Циолковский?

– Да.

Эта Станция была уже на той стороне. Значит, еще одна пересадка. Пиркса интересовало, каким образом они преодолеют оставшуюся тысячу километров. Пожалуй, не вездеходом, а ракетой. Однако он ничего не спрашивал. Не хотел обнаруживать своей полной неосведомленности. Кажется, Ланье что-то говорил ему, но Пиркс заснул прямо в одежде. Проснулся он внезапно. Ланье, наклонившись над кроватью, тронул его за плечо.

– Пора, – сказал он.

Пиркс сел. Казалось, Ланье все это время читал и писал, – пачка бумаги с вычислениями значительно выросла. В первый момент Пиркс подумал, что Ланье говорит об ужине, но речь шла о ракете. Пиркс взвалил на себя туго набитый рюкзак. У Ланье рюкзак был тяжелее, словно наполненный камнями. Потом оказалось, что, кроме рубашек, мыла и зубной щетки, в нем были только книги.

Уже без всякого контроля они прошли в верхний ярус, где их ждала ракета лунного сообщения. Когда-то серебряная, а теперь серая, потрескавшаяся, она стояла, растопырив три коленчатые ноги двадцатиметровой высоты. Ее форма не была аэродинамичной – на Луне ведь нет атмосферы. Пиркс на такой еще не летал.

Отсутствие атмосферы создавало массу неудобств. Нельзя было использовать ни самолеты, ни вертолеты, ничего, кроме ракет. Даже глиссера на воздушной подушке, такие удобные в условиях сложного рельефа, здесь были бесполезны. Ракета летает быстро, но далеко не везде может сесть, ракеты не любят ни гор, ни скал.

Ожидали какого-то астрохимика, но он опоздал. Стартовали в точно назначенное время, одни. Их трехлапый потрескавшийся жук загудел, звук становился все громче, протяжнее, потом раздался грохот, и ракета свечой пошла вверх.

Пассажирская кабина была всего раза в два больше гостиничной комнатки. В стенах – иллюминаторы, в потолке – овальное окно. Кабина пилота находилась не наверху, как обычно, а снизу, почти между самыми дюзами, чтобы пилот хорошо видел, куда садиться.

Вышли на параболическую орбиту. Луна мчалась под ними, огромная, выпуклая. Она выглядела так, будто на нее никогда не ступала нога человека. Есть такая зона в пространстве между Землей и Луной, где кажущаяся величина обоих небесных тел одинакова. Пиркс хорошо помнил впечатление, полученное им во время первого полета. Земля, голубоватая, подернутая дымкой, с размытыми контурами материков, казалась менее реальной, чем Луна, каменная, с острыми выступами скал; ее неподвижная тяжесть была почти ощутимой.

Прежде чем Пиркс успел заметить массив Циолковского, ракета, подброшенная коротким включением двигателей, встала вертикально. Последнее, что он увидел, был океан тьмы, залившей все западное полушарие. Вдалеке за линией терминатора торчал, сверкая вершиной, пик Лобачевского. Звезды в верхнем окне остановились. Ракета съезжала вниз, как на лифте, пикируя сквозь пламя собственных двигателей. Газы клубились на выпуклостях наружной обшивки – это немного напоминало проникновение в атмосферу.

Кресла разложились сами. Ощущалось сопротивление, с которым боролись против падения грохочущие дюзы. Внезапно грохот усилился. «Ага, встали на огонь!» – подумал Пиркс, не забывая, что он все-таки настоящий астронавт, хотя еще и без диплома. Удар. Что-то треснуло, задребезжало, словно огромный молот бил по камням. Кабина мягко окатилась вниз, вернулась наверх, вниз, вверх. Эти покачивания на яростно булькающих амортизаторах продолжались до поры, пока три двадцатиметровые, судорожно расставленные «ноги» как следует не впились в груду камней. Постепенно пилот погасил колебания, увеличив немного давление в маслопроводах, послышалось шипение, и кабина повисла неподвижно.

Пилот вылез к ним через люк в полу и отворил стенной шкаф, в котором Пиркс наконец-то увидел скафандры. Он немного приободрился, однако ненадолго. Скафандров было четыре, один – пилота и еще три – маленький, средний и большой. Пилот влез в свой скафандр мгновенно и, не надевая шлема, ждал их. Ланье тоже справился быстро. А Пиркс, красный, потный, злой, не знал, что делать. Средний скафандр был ему маловат, а большой – слишком велик. В среднем он сильно упирался головой в дно шлема. В большом болтался, как кокосовое зернышко в высохшей скорлупе. Ему тут же дали несколько доброжелательных советов. Пилот заметил, что скафандр, который велик, всегда лучше тесного, и предложил набить пустые места бельем из рюкзака. Кажется, он готов был пожертвовать даже одеяло.

