Текст книги "Искатель. 1963. Выпуск №1"

Автор книги: Станислав Лем

Соавторы: Лазарь Лагин,Николай Коротеев,Михаил Зуев-Ордынец,Валентин Иванов-Леонов,Ричард Коннел
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Пиркс сидел у стола. Нужно помыть посуду. И завернуть кран, из которого капала вода, эта бесценная вода, которую привозили в виде замерзших блоков и выстреливали из орудия по 2,5-километровой параболе в котел у подножия Станции. Он не шевельнулся. Даже не поднял безвольно упавшей на край стола руки. В голове царили жар и пустота, тьма и безмолвие, те, что окружали стальную скорлупу со всех сторон. Он протер горящие, словно засыпанные песком глаза. Потом встал так, будто весил в два раза больше, чем на Земле. Отнес грязные тарелки в моечный аппарат, с шумом бросил их, пустил струю теплой воды. И, моя их, переворачивая, соскребая застывшие остатки яшра, он посмеивался над своими мечтами, которые остались где-то на дороге к хребту Менделеева, такие смешные и чужие, такие давние, что их не нужно было даже стыдиться.

* * *

С Ланье можно было прожить день или год, и от этого ничего не менялось. Работал он охотно, но в меру. Никогда не спешил. У него не было никаких дурных привычек, никаких чудачеств. Когда люди живут в такой тесноте, любой пустяк начинает раздражать. Раздражает то, что тот, второй, слишком долго торчит под душем, что не хочет открывать банок со шпинатом, ибо не любит шпинат, что ему весело, что однажды перестает бриться и пугает колючей щетиной или, поцарапавшись при бритье, час разглядывает себя в зеркало, строя рожи, как будто он один. Ланье не был таким. Ел все, хотя и без особого удовольствия. Не веселился. А когда должен был мыть посуду, мыл. Не рассказывал долго и подробно о себе и своей работе. Если его спрашивали, отвечал. Не избегал Пиркса и не навязывался ему.

Возможно, именно эта безликость и начала бы раздражать Пиркса, так как впечатление первого вечера – когда физик, расставляющий на полке книги, показался ему воплощением скромного героизма, и даже не героизма, а достойной зависти стоически мужественной фигуры ученого, – исчезло, и Пирксу его вынужденный товарищ стал казаться человеком серым до тошноты. Но, несмотря на это, Ланье не надоедал и не раздражал Пиркса, так как у того оказалось, по крайней мере пока, даже слишком много дел.

Работа поглотила его целиком. Теперь, когда он знал Станцию и окружавшую ее местность, он еще раз принялся изучать все документы.

Катастрофа произошла через четыре месяца после пуска Станции. Вопреки ожиданиям не на рассвете или в сумерки, а почти в самый лунный полдень. Три четверти нависшей плиты Орлиного Крыла рухнули совершенно неожиданно. Свидетелем этого зрелища был временно увеличенный до четырех человек коллектив Станции, ожидавший прибытия колонны транспортеров с запасами.

Позднейшие исследования показали, что вторжение в глубь огромного массива Орла действительно нарушило прочность кристаллического монолита и его тектоническое равновесие. Англичане сваливали всю ответственность на канадцев, канадцы – на англичан, единство партнеров по Британскому содружеству проявилось лишь в том, что обе стороны упорно замалчивали предостережения профессора Анимцева. Последствия катастрофы были трагичны. Четверо людей, стоящих перед Станцией, которая находилась от места катастрофы на расстоянии по прямой меньше мили, видели, как раздвоилась стена, как разлетелась на куски система противолавинных клиньев и барьеров, как вся эта масса мчащихся глыб снесла дорогу и скатилась в долину, которая превратилась в море плавно волнующейся белизны, – подгоняемый ужасным натиском, пылевой наплыв в несколько минут достиг противоположной стены кратера!

