Текст книги "Диалоги"

Автор книги: Станислав Лем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

29. Мы не знаем способов, какими бы технология могла активно способствовать выработке внутренних достойных нравственных установок; однако она может в роли социальной инженерии стабилизировать равновесие общности таким образом, что поведение ее участников становится безукоризненным – чисто внешне. Может быть, существование в столь безукоризненной внешне общности может способствовать закреплению моральных основ.

Критическими точками коллективной структуры, где одни люди могут причинять зло другим, являются точки зависимости одного индивидуума от относительно независимого решения другого. Эти точки не слишком сложно выделить. И снова технологический фактор может редуцировать различные виды такой зависимости (пожалуй, типичной мечтой сегодняшнего дня является повсеместная автоматизация чиновничьей администрации, превратившая бы ее в однозначно четкий механизм, не подверженный «бюрократической отчужденности»), представляя не упомянутую оболочку отдельных представителей, о которой шла речь выше, а как бы фильтровально-распределительную систему, собственность общества в целом, которая безличностно и надежно направляет соответствующих людей на соответствующие должности, объективно устанавливает критерии профессиональной состязательности, а также условия труда, оплаты, действуя как универсальный регулятор, не подверженный какой бы то ни было пристрастности или прямой враждебности. Таким образом можно создать структуру, где личность оберегаема как бы двойным слоем защиты (индивидуальной «технической оболочкой», которая состоит, к примеру, из дома, автомобиля, мастерской, – и общественной системой селекции и направления по жизненным путям), что опять же только усиливает функции технологии как защитной преграды между людьми, которая избирательно не пропускает от человека к человеку определенных действий (осуждаемых этикой). Конструкторским идеалом представляется – если начинать с подобных позиций – общество, в котором никому не нужно «делать добро», потому что никто этого вовсе от нас не требует, разве что в ситуациях совершенно исключительных (катастрофы, аварии, стихийные бедствия), и зла никто никому не приносит, потому что это было бы канительно, сложно и не приносило бы никакой выгоды (кроме, конечно, чистого удовлетворения, которое от нанесенного ближнему зла люди, к сожалению, иногда испытывают). Признаюсь, я не в восторге от подобной модели, но вынужден признать, что в ней заключено много достоинств, каких современное общество чаще всего лишено. Пожалуй, каждый согласится, что замалчиваемым (не полностью) принципом этой конструкции является предельное недоверие к человеку – возможно, и рациональное, но не очень красивое.

30. При всем том главным недостатком этой модели является ее стационарность. Тогда как только в культуре фактически стационарной не слишком существенно, являются ли индивидуальные мотивы поведения результатом внешнего давления или же, может быть, внутреннего, то есть следуют ли они из движений сердца или же из инструментального принуждения. (Я не говорю, что это вообще не имеет значения, поскольку мы рассматриваем только практику, где нравственность, основанная на определенном «дрейфе» или привычке, в своем усредненном варианте неотличима от проистекающей из сознательного выбора добродетели.) Нестационарная же культура должна неустанно регулировать свое достаточно шаткое равновесие; эта нестационарность проявляется в постоянном возникновении, разрастании и смене самых разных организаций (производственных, образовательных, распределительных и т.п.), и сложно представить, как этому трансформизму может соответствовать технология упомянутой «этической нейтрализации» отношений между людьми. В такой культуре имманентные этические ценности оказываются незаменяемыми; выбранная предварительно позиция «недоверия к человеку» требует, чтобы все, даже предполагаемые вредные последствия новых изобретений или технологий, могущие создать почву для (этических, бытовых) злоупотреблений, были бы предусматриваемы с таким запасом времени, который бы позволил соответственно синхронно ввести в действие технологию «этического предохранения». Однако как неравномерность научно-технического развития, так и его непредугадываемость (особенно на длительную перспективу) практически сводят на нет успешность подобной профилактики.

