Текст книги "Искатель. 1963. Выпуск №1"

Автор книги: Станислав Лем

Соавторы: Лазарь Лагин,Николай Коротеев,Михаил Зуев-Ордынец,Валентин Иванов-Леонов,Ричард Коннел
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Я уже бывал на Луне, – во время разговора Пиркс повторил это раз шесть, – но никогда в это время – за девять часов до захода.

Пнин, обращаясь к нему, называл его «коллега», а он не знал, как отвечать, и поэтому лавировал в разговоре как мог. У русского была фантастическая коллекция снимков, сделанных во время восхождений, – он, Ганшин и третий их товарищ, находящийся на Земле, в свободное время занимались альпинизмом.

Оказывается, все попытки ввести в употребление термин «лунизм» провалились. Он не привился, верно, еще и потому, что ведь и на Луне существуют Альпы.

Пиркс, который еще до поступления в институт участвовал в восхождениях, открыв в Пнине братскую душу, принялся выпытывать у него, в чем же разница между земной и лунной техникой.

– Вы должны помнить об одном, коллега, – сказал Пнин, – только об одном. Делайте все, как дома, пока можете. Льда здесь нет – разве уж в очень глубоких трещинах, и то чрезвычайно редко, – снега, разумеется, тоже, вот и кажется, будто все чрезвычайно просто, тем более что человек может свалиться с тридцатиметровой высоты и с ним ничего не случится. Но об этом даже думать забудьте.

Пиркс удивился:

– Почему?

– Потому что здесь нет воздуха, – объяснил астрофизик. – И как бы долго вы ни ходили, вам не научиться правильно определять расстояния. Тут даже дальномер не помогает, а кто же ходит в горы с дальномером? Вы забрались на вершину, смотрите вниз, и вам кажется, будто высота пятьдесят метров. А на самом деле, может, пятьдесят, может, триста, а может, и пятьсот. Мне случалось… Впрочем, вы знаете, как это бывает. Если человек один раз скажет себе: можно упасть, то рано или поздно он свалится. На Земле разбивают о камни голову, а здесь один хороший удар шлемом, лопается стекло, и конец. Так что ведите себя, словно вы в земных горах. Все, что вы позволили бы себе там, можете позволить и здесь. За исключением прыжков через трещины. Хотя бы вам казалось, что в трещине нет и десяти метров, а это равняется полутора земным. Поищите камень, бросьте на другую сторону и посмотрите, куда он упадет. По правде говоря, я от всего сердца советую вообще не прыгать. Человеку, одолевшему пару раз двадцать метров, уже и пропасти не страшны и горы по колено – вот тут и наступает самое подходящее время для несчастного случая. Спасательной службы у нас нет, сами понимаете.

Пиркс спросил о Менделееве. Почему Станция не внизу? Трудно ли туда добираться? Что это, настоящее восхождение?

– Нет, конечно. Но довольно долго, по вине каменной лавины. Она пришла из-под Солнечных Ворот. Дорогу снесло начисто… Что касается выбора места, мне об этом неловко говорить. Особенно теперь, после несчастья. Но вы ведь, верно, читали, коллега?..

Пиркс, ужасно смешавшись, сослался на экзаменационную сессию. Пнин усмехнулся, но сразу же посерьезнел.

– Ну что ж. Луна находится под международным контролем, но каждое государство имеет свою зону для научных исследований – нам отведено это полушарие. Когда оказалось, что пояса Ван-Аллена затрудняют проникновение космического излучения на полушарие, обращенное к Земле, англичане попросили разрешения построить Станцию на нашей стороне. Мы согласились. Как раз тогда уже начались работы в Менделееве, и мы предложили им принять его от нас вместе с доставленными туда строительными материалами. Рассчитаться договорились потом. Англичане были довольны, а потом вдруг уступили Менделеев канадцам, как стране Британского содружества. Нам, естественно, было безразлично.

