Текст книги "Диалоги"

Автор книги: Станислав Лем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

16. Кроме подобных массовых аспектов, история обладает еще и сингулярным, известным как пресловутая проблема в ней личности. Перемещенная в область кибернетики, эта проблема обнаруживает свою многозначность, потому что то, играет ли кто-то роль рулевого в определенной системе, решает руководящая характеристика, кроме того, термины «рулевой» и «регулировщик» – не синонимы. В определенной степени является рулевым водитель автобуса (и в его руках – судьба пассажиров), но им не является пчелиная матка в улье, хотя ее существование для поддержания жизни роя необходимо (таким образом, ее влияние – регулирующее, а не управляющее). И дальше, степень, в какой личные психические качества рулевого могут влиять на курс (на динамическую траекторию) системы, зависит от строения этой системы; определенные виды систем представляют собой «усилители» таких качеств, другие, в свою очередь, сингулярную изменяемость свойств – подавляют или гасят. Также деятельность рулевого может быть представительной для системы и поддерживать полезные ценности параметров в наиболее благоприятном режиме, не прилагая к этому никаких особенных усилий; но может также возникнуть такая комбинация условий, при которой функции управления станут – по отношению к системе – случайными актами, то есть непредсказуемыми на основании ее массово-статистических закономерностей как не обладающие свойством регулярности, выводимой из общей динамики.

17. Предложенную здесь тройственность описаний общественной динамики можно было бы умножить, и это не было бы неправильным, потому что – когда мы имеем дело с системой достаточно сложной – в ней можно различить разнообразные «подмножества», пересекающиеся различным образом, и лучшим следует признать то описание, которое позволяет максимально выразить наше знание о системе (и его будущих состояниях), при этом, однако, может быть и так, что отдельные описания расположены по отношению друг к другу по принципу дополнительности. В свою очередь, другие виды описания, особенно такие, что «протаскивают по-тихому» формы «неинструментальных» оценок, являются – познавательно – непригодными; непригодны и те, что приводят к сопоставлению и гомогенной трактовке явлений разного уровня, неоднородных или же используют туманные аналогии (например, старая, известная компаративистика общественных и биологических систем).

Выделяемая в исторических последовательностях тройственность изменяемости затрудняет их системную интеграцию, поскольку ведущую роль в них играют то массово-статистические процессы (того рода, какой исследует статистическая механика, например, в термодинамике), то – кумулятивные и телеологические (которыми занимается теория конечных автоматов, наделенных памятью), а то, наконец, процессы типично сингулярные; поэтому-то язык историка обычно представляет собой смешение по крайней мере трех разных языков – результат сочетания разноуровневых подходов.

18. Системная структура (представленная в качестве модели, обретающей заданную структуру) некоторым образом соответствует тому, чем является – в конкретных условиях – рассматриваемая с точки зрения техники и технологии сеть дорог какой-либо страны. Этика же, а шире – общепринятая культура – это то же самое, что правила дорожного движения, то есть полное собрание правил «правильного» поведения на дорогах, причем между ними наблюдаются определенные зависимости. Ведь дорожный кодекс должен соответствовать реальной сети дорог, в противном случае, оказываясь «нежизненным», то есть попросту нереализованным, приводит к расхождению долженствующей быть теории и фактически наблюдаемой практики. Мы хорошо знаем, как быстро становятся анахронизмом – в связи с темпом развития моторизации – предписания движения; так же динамично (хотя и не вплоть до содержания) происходят изменения в результате отставания «этической эволюции» от эволюции, вызванной технологическими изменениями. Специалист по движению общественного транспорта хорошо знает о том, что, хотя водителями отдельных машин всегда являются люди, однако законы, управляющие поведением больших скоплений машин на дорогах по превышении определенных величин «запруженности», все меньше обнаруживают элемент, выводимый из индивидуальной психологии, и все больше – элемент из молекулярной кинематики (так, например, ему известны явления «пульсирования» скопления машин на шоссе, возникновения «фазовой волны» внутри потока движения, когда начало наталкивается на преграду, замедляющую общий ход и т.п.). Взывание в подобных обстоятельствах к «доброй воле» отдельных водителей дает чрезвычайно жалкие по своей результативности эффекты, если бы даже неизвестно каким образом все эти водители были идеально дисциплинированными людьми и обнаруживали самое горячее желание подчиниться существующим предписаниям. Там, где отдельная машина фактически перестает быть такой «молекулой движения», чью траекторию можно интерпретировать «психологически», никакие призывы к сознанию уже не помогут; надо или изменить расположение дорог (увеличивая пропускную способность, сооружая многоуровневые развязки), или вводить новые дорожные правила; при этом если пропускная способность дорог уже исчерпана, эти правила должны будут некоторую часть пользователей дороги дискриминировать.