31. Мы ограничили наши рассуждения в основном этическим аспектом явлений; в более широком смысле их можно было бы представить как поиски оптимальных гарантий защиты развивающегося человечества от него самого, то есть от действий, которые могут оказаться губительными для лиц, групп, обществ или для всего вида. Мы отметили, что рационализм этического поведения на всех уровнях коллективной интеграции (от семьи до государства) тем труднее для инструментального обоснования, чем меньше численность анализируемой поочередно общности. Труднее всего – если вообще возможно – обосновать нерациональность плохих поступков отдельных личностей, поскольку известно, как много негодяев совершают их безнаказанно; технологии на службе криминалистики, позволяющие увеличивать раскрываемость преступлений, не обязательно являются аргументом в пользу большей добродетели, потому что с таким же успехом это может быть аргумент в пользу необходимости совершенствования ловкости злоумышленника.

32. Технология как своеобразная помощница этики может – как мы уже указали – много сделать на ниве общественной инженерии, даже только «монтируя дроссели зла» в существующие структуры или постепенно их совершенствуя; тогда идеалом была бы структура с тройной характеристикой: общественной непроводимости отрицательных (плохих) личных или групповых действий, проводимости, с усилением, положительных, а также – между этими ограничениями – максимального количества степеней свободы личного поведения. Это должна была бы быть, без сомнения, «умная» структура как таковая, а не состоящая – из «умных» – личностей по необходимости; речь идет о «мудрости», обнаруживаемой, например, структурой живых организмов, поскольку она демонстрирует тенденции к самоисправлению в случае повреждения, ее нелегко вывести из состояния равновесия (она сверхстабильна), коэффициент же полезного действия – энергетический – организма в целом не зависит исключительно от «мудрости», сосредоточенной в его нервной системе. Вероятнее всего, биоэволюция была бы невозможна, если бы адаптационный успех в ней зависел от того, «догадается» ли некоторое животное, что для сохранения жизни оно должно дышать или противопоставить яду бактерий те, а не иные белковые антитела. Как известно, и с куриными мозгами можно великолепно устроиться, но пока еще ни одному государственному образованию не удалось расцвести политически и экономически при наличии управляющих с высоким уровнем интеллектуальной квалификации. То есть общепризнанный недостаток общественных структур – то, что они функционируют «разумно», если возглавляют их (благодаря счастливому стечению обстоятельств) разумные «рулевые». Этот фактор удачливости, без которого на данном этапе нельзя обойтись, мог бы – prima facie– нейтрализовать соответствующую структурную реконструкцию. Биоэволюция создала одни только «хорошие», то есть «разумные» структуры, поскольку располагала достаточным количеством времени, в котором даже лишенный кумулятивной памяти марковский процесс мог завершиться динамически оптимальным результатом; а вот период «проб и ошибок» в области конструирования общественного строя, продолжающийся всего-навсего несколько десятков веков, как невыразимо короткий аналогичных успехов не достиг.

33. Вдобавок все эти попытки были лишены фазы теоретического планирования, которая, как мы знаем, способна бурно ускорить прогресс. Однако возникает вопрос, нужно ли реализовывать это замечательное «сито», пропускающее только «добро» и задерживающее «зло», если бы даже оказалось возможным изготовить его из человеческих атомов, и возможна ли в социальном аспекте его реализация – если бы это было возможно технически? Говоря приблизительно, три группы трудностей стоят на пути такого моделирования общественных феноменов, они представляли бы собой предварительный этап этой реализации. Первая охватывает формальные и технические по своей природе трудности, то есть выбора языка (языков) описания, существенных параметров, а также критериев проверки качества получаемого результата. В особенности почти неразрешимой представляется задача, каким образом можно «оптимальную структуру» сделать неизменчивой в процессе всех тех трансформаций, каким она будет подвергаться в результате очередных технологических переворотов, непредсказуемых на более отдаленную перспективу. Также предположительно можно утверждать, что то, что для моделирования еще самое простое (развитие жестко ортоэволюционного типа), является и тривиальным, и малопригодным, в то время как более интересным системам с высоким уровнем сложности и, одновременно, сингулярной свободы соответствуют нелинейные системы. То же, что легче предусмотреть благодаря явной регулярности, не слишком необходимо реализовывать, а то, что следовало бы, не поддается основательному воспроизведению в образцах. Впрочем, подобных проблем – легион. Так, например, возможно, что большие системные агломераты минуют очередные критические точки развития, в которых влияние фактора удачливости на их последующие пути доминирует над внутрипроизводными закономерностями обратных связей (то есть система внезапно становится очень чувствительной к местным квантовым флуктуациям, изменяющим ее траекторию); в подобном случае, наверное, следовало бы рассмотреть гигантское количество таких альтернативных путей в качестве потенциального излучения. Потому что удачливость явления, конечно, можно моделировать, но только удачливость как целое, превышение же определенного количества возможных решений сделает задачу практически неразрешимой, несмотря на то что теоретически решение будет. Но, с другой стороны, наличие ортоэволюционной тенденции в технологически ориентированной культуре утешительно, потому что облегчает моделирование. Эти проблемы следует оставить будущим специалистам.

