Текст книги "Диалоги"

Автор книги: Станислав Лем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

II

1. Под этикой мы будем понимать произвольно взятую часть правил «игры в общество». Некоторая часть этих правил, без сомнения, имеет инструментальный характер, то же, что местами она может иметь также и этическую окраску, зависит, среди прочего, от полного набора этих правил, то есть от всей культуры. То, какие из ситуаций имеют этический аспект и какой оценке они тогда подлежат, наиболее однозначным образом определяется тогда, когда это явление анализируется в рамках определенной культуры; в свою очередь, разброс ситуаций, маркированных этически, а также и эти маркировки – оказываются переменными (но не – неограниченно переменными!), когда они рассматриваются по отношению к различным культурам. Особенно – различны те оценки ситуаций, возникающих с людьми, в рамках одной культуры, которые даются наблюдателями, находящимися за пределами культурного круга, что необходимо предполагает наличие у наблюдателя какой-то другой культурной закваски. Отказаться от осуждения чуждой культуры с позиций собственной нельзя иначе как через осознание того, что наблюдаемые явления в культурном смысле ничего не значат, что они тождественны сохранению элементов некоего сорганизованного и очень сложного материального комплекса. Можно, наверное, стремиться к максимальному объективизму без применения настолько откровенной, прямо-таки физической атомизации «человеческого материала», но такой метод имеет границу, которую никто, у кого есть совесть, очертить не захочет, потому что сам не знает ее пролегания: о том, что есть в нашем поведении «внекультурного», то есть никакому релятивизму неподвластное, можно было бы судить по экспериментам, какие – по очевидным причинам (этической природы) – проводить нельзя. По этим же причинам многого можно ожидать как от сравнения культур, по возможности многочисленных, включая и такие, что возникли на подобном технологически уровне развития, в подобных с иных точек зрения условиях (например, в похожей биологической среде, у народностей, антропологически родственных), как и таких, что развились в условиях максимально различных.

2. Исследования антропологов многократно доказывали, что биологические различия человеческих рас – по отношению к культурам, какие этими расами созданы – практически несущественны. Следовательно, если сравниваемые культуры отмечены одинаковыми географическими и климатическими параметрами, а также технологическими, их сопоставление покажет, перекрываются ли – при отсутствии других факторов влияния – пути развития и структуры таких общностей (как этого бы – prima facie– следовало ожидать).

Такое совпадение – как известно – не происходит; с точки зрения обычаев, верований, этических и эстетических норм примитивных обществ (здесь говорится о них) значительно отличаются друг от друга. Без сомнения, во всех них придерживаются ряда основополагающих принципов – во главе с принципом кооперации, – что, пожалуй, в определенном смысле и тривиально, и очевидно в одно и то же время, потому что тотально противостоящая всем формам внешнего сотрудничества общность не смогла бы существовать в принципе. А отмеченное сходство ограничивается, собственно говоря, тем, что во всех культурах окружены уважением принципы, не придерживаться которых было бы невозможно по причинам чисто биологическим. Подходя к вопросу скорее логически, чем эмпирически – принцип кооперации необходимо было заложить в основу культурного развития; тогда можно было бы полагать, что различие культур сводится к тому, что – дойдя до одинакового технологического уровня различными, может быть, путями (например, в разной очередности появлялись простейшие изобретения и усовершенствования, разные методы установки силков или устройства ловушек, другие способы охоты, устройства крыши и т.п.) – эти культуры различными материальными средствами и способами реализуют по сути одинаковые цели. Однако это не так. Культуры, если даже они фактически «обустроены» вокруг первоначального принципа кооперации, проявляют правила поведения, характер которых – по отношению ко всем инструментальным функциям – очевидно избыточный, то есть он не сводится ни к тому основополагающему принципу, ни к специфике применяемых методов обработки орудий, возделывания почвы и т.п. По неизвестным причинам одни культуры патриархальны, другие – матриархальны, одни придерживаются этики, называемой западными исследователями аполлионической, другие придерживаются дионисийской; можно отметить значительное число таких систем (каталогизировано, вероятно, около трех тысяч отличных друг от друга примитивных культур). В каждой такой культуре функционирует определенный «идеальный образец» человека или просто человеческой природы. Поразительно широкой является область изменчивости этих образцов.

