Текст книги "Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма. Собрание сочинений"

Автор книги: Соломон Барт

Соломон Барт
Стихотворения. 1915–1940 Проза. Письма

ФЛОРИДЕИ
ТИПОГРАФИЯ КН-ВА «КОШНИЦА»
МОСКВА, 1918

З.Д

Ты должен верить в меня.

З.Д.

1. «Я предвосхитил всё мечтой…»

 
Я предвосхитил всё мечтой:
Всю боль, всю бренность наслажденья.
Свершенья нет. Так чередой
Стихают юности волненья.
 
 
Не родились мои цветы,
Моя любовь не воплотится…
О, только робкому приснится
Виденье вещей красоты!
 

2. «Печаль сидела у окна…»

 
Печаль сидела у окна,
Вдруг смерть с ней поравнялась…
– Зачем скитаешься одна? —
Но смерть не отозвалась.
 
 
Прошла сурова и нема,
Прошла, окутав дали,
И вдруг нагрянула зима,
Владычица печали.
 

3. «Выше солнца ум в пыли рожденный…»

 
Выше солнца ум в пыли рожденный,
Тише смерти скорбью отягченный,
Мыслью сокровенной вечность рождена, —
Сердце, ты не бойся: ты глубинней дна.
 
 
Ум бессилен к высям устремленный,
Жалче тени скорбью отягченный,
Яр и неотступен пламень новизны,
В каждом сердце трепет гложущей струны.
 

4. «В небесах бездонных тучки ни одной…»

 
В небесах бездонных тучки ни одной.
Я в траве высокой. Я прилег и слышу,
Как ползет змеею невечерний зной,
Как цветы и травы утомленно дышат.
 
 
Утомлен и я, но сердце как вино…
Плод душистый, зрелый – я в траве высокой,
Я сокрыт травою и мне всё равно…
Тучки ни единой широко-глубоко.
 

5. «В лесу, где обитает тайна…»

 
В лесу, где обитает тайна,
Как страшен города прибой,
И перепутья крест случайный —
Заблудшим грозный часовой.
 
 
Былого призрачные сети
С ветвей чуть тянутся к кустам,
Как будто умершие дети,
К родным приникшие рукам.
 

6. «Дайте небу улыбнуться…»

 
Дайте небу улыбнуться,
Дайте встать на камень тот,
Дайте, дайте оглянуться
На весенний хоровод.
 
 
Дайте грудью упереться
В ширь – раздольное житье,
Надышаться, заглядеться
В юной юности лицо.
 
 
Эти б листья мне шептали,
Эти птицы пели б мне,
Умереть бы без печали,
Низко кланяясь весне.
 

7. «Сверкал зеленый луг и даль пылала…»

 
Сверкал зеленый луг и даль пылала…
Среди раздолья млеющей травы
В истоме пламенной она стояла
Виденьем лета, зноя и любви.
 
 
У ног ее, как язычки желанья,
Легли цветы, глотая жар лучей,
И угасал, забыв свои скитанья,
Весенний пилигрим, молитвенный ручей.
 

8. «Какая тишь на дне морском…»

 
Какая тишь на дне морском
Для тех, кто плачет каждый день!
Печаль недвижная очей
На дне морском, на тихом дне.
 
 
На дне морском, в бездумьи струй
Какой покой, какая глубь!
И флоридеями пленен
О дальной, дальной жизни сон.
 
 
Я жду склонившихся к волне,
Я колыбельно им пою,
Я руки сонные простер…
На влажном дне какой простор!
 

9. «За что убил я бедного жучка…»

 
За что убил я бедного жучка,
На книгу севшего нежданно?
За то, что жизнь кругом желанна
И так коварна быстрая рука.
 
 
И я смеюсь, мечтательный теперь,
Живой вне жалости и боли. —
Мы все покорны темной воле:
И жизнь, и смерть. И человек, и зверь.
 

10. «Ее во сне видали паладины…»

 
Ее во сне видали паладины
И на подмостках славил арлекин.
Пути ее вещали тамбурины
И лунный блик за пологом гардин.
 
 
В мечтаньях гордых, радужно огнистых,
Ее искали темные сердца,
Но в час кончины, – в далях нелучистых, —
Она являлась скорбно, без венца.
 