В зоне уничтожения оказались два транспортера. Того, что замыкал колонну, вообще не удалось найти. Его останки были погребены под десятиметровым слоем обломков. Другой попробовал уйти. Он был у лее вне русла лавины, на горном, уцелевшем участке дороги, но огромная глыба, перелетев через сохранившуюся противолавинную стену, врезалась в него и смела в трехсотметровую пропасть. Водитель транспортера успел открыть люк и вывалиться на катящиеся вниз камни. Он один пережил своих товарищей – впрочем, всего на несколько часов. Но эти несколько часов стали адом для остальных. Роже, канадский француз, не потерял сознания, а может, пришел в себя сразу после катастрофы и из глубины белой тучи, накрывшей дно кратера, взывал о помощи. Его радиоприемник сломался, но передатчик действовал. Найти его было невозмояшо. Из-за многократного изменения пути радиоволн, отраженных от каменных глыб, – а они были величиной с дом, и люди двигались в лабиринте, залитом молочно-белой пылью, как в развалинах города, – все попытки запеленговать его оказались безуспешными. Через час из-под Солнечных Ворот начался второй камнепад, и поиски пришлось прервать. Эта лавина была небольшой, но она могла быть предвестницей новых обвалов. Приходилось ждать, а голос Роже слышался по-прежнему, особенно хорошо наверху, на самой Станции; каменный котел, в котором она стояла, служил чем-то вроде направленной антенны. Через три часа прибыли русские с Циолковского и ушли в пылевую тучу на гусеничных танках. На движущемся склоне танки вставали на дыбы и грозили перевернуться. Там, где они не могли пройти, цепи спасателей трижды прочесали колеблющуюся территорию обвала. Один из спасателей свалился в трещину, и только немедленная доставка в Циолковский и безотлагательная медицинская помощь вернули его к жизни. Но и после этого никтс не вышел из пылевой тучи, потому что оттуда звучал слабеющий голос Роже.

Через шесть часов после катастрофы Роже умолк. Он еще жил. Это было известно. В каждом скафандре, кроме радио, находился миниатюрный автоматический передатчик, соединенный с кислородным аппаратом. Каждый вдох и выдох, принесенный электромагнитными волнами, регистрировался на Станции специальным индикатором, похожим на магический глаз. Его мерцание походило на мерные взмахи крыльев зеленого мотылька. И это фосфоресцирующее движение показывало, что потерявший сознание, умирающий Роже все еще дышит; пульсация становилась все медленнее. Никто не уходил с радиостанции, сгрудившиеся в ней люди бессильно ждали, когда он умрет.

Роже дышал еще два часа. Потом зеленый «мотылек» в магическом глазе заметался, съежился и перестал двигаться. Раздробленное, застывшее, как камень, тело нашли только через тридцать часов. Он был так искалечен, что с него даже не сняли скафандр, а так и похоронили в этой полураздавленной металлической оболочке, как в гробу.

Потом проложили новую дорогу, ту скальную тропку, по которой пришел на Станцию Пиркс. Канадцы собирались покинуть Станцию, но их упрямые английские коллеги решили проблему доставки запасов способом, который впервые предложили на Земле, во время штурма Эвереста. Тогда его отклонили как нереальный. Он оказался реальным только на Луне.

Эхо катастрофы облетело всю Землю в бесчисленных, иногда совершенно противоречивых версиях. Наконец шум утих. Трагедия стала частью хроник о борьбе с лунными пустынями. На Станции сменялись астрофизики. Так прошло шесть лунных дней и ночей. И когда уже казалось, что это недавно подвергшееся такому испытанию место не создаст больше никакой сенсации, неожиданно радио Менделеева не ответило на вызов Циолковского.

И снова на спасение, вернее, на разведку причины непонятного молчания Станции отправилась команда с Циолковского.

Прибыла ракета, она села у основания большого языка лавины под вершиной Орла.

До купола Станции добрались, когда почти весь кратер еще заливала не освещенная ни одним солнечным лучом непроглядная тьма. Только стальной колпак у вершины искрился под горизонтальными лучами. Наружная дверь широко распахнута. Под ней, у основания лестницьц лежал Саваж в такой позе, словно сполз со ступенек. Причиной гибели было удушение – панцирное стекло шлема треснуло.