Но для Пиркса сама мысль о том, что можно набить скафандр тряпками, содержала в себе нечто святотатственное, против чего восставала его душа астронавта. Обмотаться какими-то лохмотьями?!

Он надел меньший скафандр. Ни пилот, ни Ланье больше ничего не говорили. Пилот откинул люк выходной камеры, они втроем вошли внутрь, поворот маховичка, и открылся наружный люк.

Пилот спустил складную лесенку, и по ней они сошли на Луну.

Здесь их тоже никто не встречал. Вокруг не было ни одной живой души. Бронированный купол станции Циолковского, освещенный косыми лучами жуткого лунного солнца, высился на расстоянии около километра. Над ним виднелась выбитая в скале посадочная площадка, но она была занята. На ней в два ряда стояли ракеты, гораздо большие, чем та, на которой они прилетели, – транспортные.

Их ракета, немного осев на одну сторону, покоилась на раскоряченных «ногах», камни под воронками дюз потемнели, обожженные огнем двигателей. К западу местность была почти ровной, если можно назвать ровным бесконечное поле, усеянное пумами камней, среди которых тут и там торчали обломки величиной с дом. К востоку поверхность повышалась, сначала плавно, чтобы затем, после целого ряда почти вертикальных складок, перейти в главный массив Циолковского. Эта стена, казавшаяся очень близкой, находилась в тени и была черной, как уголь. На какие-нибудь десять градусов выше хребта Циолковского пылало Солнце. Оно ослепляло. Пиркс сразу же опустил фильтр на стекло шлема, но это почти не помогло. Разве что перестал жмуриться. Осторожно ступая по неустойчивым камням, двинулись к станции.

Ракету они сразу же потеряли из виду, потому что пришлось спуститься в неглубокую котловину. Станция, доминировавшая над ней и всей округой, на три четверти пряталась в монолитную каменную стену, напоминавшую разбитую взрывом горную крепость. Остро срезанные углы удивительно походили на сторожевые башни, но только издалека. Чем ближе они подходили, тем больше теряли «башни» форму, расходились, а сбегающие по ним черные полосы оказывались просто глубокими трещинами. Для Луны местность была относительно ровной, и шагалось по ней быстро. Каждое движение поднимало облачко прославленной лунной пыли. Она поднималась выше пояса, окружала их молочно-белой тучей и никак не хотела оседать. Поэтому они шли не гуськом, а рядом друг с другом. И когда уже около самой Станции Пиркс обернулся, он увидел три округлых, неправильной формы змеи – поднятая пыль, гораздо более светлая, чем любая земная, стояла над всем пройденным ими путем.

Пиркс знал о ней многое… Первооткрывателей поражало это явление: они думали, что в безвоздушном пространстве даже самая мелкая пыль немедленно опадет. Лунная пыль упорно не желала этого делать. И что самое интересное, только в дневной период, при солнечном свете. Оказалось, электрические явления на Луне протекают иначе, чем на Земле. На Земле есть атмосферные разряды, молнии, огни святого Эльма. На Луне ничего этого нет. Но бомбардируемые корпускулярным излучением скалы приобретают заряд того же знака, что и покрывающая их пыль. Так как одинаковые заряды отталкиваются, однажды поднятая пыль часами не может осесть из-за электростатического взаимодействия. Когда на Солнце много пятен, Луна «пылит» сильнее. Если пятен мало – слабее. И эти явления исчезают лишь через несколько часов после наступления ночи.

Эти научные рассуждения были прерваны прибытием к главному входу Станции. Их приняли очень гостеприимно. Внешность научного руководителя Станции профессора Ганшина изумила Пиркса, который некоторую компенсацию за свои толстые щеки видел в своем высоком росте. Ганшин, однако, смотрел на него сверху вниз. В самом прямом смысле. А его коллега физик доктор Пнин оказался еще более высоким. В нем было, пожалуй, метра два. На Станции работали еще трое русских, а может, и больше, но остальные не показывались – наверное, работали. Наверху помещались астрономическая обсерватория и радиостанция. Выбитый в скале косой тоннель вел в отдельную башенку, над которой вращались большие антенны локаторов. Сквозь иллюминаторы в стене просвечивала ослепительно серебряная паутина главного радиотелескопа – самого большого на Луне. Подвесной дорогой к нему добирались за полчаса.