 
Сверкал порок над именем нетленным
В огнях зазывных красных фонарей, —
И мстила трепетом она священным
И призраком оскаленных зверей.
 

11. «Без надежды прожить невозможно!..»

 
Без надежды прожить невозможно!
И сегодня себе я солгу.
Сердце тихо иль сердце тревожно, —
Я надежду всегда берегу.
 
 
Как дитя я к груди прижимаю
И лелею надежду мою.
Пусть давно я в душе увядаю,
Но о жизни всё так же пою.
 

12. «Я не испил вина краснее губ твоих…»

 
Я не испил вина краснее губ твоих,
Вина из виноградников лобзаний.
Чей это крик в ночи?… Чей это стон затих?..
О ты, рожденная для сладких истязаний!
 
 
Кладбищу тихому мерцанье уст твоих
И опаль мертвая огням моих желаний.
Над смертию царит вином вспоенный миг,
Вином из виноградников лобзаний.
 

13. «Коснулась тонкими перстами…»

 
Коснулась тонкими перстами
Неведеньем сомкнутых вежд.
Ныряла в трепете одежд,
Как мотылек меж лепестками.
 
 
Всю ночь виденьем смутным рея,
Она взошла его зарей, —
И вспыхнул сумрак золотой
И умерла души лилея.
 

14. «Где ночь любви истомного испанца…»

 
Где ночь любви истомного испанца
Из струнных вздохов, стонов кастаньет?
Верни устам всю опьяненность танца,
Медвяных чар рассыпчатый букет…
 
 
Но девы стран мечтательно суровых,
Но белый мрамор в тоге тополей
Избегли чар зноящего покрова.
О жало тихое иных ночей!
 

15. «Она улыбнулась сквозь сон моряка…»

 
Она улыбнулась сквозь сон моряка,
Как смерть – в приближеньи своем далека.
О быстрые травы и сонный погост!
О сердца больного мучительный рост!
 
 
Она улыбнулась… Но кто воскресит
Всё то, что душа безнадежно хранит?
Так мертвой былинки страдавшую нить
Вселенскою волею не оживить.
 

16. «И вот сорвал я покрывало…»

 
И вот сорвал я покрывало…
Огнем сонаты озарен,
Предстал ты в муке пьедестала —
На буднях воскресенья сон.
 
 
За ложь твою тебя пытаю,
За возвышающий обман:
Какому ты был близок раю?
Где сих созвучий мирный стан?
 
 
Живи! Хочу, чтобы глумились
Рукоплесканий мотыльки.
Чтоб звуки пламенно роились,
Сердец и струн кляня тиски.
 
 
Чтоб скорбью страстного финала
Ты пробудил мишурный зал, —
И снова шорох покрывала
О вечной грани прошептал.
 

17. «Был грустен дня осенний склон…»

 
Был грустен дня осенний склон
И ночь была, как лед.
Я задремал под перезвон,
Струившийся с высот.
 
 
Но глас небес был зов могил:
Стеснилась хладом грудь, —
И снилось мне, что я свершил
Последний в жизни путь.
 

18. «Я помню мир вне красных ожерелий…»

 
Я помню мир вне красных ожерелий
Твоих соблазнов, женщина, твоей тоски.
Я помню… Я забыл… в чаду твоих камелий
Как дни темны, как ночи праздно глубоки!
 
 
Где жизнь – борьба? Где смерть в ночном забрале?
Где тайны вещие? Где мой пытливый ум?
Я помню… Я забыл… И воля так устала.
Я жду… Я уловил одежд влекущий шум.
 

19. «Опять кругом одни виденья…»

 
Опять кругом одни виденья
Моих обманчивых очей.
Опять над бездной разрушенья
Навис огонь тоски моей.
 
 
Я не хочу приять молчанье
Немой грозящей пустоты.
Я не могу… Мои страданья —
Загробной вечности цветы.
 
 
Повсюду суета бескрылья
И вехи зыбкие крестов,
И злая жадность от бессилья
У водопоя мертвых слов.
 
 
Всю жизнь я ведал лишь утраты, —
Иссяк весны столикий сон.
Но в скорби вечного заката
Новорожденья чую стон.
 