Вторую группу трудностей представляет, пожалуй, повсеместное неверие в возможность самого мероприятия. В этом измерении уже многое изменилось к лучшему, однако по-прежнему отсутствует климат повсеместной благожелательности и понимания того, что изолированные усилия мало к чему или вообще ни к чему не приведут, что если вообще можно проводить исследования такого рода, то только в больших коллективах, в сотрудничестве с антропологами, социологами, математиками и т.д., и т.д., что самое время – признать приоритетность всей проблематики. Это повлекло бы за собой и соответствующую направленность усилий, в том числе инвестиций, и указало бы правильную дорогу умам как высококлассным, так и соответственно образованным. Однако еще одну трудность в этой группе являет собой, без сомнения, сопротивление политического характера; без лишних слов достаточно вообразить, как некая группа исследователей представила бы решение вьетнамской проблемы, противоречащее военной доктрине США; дискуссия между ними и правительством Соединенных Штатов или исследование по существу пользы от их предложения были бы немыслимы, поскольку в стратегической доктрине Соединенных Штатов impliciteфигурируют такие, к примеру, понятия, как возможность – недопустимая – «потери лица», если на одну чашу весов можно положить судьбы вида, а на другую – не «покроет» ли «стыдом» великую державу определенные ее действия. Известно также, как бы было принято математическое открытие по теме, к примеру, функционирования факторов отбора и селекции в элитарных кругах власти при высоких степенях ее концентрации.

Наконец, третья группа трудностей относится к тому, что невозможно иметь полную уверенность в результатах моделирования исходя из следующего суждения: людям должно быть, как нам кажется, «хорошо» в «оптимальной» культуре – следовательно, в современной цивилизации контроль общественных параметров может достичь такого совершенства, что общественные ситуации, для внешнего наблюдателя практически неотличимые, будут, по существу, диаметрально противоположны. Так, например, возможно будет имитировать – осуществляя соответствующий контроль – проявление коллективного энтузиазма, гнева или хаоса, которые, по сути, были старательно срежиссированы и навязаны изнутри. (Например, полная путаница указателей и дорожных знаков в Южной Англии в период Второй мировой войны была создана искусственно с целью введения в заблуждение немцев в случае их высадки на эту территорию.) И тогда нет ничего проще, чем создать ситуацию, когда все утверждают, что им хорошо; громадную проблему представляет собой не этот факт тривиальной возможности навязывать реакции или скорее их притворную демонстрацию, а тот, что достаточно продолжительное подобное притворство может стать – парадоксально – sui generisправдой, хотя и чудовищной. Так, например, исследования показали, что некоторые люди, особенно долго пребывающие в концентрационных лагерях, до такой степени утратили представление о жизни за пределами лагеря, что на открывающиеся лагерные ворота реагировали страхом, снижением или утратой всякой активности, проявлением чувства безысходности, даже душевного надлома, потому что этого нового, свободного мира как себе незнакомого они боялись больше, чем условий существования ужасающего, но уже знакомого, к которому они приспособились. Образно говоря, не всегда достаточно снять с невольников кандалы, чтобы сделать их свободными. Поэтому априори нельзя исключить и того, что модель, признанная оптимальной и внедренная в жизнь, может оказаться прокрустовым ложем, и только чрезвычайная адаптационная гибкость человека затруднила бы обнаружение этой несообразности, поскольку может быть, что, вытянутые на этом ложе, люди бы высказывались о нем искренне – самым лучшим образом, а испытываемую ими неловкость своего положения склонны были бы приписывать скорее собственному организму или обвинять в этом соседа.