19. Были различные попытки обосновать этическое поведение: трансцендентными ссылками, логическими, утилитарными, психобиологическими, в конце концов. Наконец, неопозитивисты дошли до предположения о неэмпиричности этики, раз, как отметил в тридцатые годы Карнап, из фразы «Убийство – это плохо» невозможно вывести никаких следствий для анализа их с помощью тестов на ложь, потому что после совершения убийства можно увидеть труп, а вот «зла» от этого действия нигде нельзя обнаружить. Заставляет задуматься то, что это суждение поддержал также Рейхенбах, который одно время занимался законами вероятности, правда, также только в области физики. Если бы, однако, философы-неопозитивисты обратились к низшей области ее применения, каковой является технология, они бы заметили, что в ней не существует, к примеру, «истинных машин» в отличие от «ложных», но именно «хорошие» и «плохие» – или, пожалуй, «лучшие» и «худшие». «Хорошей» в таком понимании является машина или любое другое материальное множество, которое отвечает определенным критериям чисто инструментальной оценки. Технологии известны также директивы долженствования, являющиеся следствием принятия этих критериев. Например, в принципе можно сравнить оценку железнодорожных инженеров: «Столкновение поездов – это плохо» с этической оценкой: «Убийство – это плохо», потому что они изоморфны. Правда, обе обладают тем недостатком, что вводят критерий, который не является ни истинным, ни ложным, поскольку «зло» обозначает в них нежелаемое положение вещей, которого следует избегать: поезда на путях, а люди в обществе обязаны перемещаться без столкновений. Этические оценки тем должны отличаться от инструментальных, что их не нужно доказывать, чего в действительности, однако, не происходит. Без сомнения, инженер, на чьем участке поезд сходит с рельс на стрелке, имеет возможность проверить, кроме всего прочего, действие тех законов физики, благодаря которым энергия движения превращается в тепловую, сминает вагоны, локомотив и т.д., однако он не восклицает тогда: «Физика истинна!» – он, пожалуй, закричит: «Плохая стрелка», то есть скверно сконструирована. Таким образом, существуют качественные эмпирические тесты для материальных систем, не идентичные тестам, применяемым в физике. Согласимся, что законы физики не зависят от не относящихся к физике мнений людей, которые их изучают, инженер-путеец же, если он принимает участие в партизанской войне, может придерживаться точки зрения, что «столкновение поездов – это хорошо». Так в действительности и есть, но тогда он отказывается от присущих его технологии инструментальных директив и выводимых из них оценок – в пользу других, уже не сугубо технологического характера. Аналогичным образом «общественный инженер», который рассматривает общество в качестве сложной машины (в кибернетическом понимании), может оценивать ее в соответствии с определенными инструментальными критериями как «лучшую» или «худшую» в сравнении с другими машинами-обществами уже в целом, уже в границах ряда параметров. Что же касается этики, она редуцировалась бы в его глазах до такого «кооперативного минимума», без наличия которого общество не смогло бы функционировать, или общность, где каждый может любого обмануть, убить, ограбить, не способна была бы существовать. При этом этика действует в обществе как вероятностный закон (или скорее как система таких законов); она обнаруживается – в приближении чисто инструментальном – как некое усреднение огромного количества сингулярных процессов, то есть таким образом, как, к примеру, температура газа под постоянным давлением: с точки зрения такой «этической механики» в целом нельзя прямо переходить к сингулярной этике, как нельзя в аспекте классической статистической механики говорить о температуре одного атома.