Позднее на внутренней поверхности его рукавиц обнаружили малозаметные следы скальной пыли, как будто он вернулся с восхождения. Но эти следы могли быть старыми. Другого канадца, Шалье, удалось найти только после систематического осмотра окрестных ущелий и трещин. Спасатели, опустившись на трехсотметровых тросах, подняли его тело со дна пропасти под Солнечными Воротами. Он лежал в нескольких десятках шагов от того места, где погиб и был похоронен Роже.

На место происшествия прибыла смешанная англо-канадская комиссия.

Попытки отыскать причину несчастного случая оказались совершенно безуспешными. Никто даже не мог предложить мало-мальски правдоподобной гипотезы.

Часы Шалье стояли на двенадцати, но было неизвестно, разбился ли он в полночь или в полдень. Часы Саважа показывали два. Тщательное исследование (а все исследовалось так тщательно, как только позволяли человеческие возможности) показало, что пружина развернулась до конца. То есть, по всей вероятности, часы Саважа встали не в момент его смерти, а шли еще некоторое время.

На самой Станции все было в полном порядке. Книга дежурств, в которую записывались все события, не содержала ничего, что могло пролить на происшествие хотя бы слабый свет. Пиркс самым внимательным образом изучил ее. Записи были лаконичны. В такой-то час производились астрографичеекие измерения, снято столько-то кадров, в таких-то условиях проведены следующие наблюдения.

На Станции не только господствовал абсолютный порядок, все в ней свидетельствовало о том, что смерть застигла обитателей внезапно. Под все еще горящей лампой лежала открытая книга, на полях которой Шалье делал пометки, он придавил ее другой, чтобы не закрылись страницы. Рядом лежала трубка. Она свалилась набок, выпавший из нее горячий пепел слегка обуглил пластиковую поверхность стола. Саваж, судя по всему, готовил ужин. В кухне стояли открытые консервные банки, в чашке – размешанный с молоком яичный порошок для омлета, дверца холодильника приоткрыта, на белом столике две тарелки, две пары столовых приборов, нарезанный засохший хлеб…

Итак, один из них перестал читать, отложил горящую трубку, как будто собирался покинуть комнату всего на несколько минут и сразу же вернуться. А другой оторвался от кухонных приготовлений, от сковороды с растопленным жиром и даже не захлопнул дверцу холодильника.

Они надели скафандры и вышли в ночь. Одновременно. Один за другим. Зачем? Куда?

Их пребывание на Станции длилось уже две недели. Они отлично знали ее окрестности. Впрочем, ночь кончалась. Через несколько часов должно было взойти солнце. Почему они не подождали восхода, если оба – или один из них – собирались спуститься на дно кратера? О том, что таким было, пожалуй, намерение Шалье, свидетельствовало место, где его нашли. Он, как и Саваж, знал, что спуск на площадку под Солнечными Воротами, где дорога резко обрывается, сумасшествие. Плавный наклон скалы переходил здесь во все более обрывистый скат, словно приглашающий спуститься вниз, но в нескольких десятках шагов ниже зияли появившиеся после катастрофы провалы. Новая дорога обходила это место и следовала дальше прямо, вдоль линии алюминиевых мачт. Об этом знал каждый, кто хоть раз был на Станции. И вот один из ее постоянных сотрудников направился именно туда, начал спускаться по плитам, ведущим прямо в бездну… Зачем? Чтобы покончить с собой? Трудно представить, чтобы самоубийца, идущий на встречу со смертью, оставил зажженную трубку.

А Саваж? При каких обстоятельствах треснуло стекло его шлема? Когда он выходил со Станции или когда пришел обратно? Хотел ли он искать Шалье, который не возвращался? Почему не пошел вместе с ним? А если пошел, то как мог позволить ему спуститься к пропасти?

Сколько таких вопросов осталось без ответа.

Единственной вещью, которая находилась явно не на своем месте, был пакет с фотопластинками, служащими для регистрации космических лучей. Он лежал на белом кухонном столике рядом с чистыми пустыми тарелками.