34. Если, несмотря на это, мы неустанно повторяем, что уже настало или по крайней мере уже настает время начать мероприятия по социоэволюционному моделированию, где ведущую роль будут играть технологии, что даст возможность – например, с помощью цифровых или аналоговых машин – воссоздать в ускоренном темпе общественные процессы – то это потому только, что без этих попыток, где успех будет только частичный и не в нашем еще, вероятно, столетии, само техноэволюционное ускорение сделает планетарное равновесие еще более неустойчивым, чем сегодня, и исследования могут оказаться необходимыми тогда, когда уже будет поздно. Все представленные здесь аналогии, эти варианты «физикализации» темы следует рассматривать как крайне примитивные, но в то же время невозможно совершать открытия или иметь реальные достижения там, где не только отсутствует методологическая согласованность, но нет даже и соответственно подготовленных специалистов или оперативных групп. Следует отметить, что если бы не та масштабная мобилизация умов и ресурсов, которая была вызвана военным положением, проблема получения атомной энергии была бы, может, и до сегодняшнего дня не решена. Так вот такая, а то и большая концентрация усилий необходима и для нашей темы. Хотя это и представляется утопией, я могу только повторить некогда уже сформулированное: «Нет еще социологов, которые бы вслед за физиками требовали миллиарды на машины „для моделирования общественных процессов“, что уж говорить об этологах, которые сегодня, как тростник Паскаля, трепещут на всемирном ветру. Но надо верить, что эта ситуация когда-нибудь изменится в корне».

РЕЗЮМЕ

1. Здесь было выражено убеждение, что явления, охватывающие влияние не относящихся к этике факторов, вроде технологии, на формирование и функционирование этических систем, а также влияние обратных связей этического на то, что рассматривается вне этики, можно исследовать опытным путем, подробным образом, и что результаты подобных исследований, подкрепленные моделированием этих явлений в субстрате, отделенном от общества и человеческих отношений (например, в цифровых машинах), могут обнаружить существенные директивы для инструментального продвижения к созданию «идеальной общественной структуры».

2. Представленное в деталях мнение рассматривает этические явления как своеобразный результат усреднения и упрочения в общественной среде значительного количества элементарных (скрытых) актов индивидуального поведения, которые формируют, с одной стороны, общепринятые, свойственные данной культуре морально-этические нормы, с другой же – представляющие собой как бы идеализацию этих норм – обобщения аксиоматического характера, то есть, таким образом, что-то вроде императивно-аксиологического образца. При этом в качестве одного из существенных параметров культуры можно рассматривать степень расхождения в ней поведения реального и этого идеального образца, степень, возможную для изучения тоже только в виде некоего массово-статистического разброса.

3. Индивидуально-психологический аспект (переживательный) этического поведения здесь принципиально не рассматривается по причине того, что замена этой формы описания «офизиченной» формой представляется – за исключением ряда исключительных ситуаций – серьезным упрощением предположительного будущего моделирования явлений. Однако это не тождественно признанию, что эти нерассмотренные явления не были бы в своем роде «важны»; мы выбрали подобный способ, соотносясь, к примеру, с медициной, которая, представляя больных индивидуумов, минимум места посвящает страданиям (подразумеваемым интроспективно), вызванным болезнями, хотя в принципе вся она нацелена именно на облегчение этих страданий.

4. Согласно представленной гипотезе, то, что «этично», является частью направляющей характеристики группового поведения, включающей наиболее вероятную реализацию приемов этого поведения в соответствующих ситуациях; частью, которая – вместе со всем объемом группового программирования поведения – может быть признана равнодействующей по крайней мере трех процессов последовательности, участвующих в закреплении этого поведения, а именно: явлений случайных (как, например, климатическая флуктуация среды), марковских процессов (закрепляющих результаты случайного отклонения от исходного состояния положительной обратной связью) и кумулятивных (например, техноэволюционных). Эти процессы создают определенную внутрикультурную модель «человеческой природы», а также устанавливают некоторые образом примыкающую к этой модели систему норм и этических оценок, которая для участников соответствующей культуры не обладает характером своего рода скопления обыкновенных вероятностных предпочтений, а насыщена символическими значениями.