Поскольку мы уже провели предварительную разведку местности, один из наших, профессор Анимцев, вошел в состав канадской проектной группы на правах консультанта. Неожиданно мы узнали, что англичане все же принимают участие во всей этой истории. Они прислали Шеннона, и он заявил, что на дне кратера могут возникать очаги вторичного излучения, которые будут искажать результаты исследований. Наши специалисты считали, что это невозможно, но в конце концов был принят вариант англичан. Стоимость работ, естественно, возросла страшно. Всю разницу покрывали канадцы. Но дело, конечно, не в этом, нас не интересуют чужие карманы.

Место для Станции определили и принялись проектировать дорогу. Анимцев дает нам знать: англичане сначала предложили перебросить через две пропасти на трассе проектируемой дороги железобетонные мосты, но канадцы не согласились, ибо стоимость в этом случае возрастала почти в два раза. Тогда решили вгрызаться во внутренний склон Менделеева, пробив два скальных уступа направленными взрывами. Я им не советовал – это могло нарушить равновесие кристаллической базальтовой платформы. Но они не хотели даже слушать.

Что делать? Ведь мы имели дело не с детьми. У меня гораздо больший опыт селенолога, но если они не хотели слушать советов, мы не могли им навязываться. Анимцев заявил votum separatum, и на этом все кончилось. Они начали рвать скалы. Первый нонсенс – выбор места – потянул за собой второй, и результаты, увы, не заставили себя долго ждать. Англичане построили три противолавинные стены, запустили Станцию. По дороге пошли гусеничные транспортеры. Станция работала уже три месяца, когда у подножия седловины, около Солнечных Ворот, этой большой зазубрины в западной стене, появились трещины…

Пнин встал, вынул из ящика несколько больших фотографий и показал их Пирксу.

– Вот здесь была полуторакилометровая плита, местами нависающая. Дорога шла примерно на уровне одной трети от максимума высоты, по этой красной линии. Канадцы подняли тревогу. Анимцев (он все еще сидел там) объяснил им: разница температур дня и ночи составляет триста градусов. Трещины будут увеличиваться, с этим ничего не сделаешь. Разве можно чем-нибудь подпереть полуторакилометровую стену!! Дорогу необходимо немедленно закрыть, а раз уж Станция стоит, построить подвесную.

Одного за другим вызывают экспертов из Англии, из Канады. Разыгрывается настоящая комедия: эксперты, говорящие то же, что наш Анимцев, немедленно возвращаются домой… Остаются только те, которые видят какой-нибудь способ справиться с трещинами. Начинают их цементировать. Глубокие вливания, откосы. Цементируют и цементируют без конца, так как все зацементированное днем лопается следующей же ночью. По трещинам уже скатываются небольшие лавинки, но задерживаются на стенах. Строят систему клиньев, чтобы разбивать большие лавины. Анимцев объясняет им, что дело не в лавинах, может рухнуть вся плита! На него было страшно смотреть. Человек прямо из кожи лез вон, видел приближающееся несчастье и ничего не мог поделать. Я вам честно скажу, у англичан есть великолепные специалисты, но это была не просто селенологическая проблема. Речь шла о престиже: они построили дорогу и не могли идти на попятную. Наконец Анимцев заявил какой-то очередной протест и уехал. Потом мы узнали, что между англичанами и канадцами начались споры, трения в связи с той самой, плитой, кстати, это край так называемого Орлиного Крыла. Канадцы хотели взорвать ее целиком, разрушив дорогу, чтобы потом построить новую, безопасную. Англичанам такой план не нравился. Впрочем, это была утопия. Анимцев подсчитал, что для взрыва потребовался бы шестимегатонный водородный заряд, а конвенция ООН запрещает использование радиоактивных материалов в качестве взрывчатых веществ. Вот так они спорили и ругались, пока плита не рухнула…

Англичане писали потом, что во всем виноваты канадцы, потому что отвергли первый проект, те бетонные виадуки…

Пнин мгновение смотрел на фото, затем взглянул на другое, показывающее увеличенную почти в два раза расщелину в стене. Черными точками было обозначено место обвала, который уничтожил дорогу вместе со всеми укрепляющими конструкциями.