20. «Неведенья слезы и руки как лед…»

 
Неведенья слезы и руки как лед,
Влекущий, как розы над омутом, рот.
Стихийных волений змеящийся круг,
Грозы полыханье и птичек испуг.
 
 
И ты, что так долго таил и хранил
Для страсти единой свой девственный пыл,
На выси мгновеньем одним восхищен, —
Томиться по высям навек осужден.
 
 
И слезы, и клятвы, и руки как лед,
Как розы над омутом, млеющий рот.
Но тайна изжита и дверь отперта, —
И старой шарманки гудит суета.
 

21. «О вечный гнет ненужных слов!..»

 
О вечный гнет ненужных слов!
Молчанье было б так приветно.
Но как раскинут вещий кров
Над тишиною безответной!
 
 
Слова, постылые слова,
Слова забытого значенья,
Полуистлевшая трава
В саду весеннего томленья.
 
 
И робкий вздох, и крик души
Язык-могильщик поджидает… —
Так всё, рожденное в тиши,
В шумливом слове умирает.
 

22. «Последний час, час осиянный…»

 
Последний час, час осиянный,
Мерцанье снежной тишины,
И дальний зов благоуханный:
– Прости несбывшиеся сны! —
 
 
Последний час, мой час прощальный…
Склоненность скорбного лица,
И рядом Властный, Изначальный
И Осиянный до конца.
 

23. «Где ты, мазурка бравурная…»

 
Где ты, мазурка бравурная,
В экстазном декольтэ?
Я внес всю радость лазурную
В мой шепот: Enchanté.
 
 
И был я тогда просительный
И робкий паладин.
О, времени шаг медлительный!
О, северный наш сплин!
 

24. «Из чаши трепетной мгновенья…»

 
Из чаши трепетной мгновенья
Спадают в бархатность цветов.
Зловещи и немы сплетенья
Влекущих рук и томных ртов.
Но неотступен стерегущий,
Плешиво-царственный гранит:
Он в были злой, он в дрожи сущей
И в строгой бледности ланит.
 

25. «О вы, вспоенные борьбою…»

 
О вы, вспоенные борьбою
И упоенные жестокостью своей!..
Вот я иду взыскующей тропою
На торжища шумливых площадей,
 
 
Чтоб видеть темные обличья
Творящих мир, хулящих суету,
Чтоб на ладони билось сердце птичье,
Кровавый крик роняя в пустоту.
 
 
Роятся истины: их много,
Как справедливости и в дулах и в клинках.
Но я иду… И тайная тревога
Мне одинокому и тайный страх.
 

26. «Мечта, забытая в беседке…»

 
Мечта, забытая в беседке,
Твои, Вероника, глаза,
Твоя дрожащая в виньетке
Какая грустная слеза!
 
 
Руки ажурное преданье
Твоей тоскою зажжено.
Твои ли озарят скитанья
Ночное сонное окно?
 

27. «Не зверь ли я? А ночь всё та ж…»

 
Не зверь ли я? А ночь всё та ж…
Над сердцем тихо веет.
Всё та же ночь, всё тот же страж
В молчаньи цепенеет.
 
 
Ползет алчба, грядет испуг,
В ушах самум гуляет.
То крысий зов, то крысий дух:
Кто дышит, тот желает.
 

28. «Твой детский смех – как хрустали…»

 
Твой детский смех – как хрустали,
Как неба вешний звон.
Смеюсь ли я, – в груди моей
Трепещет жалкий стон.
 
 
Перед тобой весь мир цветет
Напевом стройных снов.
Что я могу?.. Я утонул
В пучине мертвых слов.
 

29. «Есть яркие и гордые цветы…»

 
Есть яркие и гордые цветы,
Есть робкие и плачущие травы,
Есть дети солнца, дети красоты,
Есть дети сумеречной славы.
 
 
Кто к высям гор надменно устремлен,
Кто в скорби дольней бледно утопает, —
Одних венчает песен громкий звон,
Другие тихо умирают.
 

30. «С каждым днем твой приход чудесней…»

 
С каждым днем твой приход чудесней,
Цветами говоришь: внемли!
Тихие песельники земли
Поют молчаливые песни.
 