5. В этом смысле в создании этики участвуют и факторы «внеэтические», но, разумеется, эти факторы в качестве ее генераторов могут совмещать только такие элементы человеческого поведения, какие, во-первых, не являются вопиющим противоречием обязательным директивам (кооперации, удовлетворению биологических потребностей), от реализации которых зависит способность группы к выживанию, во-вторых же, будь то фактически, будь то в понимании членов этой группы, являются для обеспечения преемственности этой группы элементами незаменимыми, одновременно будучи физически возможными для реализации (поскольку не могут возникнуть ни обычай летать, ни норма, обязующая летать, потому что для этого отсутствуют природный биологический механизм или же инструментальные средства).

6. Были представлены аналогии развития докультурной группы и биологической популяции живых форм – основываясь на марковских схемах, при этом была отмечена тождественность излучения изменяемости в биологии и в культурной антропологии; изменяемость эта в обоих случаях имеет характер избыточности в отношении факторов селекции и отбора. Другим допустимым элементом аналогии является существование устойчивых состояний («поглощающих экранов») марковского процесса; окостенение биологических или культурных форм на определенных этапах развития может иметь причину именно в этом. Была также представлена гипотеза о состоянии «постоянного непостоянства» культуры, сориентированной технологически, которая сохраняет относительное равновесие только благодаря осуществлению в ней – в ускоренном темпе – технологической эволюции.

7. Представлена – примитивным образом – воображаемая «физическая» модель общества, в которой этические феномены различаются как «слабое местное воздействие» – в противовес «воздействиям нелокальным» и «сильным», возникающим внутри крупных объединений и между ними, причем эти вторые названы «сильными», поскольку обычно они преобладают над первыми. Из этой картины не следует делать вывод о нестыковке (в психике индивидуумов) норм, сформированных «сильным воздействием», с этическими нормами («слабыми») и в особенности о невозможности превалирования этических норм в регулировании поведения отдельной личности, поскольку мы принципиально не рассматривали то, что переживают в процессе действия исполнители распоряжений, члены коллективных организаций, представители предприятий и т.д., но мы рассматривали только то, как они фактически себя ведут, к тому же в усредненном варианте.

8. Было представлено в качестве примера влияние определенной узкоспециальной технологии вмешательства в «биологическую природу» человека на функционирование этического фактора (сексуального) в определенной ситуации, характерной для высокоразвитой технически современной цивилизации; в рассматриваемом примере это влияние проявляется как опосредованное действие, одновременно в массовом усреднении – девальвирующее определенные ценности, традиционно признаваемые существенными. Отсюда следует вывод о необходимости прогнозирования в этико-моральной и общекультурной областях, перед внедрением таких технологий, которые каким-то образом (например, «улучшая» или «облегчая») изменят природные параметры функционирования человеческого организма.

9. Были представлены также технологические средства, распространение которых может в общественном масштабе затруднить совершение отдельными членами общества действий, заслуживающих порицания с этической точки зрения, воздействуя на такие поступки, как зацепляющий их (предусмотрительно) дроссель или фильтр. Эти средства являются «этически нейтральными», и их действие ограничивается «несоздаванием возможности» для поступков, которыми одни люди могут принести вред другим.

10. Из представленного предположительно следует, что культуру практически стационарную, то есть такую, которая не подвергается существенным изменениям в течение жизни по крайней мере нескольких поколений, можно моделировать как иерархическую целостную систему с характерными для нее закономерностями «сильных влияний», которые формируют «местные слабые влияния» прежде всего в одном направлении: это значит, что обратное влияние «слабых» воздействий на «сильные», как правило, ничтожно, то есть направления главных общественных градиентов фактически не могут подвергаться под влиянием признанных этических норм корректировке, характерной для регулирующего воздействия отрицательных обратных связей, и поэтому системная структура (являющаяся генератором этих градиентов) нечувствительна к этическому («локальному») воздействию или чувствительна только в очень небольшой степени. Таким образом, хотя «воздействия сильные» и «слабые» являются случайными зависимыми переменными, эти вторые подавляются первыми. Однако одновременно прочность – во всех культурах – их элементарных семейных клеток делает возможным то, что некоторая часть унаследованного, к примеру, от старой цивилизации программирования «слабого воздействия» может оказаться в какой-то степени инвариантной относительно актуального влияния «сильных» воздействий. Подобные зависимости по причине своей разноуровневости немного напоминают схему биоэволюционного происхождения видов, согласно которой факторы изменяемости гено– и фенотипа, правда, скоррелированны, но происходит обращение (марковское) информации, направляющей на разных уровнях (то – на «микроуровне» генотипа, то – на «макроуровне» фенотипа, то есть зрелых особей). Стационарная культура при этом является подобным образом ультрастабильной, как оптимально приспособленный вид; «этические изобретения», «усовершенствования», «упорядочения», проводимые на уровне малочисленных групп или на уровне единичных особей, не могут быть (кроме ситуаций исключительных) навязаны общности и ею восприняты; эти возникающие в отдельном существовании черты поведения, не ассимилированные в культурном отношении, напоминают ту биоэволюционную схему, по которой усвоенные сингулярные особенности видом не наследуются.

