Текст книги "Искатель. 1963. Выпуск №1"

Автор книги: Станислав Лем

Соавторы: Лазарь Лагин,Николай Коротеев,Михаил Зуев-Ордынец,Валентин Иванов-Леонов,Ричард Коннел
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Я, Владимир Осипович, понимаю и ваше отчаяние и вашу горячность.

Болдырев неожиданно сел.

«Ничего-то вы не понимаете, – устало думал он. – Просто я буду счастлив, если спасением сибирского кедра займутся десятки, сотни ученых. Чем больше ученых с разных сторон подойдут к проблеме, тем скорее она будет решена. Пусть будут неверные пути, ошибочные, их тоже надо пройти. Здесь не стоит пренебрегать никакими гипотетическими путями».

– Но посмотреть-то вы можете? – спросил Болдырев.

– Что?

– Дохлых гусениц под микроскопом. Отчего они гибнут.

– А вы дипломат! Привозите.

Болдырев стремительно вышел и вернулся с небольшой корзинкой-садком.

Он прошел к столу и поставил на него садок. Талаев снова обратил внимание на его красные, распухшие руки.

– Вот, Василий Петрович, – сказал Болдырев. – Трупы гусениц собраны в разных местах. Там написано.

– Хорошо. Я ими займусь. – И, провожая Владимира Осиповича, подумал: «Так вот где он поморозил руки…»

* * *

Дома на рабочем столе Талаева появились книги по энтомологии. Он изучал их вечерами, снова и снова перечитывал труды Мечникова, который первым высказал мысль о возможности бактериологического метода борьбы с насекомыми. Василий Петрович попросил жену перевести с французского и несколько статей Д'Эрелля. Выполнив просьбу, Анна Михайловна не выдержала – полюбопытствовала:

– Какое отношение имеет бактериологическая борьба с саранчой к физиологии грибков, к теме твоей диссертации? Я, как и ты, микробиолог, но не понимаю.

Василий Петрович рассказал о встрече с Болдыревым и его просьбе.

– А твоя диссертация?

– Она не пострадает, – ответил Талаев и смутился.

– Знаешь, Василий, – улыбнувшись, сказала жена, – ты сейчас напоминаешь мужа, который завел себе любовницу.

– Анна!

– Видишь ли, я инстинктивно против этого, – рассмеявшись, закончила она свою мысль. Талаев вздохнул.

– Конечно, я, в сущности, не имею права уделять столько внимания другой работе. Будь добра, увидишь у меня книжки про насекомых – отбирай без жалости.

– Хорошо. Только ты не читай их потихонечку по ночам.

И книги про насекомых были отправлены под арест – в нижний ящик стола.

На их месте появились другие – про лес.

Читая их, Василий Петрович удивлялся. Казалось бы, ему ли, выросшему в Киренске, городке, затерянном среди необозримой ленской тайги, не знать, что такое лес? Пожалуй, едва научившись толком говорить, он уже умел и различать породы деревьев. А теперь тайга, понятная вроде бы сызмальства, открывалась перед ним наново. Она виделась Василию Петровичу былинным великаном, по чьей воле собираются и проливают дождем тучи, который умеряет дневной жар и дышит теплом по ночам, умеет смирять своенравность бешеных потоков.

Василий Петрович частенько появлялся в лаборатории университета осунувшимся после бессонной ночи, проведенной в обществе «лесных духов». Сотрудники за его спиной сочувственно покачивали головами – «с диссертацией не ладится».

Не ладилось.

Талаев рассматривал под микроскопом скопление крошечных грибков, состоящее из тончайших разветвленных нитей, а ему казалось, что он видит не привычную картину, а какие-то дикие таежные заросли. Веточки сплетались в непроходимые чащи, а мысли возвращались к лесу.

Оторвав взгляд от окуляра, Талаев смотрел на ту сторону Ангары. Сразу же за косыми улицами правобережья, тогда, в конце сороковых годов, лежала на увалах тайга.

Она дремала под лебяжьим пухом снегов, была величавой и грозной, сумрачной и беспомощной. Она представлялась Василию Петровичу гордым и сильным человеком, который страдает молча, подчас тайно, незримо для тех, кто не дал себе труда коснуться его могучего и любвеобильного сердца.