Комиссия пришла к такому выводу. В тот день дежурил Шалье. Углубившись в чтение, он вдруг заметил, что уже почти одиннадцать – время, когда он должен заменить заснятые пластинки новыми. Установка для регистрации космических лучей находилась за пределами Станции. В каких-нибудь ста шагах в склоне горы располагался выбитый в скале не слишком глубокий колодец. Его стенки покрывал свинец, чтобы на пластинки попадало только излучение, идущее из зенита. Это было одно из обязательных условий тогдашних работ. Шалье, увидев, что пора идти, встал, отложил книгу и трубку, взял новую пачку пластинок, надел скафандр, покинул Станцию, подошел к колодцу, спустился в него по вбитым в облицовку скобам, заменил пластинки и, забрав заснятые, пошел назад. Возвращаясь, он сбился с дороги. Его кислородный аппарат был в порядке, он не терял сознания от аноксии – недостатка кислорода. Во всяком случае, насколько это удалось установить, исследуя разбитый скафандр, поднятый со дна пропасти.

Члены комиссии пришли к убеждению, что Шалье подвергся внезапному помутнению рассудка – иначе он не сбился бы с дороги. Он знал ее слишком хорошо. Может быть, он почувствовал слабость, обморочное состояние, возможно, у него закружилась голова, и он потерял ориентацию настолько, что двигался вперед, думая, что возвращается, а в действительности направлялся прямо к ожидающей его в ста метрах бездне.

Саваж, не дождавшись его возвращения, забеспокоился, оставил приготовление ужина, пытался установить с Шалье радиосвязь – рация была включена и работала в ультракоротковолновом диапазоне местной связи. Правда, она могла быть включена и раньше, если кто-нибудь из дежурных хотел, несмотря на помехи, установить связь с Циояковским. Но, во-первых, радио Циолковского не принимало никаких сигналов, даже искаженных до неузнаваемости, во-вторых, такая возможность была малоправдоподобной еще и потому, что и Саваж и Шалье прекрасно понимали безнадежность попыток связаться в момент наступления рассвета, ибо в это время были самые сильные помехи. Когда связь с Шалье установить не удалось, так как его уже не было в живых, Саваж надел скафандр, выбежал в темноту и начал искать товарища.

Быть может, разнервничавшись из-за молчания Шалье и его непонятного внезапного исчезновения, Саваж заблудился, а еще вернее, пытаясь систематически обыскать местность вблизи Станции и будучи из них двоих более опытным и знающим альпинистом, он ненужно и чрезмерно рисковал, до тех пор пока в ходе этих головоломных поисков не упал, разбив стекло шлема. У него еще хватило сил, чтобы, зажав рукой трещину, добежать до Станции и добраться до люка. Но прежде чем он закрыл его, прежде чем успел впустить в камеру воздух, остаток кислорода ушел из скафандра. Саваж рухнул с последней перекладины лестницы в глубоком обмороке и через несколько секунд умер.

Такое объяснение двойной трагедии не убедило Пиркса. Он внимательно ознакомился с характеристиками обоих канадцев. Особое внимание он обратил на Шалье – невольного виновника смерти своей и своего товарища. Шалье было тридцать пять лет. Он был известным астрофизиком и отличным альпинистом. Обладал великолепным здоровьем, никогда не болел, не знал, что такое головокружения. Раньше он работал на «земном» полушарии Луны и стал там одним из основателей клуба акробатической гимнастики, этого своеобразного вида спорта, любители которого умеют выполнить десять сальто с одного толчка или удержать на своих плечах пирамиду из двадцати пяти человек.

И этот Шалье вдруг без всякой причины почувствовал слабость или какое-то расстройство в ста шагах от Станции и не сумел, даже если с ним что-то подобное случилось, спуститься к ней по широкому откосу, а повернул под прямым углом в ложном направлении, причем должен был, прежде чем выйти на уцелевшую часть дороги, преодолеть в темноте каменный вал, который протянулся позади Станции именно в этом месте.