11. В культуре, технологически сориентированной, происходит процесс явного ускорения изменяемости жизненных условий, часто дающий результаты в морально-этической сфере, причем при опережении определенного темпа ускорения изменяемости могут возникнуть затруднения передачи норм (инструментальных и неинструментальных) от поколения к поколению, поскольку нормы родителей оказываются анахроническими, не подходящими к ситуации, в которой живут дети. И тогда результатом может стать своеобразный общественный дрейф ценностей в потоке помех, вызванных технологическим ускорением. (Мы не рассматривали явления так называемой массовой культуры и их моральные производные по причине ограниченного характера работы, поскольку для их обсуждения понадобилось бы слишком много места, и, кроме того, они в настоящее время стали темой многочисленных специальных работ.)

12. Прибегая к преднамеренной односторонности, мы представили внутрикультурное функционирование индивидов таким образом зависимых от «сильных воздействий», как если бы «материал», из которого «изготовлено» общество, не имел слишком большого значения, убеждая тем самым, что сингулярные «личностные» параметры, то есть то, что обычно называют характером, сопротивляемостью стрессам, индивидуальным интеллектом, стимуляцией (активизацией) действий, экстра– или интроверсией, эмоциональной реактивностью, наконец, не должно быть детально отражено в модели общества, воспроизведенной в качестве определенного своеобразного вида сложной системы (в кибернетическом смысле). При этом мы ссылались на несущественность «материала» для моделирования мозговых процессов вне мозга. Эта точка зрения стала результатом установки на максимальную экономию средств (и оккамовских «сущностей»), без которой усилия что-либо смоделировать (и так еще сегодня нереальные для воплощения) не смогли бы реализоваться никогда. Эта точка зрения не означает, таким образом, признания индивидуальных параметров за «просто несущественные», поскольку мы придерживаемся мнения, что общество должно существовать для индивидуумов, а не наоборот. «Умаление» человеческих особей до своего рода «точек» в некоем «конфигурационном пространстве» следует, таким образом, воспринимать только как принятие катастрофически упрощенных методов описания.

13. Наконец, мы вспомнили о главных препятствиях, стоящих на пути упомянутого моделирования, – трудностях частично технической, частично эпистемологической природы, а в итоге методологической – потому что именно таковой можно признать проблему антиномии, или двузначности («неопределимости») результатов тестирования элементов – людей в определенной «экспериментальной» общественной системе – с применением таких эмпирических тестов, на основании которых кто-то пытается установить, «хорошо» или «плохо» живется людям в этой системе.

14. Из всего объема материала, который здесь рассматривался, похоже, следует вывод о практической невозможности моделирования крупных исторических процессов (эволюции земной цивилизации), которое марковская природа явлений (запрещающая, к примеру, обратную экстраполяцию в любом слишком эргодическом процессе) делает тщетной настолько, что иных доказательств этой «невозможности» можно и не приводить. Эта «невозможность», относящаяся также к реальному протеканию земной биоэволюции, однако, не исключает частичного моделирования процесса, причем следует признать цивилизацию, технологически ориентированную, системой более пригодной благодаря своей явно телеологической направленности для работ по моделированию, чем примитивную культуру, снабженную только инструментами. Откуда и некоторый оптимизм, обращенный в будущее.