Возникает вопрос, не обстоит ли – в свою очередь – дело таким образом, что причиной «избыточных» (с точки зрения экономической целесообразности) действий и средств является в каждой культуре комплекс используемых в ней орудий и способы их применения; таким образом, это представляло бы собой некое средоточие функций, пригодных к вторичной автономизации, к своего рода превышению реальных потребностей, превышению, которое наверняка с рационально-«инженерной» точки зрения излишне, но которое можно было бы объяснить ссылкой – скажем – на своеобразный менталитет человека на низшей ступени развития («склонность к анимизированию, магические склонности» и т.п.). Смешение иррационального элемента, то есть сосредоточенного на целях, физически фиктивных, и рационального, то есть инструментально телеологического, действительно можно обнаружить во многих первобытных культурах, однако эти наблюдения по-прежнему не проясняют нам, почему одни общности осуществляют этику скорее «спартанскую», даже в крайне жестоких формах, другие же – точно так же умственно и технологически развитые – создали этику, в нашем понимании высоко «либеральную», близкую западным идеалам гуманизма, где приоритет имеют предписания практически для всех проявлять благожелательность и деликатность. Как бы ни разрешалась эта дилемма, уже из самого сопоставления следует вывод, что ничего такого, что обычно называют «неизменной человеческой природой», на свете не существует, что природа человека не является ни «имманентно доброй», ни «имманентно злой»: она такая, какой ее создают условия. Когда под влиянием культурной закваски, свойственной данному социальному кругу, формируется местный образец «человеческой природы», вместе с ним формируются и система ценностей, в том числе и этических, которые там повсеместно признаны. Но откуда же, собственно говоря, – мы настойчиво повторяем этот вопрос – взялось это, часто столь значительное, столь ошеломляющее исследователя разнообразие?

Нам кажется, что ответ дает ряд экспериментальных исследований, проведенных, впрочем, за пределами антропологии – в рамках теоретической биологии в виде численного моделирования явлений биоэволюции.

3. Высокой результативностью отличается моделирование эволюционных процессов по марковским схемам. Обычно применяется относительно простая схема марковского (по А.А. Маркову) вероятностного (стохастического) процесса, в котором участвуют зависимые переменные производные, а именно так называемая однородная цепь Маркова (предваряя то, что будет сказано позднее, заметим, что наверняка социо-культурногенетические процессы так просто моделировать не удастся). Эти процессы мы называем марковскими, если предсказание о будущем состоянии основано исключительно на знании о состоянии актуальном, информация же обо всех более ранних состояниях несущественна для определения. Один и тот же процесс может быть при одном способе описания марковским, при другом – нет. Если мы рассматриваем развитие популяции, то его сугубо фенотипическое описание не является марковским (потому что в нем отсутствует информация о рецессивных признаках). Описание же на генетическом уровне уже будет марковским. Немарковское описание обычно встречается тогда, когда мы пускаем некоторые параметры, существенные для сохранения системы. Так, например, определение поведения человека на основании знания его биографии является немарковским как основанное на знании о его прежних состояниях. А вот если бы мы могли тщательно исследовать мозг этого человека и заключенные в нем нейронные предпочтения передачи импульсов, мы могли бы сформулировать прогноз поведения по марковской схеме. В языке этого описания не возникло бы слово «память», поскольку, как заметил Эшби, «память» – это краткое наименование скрытых от нас параметров системы.