– В результате Станция периодически недоступна. Ночью туда практически невозможно добраться. Тут ведь нет Земли…

Пиркс понял, о чем думает русский: на этой стороне долгие лунные ночи не освещаются огромным фонарем Земли.

– А инфракрасная техника не помогает? – спросил он. Пнин усмехнулся.

– Инфракрасные окуляры? Какие уж тут окуляры, коллега, если через час после захода скалы имеют минус сто шестьдесят градусов на поверхности… Впрочем, теоретически можно ходить с радароскопом: вы никогда не пробовали ходить с ним в горы?

Пиркс признался, что никогда.

– И не советую. Это исключительно сложный способ самоубийства. Радар хорош на ровной местности, но в горах…

Вошли Ланье и профессор; пора отбывать. До Менделеева полчаса лету, пешком – еще два часа, а солнце заходило лишь через семь. Четыре с половиной часа резерва – это, пожалуй, многовато. Но тут выяснилось, что с ними полетит доктор Пнин. Пиркс и Ланье пытались объяснить, что это ни к чему, но хозяева не хотели их даже слушать.

Когда они уже собрались идти, Ганшин спросил, не нужно ли передать что-нибудь на Землю – это последняя оказия. Менделеев, правда, имел с Циолковским радиосвязь, но через семь часов они попадут на терминатор и начнутся сильные помехи.

Пиркс подумал, что неплохо бы передать сестре Маттерса привет с «той стороны», да не решился. Они поблагодарили хозяев и спустились вниз. Русские решили проводить их до ракеты. Тут Пиркс не выдержал и рассказал, какой ему попался скафандр. Ему подобрали другой, а старый остался на Станции.

Этот русский скафандр немного отличался от известных Пирксу. У него было не два, а три фильтра: для высокого солнца, для низкого и для пыли, темно-коричневый; иначе располагались воздушные клапаны, а особое приспособление в ботинках надувало подошвы так, что человек ходил как на подушках. Камни исчезали. Казалось, будто идешь по самой гладкой поверхности. Эту модель называли «высокогорной». Кроме того, скафандр был наполовину серебристый, наполовину черный. Когда человек поворачивался к Солнцу черной стороной, становилось жарко, а когда серебряной, его охватывала приятная прохлада.

Пирксу эта выдумка показалась не совсем удачной – не всегда ведь имеешь возможность выбрать. Выходит, иногда приходится ходить спиной вперед?

Русские начали смеяться. Они показали ему рычажок на груди, поворот которого заставлял серебристый и черный цвета меняться местами. Пиркс окончательно освоился со своим скафандром раньше, чем они дошли до ракеты.

Профессор прижался к шлему Пиркса, сказал несколько прощальных слов, они пожали друг другу руки в тяжелых рукавицах, и Пиркс вслед за пилотом вошел в ракету. Она слегка осела под увеличившейся тяжестью.

Пилот подождал, пока провожающие отошли на безопасное расстояние, и запустил двигатели. Внутрь скафандра мрачный нарастающий грохот проникал словно сквозь толстую стену. Сила тяжести увеличилась, но они даже не заметили, когда ракета оторвалась от грунта. Только звезды замелькали в иллюминаторах, а скалистая пустыня провалилась вниз и исчезла. Теперь они летели совсем низко и поэтому ничего не видели – один лишь пилот всматривался в проносящийся внизу призрачный пейзаж. Ракета висела почти вертикально, словно геликоптер. По усилившемуся реву двигателей и легкой вибрации корпуса можно было понять, что скорость нарастает.

– Внимание, посадка, – раздалось в шлеме.

Пиркс не знал, сказал ли это пилот или Пнин. Кресла разложились. Он глубоко вздохнул и стал очень легким, таким легким, что казалось, вот-вот взлетит к потолку. Инстинктивно схватился за ручки кресла. Пилот резко затормозил, дюзы полыхнули огнем, издали визжащий звук, рев рвущегося вдоль корпуса огня стал нестерпимым, тяжесть увеличилась, снова уменьшилась, и до Пиркса донесся глухой звук двойного удара. Сели. В следующее мгновение произошло что-то неожиданное. Ракета вдруг наклонилась и стала падать.