«Лес – наваждение какое-то!» – думал Талаэв.

* * *

Они внесли в кабинет корзину с ветками кедра, и комната преобразилась. Она стала будто светлее и шире от наполнившего ее смолистого запаха хвои.

Петя Валуев и Сережа Туз поставили корзину посредине кабинета и вынули из нее стеклянную банку, набитую гусеницами шелкопряда. Черные, покрытые серебристыми волосками, они были словно одним, единым шевелящимся клубком.

Прошел месяц с тех пор, как Болдырев привез десять экземпляров погибших гусениц. Талаев взял по частичке от каждого трупа, приготовил препараты и изучил их под микроскопом… Предстояло выяснить: есть ли среди гусениц, привезенных Болдыревым, погибшие от какой-либо заразительной болезни? Если есть хоть одна, то прах такой гусеницы должен был заразить здоровых.

И только в том случае, если опыт с заражением повторить несколько раз и смертность окажется стопроцентной, можно будет предположить, что найдена бактерия, способная вызвать эпизоотию – смертоносную эпидемию среди гусениц.

Микроорганизмы, которые Талаев находил в умерших гусеницах, сильно отличались друг от друга. Одни микробы уже были известны, с другими Талаев столкнулся впервые. Оказалось, что один из видов микробов вообще не значился в специальном микробиологическом каталоге.

– Спасибо, – сказал Талаев студентам.

Василий Петрович вытащил из-за стола заранее припасенные десять стеклянных литровых банок из-под солений, поставил их на подоконник и насыпал в них свежих кедровых веточек из корзины. Потом он взял штатив с десятью пробирками, в которых был водный раствор из праха тех десяти гусениц, и пипетками окропил по очереди хвою в банках.

Потом пинцетами рассадил шелкопряда в эти зараженные теперь банки.

Черно-серебристые твари тотчас принялись пировать. Быстро двигаясь по веткам, гусеницы перекусывали хвоинки, и Василию Петровичу показалось даже, что он слышит, как похрустывает на жвалах упругая зелень.

«Вот и все. Опыт начат. Начата новая работа», – подумал Талаев. Ему вдруг очень захотелось курить. Василий Петрович глубоко несколько раз затянулся.

«Гусеницы погибли в разных местах, при различных обстоятельствах, – думал он. – Все десять из этих десяти могли погибнуть случайно. Сто из ста – тоже. Тысяча из тысячи – тоже. Возможно, что только тысяча первая – жертва эпизоотии. Ведь в тех очагах, где они обитали, не замечено признаков массовой гибели вредителя. Может, болезни, вызывающей мор гусениц шелкопряда, вообще нет в природе? Впрочем, это противоестественно. Нет такого существа или растения на земле, которое не было бы подвержено, эпидемиям. Следовательно, болезнь «икс» теоретически существует.

Но попалась ли гусеница, погибшая от «чумы» шелкопряда, среди этих десяти экземпляров? Даже степень вероятности неизвестна… Ну что ж! Начнем следствие по делу «Поиски верного убийцы…» Не хватает только вывесить на дверях лаборатории объявление: «Требуется высококвалифицированный убийца шелкопряда».

Шути, шути, Василий Петрович, но, кроме всего прочего, тебе придется отвечать перед ученым советом за срыв научной работы, за диссертацию… заваленную. Выбор сделан».

И ему снова и снова виделся световой занавес солнечных лучей меж медных стволов гигантов, слышался глухой верховой шум крон. А потом – скелеты деревьев.

Теперь он понимал, что, раз возникнув, новое чувство к лесу не оставит его… Никогда раньше он не был захвачен делом так целиком, без остатка. Его занятия той или иной проблемой были работой – интересной, любимой. Но делал он ее всегда как бы с холодной головой. Больше того, эту холодность он считал известным достоинством.

Выходит, он ошибался. Он почитал строгость науки, ее железную логичность. Наука была ему целым миром. Только теперь он понял, вернее – начинал понимать, что до сих пор нередко любил оружие само по себе, а не то, во имя чего оружие вынимают из ножен, во имя чего оно создано, – для борьбы.

«А может быть, – думал он, – может быть, это закономерно? Может быть, понимание потому и пришло, что теперь я владею оружием – методикой научного исследования, суммой необходимых знаний».

Талаев снял халат.