20. Граница подобного определения проходит там, где атомные скопления перестают быть гомеоморфными человеческим, потому что человеческие обладают тем особенным свойством, что являются системами, чьи актуальные закономерности следуют из их истории. Иметь историю в этом смысле – это то же самое, что обладать будущей траекторией, определяемой (вероятностно) траекторией прошлой; по сути, если бы законы сохранения атомов зависели от их прошлой судьбы, не было бы фундаментального различия между множествами атомным и человеческим. Потому что множество атомов можно признать системой, элементы которой запрограммированны «раз и навсегда» совершенно неуничтожаемым образом, то есть в качестве граничных случаев в области уничтожения изменяемости законов, охватывающей определения полностью агенетическое, через марковское, до телеологических и диахронических одновременно. И наоборот: человеческую общность можно принять за такую систему молекул, законы которой являются функцией времени; мы суть атомы, одаренные памятью и способностью к обучению – до сих пор, заметим в скобках, развитую достаточно ничтожно.

21. В свою очередь, более детальный аспект этических явлений – как определенных законов, управляющих человеческими коллективами – относится к выбору «соответствующего кодекса». Он нас интересует, с точки зрения наших попыток моделирования, в следующем виде: можно ли каким-то образом «правильную этику» отождествить с определенным классом динамически «оптимальных решений», в сугубо инструментальном понимании, или же следует обязательно ссылаться на субъективные переживания и понятия вроде «нравственной интуиции», «добродетели», «милосердия», «сочувствия», а также – «агрессивности», «инстинкта смерти», «жажды власти» и т.п. – чтобы возможно наиболее полным образом описать интересующие нас явления, как синхронически, так и диахронически (то есть в их возникновении и функционировании). Полагаю, что предопределяющими в этом могут быть результаты моделирования общественных явлений: априори не нужно в обязательном порядке стремиться к тому, чтобы «материал», из которого сконструирована «общественная машина», был «исходно» – для ее динамических закономерностей – существенным в детерминирующем смысле, то есть что общества таковы, каковы люди (в таком понимании «человеческая природа» обретала бы в социальном строе только свой «усилитель»). Возможным представляется даже, что «материал» здесь точно так же малосуществен, как для модели мозга не особенно важен материал, из которого модель изготовлена, надо только, чтобы модель отвечала некоторым простым условиям (чтобы псевдонейроны обладали двумя альтернативными состояниями). Может быть, когда-нибудь удастся провести иллюстрирующий процессы развития «социогенезис», в начальной стадии которого будут помещены то «молекулы, имманентно хорошие», то – «имманентно плохие». Интуитивно я предполагаю, что результатом стали бы эквифинальные состояния, потому что социогенезис является эргодическим процессом по отношению к предложенному исходному состоянию: это значит, что общественный строй не зависит ни от того, что в человеке «хорошо», ни от того, что в нем «плохо». Попытаемся представить себе систему дорог, на которые мы выпускаем тучи автомобилей, водители которых проинструктированы, чтобы – в одном случае – продемонстрировать максимум «недоброй воли» по отношению к окружающим (провоцировать дорожно-транспортные происшествия, бессовестно проезжать первыми, никому не уступать дороги и т.п.), в другом же – оказывать участникам движения максимум «полного расположения». Несомненно, на первом этапе агрессивного эксперимента будет очень много дорожно-транспортных происшествий, несравнимо больше, чем во втором, однако когда будет достигнута определенная степень насыщенности («плотность движения»), различия в состоянии безопасности на дорогах невозможно уже будет свести к хорошим или плохим намерениям: физические закономерности подавят «этические установки»! Следовательно, различны пути к эквифинальному состоянию и разной ценой оплачены несчастные случаи и катастрофы, но заключительное динамическое состояние – скорее всего особенно в статистическом усреднении – будет почти неотличимо.