«Катастрофа», – мелькнуло у Пиркса в голове. Он не испугался, но инстинктивно напряг все мышцы. Остальные сидели неподвижно. Двигатель молчал. Пиркс отлично понимал пилота: ракета занимала очень неустойчивое положение, оседая вместе с осыпавшимися камнями, и тяга двигателей, не успев поднять ракету, могла перевернуть ее или бросить на скалы.

Грохот и скрежет перекатывающихся под стальными лапами каменных глыб ослабевал и, наконец, затих совсем. Еще пара струек гравия громко ударилась о сталь, еще какой-то обломок сполз вниз под тяжестью суставчатой «ноги», и кабина медленно осела, наклонившись почти на десять градусов.

Пилот вылез из своего колодца, немного растерянный, и принялся объяснять, что профиль местности изменился. Очевидно, по северной трещине прошла новая лавина. Он сел у самой стены, чтобы доставить их как можно ближе к Станции.

Пнин ответил, что это не самый разумный способ сокращать дорогу: лавинное поле не космодром и без особой необходимости рисковать незачем. На этом короткий обмен мнениями закончился, пилот пропустил их в воздушную камеру, и они по лестнице спустились вниз.

Пилот остался в ракете ожидать возвращения Пнина, а они двинулись вслед за высоким русским.

До сих пор Пиркс считал, что знает Луну. Однако он ошибался. Территория вокруг Циолковского была великолепной площадкой для прогулок по сравнению с местом, где он очутился теперь. Накренившаяся на максимально расставленных, увязших в каменной россыпи «ногах» ракета стояла в каких-нибудь трехстах шагах от тени, отбрасываемой главным валом Менделеева. Раскрытая в черном небе солнечная пасть почти касалась хребта, который, казалось, плавился в этом месте. По обе стороны дорожки, вернее нагромождения глыб и обломков, стояли залитые в цемент алюминиевые шесты. На каждом из них было укреплено что-то вроде рубинового шарика. Справа и слева от этого нацеленного в горы пути стояли, наполовину залитые светом, наполовину черные, как галактическая ночь, стены, с которыми не могли сравниться далее гиганты Альп и Гималаев.

Ганшин, Ланье и Пиркс прошли еще несколько сотен шагов вверх, и цвет скалы изменился. Реки розоватого порфира двумя валами обегали ущелье, к которому они шли. По мере того как они подходили, ощущение легкости и свободы движений исчезало – увеличивалась крутизна. Камни, достигавшие высоты в несколько этажей, сцепившиеся острыми зазубренными краями плиты лавы словно только и ждали прикосновения, чтобы превратиться в неудержимый камнепад, в лавину, все сметающую на своем пути.

Пнин вел их сквозь этот лес окаменевших взрывов не очень быстро, но безошибочно. Когда плита, на которую он ставил ногу в огромном ботинке, колебалась, он замирал на мгновение и либо шел дальше, либо обходил это место, узнавая по ему одному известным признакам, выдержит камень тяжесть человека или нет. А ведь никаких звуков, так много говорящих альпинисту, здесь не было. Один из базальтовых истуканов, который они обошли, без всякой видимой причины обрушился вниз, под откос. Падая сонно и медленно, он потащил за собой каменные громады. Они неслись все быстрее плавными скачками, пока белое, как молоко, облако пыли не окутало путь лавины. Зрелище походило на кошмарный сон – ударяющиеся о скалы глыбы не издавали грохота, и даже толчки грунта не чувствовались сквозь толстые подошвы ботинок. Когда они резко повернули на следующей извилине тропинки, Пиркс увидел след от прошедшей лавины и ее саму, уже как разлив плавно стелющихся волн. Инстинктивно он с беспокойством поискал глазами ракету, но она стояла, как и раньше, удаленная, может, на километр, а может, и на два. Он видел ее поблескивающее брюхо и три черточки ножек. Казалось, будто удивительное лунное насекомое отдыхает на старом лавинном поле.