И еще одна деталь, по мнению Пиркса (но не только по его мнению), пожалуй, уже прямо противоречила версии, принятой в официальном протоколе.

На Станции все было в порядке. Но одна вещь лежала не на месте – тот самый пакет с пластинками на кухонном столе.

Похоже, Шалье действительно вышел, чтобы сменить пластинки. Сменил их. И самым обычным путем вернулся внутрь Станции. Об этом свидетельствовали пластинки. Он положил их на кухонный стол.

Почему туда? И где был в это время Саваж?

Пластинки, лежащие в кухне, заявила комиссия, были засняты раньше, утром. Один из ученых положил их на стол случайно.

Однако никаких пластинок на теле Шалье найдено не было. Комиссия признала, что пачка могла выпасть из кармана скафандра или из рук ученого в пропасть и исчезнуть в одной из тысячи трещин.

Пирксу это казалось подгонкой фактов под принятую гипотезу.

Он спрятал протоколы в ящик стола. Ему больше незачем было заглядывать в них: знал их на память. Он сказал себе, что разгадка тайны не в психике обоих канадцев. Это значит, не было никакого обморока, слабости, помрачения сознания. Причина трагедии иная. Она крылась в самой Станции или вне ее.

Он начал с изучения Станции. Не искал никаких следов, хотел лишь подробно ознакомиться с устройством оборудования. Спешить ему некуда, времени достаточно. Сначала он осмотрел выходную камеру. Меловой контур все еще виднелся у подножия лестницы. Пиркс начал с внутренней двери. Как обычно в маленьких камерах подобного типа, приборы позволяли открыть либо дверь, либо верхний люк. При открытом люке дверь не отпиралась. Это исключало несчастные случаи, вызванные, например, тем, что один открывает люк в тот момент, когда другой открыл дверь. Правда, дверь открывалась внутрь, и давление воздуха в помещении Станции само захлопнуло бы ее с силой почти в восемнадцать тонн, но между створкой двери и фрамугой могла оказаться, например, чья-то рука или какой-нибудь твердый предмет – тогда произошла бы мгновенная утечка воздуха в пустоту.

О положении люка сигнализировал центральный пульт управления, помещающийся на радиостанции. При открытом люке на его панели загоралась красная лампочка. Одновременно автоматически включался приемник «земного сигнала». Это был стеклянный глазок в никелированном кольце, помещенный в центре экрана локатора. Взмахи «мотылька» в глазке показывали, что находящийся вне Станции человек дышит нормально. Кроме того, светящееся пятнышко на экране, разделенном на секторы, показывало, где этот человек находится.

На экране, повторяя движение антенны, укрепленной на куполе, вращалась светящаяся линия, которая в виде фосфорических мерцающих контуров рисовала ближние окрестности Станции. Вслед за бегущим, как стрелка часов, лучом на экране возникало характерное свечение, вызванное отражением радиоволн от всех материальных объектов, а человек, одетый в металлический скафандр, был виден как вспышка большой яркости. Наблюдая за этим изумрудным удлиненным пятном, можно было проследить, как оно перемещалось по менее яркому фону, и тем самым контролировать темп и направление движения человека, находящегося вне Станции. Верхняя часть экрана соответствовала территории под северной вершиной, где находился колодец, нижняя половина обозначала юг, то есть зону, запретную в ночной период, – там проходила дорога к пропасти.

Системы «дышащего мотылька» и радара действовали независимо друг от друга. «Глаз» приводился в действие передатчиком, соединенным с кислородными клапанами скафандра. Передатчик работал на частоте, близкой к зоне инфракрасного излучения, а локатор – на волне длиной в полсантиметра.

В комплект аппаратуры входил один локатор и один «глаз», поскольку по инструкции только один человек мог находиться вне Станции. Другой, внутри Станции, наблюдал за его состоянием и в случае какого-либо происшествия должен был, естественно, поспешить ему на помощь.