«Надо идти к ректору… Что ж, выговор за нарушение производственной дисциплины я заработал».

О НЕНАВИСТИ…

– Я к вам, Василий Петрович, – сказал Болдырев. – Поверьте, я совсем не хотел, чтобы у вас были неприятности.

Талаев столкнулся с ним неожиданно – на лестничной площадке – и, выслушав, махнул рукой.

– Э, Владимир Осипович, достаточно того, что вы отлично знали, чего хотели. По-моему, это немаловажная заслуга. А то, чего мы не хотим, по сути, оборотная сторона наших желаний. Вот гусениц мне бы еще сотенку… Идемте, я вам кое-что покажу.

Они прошли в лабораторию. Болдырев почти не узнал комнату: в углах и посредине, у столов, разместились в ведрах большие ветви кедра. В воздухе стоял плотный смолистый запах. Стекло столиков и никель приборов будто смущенно прятались в зарослях. Около окна на высокой подставке стояли десять больших стеклянных банок, прикрытых марлей.

В первой лежали начисто обглоданные ветки кедра. Все гусеницы были живы. Черные, величиной в палец руки взрослого человека, покрытые серебристыми волосками, они бойко ползали по дну в поисках пищи. Во второй хвоя тоже оказалась съеденной, но две гусеницы погибли. В третьей повторялось примерно то же самое.

А в четвертой – цел кедр. Дно банки усеяли трупы гусениц.

Болдырев взял в руки четвертую банку.

– Все до одной подохли!

– Значит, инфекционная болезнь, вызывающая мор среди шелкопряда, существует.

– Это успех!

– По-моему, Владимир Осипович, до эмоций еще далеко, – сказал Талаев, – но гусеницы, как видите, гибнут поголовно. От септицемии.

– Простите?

– От гнилокровия. Неизвестная, по-моему, неизвестная бактерия вызывает у гусениц шелкопряда как бы общее заражение крови. Я провел около ста опытов. И каждый раз гусеницы в банке погибали. Именно в этой банке, зараженные именно этим микробом.

– Так чего же вы хмуритесь? Найти микроб, убивающий сибирского шелкопряда! Это же открытие мирового значения!

– Рано так говорить. Нужен производственный опыт. В тайге. Но работа внеплановая, ученым советом не утверждена. Детище, так сказать, незаконнорожденное.

– А отпуск вы за этот год использовали?

– Нет.

– Приезжайте к нам, на опорный пункт. Примерно через месяц мы начнем травить шелкопряда с самолета. Там будут и наши и ленинградские ученые. Приезжайте! Уголок в избе мы вам выделим. Да проживем! А вы и опыт поставите.

– Надо подумать…

– Не надо думать – надо ехать! А я теперь побегу к летчикам – насчет машин договариваться. – И уже в дверях Болдырев крикнул: – Жду!

Талаев постоял, раздумывая, взял из термостата несколько чашечек Петри, в которых были посеяны бактерии, приготовил препарат для микроскопа.

«Что ж, давай знакомиться дальше, бациллюс дендролимус!» На серебристом поле в окуляре микроскопа проплыла короткая голубая палочка – одна, вторая, третья…

«Ты названа мною так потому, что расплавляешь ткани гусеницы. Дендролимус – шелкопрядорастворяющая. И мне сказочно повезло, что я нашел тебя сразу.

На вид ты, бациллюс дендролимус, – и в скобках: название пока условное, – куда безобиднее, чем оборотень, которого побеждаешь», – подумал Василий Петрович, припомнив, как первый раз он рассматривал под лупой живую гусеницу. Она предстала перед ним диковинным чудищем – огромные, навыкате сферические глаза, застывшие, остекленевшие, и массивные, словно из чугуна, жвала. Живая и в то же время какая-то мертвая, будто машина.

«А тут – темная палочка… Два года назад… Впрочем, зачем кривить душой, два месяца назад я был бы счастлив, что мною открыта новая, неизвестная науке бактерия. Ведь это примерно как обнаружить новую звезду на небе. По установившейся традиции к названию открытого микроба добавляется имя ученого-первооткрывателя. Палочка Коха, кокк Нейсера…

Но на кой черт мне это имя нужно, если окажется, что бациллюс дендролимус ни к чему не пригоден, разве только для микробиологического каталога. Мне нужен солдат, микроб-солдат, который будет драться с шелкопрядом.