Когда они подошли к зоне тени, Пнин ускорил шаги. Тревожная мрачная обстановка настолько поглотила внимание Пиркса, что ему просто некогда было наблюдать за Ланье. Только теперь до него дошло, что маленький астрофизик идет уверенно, нигде не спотыкаясь.

Вошли в тень. Пока они находились недалеко от залитых солнцем скал, отраженный свет немного освещал путь, играя на выпуклостях скафандров. Но скоро мрак начал густеть, и, наконец, стало так темно, что они перестали видеть друг друга. Здесь царила ночь. Пиркс почувствовал ее холод сквозь все антитермические оболочки скафандра. Холод не добирался непосредственно до тела, не покусывал кожи, а существовал как проявление новой, молчащей ледяной реальности.

Шары на верхушках алюминиевых мачт испускали довольно сильный красный свет: бусинки этого рубинового ожерелья поднимались ввысь и исчезали на солнце – там треснувший скальный хребет сбегал к равнине тремя расположенными друг над другом расщелинами. Их разделяли узкие горизонтальные выступы каменных плит, образующие что-то вроде тонких карнизов. Как показалось Пирксу, уходящая вдаль шеренга мачт вела к одной из этих полок, но он подумал, что это, пожалуй, невозможно. Выше, сквозь расколотый, словно ударом молнии, главный вал Менделеева, прорывался почти горизонтальный пучок солнечных лучей. Он выглядел как возникший в глухом молчании взрыв, брызнувший раскаленной белизной на скальные колонны и в расщелины.

– Там Станция, – раздался в шлеме близкий голос Пнина. Русский задержался на границе ночи и дня, холода и тепла, показывая что-то на горе, но Пиркс ничего не сумел разглядеть.

– Видите Орла?.. Так мы называем тот хребет… Вон голова, это клюв, а это крыло…

Вдруг Пиркс увидел всего Орла: крыло – это была именно та стена, к которой они направлялись, выше из стены торчала голова, на фоне звезд вершина казалась клювом.

Он взглянул на часы. Они шли уже сорок минут. И, пожалуй, осталось идти столько же.

Перед следующей полосой тени Пнин задержался, чтобы отрегулировать свой климатизатор. Пиркс воспользовался этим и спросил, где проходила дорога.

– Вот там. – Пнин показал рукой вниз.

Пиркс видел только пустыню и на дне ее – конус осыпи, из которой торчали большие обломки камня.

– Оттуда сорвалась плита, – объяснил Пнин, повернувшись теперь к выемке в стене. – Это Солнечные Ворота. Наши сейсмографы в Циолковском зарегистрировали толчок; предположительно сорвалось около полумиллиона топи базальта…

– Полмиллиона? – переспросил ошеломленный Пиркс. – Как теперь доставляют на гору все необходимое?

– Сами увидите, когда придем, – ответил Пнин и двинулся дальше.

Пиркс поспешил за ним, ломая голову над решением этой задачи, но ничего не придумал. Не носили же они на своих плечах каждый литр воды, каждый баллон кислорода? Нет, это невозможно.

Теперь они шли быстрее. Последний алюминиевый шест торчал у самой пропасти. Их объяла тьма. Они включили вмонтированные в шлемы рефлекторы, бледные пятна света подрагивали, перескакивая с одних выступов стены на другие, и зашагали по карнизу. Местами он сужался до ширины двух ладоней, местами становился таким широким, что на нем можно было стоять, расставив ноги.

Они следовали один за другим по этой полке, слегка волнистой, но совершенно горизонтальной. Ее шершавая поверхность служила хорошей опорой. Правда, достаточно одного неверного шара, легкого головокружения…

«Почему мы не обвязались?» – подумал Пиркс.

В этот момент пятно света перед ним замерло. Пнин остановился.

– Веревка, – сказал он.

Подал конец Пирксу. Тот, пропустив веревку через карабин, передал ее Ланье. Прежде чем тронуться дальше, Пиркс, опершись о скалу, успел осмотреться.