Практически при такой короткой и невинной прогулке, какой была замена пластинок в колодце, оставшийся мог, отворив две двери кухни и радиостанции, наблюдать за приборами, не отрываясь от стряпни. Можно было также поддерживать связь голосом, по радио, за исключением нескольких часов перед самым рассветом, так как о приближении терминатора – линии, разделяющей день и ночь, оповещал ливень треска, делавший радиосвязь невозможной.

Пиркс добросовестно изучил игру сигналов. Как только открывался люк, на пульте загоралась красная лампочка. Салатного цвета индикатор освещался, но был неподвижен, а его крылышки были сложены, так как отсутствовали наружные сигналы, которые их раскрывали. Лучик радиолокатора мерно кружился по экрану, вырисовывая на нем фигуры окаменевших духов – неподвижный силуэт скальных окрестностей. Он не становился ярче ни в одной точке своего пути, подтверждая показания индикатора дыхания о том, что ни одного скафандра в радиусе его действия нет.

Пиркс всегда наблюдал за работой приборов, когда Ланье выходил менять пластинки.

Красная лампочка загоралась и почти тотчас же гасла, так как он уже снаружи закрывал люк. Зеленый «мотылек» начинал равномерно пульсировать. Эта пульсация незначительно ускорялась через несколько минут, потому что Ланье шел в гору довольно быстро – ничего удивительного, что его дыхание учащалось. Яркое пятно его скафандра виднелось на экране значительно дольше, чем гаснущие сразу же после того, как проходил луч, контуры скал. Потом «мотылек» складывал крылья, а экран становился пустым – отражение скафандра исчезало. Это происходило в тот момент, когда Ланье спускался в колодец – его стенки, облицованные свинцом, отражали поток сигналов. Одновременно на главном пульте зажигался красный сигнал тревоги, а картина на экране локатора изменялась. Антенна радара, вращаясь с той же скоростью, уменьшала наклон, чтобы последовательно прочесать все более отдаленные от Станции сегменты территории. Приборы действовали так, потому что «не знали», что случилось: человек внезапно исчезал из сферы их электромагнитной власти. Через три-четыре минуты «мотылек» снова начинал взмахивать крылышками, радар находил потерявшегося, оба независимых прибора вновь регистрировали его присутствие. Ланье, покинув колодец, возвращался. Сигнал тревоги, однако, продолжал пылать – его нужно было выключить. Если это не делалось, реле времени через два часа выключало его автоматически для того, чтобы из-за забывчивости людей аппаратура не потребляла напрасно энергию. Ведь в ночное время ее можно черпать только из аккумуляторов, которые днем заряжались солнцем.

Разобравшись в работе аппаратуры, Пиркс решил, что все это слишком сложно. Ланье ни во что не вмешивался. Он верил в записи протоколов комиссии. Кроме того, он считал, что подобные вещи должны иногда случаться.

– Эти негативы? – ответил он на вопрос Пиркса. – Эти негативы не имеют никакого значения. Человек и не такие вещи делает, когда понервничает. Логика оставляет нас гораздо раньше, чем жизнь. Тогда каждый начинает поступать бессмысленно…

От дальнейшей дискуссии Пиркс отказался.

Кончалась вторая неделя лунной ночи. Пиркс после всех своих исследований знал столько же, сколько и вначале. Может, и вправду трагический случай навсегда останется невыясненным? Может, это было одно из тех происшествий, приходящихся одно на миллион, восстановить которые невозможно?

Постепенно Пиркс втянулся в совместную работу с Ланье. В конце концов нужно было что-нибудь делать, как-то заполнить время. Он научился пользоваться большим астрографом (да, все-таки получалась обычная каникулярная практика), потом начал ходить попеременно с товарищем к колодцу, в котором пластинки оставлялись на многочасовую экспозицию.