4. Приведу фрагмент работы А.А. Ляпунова и О. Кулагиной (№ 16 журнала «Кибернетика» за 1966 г.): «Марковские схемы эволюции имеют следующее свойство: увеличение количества некоторых форм, способных к автономному развитию, увеличивает вероятность появления особей той же формации в следующем поколении. Таким образом, каким бы ни было начальное состояние популяции, если отбор происходит только на уровне особей и одинаково для обоих полов, то любое отклонение популяции от исходного состояния повышает вероятность дальнейшего ее отклонения того же рода, то есть происходит действие положительной обратной связи между отклонением от нормы в последующих поколениях. Отсюда вывод, что когда схема размножения такова, что производительные пары с близким генотипом легче создают потомство, чем производительные пары с генотипом отдаленным, то следует предположить, что по достаточному числу поколений должна произойти „поляризация“ популяции, то есть в описанной схеме заложены перспективы дивергенции, причем флуктуации работают на положительной обратной связи. Иначе говоря, исходный генетический расклад популяции может оказаться неустойчивым. На основании этого можно выдвинуть прогноз, согласно которому природное свойство, ведущее к биологической изоляции, должно обладать тенденцией к стабилизации. Эта стабилизация будет тем более явной, чем меньшее количество распознаваемых состояний возможно определить в данном свойстве. Например, право– и левосвернутые аминокислоты не образуют между собой полимеров. В таком случае, если бы в определенный момент существовали живые формы на основе, с одной стороны, правых, а с другой стороны, левых аминокислот, то они представляли бы собой два биогеоценоза, не взаимодействующих в процессе обмена веществ. Эти биогеоценозы поглощали бы одни и те же элементы, и между этими двумя объектами живой природы возникла бы острая конкуренция (...). Следует предположить, что через некоторое время одна из форм победила бы. Следовательно, тот факт, что в живой природе существует только одна форма, из левосвернутых аминокислот, – не может служить аргументом в пользу тех или иных механизмов возникновения жизни. Эта особенность характеризует один из аспектов принципа, сформулированного Вернадским, о необоснованности обратной (регрессивной) экстраполяции эволюционного процесса».

Это отрывок из статьи, посвященной численному моделированию эволюционных процессов, в котором сформулированы выводы, следующие из подобных экспериментов.

Не вдаваясь в несущественные для нас здесь подробности, мы только повторим за авторами, что эволюционный процесс, отслеженный на насчитывающей от 100 до 150 особей популяции, дифференцированной на протяжении от 45 до 90 поколений под влиянием генетических дрейфов, которые были вызваны случайными флуктуациями (то есть среда сохраняет неизменность, является стационарной, и в этом смысле естественный отбор в качестве «адаптационного сита» активности не обнаруживает), прошел через три принципиально различных фазы: две из них являлись некоторой формой стабилизации (по принципу дивергенции, т.е. при возникновении нескольких, чаще всего двух видов, уже неспособных к скрещиванию, или через перенасыщенность генотипами, тоже стабилизирующую, в рамках одного вида), третья заключалась в том, что поддерживалось состояние, названное авторами «постоянством непостоянных». Отдельные составляющие этого состояния непостоянны, но постоянен их набор. Первые два случая соответствуют тупикам эволюции (то есть возникновению изменений, уже необратимых по отношению к генотипу, в результате чего вид оказывается «отданным на милость среды» и будет существовать до тех пор, пока она стационарна, изменениям же среды вид соответствовать не в состоянии, поскольку у него отсутствует резерв адаптационной изменяемости генотипа), третий же – сохранению эволюционной гибкости (или, говоря иначе, вид располагает определенным резервом разнообразия, необходимым для регуляции, как об этом писал, к примеру, Эшби во «Введении в кибернетику».)

5. Эти результаты, указывающие на большую роль фактора случайности в эволюционном процессе, очень интересны. Марковские цепи с конечным числом состояний отличаются тем, что, если можно выделить такое подмножество состояний, что по истечении длительного времени цепь с ненулевой вероятностью перейдет в одно из состояний этого подмножества, шанс же выхода системы из подмножества этих состояний близок к нулю, то с большой степенью вероятности после соответствующего числа шагов одно из состояний марковской цепи разместится именно в этом подмножестве. Такие подмножества были названы поглощающими экранами. Вероятно (А.А. Ляпунов, указ. соч.), в подобном экране оказались огромные мезозойские ящеры и поэтому погибли. Если флуктуации среды попеременны и не превышают определенных граничных величин, вид может сохраниться даже внутри «поглощающего экрана». Возникает предположение, что процесс развития культуры следует также признать эволюцией в марковском смысле (стохастическом), рассматривая его как случайное блуждание общности, которая или может долгое время (но наверняка не произвольно длительное!) сохранять это внутреннее разнообразие, что делает возможным, к примеру, постоянный рост сложности, хорошо нам известный в форме промышленной цивилизации, или же – на ранних стадиях – наталкивается на «поглощающие экраны» стационарных состояний, которым соответствует застывание определенных общностей на низших ступенях технологического развития.