22. Отношения того, что «этично», и того, что «физически динамично» в общественной системе можно было бы моделировать иначе: сложность психики обычного индивидуума актуально существующими общественными системами используется в различной степени. Наверняка существует какой-то необходимый минимум использования структурой адаптационных возможностей индивидуума – минимум, без которого эта структура не могла бы существовать (а ведь в любом случае ее существование представляет важность для индивидуумов). Но требования различных структур в этом отношении разнообразны и – следует полагать – как правило, явно избыточны по отношению к интегральности отдельной личности. Чтобы моделировать эти процессы, следовало бы, быть может, установить, что нам достаточно двух попеременных (дискретных) состояний «общественных элементов» – «марковское» и «немарковское», подразумевая под этим: не обладающее памятью (и следовательно, управляющей автономией) и – обладающее ею. Но ближе к реальности будет некорректное определение, по которому эти состояния будут границами шкалы, в пределах которой происходит постоянное изменение. В «абсолютной тирании» все элементы «лишены памяти» – потому что важны только установки, директивы и приказы сегодняшнего дня; в «идеальном строе» – сингулярная память функционирует полностью свободно. Тем самым первая система является линейной, а вторая – нелинейной; в свою очередь, можно было бы выделить различные «типы тирании»: стабилизация структуры преимущественно с применением физической силы – или же информационным воздействием; в первом случае целое стабилизирует так называемое откровенное насилие, а во втором – коэффициент эффективности внутреннего воздействия информационных директив; первый случай – это, пожалуй, какая-то беспощадная военная оккупация, а второй – что-то вроде ордена иезуитов. Добавим, что – вопреки тому, что иногда говорят, – биологический организм – внутри вышеприведенной схемы – является очень интересным примером скрещивания «информационной тирании» и «силовой». Однако тогда как такие организмы замечательно чувствуют себя в природных условиях, тираны обычно живут не слишком долго, потому что без применения определенных усилий, которых до сей поры, на счастье, искусственно реализовать не удалось, людей невозможно превратить в стопроцентно марковские элементы (лишенные памяти), каковыми являются клетки организма.

23. Поскольку вышеприведенная модель не учитывает «частичной» памяти, каковой располагают личности внутри «тирании», она предельно упрощена; в этом понимании «тирания» как бы «органически» несовместима с человеческой природой, предоставленной биологией, поскольку не обнаруживает плоскости для потенции руководящих действий, которые являются функциями биографии, характера, склонностей, способностей и т.п. Однако и модель, представляющая эти «локальные» свойства, будет неполной, поскольку она, таким образом, является «акультурной»: культуры были бы в моделировании «энергетически подобными», но «информационно разными» состояниями среди такого их сочетания, которое возможно реализовать в рамках структуры данного строя (примитивная аналогия: возможная множественность «дорожных кодексов» по отношению к идентичной сети одинаковых по техническим параметрам шоссе и автомобилей). Это следующее определение и в то же время еще одно уточнение, потому что оно еще не учитывает свойства такой культуры, которая – как наша – обладает памятью (знанием) обо всех культурах, какие ее предварили и какие открыты в странах, для нас экзотических. Таким методом последовательных приближений можно конструировать разнообразные, все более близкие к реальности, динамические модели реальности.