Приближался ожидаемый с нетерпением рассвет. Жаждущий получить какие-нибудь сведения о мире, Пиркс манипулировал около радиостанции, но добыл из динамика только бурю тресков и свист, возвещающие близкий восход солнца. Потом был завтрак, после завтрака проявление снимков, над одним Ланье корпел особенно долго, так как обнаружил замечательный след какого-то мезонного распада. Он даже Пиркса позвал к микроскопу, но тот оказался равнодушным к очарованию ядерных превращений. Потом был обед, час у астрографов, визуальные наблюдения звездного неба. Приближалось время ужина. Ланье уже возился в кухне, когда Пиркс – сегодня была его очередь – всунул голову в дверь и сообщил, что выходит. Ланье, занятый изучением сложного рецепта на коробке с яичным порошком, буркнул, чтобы Пиркс поспешил: омлет будет готов через десять минут.

Пиркс с пачкой пластинок в руках, уже в скафандре, проверив, надежно ли зажимы соединили шлем с воротником, отворил настежь обе двери – кухни и радиостанции, – вошел в камеру, захлопнул герметическую дверь, отворил люк, вылез наверх, но не закрыл его, чтобы побыстрее вернуться. Это было вполне допустимо – Ланье все равно не собирался выбираться наружу.

Пиркса встретила темнота, и только по черным провалам на фоне звездного неба можно было понять, что вокруг скалы. Он зажег рефлектор и за мерно колышущимся перед ним бледным пятном света дошел до колодца. Перекинул ноги в тяжелых ботинках через облицовку, нащупал первую ступеньку, спустился вниз и принялся заменять пластинки. Когда он присел и наклонился над штативами, его рефлектор несколько раз мигнул и погас. Он тряхнул головой, потрогал рукой шлем – свет загорелся снова. Значит, лампочка цела, что-то с контактом. Он начал собирать заснятые – пластинки – рефлектор пару раз моргнул и опять погас. Пиркс несколько минут сидел в полной темноте, не зная, что делать. Обратная дорога не пугала его, он отлично помнил ее, а кроме того, на вершине Станции пылали два огонька, зеленый и синий. Но, работая на ощупь, можно разбить пластинки. Он еще раз стукнул кулаком по шлему – рефлектор вспыхнул. Пиркс быстро записал температуру, воткнул заснятые пластинки в кассеты, но когда вкладывал кассеты в футляр, проклятый рефлектор погас. Пришлось отложить пластинки, чтобы несколькими ударами по шлему вновь включить свет. Пиркс заметил, что, когда он выпрямляется, рефлектор горит, а когда наклоняется, гаснет. Приходилось работать в очень неестественном положении. Наконец свет погас еще раз, и никакие удары не помогали. Вокруг были разложены пластинки, и о возвращении на Станцию сейчас не могло быть и речи. Он оперся спиной о нижнюю ступеньку, отвернул наружную крышку, поплотнее вставил в патрон ртутную лампу и закрыл крышку. Теперь у него был свет, но, как это иногда случается, винт никак не хотел завинчиваться. Пиркс пробовал и так и этак, наконец, потеряв терпение, сунул крышку рефлектора в карман, быстро собрал пластинки и, вставив новые, начал карабкаться по ступенькам. Он был метрах в полутора от поверхности, когда ему показалось, что с белым светом его рефлектора смешался какой-то иной блеск, колеблющийся, непродолжительный. Он взглянул вверх, но увидел в отверстии колодца только звезды. «Показалось», – подумал он.

Пиркс выбрался из колодца, и его охватило какое-то неясное беспокойство. Он не шел, а бежал большими скачками, хотя вопреки широко распространенному мнению эти лунные скачки не ускоряют движения; они длинные, но полет происходит в шесть раз медленнее, чем на Земле. Уже у самой Станции он увидел вторую вспышку. Похоже, будто на юге кто-то выстрелил из ракетницы. Ракеты он не увидел: все заслонял купол Станции, только призрачный отблеск скал – они на секунду, выглянули из темноты и исчезли.

Как обезьяна, влез он на вершину купола. Абсолютно темно. Будь у него ракетница, он выстрелил бы, но ракетницы не было. Включил свое радио. Треск. Адский треск. Люк открыт. Значит, Ланье внутри.

Пиркс внезапно подумал, что он идиот. Какая ракета? Наверное, это был метеор. Метеоры светятся в атмосфере, а на Луне ее нет, но здесь они вспыхивают, врезаясь с космической скоростью в скалы.