6. При ближайшем рассмотрении обнаруживается, что грань между случайной флуктуацией и эволюционной закономерностью («градиентом прогресса») чрезвычайно зыбка. Потому что существует положительная обратная связь (как об этом говорится в приведенном фрагменте) между отклонением от начального состояния в последующих поколениях. Впрочем, такого рода обратные связи наблюдаются в неживой природе. К примеру, известно, что вызванное чисто случайной флуктуацией (двойной или тройной серией очередных зим, более холодных, чем средняя климатическая) увеличение массы ледника создает уже не случайную закономерность его дальнейшего роста. Тогда нагроможденные в большом количестве массы льда, не уменьшаясь во время летних сезонов до размеров периода до катаклизма, вызывают возникновение положительной обратной связи: льда тем больше, чем его больше, и этот градиент, выражающийся в схождении ледника в долину, продолжается до тех пор, пока не произойдет статистическая флуктуация с противоположным знаком (несколько особенно жарких летних сезонов и коротких зим), когда ледник начнет отступать. Аналогичным образом чисто случайная флуктуация в пределах популяции, в результате которой рождается большее число особей с определенным свойством, порождает тенденцию к росту количества таких особей в последующих поколениях. Эти свойства могут и не принести никакой адаптационной выгоды, увеличивающей шансы выживания особи , лишь бы они были в этом смысле нейтральными (то есть биологически безвредными).

7. Указанный механизм, который можно назвать превращением случайности в закономерность, изменением случайных независимых переменных – в такие же зависимые переменные (стохастические) – может объяснить – как предполагает Ляпунов – разнообразие форм жизни, которое с давних пор биологи интуитивно рассматривали как избыточное по отношению к классическому двигателю эволюции (изменчивости, изживаемой способом адаптации в процессе естественного отбора), то есть большее, чем то, какое возникло бы, если бы фактор, дифференцирующий видообразующе, ограничивался этой дарвиновской двойкой. Речь идет о так называемом генетическом дрейфе, следовательно, дифференциация вызвана процессами внутри генотипа, в возникновении результатов этого процесса среда активно не участвует (например, организующе), поскольку эти результаты нейтральны по отношению к среде. Иными словами, эволюционирующая сложная система может обладать некоторой, большей или меньшей областью свободы, где могут реализовываться конфигурации, возникшие случайно, но превращающиеся в закономерность (ортоэволюционную), причем подведение под этот вид мутирующего фактора не изменяет его существенным образом до тех пор, пока почва для мутаций, то есть частотность появления «новинок генотипа», еще достаточно бедна.

8. Возникает суждение, что аналогичным образом могла возникнуть «избыточная» с точки зрения факторов среды (климатическо-географических), а также инструментальных факторов (общественно реализованных технологических действий) дифференциация первобытных культур, и что следует их «избыточность» пояснить стохастической схемой. Несомненно – материальная база культуры представляет собой не детерминирующий показатель, а только создающий определенный приблизительный промежуток, определенный обширный класс, где может обнаруживаться изменчивость, зависимая уже от марковской игры элементов. Как в биологической популяции, дифференциация благодаря генетическим дрейфам происходит от ряда конкретных свойств, которые уже присутствуют в ее генотипическом составе, так же и в общественных группах дифференциация может возникать из каких-нибудь простейшим образом в них уже закрепившихся отношений, таких, что обладают потенциальным шансом произвольного отклонения от актуального состояния, перестраивания, увеличения сложности, своеобразного путешествия в пространстве конфигураций возможных состояний. Конечно, это совершенно иное «пространство конфигураций», чем в схемах биоэволюции, поскольку речь идет не об отождествлении обоих процессов в их своеобразии, то есть не о сведении перемен социального типа к переменам биологическим, речь идет о поисках механизма, который в определенной степени, с динамически-формальной точки зрения, свойственен им обоим. Быть может, зародышами кристаллизации, обустраивающей «украшательно» и – в культуре – символически и по смыслу, отношения внутри группы (исходного состояния), были половые связи одновременно с отношениями сотрудничества, поскольку продолжение рода и удовлетворение элементарных потребностей, без сомнения, должны были относиться к процессам, какие эволюционирующая группа перенимала из биологической области, докультурной, в область начинающейся социоэволюции. Возникшая изнутри дифференциация (то есть та, действующие силы которой функционируют внутри системы, а не возникают из ее «игры с Природой») в обоих случаях, био– и социоэволюции, ограничена конкретным первоначальным раскладом элементов (генных, докультурных), а также условиями среды, которые должны быть выполнены как conditio sine qua non [56]56
  необходимое условие (лат.).