«Пожар», – говорил Болдырев. Да, заражение тайги сибирским шелкопрядом считается в лесном хозяйстве стихийным бедствием. И надо попробовать силу бациллы там, где бушует эта стихия». – Талаев поднялся, подошел к банкам у окна.

– Что ж, наверное, Владимир Осипович прав, – проговорил он вслух. – Для борьбы с пожаром хороши все средства. А отпуск… Ладно, попытаюсь отдохнуть на «пожаре». Может быть, бациллюс дендролимус приобретет славу солдата раньше, чем права гражданства в академическом мире.

* * *

Вместе с Анной Михайловной они добрались до Слюдянки. С Байкала тянуло свежим ветерком. Рыбачьи лодки покачивались у берега.

Неподалеку от платформы остановилась полуторка. Из кабины вышел высокий поджарый человек. Василию Петровичу бросилось в глаза его нервное лицо с впалыми щеками, резкие морщины протянулись от крыльев носа к углам рта.

– Простите, – подошел Талаев к мужчине, – Это автомобиль из опорного пункта?

– Талаев? Садитесь. А багаж? – спросил мужчина, глядя на маленький чемоданчик в руках Василия Петровича. – С чем вы работать будете?

– Вот, – Талаев достал из кармана пиджака маленькую пробирку, залепленную воском. – Здесь мои бактерии-солдаты.

– Ну, ну… – как-то неопределенно пробормотал мужчина и снова пригласил садиться.

Они так и не познакомились. Полуторка пошла по проселку.

На фоне утренних розовобоких облаков тайга выглядела черной и хмурой. Тянуло грибным духом и сыростью.

На крутых подъемах и спусках, чередовавшихся один за другим, шофер неторопливо переключал скорости, и тогда, в мгновения тишины, слышался какой-то непонятный, вкрадчивый звук. Сначала он казался мелодичным, даже приятным, подобно шуму крупного дождя.

– Стой! – застучал по крыше кабины мужчина, встретивший Талаева, и махом выпрыгнул из кузова,

Василий Петрович услышал детский плач, приподнялся.

Машина остановилась у наспех сколоченной сторожки. Перед дощатой дверью стояли мальчишка лет семи и голенастая девчонка чуть постарше и дружно, в голос ревели:

– Дядь! Дядь! Дя-а-адь… Отда-а-ай туески!

Из сторожки вышел огромный бородатый лесник, сделал страшное лицо.

– Кому сказал – марш отседова! Марш!

Ребята отступили на шаг и принялись реветь еще громче. Бородач развел руками, словно приглашая приехавших в свидетели своего бессилия.

– Почему они прошли? Спал! – набросился на лесника поджарый спутник Талаева.

– Да не спал я, Вадим Лексеич! Ей-богу, не спал! Черт за ними уследит! Проскочили!

– Проскочили!.. Я тебе проскочу! – взволнованно кричал Вадим Алексеевич. Потом подошел к мальчишке, взял его за подбородок. – Открой рот! Ел ягоды?

– Да не отравились они, Вадим Лексеич, – вставил лесник.

– Ничего мы не ели! – сквозь слезы говорила девчонка. – По горсточке и собрали. Этот вот набросился. Туески, ягоды отобрал. Прибить обещал.

Вадим Алексеевич облегченно вздохнул.

– Не ели, значит, ягод?

– Не-е-е, – затряс головой с перепугу замолчавший мальчишка. – Мы тока пришли, а этот нас за шкирку…

Ребят заставили вымыть руки, а заодно и лица.

– А теперь, мелюзга, марш в машину, подвезу.

* * *

…Широкоскулое лицо Болдырева сияло. Потчуя Талаевых чаем, он выглядел именинником.

Яркий день ликовал на поляне за окнами. Но они были плотно прикрыты.

Однако и здесь, в помещении, Василию Петровичу не чудился, а слышался тот же неотвязный дождевой шум. А временами казалось, что это какая-то странная болезнь накинулась нежданно, и мучит и мучит непрерывным вкрадчивым шумом.

– Кто такой Вадим Алексеевич? – спросил Талаев у Болдырева, чтобы как-то отвлечься.

– Начальник экспедиции. Лозинский.