Весь провал кратера лежал под ним как на ладони – черные лавовые ущелья казались сеточкой трещин, приземистый центральный конус отбрасывал длинную тень.

Где же ракета? Пиркс никак не мог ее найти. Где дорога? А эта извилистая тропинка, обозначенная шеренгой алюминиевых мачт? Тоже исчезла. Осталось только пространство каменистого цирка, лежащее в ослепительном блеске и полосах тьмы, тянущихся от каменных груд. Светлая пыль подчеркивала рельеф местности. Вокруг теснились сотни кратеров: от полукилометровых до едва заметных. Каждый был совершенно круглым, с плавным наружным спуском и более крутым внутренним, с центральной горкой или конусом либо хоть с крошечной отметиной вроде пупка. Самые маленькие выглядели точной копией маленьких, маленькие – средних, и все их разом обнимало гигантское трехсоткилометровое кольцо каменных стен.

Это соседство хаоса и точности дразнило человеческую мысль, в этом созидании и уничтожении форм по единому шаблону одновременно виделось и математическое совершенство и полная анархия смерти.

Пиркс взглянул вверх и назад – сквозь Солнечные Ворота все еще рвался поток белого огня.

Через несколько сотен шагов стена отступила. Они пока шли в тени, которую немного рассеивал свет, отраженный вертикальным каменным столбом, возносившимся из мрака километра на два. Потом появился залитый солнцем не очень крутой склон. Пиркс начинал ощущать какое-то странное одеревенение не мышц, а ума – сказывалось непрерывное напряжение внимания. Он получил слишком большую порцию сразу – и Луну с ее дикими горами, и ледяную ночь вперемежку с приливами неподвижной жары, и это великое, всеобъемлющее безмолвие, среди которого человеческий голос, время от времени врывающийся в шлем, казался чем-то неестественным, нереальным…

Пнин свернул за иглу, отбрасывающую последнюю черту тени, и весь вспыхнул, словно охваченный огнем. Огонь ударил Пирксу в глаза, прежде чем тот успел сообразить, что это солнце, что они вышли на уцелевшую часть дороги.

Теперь они пошли рядом, опустив противосолнечные заслонки шлемов.

– Сейчас придем, – сказал Пнин.

По этой дороге транспорт, конечно, ходить не мог. Она была проложена в скале, точнее выбита направленными взрывами, и под навесом Орлиного Крыла поднималась к небольшому перевалу. Там, наверху, образовалось нечто вроде каменного котла. Этот котел и сделал возможным снабжение Станции после катастрофы. Транспортная ракета доставляла запасы, и с помощью специального орудия контейнеры забрасывались в этот каменный бассейн. Некоторые из них лопались, но большинство выдерживало выстрел и столкновение со скалой, так как их бронированные корпуса обладали неимоверной прочностью. Раньше, когда не существовало даже Луны Главной, запасы экспедициям, углубившимся в район Центрального Залива, доставлялись единственным способом – ракеты сбрасывали контейнеры. Поскольку парашюты были бесполезны, пришлось сконструировать эти дюралевые или стальные коробки так, чтобы они выдерживали резкий удар. Контейнеры швыряли словно бомбы, а экспедиция собирала их. Теперь эти контейнеры снова пригодились.

От перевала дорога вела к северной вершине Орлиной Головы: в каких-нибудь трехстах метрах под ней блестел панцирный колпак Станции.

– Неужели нельзя было найти места получше! – вырвалось у Пиркса.

Пнин, который уже поставил ногу на первый уступ платформы, задержался.

– Вы говорите, словно Анимцев, – сказал он, и Пиркс почувствовал в его голосе усмешку.

* * *

Пнин ушел за четыре часа до захода солнца. Но ушел в ночь, потому что почти вся дорога уже была залита непроглядным мраком. Ланье, знавший Луну, сказал Пирксу, что когда шли они, еще не было по-настоящему холодно – скалы только начали остывать. Настоящий мороз начинался примерно через час после наступления полной темноты.