[Закрыть]выживания. При этом, разумеется, само выживание не является чем-то обязательным, то есть гарантированным: когда условия, составляющие его conditio sine qua non,нарушаются в эволюции системы, тогда данное направление биологического или культурного развития становится потенциально самоуничтожающимся.

9. Марковская схема подразумевает существование конечного числа возможных состояний, и неизвестно, действительно ли выполняется это условие какой-либо эволюцией из тех, о которых идет речь, потому что мы не знаем ни в отношении древа биоэволюции, ни в отношении древа культур, «испытали» ли они фактически все формы, какие могли на них потенциально развиться. Численное моделирование на этот вопрос нам ответить не может, потому что доступная этому моделированию сложность явлений (из-за ограниченности наших биологических познаний и машинной памяти, а также несовершенства программирования) значительно уступает реальной. В случае с явлениями социоэволюции проблема еще более сложна; попыток численного моделирования ее феноменов до сих пор не предпринималось.

10. Следовательно, на вопрос, почему в одних общностях функционирует «спартанская» этика, а в других – «дионисийская» или «аполлоническая», почему одни группы подчиняют личность целостности своей структуры, другие же, «либеральные», личность ставят выше «ценностей» всей группы, почему культурная модель личности предстает то в свете всеобщей кротости, то как источник агрессии, почему модели поведения иногда поддерживают и упрочивают проявления положительных эмоций, иногда же любое их обнаружение подавляют как заслуживающее порицания – приходится констатировать, что реализовать состояния, так непохожие одно на другое, удалось потому, что именно эти результаты – после очень длительной серии шагов марковского процесса – были «выброшены» из стаканчика «игры в общество» в качестве ее правил, выбранных случайными факторами.

11. На основании этого можно было бы заключить, что восприимчивость человека («человеческой природы») в принципе не имеет направленности, а для создания общественной группы требуется выполнение ее членами таких условий, которые – для ее же прочности – необходимы, но их недостаточно для объяснения существования многочисленных этических принципов. При этом, однако, нельзя исключать присутствие внешнего фактора «этической селекции» в каждом отдельном случае. Потому что всегда можно выдвигать переживание данной общностью «катастрофического» периода, например голода, эпидемий или других стихийных бедствий, в качестве общественной причины, как селекционного сита, которое способствует упрочению гипотетического принципа «человек человеку волк», когда безжалостность, коварство, соперничество – даже жестокое – обретает характер правила, придерживаться которого необходимо для выживания. Этот прием – гипотетическое принятие направленной на действие причины, ответственной за селекцию, – подводит нас к методологически любопытной дилемме, свойственной марковским схемам.