Он спрыгнул в камеру, закрыл люк, прошло некоторое время, пока набирался воздух, приборы показали нужное давление – 0,8 килограмма на квадратный сантиметр, он открыл дверь и, на ходу срывая шлем, вбежал в коридор.

– Ланье! – позвал Пиркс.

Молчание. Как был в скафандре, ворвался в кухню. Осмотрел ее одним взглядом. Пуста. На столе – тарелки, приготовленные к ужину, в кастрюльке разболтанный яичный порошок, сковородка рядом с уже включенным нагревателем…

– Ланье! – заорал он, швырнув пластинки, которые держал в руках, и влетел в радиостанцию.

Там тоже пусто. Непонятно, откуда у него появилась уверенность – незачем искать в обсерватории. Ланье на Станции нет. Значит, это были ракеты? Ланье стрелял? Вышел? Зачем? Шел в сторону пропасти!

Неожиданно Пиркс увидел его. Зеленый глаз подмигивал – дышал. А вращающийся луч радара извлекал из тьмы маленькую яркую вспышку в самой нижней части экрана! Ланье шел к пропасти…

– Ланье! Стой! Стой!!! Слышишь?! Стой!!! – орал Пиркс в микрофон, не спуская глаз с экрана.

Репродуктор хрипел. Трески, помехи, ничего больше. Салатные крылышки расходились, но не так, как при нормальном дыхании: шевелились медленно, неуверенно, иногда надолго замирали… Казалось, кислородный аппарат Ланье переставал работать. А яркое пятно на экране было очень далеко: оно лежало в самом низу экрана, По насеченной на стекле координатной сетке до этого места по прямой – полтора километра… Значит, это уже где-то среди вставших на дыбы огромных вертикальных плит под Солнечными Воротами. И оно совсем не двигалось. Загоралось при каждом обороте луча, точно в одном и том же месте. Ланье упал? Лежал там, потеряв сознание?

Пиркс выскочил в коридор. В камеру, наружу! Он уже у двери. Но, пробегая мимо кухни, вдруг заметил что-то черное на белом накрытом столе. Те самые фотографические пластинки, которые он принес и машинально бросил, испугавшись отсутствия товарища. Это его парализовало. Он стоял на пороге камеры со шлемом в руках и не двигался с места.

«Это так же, как тогда. Точно так же, – вспомнил Пиркс. – Ланье готовил ужин и внезапно вышел. Теперь я выйду за ним, и мы оба не вернемся. Люк останется открытым. Через несколько часов Циолковский начнет вызывать нас по радио. Ответа не будет…»

Что-то рвалось в нем: «Сумасшедший, иди! Чего ты ждешь?! Он там лежит! Может быть, его снесла лавина, которая прошла сверху. Ты не слышал, потому что здесь ничего не слышно. Он еще жив, не двигается, но жив, он ведь дышит…»

И все-таки он стоял без движения. Потом вдруг повернулся, вбежал на радиостанцию и начал внимательно разглядывать приборы.

Никаких изменений. Раз в четыре-пять секунд – медленный взмах «мотылька», дрожащий, неуверенный. И вспышка на экране, на краю пропасти…

Он проверил угол наклона антенны. Наклон был минимальный. Она уже не осматривала местность вблизи Станции, а посылала импульсы на предельное расстояние.

Он приблизил лицо к дышащему индикатору, так что тот был у самых его глаз. И тогда увидел нечто удивительное. Зеленый «мотылек» не только разводил и складывал крылышки, но одновременно весь дрожал, словно на ритм дыхания был наложен другой, гораздо более быстрый. Агональная дрожь? Конвульсия? Ланье умирал, а он с полуоткрытым ртом жадно вглядывался в движения электронного огонька – по-прежнему медленные, с наложенным на них другим ритмом. Внезапно, сам как следует не понимая, зачем он это делает, Пиркс схватил кабель антенны и вырвал его из гнезда. Поразительно: индикатор с отключенной антенной, лишенный внешних импульсов, вместо того чтобы стать неподвижным, продолжал…