Они договорились с Пниным, чтобы он дал знать, когда доберется до ракеты, и действительно через час двадцать минут их радиостанция заработала – говорил Пнин. Они обменялись всего несколькими словами, времени было мало, тем более что стартовать приходилось в трудных условиях, – ракета не стояла вертикально, ее лапы слишком глубоко утонули в каменной россыпи и стали чем-то вроде утяжеленных балластом якорей.

Пиркс и Ланье наблюдали старт, отодвинув стальную ставню, – правда, не самое начало, потому что место стоянки заслонялось ребрами главного хребта. Но внезапно мрак, густой и бесформенный, пронзила огненная стрела. Внизу ее повторил отраженный от выброшенной пыли рыжий отблеск. Огненная стрела мчалась все выше и выше, ракеты совсем не было видно, только эта пылающая струна, все более тонкая, разрывающаяся, распадающаяся на полосы – нормальная пульсация двигателя, работающего на полную мощность. Потом – а головы их были подняты к небу, и вычерченный на нем огненный путь лежал уже среди звезд – прямая плавно изогнулась и изящной аркой упала за горизонт.

Они остались одни, в темноте, так как специально погасили свет, чтобы лучше видеть старт. Задвинули панцирную заслонку окна, зажгли лампы и взглянули друг на друга. Ланье слегка усмехнулся и, сутулый, в клетчатой фланелевой рубашке, подошел к столу, на котором стоял его рюкзак. Начал вынимать из него книжки одну за другой. Пиркс, прислонившись к вогнутой стене, стоял, расставив ноги, словно на палубе далеко уходящего корабля.

В нем было все сразу: холодные подземелья Луны Главной, узкие гостиничные коридоры, лифты, туристы, скачущие под потолок и обменивающиеся кусками оплавленной пемзы, полет до Циолковского, высокие русские, серебряная сеть радиотелескопа между горами и черным небом, рассказ Пнина, второй полет и эта неправдоподобная дорога сквозь холод и жар скал, с безднами, заглядывающими в стекло шлема; он никак не мог поверить, что столько уместили в себя всего несколько часов, время гигантски разрослось, охватило эти образы, а теперь они возвращались, как бы борясь за первенство; он на мгновение закрыл сухие горящие глаза и снова открыл их.

Ланье систематически расставлял книги на полке, и Пирксу показалось, что он понял этого человека: его спокойные движения, когда тот ставил том за томом, происходили не от тупости или равнодушия, его не придавливал этот мертвый мир, потому что Ланье служил ему: прилетел на Станцию, поскольку хотел этого, не тосковал по дому – его домом были спектрограммы, расчеты и место, где они рождались. Он везде чувствовал себя дома, раз сумел так сконцентрировать свои стремления, знал, зачем живет, – и Пиркс вряд ли доверил бы ему свои романтические мечтания о великом подвиге. А случись такое, Ланье, наверное, даже не усмехнулся бы, как минуту назад, а просто выслушал Пиркса и вернулся бы к своей работе. Пиркс на мгновение позавидовал этой уверенности, самопознанию, но одновременно он чувствовал отчужденность Ланье; им не о чем было говорить, и они должны были вместе прожить эту начинающуюся ночь, день за ней и еще одну ночь.

Пиркс обвел глазами кабину, будто видел ее впервые. Покрытые пластиком вогнутые стены. Закрытое панцирной ставней окно. Утопленные в пластике потолка лампы. Несколько цветных репродукций между полками со специальной литературой и узкая табличка в рамке с выписанными в два столбца именами всех, кто был здесь до них. По углам пустые кислородные баллоны, консервные банки, наполненные обломками разноцветных минералов, легкие металлические кресла с нейлоновыми сиденьями. Маленький стол, над ним рабочая лампа на гибкой ножке. Через приоткрытую дверь видна аппаратура радиостанции.