 
Я внемлю. И губы бескровно
В ласковых стынут лепестках.
А над гробом они любовно
Убаюкают скорбный прах.
 

31. «Сегодня днем в оранжерее…»

 
Сегодня днем в оранжерее
Я, утомленный, задремал.
И подошла ко мне лилея
И тихий голос прошептал:
 
 
– Вновь жизни сну ты улыбнешься,
Час обновленья недалек,
И будешь мой, ко мне вернешься,
Покорный чарам – мотылек!
 

32. «De profundis – из органа…»

 
De profundis – из органа —
Сатана восстал и мечет,
Мечет звуки из органа —
De profundis – Сатана.
 
 
Глухо шепчет у порога
Чья-то темная тревога.
Чью-то темную тревогу
Звуки мощные разят.
 
 
Глас молитвы, глас смиренный…
И надменной воли глас:
– Смертной мысли обольщенья
Вам простятся ль в грозный час? —
 
 
Брызжут звуки, стонут, тонут
В гуле веерного свода.
И высоко, так высоко —
Выше, выше – тишина.
 

33. «Может слово быть еще тише…»

 
Может слово быть еще тише.
Может быть прозрачней шаг.
Мы пройдем к церковной нише —
Легче шаг, и слово тише!
Уж подъемлют грозный стяг.
 
 
Идут. Склонись! На этих лицах
Вопль крови застыл… и ночь,
Вся в зарницах-огневицах,
Вся в шуршащих черных птицах…
Легче! Тише! Мыслям – ночь.
 

34. «Со мною только скорбь моя…»

 
Со мною только скорбь моя.
Оснежилась зима.
В полях бело. В лесу хвоя
Бела, грустна, нема.
 
 
Лишь утро, – воронье кряхтит,
Кляня мою печаль.
А к ночи всё звенит, звенит
Тоскующая даль.
 

35. «Веселье каждому доступно…»

 
Веселье каждому доступно…
Труба колышет балаган.
У кассы – зла и неподкупна
Сидит ворчливая Сюзанн.
 
 
Уж ноги стройные ажурно
Обув, капризная Мюзетт,
Нахмуря брови, свой пурпурный
Шнурует с блестками корсет.
 
 
При ней Пьеро… Как сердце бьется…
Мюзетт, Мюзетт, как он влюблен!
Но денег нет… и он смеется,
И он всё более смешон.
 

36. «У смерти моей голубые глаза…»

 
У смерти моей голубые глаза
И странные нежные речи.
У смерти моей золотая коса
И детские робкие плечи.
Темнеет. На травы ложится роса.
Стихаю для трепетной встречи.
 
 
И вижу я снова таинственный пруд,
В дни жуткого детства знакомый, —
И гаснет бессильно домашний уют
В зазывах нездешней истомы.
 

37. «Как в этот танец не поверить!..»

 
Как в этот танец не поверить!
Ее огнем не запылать?..
Три ночи плакал я… Три ночи
Томили сны меня.
 
 
В пунцовой мгле, где розы жар, —
Мне снилась окрыленность ног…
В пунцовой мгле, где розы жар, —
Я жизнью танца жил.
 
 
Кто боль свою, как сказку, любит?
Кто любит сказки стройных ног?..
Три ночи плакал я, три ночи —
В пунцовой душной мгле.
 

38. «Заря взмолилась: – о, прости!..»

 
Заря взмолилась: – о, прости!
Мне снов твоих не донести… —
И, сняв пурпурный свой наряд,
В объятья кинулась наяд.
 
 
А он таил в душе обет, —
Всегда дитя, всегда поэт.
К утру взломали дверь друзья:
К нему пришла его заря.
 

39. «Долинам темных песнопений…»

 
Долинам темных песнопений —
Вершины заревой крови.
Потокам слез и вожделений —
Твой сон, о таинство любви!
 
 
Мечта ли гордо вознесется,
Взойдешь ли в сказочную дверь, —
Ожесточивши выю, бьется
В тенетах страсти злобный зверь.
 

40. «Я отдал всё: всю радость вдохновенья…»

 
Я отдал всё: всю радость вдохновенья,
Всю силу знойную томлений молодых.
Я отдал всё… и преданный тобою,
Я растворился в песне и затих.
 