– Удивительно нервный человек. Он болен?

– Здесь все больны, – сказал Болдырев. На скулах у него проступили желваки, а узкие глаза заблестели.

– Он так кричал на детей, которых задержал лесник… И на самого Федора тоже.

– Федор, видимо, проглядел, – невозмутимо объяснил Болдырев. – Ребята прошли оцепление. Не манной кашей мы шелкопряда кормим с самолетов. Поэтому пикеты и выставили.

Налили еще по стакану чаю.

Неожиданно Анна Михайловна сжала пальцами виски.

– Шумит… Все время шумит в голове. До боли!

– Да, черт возьми, и у меня…

Болдырев подошел к окну и ударом ладони распахнул створки.

– Слышите?

Звук стал совсем явственным – дождь, сильный крупный дождь обрушился на тайгу.

– Слышите? Это – он.

– Шелкопряд так шумит? – удивилась Анна Михайловна.

– Он не шумит. Он – ест. Он – жрет кедр!

Владимир Осипович несколько секунд постоял у окна, потом закрыл его и, обернувшись к Талаеву, сказал:

– Давайте пить чай.

– Сколько же этих гусениц, если они так шумят? – спросила Анна Михайловна, еще не придя в себя.

– Столько же, сколько звезд на небе, плюс еще десять, – ответил Болдырев.

– Фу, какая гадость!

– Что поделаешь, Анна Михайловна. Ваш муж все-таки не представлял себе достаточно ясно, с каким врагом он собрался бороться. Теперь он столкнется с ним лоб в лоб.

Талаев молчал. Он был поражен и подавлен.

– Давайте пить чай, как говорил чеховский профессор, когда его спрашивали о смысле жизни, – Болдырев иронически улыбнулся., – Больше нам, к сожалению, ничего пока не остается делать.

– Но ведь вы же боретесь! – с жаром сказала Анна Михайловна,

– Боремся…

– Разве химический метод так безрезультатен? – спросил Василий Петрович.

– Почему же… результаты есть! В конце лета мы составим протокол. Определим смертность гусениц, но… Оставшиеся в живых окуклятся, превратятся в коконы. Будущим летом, в летный год, пойдут порхать по тайге большие серые бабочки. Пусть их будет миллион. Всего миллион. Они разлетятся на десятки километров, а к осени отложат во мхе по пятьсот личинок. Значит, через год снова пятьсот миллионов гусениц набросятся на кедр. Но разве гусениц останется миллион? Покропили мы шелкопряда ядом, а на другой день – дождь. Начинай все сначала. Миллиарды гусениц остаются. Выходит, через год их будет сотни миллиардов.

– Но когда-то они кончат так размножаться, – сказала Анна Михайловна. – Не может же это продолжаться вечность!

– В одном месте шелкопряд бушует примерно четверть века, – ответил Болдырев. – Потом уходит в другие места. Выходит, он вечен. Мы боремся с ним то там, то здесь. А результат… Простите за еще одну цитату: «Саранча летела, летела и села. Посидела. Все съела и снова улетела».

– Послушаешь вас, Владимир Осипович, так поневоле пессимистом станешь, – заметил Талаев. – Где же ваша уверенность? Где задор?

– Вы хотите сказать: «Заманивал, заманивал, а теперь пугает»? Нет. Я вас знакомлю с конкретными условиями работы. Враг за стеной.

– Вы, вероятно, устали, Владимир Осипович, – сказал Талаев.

– Нет. Просто действует на нервы этот шум. Это смех над нами. Смех над бессилием человека.

«Не может Болдырев обойтись без красивого слова», – подумал Василий Петрович и сказал:

– Владимир Осипович, помогите мне. Надо раствор приготовить. Где здесь вода?

Когда в сенях загремели ведрами, из своего закутка вышел Лозинский.

– И мне ведро дайте.

У колодца Вадим Алексеевич неожиданно спросил у Талаева;

– Вы всерьез шелкопрядом интересуетесь? Или как любитель?

– Любитель? – усмехнулся Василий Петрович, вспомнив, как тогда после охоты с Болдыревым лесничий отозвался о любителях. – Нет, Вадим Алексеевич, не как любитель. Я считаю, что проще всего освободиться от дела, которое тебя взволновало, – это сделать его.