Ланье навел порядок в шкафчике, набитом негативами. Пиркс обошел его и шагнул в коридор. Из коридора двери вели налево – в кухню, прямо – в выходную камеру, направо – в две миниатюрные комнатки. Он вошел в свою. Кроме койки, складного стула, выдвигающегося из стены пюпитра и полочки, в ней ничего не было. Потолок с одной стороны, над кроватью, падал косо, как в мансарде, но был не плоским, а полукруглым, повторяя кривизну наружного панциря.

Он вернулся в коридор. Дверь камеры давления с плавно закругленными углами, края окантованы толстым слоем герметизирующего пластика, маховичок и лампа – она зажигалась, только когда при открытом наружном люке в камере господствовала пустота. Сейчас лампочка не горела. Он отворил дверь. Автоматически зажглись две лампы, осветив тесное пространство с голыми металлическими стенами, с вертикальной лестничкой в центре, доходившей до люка в потолке. Под нижней ступенькой был еще виден затертый бесчисленными подошвами контур, обведенный мелом. На этом месте нашли Саважа, он лежал съежившись, на боку, и его никак не могли поднять, потому что он примерз к шершавым плитам, залитым его собственной кровью, которая разорвала ему лицо.

Пиркс смотрел на этот белесый силуэт, отдаленно напоминавший человеческую фигуру, потом отступил и, заперев герметическую дверь, поднял голову – он услышал шаги наверху. Это Ланье забрался по лестнице, приставленной к противоположной стене коридора, и возился в обсерватории. Всунув голову в круглое отверстие люка, Пиркс увидел покрытый чехлом, похожий на небольшое орудие телескоп, камеры астрографов и два больших аппарата – камеру Вильсона и другую, масляную, вместе с осветительной установкой – для фотографирования следов частиц.

Станция предназначалась для изучения космического излучения, и фотопластинки, которые использовались для этого, лежали между книгами, под полками, в ящиках, у кроватей, даже в кухоньке. И это было, пожалуй, все. Да, все, если не считать больших резервуаров воды и кислорода, размещенных под полом, наглухо врезанных в лунную скалу, в самый массив Менделеева.

Над дверями каждого помещения находился круглый измеритель концентрации углекислого газа. Над измерителями виднелись решетки климатизаторов. Аппаратура работала беззвучно. Климатизаторы всасывали воздух, очищали его от углекислого газа, добавляли нужное количество кислорода, увлажняли либо осушали его и нагнетали обратно во все кабины. Пиркс радовался каждому стуку, доносящемуся из обсерватории; когда они замолкали, тишина разрасталась так, что он начинал слышать шорох собственной крови, как в этом, экспериментальном бассейне, в «сумасшедшей ванне», но из нее-то в любой момент можно было выбраться.

Ланье спустился вниз и занялся ужином так тихо и умело, что когда Пиркс вошел в кухню, все было уже готово. Ели почти молча. «Соль, пожалуйста. Хлеб в банках? Завтра нужно будет открыть новую. Кофе или чаю?»

И все. Это немногословие сейчас устраивало Пиркса. Что, собственно, они ели? Третий обед за этот день? Или четвертый? А может, уже завтрак следующих суток? Ланье сказал, что должен проявить отснятые кадры, и ушел наверх. Пирксу делать было нечего. Он неожиданно понял это. Его прислали для того, чтобы не оставлять Ланье одного. Пиркс ведь не разбирался в астрофизике, в космическом излучении. Если бы Ланье захотел научить его пользоваться астрографом!.. Он получил высшую оценку, психологи поручились за то, что он не сойдет с ума. Итак, он должен просидеть в этом горшке две недели ночи, а потом две недели дня, ожидая неизвестно чего, наблюдая неизвестно за чем.

Это Задание, эта Миссия, которая совсем недавно казалась ему совершенно неправдоподобным счастьем, внезапно показала свое настоящее обличье бесформенной пустоты. От чего он должен был защищать Ланье и себя? Каких искать следов? И где? Или он думал, что откроет нечто такое, чего не заметили лучшие специалисты, входившие в состав комиссии, люди, знающие Луну много лет. Ну и идиотом же он оказался!