 
Я как волна к ногам твоим склонился
И как волна низвергнут в бездну вновь, —
Но в звуках трепетных, молитвою венчанных,
Струится и кипит моих желаний кровь.
 

41. «Высоко взмыла жизни грязь…»

 
Высоко взмыла жизни грязь
И флейты вешние безмолвны.
О, как бледна разлуки вязь!..
И все пути во мгле бескровны.
 
 
Житейской грязи поклонюсь
Страданьем памяти нетленной.
Тебе единой помолюсь,
Тебе единой и презренной.
 

42. «Мы все – идущие по комнатам…»

 
Мы все – идущие по комнатам,
Мы все – поющие стихи.
Лишь ты одна, лишь ты бездомна там,
И за окном шаги твои.
 
 
И видишь ты наш круг медлительный,
Скелетов праздный хоровод:
Наш дом живой, наш дом пленительный
Твоим очам – могильный грот.
 

43. «Еще над павшим тайна не витает…»

 
Еще над павшим тайна не витает,
Еще не умер он.
В моей руке чуть никнет меч
И кровь моя кипит над холодеющею кровью.
 
 
В алькове ты… Зовешь…
Что в голосе твоем?
 
 
Краснее крови,
Ярче смерти
Твое ложе.
 

44. «Я приходил для ветхого забора…»

 
Я приходил для ветхого забора,
Для каменно-надменных ступеней.
Сгущались тени древнего собора
И становились всё длинней.
 
 
И вновь во власти мрачных суеверий,
В преддверьи вечной тишины, —
Я слушал звуки скорбных повечерий,
Печальный зов погибших без вины.
 

45. «В комнате так тихо, тихо так, тик-так…»

 
В комнате так тихо, тихо так, тик-так…
Что за птица виснет? Чучело никак.
Страшен клюв орлиный, но безжизнен взгляд.
Спи же, царь крылатых! Шах царю и мат!
 
 
В комнате так тихо, тихо так, тик-так…
А за дверью крики, брызжет красный флаг.
То орлы свободы в славный бой летят.
Шах царю бескрылых! Шах царю и мат!
 

46. «Твои шаги на склоне дня…»

 
Твои шаги на склоне дня
Ложатся вешними садами…
Твои шаги, о тихая моя,
Твои шаги над белыми цветами.
 
 
Кладбище звуков оживил я вновь
Всей дрожью наболевшей раны.
Цветы в росе… цветов коснулась кровь…
Как эти капли тяжелы и пьяны!
 
 
Твои шаги вокруг меня
Ложатся вешними садами.
Чей это голос, радостно звеня,
Чей чуждый голос меж цветами?
 

47. «Вино цвело, сжигая слезы…»

 
Вино цвело, сжигая слезы,
И на пушистые ковры
Бросали мы любви занозы,
Любовь кидали на ковры.
 
 
Знобя одежды, мы плясали…
Казалось, – сердце не болит.
О, как мятежно мы ступали
По ранам млеющих обид!
 
 
То память жадная кивала
Сквозь брызги арф и звоны труб,
И в ласках женщин скорбь дрожала,
Как чаша сонная у губ.
 

48. «Я зверь безумный, зверь священный…»

 
Я зверь безумный, зверь священный,
Я жду тебя в тиши полночных чар.
Закон любви, царящий во вселенной,
Мне обещал блаженства дивный дар.
 
 
Меня душили грозы вожделенья,
Ночей бессонных жадная тоска.
Назрела страсть без воли, без терпенья,
Как чаша зол – бездонно глубока.
 

49. «Стемнело вдруг и дети замолчали…»

 
Стемнело вдруг и дети замолчали…
Посевы лютой, скорбной тишины
Дохнули в нас кладбищами печали.
И стало жаль детей. И их вины
 
 
Наследье темное должно коснуться, —
Вины, что в трепетаньи вольных сил,
И в них тоска не может не проснуться
В преддверьи траурном родных могил.
 
 
О, смерть близка! И лучшие желанья
В тени ее и стынут и молчат.
Дрожат цветы в молитве увяданья
И в золоте лучей весенний меркнет взгляд.
 