24. Однако в процессе такого моделирования, если бы даже оно и было возможным, – учитываются ли те своеобразные ценности, в которых как бы выражены этические явления? Можно ли не учитывать при исследовании – скажем – феноменов «борьбы за власть» в рамках правящей элиты личные установки, мотивации, намерения? Мы не утверждаем, что кто-то якобы не мог испытывать особого удовлетворения от попадания в определенные дифференцированные с точки зрения управления элементы структуры, мы только полагаем, что тот, кто моделирует такие явления, может с чистой совестью не рассматривать проблему этого удовлетворения, так же как и так называемого имманентного зла человеческой природы. В данной ситуации он поведет себя как биолог, который, правда, называет некоторые новообразования злокачественными, но никаких намерений раковым клеткам не приписывает и не занимается проблемой, испытывают ли они некое сладострастие, атакуя здоровые ткани организма и уничтожая их локальную автономию. Эти проблемы для онколога совершенно несущественны, однако же его целью является борьба именно против таких системных отклонений гомеостаза.

25. Как можно сформулировать наши суждения? Экспериментов по моделированию, о которых мы упоминали, не ведется, поэтому только в порядке предположения мы можем утверждать: по мере возрастания «окостенения» организационных связей между людьми влияние личного предварительного программирования на поведение индивидуумов все более ослабевает. Мы появляемся на свет без этических воззрений, а только с определенного рода направленной эмоциональной реагируемостью, которая уже младенца заставляет отвечать улыбкой на улыбку и которая лежит в основе так называемой высшей чувствительности, более гибкой в ранний период жизни (в детстве), который – практически во всех культурах – человек переживает внутри семьи; там же он получает первое «этическое образование» одновременно с освоением языка. Полученные в кругу семьи чувственно-эмоциональные установки позже определенным образом экстраполируются на более широкие круги общества, причем этот процесс все более явно детерминирован культурой (в том смысле, что связи между ближайшими родственниками относительно наименее подвержены культурному влиянию). Однако как детская память неадекватна по отношению к требованиям, выдвигаемым структурой строя отдельному гражданину, так и та форма коллективной памяти, которую мы называем культурой, может быть неадекватна по отношению к вызываемым – также и технологически – общесистемным переменам человеческого множества. С ростом темпа эволюции множество ведет себя так, как если бы оно утратило память: оно становится марковским, и его последующие состояния зависят уже только от состояния, актуально фиксируемого. И далее: предварительное программирование «детства» частично создает внутреннюю «антимарковскую» защиту у отдельных индивидуумов; однако то, какова интенсивность этой «защиты» против «утраты памяти», зависит от самобытности культуры, которая ведь сформировала и саму эту семью (таким образом, мы имеем дело с иерархической серией петляющих процессов действия обратных связей: родители учат ребенка тому, чему сами «этически» научились у своих родителей). В сингулярном аспекте также нельзя обойти индивидуальную личностную характеристику (но только в этом аспекте). Таким образом возникает тенденция проявления «этических» поступков как «слабых локальных воздействий». Под «локальным» мы отнюдь не подразумеваем физического расстояния – а только ситуации, в которых отдельный представитель, производя определенные действия, представляет исключительно себя (а не какие-нибудь более или менее значительные группировки вроде слоя, класса, армии, организации, государства и т.д.). Однако все виды этой «защиты» не обеспечивают фактической сингулярной независимости по отношению к «сильным воздействиям», в целом обусловленным принадлежностью к упомянутым выше системам. Напротив: именно эти воздействия на практике побеждают «защиту». По этой причине полностью утопично, к примеру, благое пожелание, согласно которому, чтобы предотвратить войну, достаточно, чтобы все призывники отказались повиноваться властям. А такого никогда не случалось. Ибо господствующие отношения невозможно усовершенствовать призывами к лучшим чувствам – о чем марксистам, впрочем, давно и хорошо известно.