12. Потому что и в биоэволюции установление ее «беспримесного» протекания, согласно Маркову, есть не что иное, как поведение в соответствии с «бритвой Оккама». Ведь невозможно каждый раз исключить участие в происхождении новых свойств фактора среды, который затем исчезает и никаким исследованием его обнаружить уже нельзя. Все, что мы можем, – это доказать моделированием процессов биоэволюции, что видопроизводная дивергенция может происходить в отсутствие такого фактора, однако это не адекватно утверждению, что фактически именно так было в отдельных случаях; потому что по отношению к любому конкретному свойству мы не сможем выяснить с полной уверенностью, участвовала ли среда в его, свойства, закреплении, или же его обусловила «чистая» флуктуация с последующей марковской стабилизацией через обратную связь. Разумеется, усложняя моделирование, то есть вводя в него также факторы среды, разнообразно (с точки зрения флуктуации) активной, мы можем получить значительное количество разных протеканий биоэволюционного процесса. Но если бы оказалось, что, например, одно и то же свойство может закрепиться в популяции на 35% благодаря «чистой» марковской последовательности, а на 20, 35 и 10% соответственно – благодаря воздействию трех различных факторов внешнего происхождения, являющихся проявлением в среде флуктуации (от которой не осталось и следа) – какой из этих вариантов, основываясь на каких рекомендациях, должен принять исследователь с точки зрения реального процесса? Еще Гиббс заметил, что ретроспекция в серии вероятностных процессов в высшей степени обманчива; когда же мы имеем дело с эргодическим процессом, «уничтожающим следы» своего конкретного пути следования и достигающим определенных состояний последовательностью значительно различающихся между собой состояний, то никакое моделирование не может предположить реального развития (с его диахроническим путем) явления. В процессе исследования можно только выделить комплекс таких путей или последовательностей и примириться с невозможностью обозначить то, что фактически произошло: эта неопределенность отличается от – скажем – гейзенберговской, потому что – без сомнения – исследуемый процесс не был «размазан» на несколько путей, а следовал каким-то одним, но только мы не можем его выделить.

13. Гипотеза происхождения этики в результате превращения случая в стереотип (отклонения от начального состояния – в закономерность, повторяемую в поколениях) является – prima facie– «лучшей» методологически, чем гипотеза происхождения этики благодаря «исчезающим» причинам (переживаниям, например, «катастрофического» периода), поскольку представляет достаточный механизм и, одновременно, более экономичный, чем вторая, если принять во внимание необходимые действующие факторы («сущности» в понимании Оккама). Однако гуманитарными умами вторая гипотеза принимается легче, поскольку она обнаруживает, что нечто с точки зрения внешнего человека отвечает за создание конкретной этической системы; правда, признание ее приводит к дилемме: возникает ли этика «более гуманная» попросту тогда, когда отсутствуют проблемы (катастрофы), или же anima humana [57]57
  душа человека (лат.).


[Закрыть], однако, naturaliter bona est [58]58
  по природе хорошая (лат.).


[Закрыть], то есть возникновение этики требует, в свою очередь, наличие фактора «положительной этической селекции»? Но трудно сохранять гипотезы в такой простой форме, потому что они основывают линейность фактора «этической селекции» (от недостатка к изобилию, от «жестокости» среды к такой же «деликатности», от угрозы к блаженству), в то время как этому не соответствует многомерный «призрак» действительно наблюдаемых систем этики в первобытных культурах. Это только мы здесь сознательно их упростили, утверждая, что всех их можно бы было разместить по одинаковой шкале. Таким образом, раз определение однозначной зависимости этических систем от влияющего на них фактора среды недопустимо, поскольку нельзя осмысленно говорить о том, что «гуманные» этические системы возникали якобы в «лучших» в бытовом смысле условиях (и наоборот), вернемся к схеме, по которой связные этические системы возникают благодаря влиянию бессвязных нарушений, исходящих от окружения, и таким образом мы заново открываем марковскую природу всего явления этикогенезиса как вероятностного перехода групповой морали через последовательные состояния к состоянию, которое оказывается стационарным – то есть выполняет роль «поглощающего экрана».