Потом выяснилось, что Станция гораздо больше, чем это показалось вначале. В подвалах находились огромные резервуары для воды, воздуха, продовольствия. В незаметном из котловины, встроенном в скальную трещину крыле помещалась солнечная электростанция. На Станции была еще одна совершенно великолепная вещь: гигантский солярий под куполом из усиленного сталью кварца. В солярии, кроме порядочного количества цветов и больших баков с какими-то водорослями, вырабатывающими витамины и белки, росло банановое дерево. Пиркс и Ланье съели по банану, выращенному на Луне. Смеясь, доктор Пнин объяснил им, что бананы не входят в ежедневный рацион персонала Станции, скорее это сюрприз для гостей.

Ланье, который немного разбирался в лунном строительстве, начал расспрашивать о деталях конструкции кварцевого купола, удивившего его гораздо больше бананов. Постройка и в самом деле поражала своей оригинальностью. Поскольку снаружи была пустота, купол выдерживал изнутри постоянное давление – девять тонн на квадратный метр, что при его размерах составляло весьма внушительную величину – две тысячи восемьсот тонн. С такой силой заключенный в солярий воздух пытался разорвать сдерживавшую его оболочку.

Вынужденные отказаться от железобетона, конструкторы залили в кварц систему соединенных друг с другом ребер, которые всю силу давления перекладывали на иридиевый диск, находящийся в самом верху. От него уже снаружи купола расходились мощные стальные тросы, закрепленные глубоко в толще базальта. Они как бы удерживали на привязи этот единственный в своем роде кварцевый воздушный шар.

Из солярия пошли прямо в столовую. На Циолковском наступило время обеда. Это был уже третий подряд обед Пиркса, после второго – на Луне и первого – в ракете. Казалось, на Луне существуют только обеды.

Столовая, одновременно выполнявшая функцию общей гостиной, не очень большая. Стены покрыты деревом, но не панелями, а сосновыми брусьями. Даже смолой пахло. Такая необычайно «земная» обстановка после ошеломляющего лунного ландшафта особенно радовала. Профессор Ганшин объяснил, что верхний тонкий слой стенной обшивки сделали из дерева, чтобы меньше тосковать по дому.

Во время обеда никто ни слова не сказал о Менделееве, о происшествии, о несчастных канадцах, даже об отлете Ланье и Пиркса, как будто они приехали в гости и просидят здесь неопределенно долго.

Русские вели себя так, словно, кроме гостей, их вообще ничто не интересовало, – спрашивали, что слышно на Земле, как там на Луне Главной. В приливе откровенности Пиркс высказал свою стихийную неприязнь к туристам и их манерам; казалось, он нашел благосклонных слушателей.

Только через некоторое время Ланье и Пиркс заметили, что хозяева по очереди выходят, чтобы сразу же вернуться. Позднее выяснилось, что они отлучались в обсерваторию, так как на Солнце образовался великолепный протуберанец. Когда прозвучало это слово, все остальное перестало существовать для Ланье. Присущее ученым неистовство незаметно охватило весь стол. Внимательно рассматривали принесенные фотографии, потом показывали фильм, снятый с помощью коронографа. Протуберанец действительно оказался исключительным: он имел три четверти миллиона километров в длину и выглядел, как допотопный динозавр с огненной пастью. После того как зажегся свет, Ганшин, Пнин, третий астроном и Ланье, у которых блестели глаза, начали говорить, забыв обо всем. Кто-то вспомнил о прерванном обеде. Вернулись в столовую, но и тут, отодвинув тарелки, принялись подсчитывать что-то на бумажных салфетках. Наконец доктор Пнин сжалился над Пирксом, сидевшим дурак дураком, и пригласил его в свою комнату, маленькую, но оборудованную достойным удивления предметом – большим окном, из которого открывался вид на восточную вершину Циолковского. Солнце, низкое, зияющее, как ворота ада, бросало в хаос скальных нагромождений другой хаос – хаос теней, заливающих изломы скал черным потоком. Казалось, будто за ребром каждого камня отворялся дьявольский колодец, ведущий к самому центру Луны. Косые башни, иглы, обелиски высовывались из чернильной тьмы, словно окаменевшие языки пламени. Глаз терялся среди форм, которые невозможно было объединить в целое, находя сомнительное облегчение только г в овальных черных провалах, похожих на глазницы, – так выглядели до краев наполненные тьмой ячейки небольших кратеров, особенно четкие в косом солнечном свете, делающем пустыню неестественно реальной. Это был единственный в своем роде вид.