26. Говоря о «технологии этики», мы имели в виду определенные способы моделирования этических феноменов техническими средствами. Однако как невозможно, к примеру, смоделировать изолированные от нейронного субстрата – пусть даже псевдонейронного – эмоциональные явления, чтобы получить «чистую печаль» или «утраченную радость» в пробирке, точно так же невозможно смоделировать то, что этично – вне общества, и именно поэтому мы были вынуждены отступить от тематического центра. Моделирование, в свою очередь, может или стремиться только к тому, чтобы удалось повторить определенные процессы (допустим, «марковское» проявление этики в первобытных культурах), или же оно может иметь результат, отличный от чисто познавательного по причине своей инструментальной пригодности. Иными словами, вопрос в том, поможет ли моделирование произвести гомеостатически правильный выбор «среди множественности этических систем». В своем предельном выражении эта точка зрения гласит, что этика состоит, как и дорожные правила, из определенного набора указаний, того или иного – невыводимого чисто логически из описания материального состояния – однако являющегося производным определенного инструментализма, причем в виде всесторонне оптимального решения. Этика, как и эти правила, призвана минимизировать число вероятных конфликтных ситуаций и коллизий, и к тому же делать это «жизненно», то есть так, чтобы это было всем на пользу и не обременяло бы отдельных представителей излишними неудобствами или страданиями (потому что тогда люди станут повсеместно избегать придерживаться предписаний).

27. Однако может ли рационально мыслящий гуманист до такой степени «технологизировать» свою любовь к общественному благу? Расчет показывает, что человечество в мирное время объединено не только чем-то «благим само по себе» (функциональное бессилие этого суждения представляется очевидным), но что состояние возможно более полной кооперации было бы наиболее статическим, наиболее динамично стабилизированным, максимально защищенным от любых – даже космических – помех; и таким образом – следовательно – этика, подкрепленная инструментальным, экономическим, информационным расчетом – именно то, чему гуманист охотнее всего отдаст предпочтение. Однако нельзя ли – спросим мы – аналогично рационализировать суждение, согласно которому этика разделения, сегрегации, насилия и эксплуатации была бы «по крайней мере не хуже», чем этика в понимании чисто операционном и инструментальном? Так вот, не мы, а действительность доказывает, что знака, указывающего на равенство этих этических систем, – в плане чисто инструментальной компаративистики – поставить нельзя. Инструментальные аргументы беспомощны только (если речь идет о поддержке гуманистических устремлений) по отношению к стационарным культурам, если в одной более господствует мягкость, а в другой – скорее жестокость, но может оказаться и так, что стабильность равновесия в целом в обоих аналогичная. Использовать же чисто гуманистические аргументы – при нашем операционном подходе – мы не имеем права. Мы стремимся их избегать не потому, что охвачены модной кибернетической манией, но потому только, что в культурном отношении они релятивизированы; в свою очередь, если бы то, что в поступках хорошего, могло бы как-то совпадать с тем, что гарантирует – также и во внекультурных периодах – статичность и оптимальную прочность, мы получили бы такой компас для действий, которого не сможет отменить даже самое неожиданное будущее. Положения антиэгалитарные невозможно сравнивать с эгалитарными – в рамках технологически ориентированной цивилизации. Во-первых, и это тривиально, хотя бы потому, что энергия, даваемая рабским трудом людей, несравнима с доступной в природе; далее, поскольку полученные благодаря разделениям (на «своих» и «чужих», «низших» и «высших» и т.д.) состояния равновесия непрочны; если даже пренебречь образующимися в этом случае силами общественного антагонизма и возлагать надежды на неограниченное применение силы, то таким образом стабилизированные структуры могут просуществовать лишь недолгое время, отделяющее одну промышленную революцию от другой. Так, например, новая информационная эпоха отсчитывает время от выведения на постоянные орбиты передающих спутников, которые тотальную «информационную обработку» в каком-нибудь пункте планеты сделают попросту невозможной (чисто технически). Поэтому дезинформировать – с прогрессом передающих устройств – все труднее. В свою очередь, в области экономики цивилизация, если она сумеет подключиться к энергии материнской звезды или же реакции ядерного синтеза и одновременно удержит привилегию частной собственности подобных источников, поступит – только в инструментальном аспекте – очень нерационально и будет вынуждена бороться со все возрастающим количеством проблем, совершенно излишних, поскольку они исчезнут сразу, как только она откажется от принципа этой нерушимой собственности. По всей вероятности, эти расчеты не дают подобных результатов при применении в пределах небольших отрезков времени. Техноэволюция не является точной синтетической заменой справедливости, осуществляемой незамедлительно, той, что плохих наказывает, а хороших награждает – но на более длительное время действия ее именно так и представят. Какая-нибудь однородная тирания могла бы, впрочем, в конце концов, применяя жестокие и изощренные средства, парализовать развитие на некоем достигнутом им уровне – если бы действовала в масштабах всего земного шара (хотя производная нейтрализация ряда действий и исследований могла бы погубить и ее – как только иссякнут энерго-сырьевые источники, соответствующие тому техническому уровню, на котором наступило бы общественное «обездвиживание»). Однако это состояние далеко от реальности; мы наблюдаем как раз ускорение техноэволюционного темпа, который придает вес чисто инструментальным расчетам, поскольку все более явно превращает цивилизацию – в энерго-информационную машину, чье равновесие в целом во все большей степени зависит от равновесия в отдельных точках. И следовательно – если только рассматривать в масштабах всего земного шара (сделать это позволяет техническая интеграция) – этически правильное поведение (в гуманистическом понимании) одновременно является разумным как рациональное, совпадающее с градиентами развития; любое же другое рано или поздно обрекает соответствующий общественный порядок на гибель. Однако следует добавить, что эта гибель может стать судьбой всего вида – как глобальный финал локальной близорукости или просто глупости.