– Ну, ну, – буркнул Лозинский. – А то у меня такое впечатление, что Болдырев готов хоть шамана пригласить, лишь бы тот согласился.

Владимир Осипович, стоявший рядом, полушутя-полусерьезно сказал:

– Игра стоит свеч.

Поутру шум «дождя» звучал, казалось, с новой силой. Василий Петрович наполнил баллон обыкновенного садового опрыскивателя водой, в которой содержались бактерии дендролимуса. Болдырев помог ему надеть баллон на спину. Владимир Осипович был молчалив и сосредоточен, словно не Талаеву, а ему предстояло провести опытное заражение шелкопряда.

Потом Болдырев и Лозинский, пожелав Талаеву успеха, отправились к самолету, а Василий Петрович – в тайгу, к молодняку кедра, который можно было легко опрыскивать с земли.

Седая от росы трава стлалась на лужайке перед домиком опорного пункта. И тут же сразу, в нескольких шагах, поднимались великаны кедры. Домик на лужайке, у подножия сорокаметровых гигантов, представлялся игрушечным. Под этими деревьями могло укрыться и десятиэтажное здание.

Подойдя ближе к ним, Василий Петрович пригляделся и остановился, пораженный: ствол, ветви, веточки дерева перед ним шевелились. Кедр сплошь покрывали гусеницы. Шум черной армии, казалось, стал угрожающим, будто дерево ожило и поеживается, пытаясь сбросить врага.

Где-то неподалеку послышался рокот мотора самолета.

Василий Петрович ступил в кедровник. И тотчас почувствовал легкий удар по руке. Гусеница! Толстая, величиной с палец, она как ни в чем не бывало ползла к плечу. Талаев брезгливо стряхнул ее наземь.

Но сейчас же послышался шлепок на вороте. Василий Петрович стряхнул и эту. Потом поднял воротник пиджака и пошел быстрее, уже не обращая внимания на осыпавших его гусениц. Он шел не оглядываясь.

Неожиданно шорох ливня притих. Стало светлее.

Талаев остановился. Он понял, в чем дело.

Рядом, совсем рядом, кедр еще зеленел. Его дообгладывали гусеницы, замыкавшие опустошительное шествие. Дальше деревья стояли обнаженные. Черные скелеты с голыми сучьями, воздетыми словно в немой мольбе о пощаде.

Стон, глухой и протяжный, раздался в глубине мертвого леса. Стих. Послышались тяжелые, неуверенные шаги. И снова стон. На этот раз короткий и хриплый.

«Неужели человек? Попал под опыление ядом и…» Талаев хотел броситься на помощь, но неожиданно вдали, среди обнаженных стволов, увидел рогатую голову изюбра. А в следующее мгновение грациозное тело оленя вздрогнуло, рога запрокинулись на спину. Он упал.

«Все…» – подумал Талаев, но изюбр поднялся снова. Он встал на колени, рывком вскочил. Изюбр был большой, серо-красный, калюной – масти, голову его украшали ветвистые рога в пять сойков – отростков. Видимо, почувствовав приближение новых судорог, зверь рванулся, но тут же упал, забился. И новый стон вырвался из его глотки.

«В сущности, тоже жертва шелкопряда».

Резко повернувшись, Василий Петрович пошел прочь. Он не слышал шелеста пирующих гусениц, не чувствовал тяжести баллона садового опрыскивателя за спиной, да и не видел ничего толком перед собой.

Потом остановился, войдя в молодой кедровник, – ветви, словно напомнив о себе, задели его по лицу. Хвоя была чистой, но ливневый шум шелкопряда слышался где-то рядом. Шевелящаяся шкура гусениц уже затягивала деревца в нескольких шагах позади.

«Место удобное, – прикинул Василий Петрович, – опрыскаю здоровые кедры. Тогда бациллюс дендролимус, может быть, преградит этим мохнатым дьяволам путь дальше».

Наметив ряд, Талаев принялся опрыскивать деревья. Он старался не пропускать ни единой веточки. Меж кедрами проводил широкую полосу по мху. Несколько раз возвращался в дом на поляне и наполнял опрыскиватель.

Стояла духота. Парило, как в предгрозье, и солнце жгло немилосердно.

Василий Петрович работал не разгибаясь, в каком-то чаду удушливого гнева.