14. Марковский процесс принципиально не обладает памятью и обозначает вид «обучения», в высшей степени неэкономичный. Память об историческом прошлом функционирует в первобытной культуре неуверенно и неточно. Этикогенезис был в ней явлением таким неспешным, что действия, формирующие поведение общности, как-то ускользали от ее внимания. Как мы уже видели, спорной является локализация стохастического механизма, который закрепляет культурные образцы, но если среда принимает участие в генерировании марковской последовательности, это сотрудничество невозможно представить схематически, когда «хорошие условия» создают «хорошую» (в нашем понимании, то есть «гуманную») этику, а «плохие» – «плохую». Та или иная локализация стохастического генератора не имеет – по крайней мере в рамках этих рассуждений – большого значения, как и этот – нами почти не отмеченный – «этический минимум», который без ущерба можно свести к принципу коллективной кооперации, которая делает возможным выживание биологическое, а затем и социальное первобытной группы, и на основании которого возникают зародыши инструментальной деятельности. Стохастический генератор для нас является попросту механизмом, который случайно выбирает среди всех элементов возможных образцов человеческого поведения – такие системы этих элементов, которые составляют связное целое, наделенное участниками культурного процесса определенным значением. Таким образом, в целом этот процесс обладает аспектом физическим, а также представляющим как бы его обратную сторону – семантико-культурным. Быть может, исследовать этот первый аспект – все равно что пытаться – путем обнаружения чисто структурных отношений – создать формальные культурные модели по аналогии с языковедческими исследованиями, в которых мы стараемся понимание языка заменить поддающимися алгоритмической формализации грамматикой и синтаксисом.

15. Взгляды на историю, как известно, разнятся диаметрально, занимая пространство от формулировок, по которым она является последовательностью состояний, принципиально не обладающих направлением, последовательностью, лишенной закономерностей (направлений, векторов), и до таких, по которым история представляется последовательностью развития с ярко выраженными телеологическими закономерностями. Примирение настолько противоречивых точек зрения представляется возможным на основании утверждения, что течение истории – неоднородно, но в нем возможно различить по крайней мере три вида явлений, по-разному сочетающихся друг с другом, а именно: процессы марковские, процессы кумулятивные и процессы случайные. Под марковским процессом, обладающим «одношаговой памятью», можно подразумевать комплекс явлений преобразования биологического вида в культуропроизводный – в процессе социализации, тем отличающейся от наблюдаемой у животных, что необходимая для ее реализации информация передается вненаследственными каналами: появляясь на свет, муравьи, а не человек, «уже заключают в себе» готовый план общественной структуры. (В этом смысле вид homo [59]59
  человек (лат.).


[Закрыть]управляется по двум каналам: генными и культурными указаниями.) В принципе, марковской является эволюция и общественного строя, обусловленная техноэволюцией (немарковской). Дело в том, что эта первая вместо «одношаговой» памяти применяет на деле более глубокую (значительно дальше простирающуюся в прошлое) после возникновения письменности и исторических хроник, однако управляющее влияние этой памяти на вероятность перехода от актуального состояния в следующее довольно призрачное; ведь до возникновения теории социализма эта память не использовалась эффективно для управленческих мероприятий, таким образом, с физической точки зрения процесс по-прежнему остался марковским: неиспользуемая инструментально память не существует (не функционирует). Так вот – что существенно методологически – техноэволюция обнаруживает закономерности, более регулярные, чем марковские, потому что происходит постоянная кумуляция достижений (или процесс эффективного обучения), однако эволюция наделила ее «управляющей памятью», но при этом влияние ее на марковскую последовательность изменений строя – в глазах наблюдателя, помещенного внутри марковской цепи – случайно. Это частный случай повсеместного явления: когда у нас две системы, нежестко соединенные (например, стохастически), с неодинаковыми собственными закономерностями, тогда то, что является регулярностью одной, если эти результататы проникают в глубь другой, может быть признано случайным в воздействии, оказанном на вторую систему (потому что в другой – с позиций внутрисистемных закономерностей – такое вторжение не могло быть предусмотрено). Так, например, можно за две стохастически связанные системы принять едущие параллельно друг другу автомобили, причем в восприятии одного водителя поведение другого, ведущее к столкновению, случайно, хотя бы оно и следовало из неслучайных закономерностей с точки зрения второй машины (потому что, например, закономерностью другого водителя является так называемая замедленная реакция). Тогда то, является ли история серией случайной или же она подчиняется своим законам, может в какой-то степени определять произвольность, которая ставит наблюдателя то перед одной, то перед другой последовательностью перемен.