28. В части I мы упомянули о вредном влиянии некоторых технологий на общественные ценности; возникает вопрос, может ли технология функционировать как своеобразный союзник или усилитель этики и, следовательно, как оптимизирующий регулятор человеческих отношений. Это – с некоторыми ограничениями – возможно. Потому что технические средства могут представлять собой модераторы межчеловеческих «столкновений», начиная уже с просто физических; ведь соответственным образом сориентированный подбор технологий производства, строительства и пр. может разрядить свойственные современности ситуации «толчеи» в очень широком понимании – то есть ситуации непрекращающегося избытка индивидуумов, неумышленно соперничающих в обладании материальными благами, местом в транспорте, в квартирном пространстве и т.д. – с которыми мы постоянно сталкиваемся. Правда, таким образом применяемые технологии не функционируют бесконфликтно, потому что одним из результатов их массового внедрения является переход – в наиболее развитых странах – с уровня толчеи пешеходов – на уровень автомобильной толчеи на дорогах. Следовало бы, в свою очередь, этих дорог построить достаточно много, но – как оказывается – это слишком дорого даже для самых богатых. Однако принципиально возможным представляется обволакивание, так сказать, каждого человека своего рода оболочкой технически воспроизведенного «отстранения» от других людей, которое на практике облегчает к тому же сохранение так называемого собственного достоинства (в толпе с ним трудно), а также притормаживает возникновение тривиальных или бедственных конфликтов с окружающими на почве несовершенства быта. Технические средства воздействуют тогда как бы с позиций некоего скептицизма по отношению к этическому совершенству индивидуума: их роль сводится к тому, чтобы он не был вынужден подвергать свою нравственность слишком частым испытаниям (то есть чтобы попросту ему не было бы выгодно быть хамом или свиньей). Таким образом созданный комфорт не является, понятное дело, усилителем этики, но всего лишь амортизатором человеческих контактов, таким, какой профилактически не допускает самой вероятности их заострения. Разумеется, применение такого рода технических усовершенствований утрачивает свое посредническое значение, если они становятся привилегией, а не выравнивающим фактором. Используемая подобным образом технология является посредником, нейтральным с этической точки зрения, поскольку, предупреждая зло, этим и ограничивается. Собственник домика и автомобиля в этическом смысле вовсе не должен быть лучшим, чем бездомный пешеход – просто он далек от определенных ситуаций морально осуждаемого поведения, поскольку вместо этих ситуаций он в состоянии по своему желанию создать другие. И даже такой профилактической функцией технологии не следует пренебрегать.