 
Давно, давно во мне сказалось
Наследье темное вины.
Душа молчит, душа скончалась,
Впитав весь ужас тишины.
 

50. «Каждый день в окно своей дамы…»

 
Каждый день в окно своей дамы
Прокаженный рыцарь глядит.
Суровы высокие храмы,
Где дама всё так же молчит.
 
 
И это, как будто, не ново,
Что в даму влюблен больной.
Для дамы последнее слово,
Последний молитвенный зной.
 

51. «В траве высокой странная покорность…»

 
В траве высокой странная покорность…
Ты здесь усни, воспоминание мое!
Где ночь была, – восходит час дозорный,
Занесено и бдит и ждет Его копье,
 
 
Под юным небом юные скитанья…
Ты здесь усни, воспоминание мое!
И если вновь к устам прильнет желанье,
В ущелья темные падет Его копье.
 

52. «Играющий на скрипке…»

 
Играющий на скрипке,
Весенний и больной,
И чей-то только липкий
Смешок немолодой.
 
 
И снова жар акаций,
И снова сердцу петь. —
О жажда возгораться
И жить, и умереть!
 

53. «О друг моих ночных томлений…»

 
О друг моих ночных томлений,
Дитя с глазами старика,
Где сумрак призрачных селений
И злое бденье паука.
 
 
Отвисли губы без дыханья,
Чуть к полу тянется ступня,
И неподвижность и молчанье:
О память ночи, память дня!
 
 
Я предвосхитил скорби тайну,
С тех пор болею я тобой,
И знаю я, что не случайно
Ты нелюбимый предо мной.
 
 
В тебе живут ее желанья
И каждый вздох ее в ночи,
И тайных помыслов терзанья
Взошли огнем в зрачки твои.
 
 
Горят и светят твои очи,
Не шевелится персть твоя…
Со мною коротает ночи
Мое обманное дитя.
 

54. «Уж сени песнью всколыхнулись…»

 
Уж сени песнью всколыхнулись…
Вы шли лугами в дальний лес.
Вы не видали, не нагнулись…
Вы шли лугами в дальний лес.
 
 
И смертью бледной, безответной,
Под равнодушною ногой, —
Цветок скончался в час приветный,
Час невечерний золотой.
 

55. «И гроб в огнях свечей дрожащих…»

 
И гроб в огнях свечей дрожащих.
И гул пещерной мглы…
И тихий цвет. И жажда тайны
Сухих сомкнутых уст.
 
 
Склонив в мученьи злом и тонком
Лицо к пахучим лепесткам,
Я весь в огнях дрожащей скорби.
О, бледных рук укор!
 

56. «Одна меж сонными домами…»

 
Одна меж сонными домами —
Ночь бродит бледными стопами.
Как безначально глубоки
Ее усталые шаги.
 
 
Была за лесом, за горами,
Пришла звериными тропами.
О, если б в крик один излить
Всю боль, всю жизнь и всё забыть!
 

57. «Зачем никто из тихих и скорбящих…»

 
Зачем никто из тихих и скорбящих
Не уронил слезы в обители моей?
Зачем никто движеньем рук молящих
Не заслонял томительных огней?..
Их зажигает ночь у ложа одиноких,
В нее влюбленных, в тихую печаль.
Зачем никто не направлял очей глубоких
В мою таинственную даль?
 

58. «Моя любовь была мгновеньем…»

 
Моя любовь была мгновеньем,
Как розы красные в снегу…
О, если б смерть была виденьем,
Как жизнь на сонном берегу!
 
 
Мне светят траурные очи
Сквозь мглу и чары бытия:
В дрожаньи зорь, в молчаньи ночи
Загробной тайны лития.
 
 
О, если б смерть была виденьем,
Как жизнь на сонном берегу!
Пою теням, пою каменьям,
Могильным вехам на лугу.
 

59. «О эти веянья весны…»

 
О эти веянья весны,
О эта ласковость расцвета,
Лазурью пьяные челны,
Сердца глубокого привета…
Лесной потайны густота,
К устам прильнувшие уста,
О те, что стынут без ответа…
 
 
В мой тихий дом, в мой вешний дом,
Под сень цветущего погоста,
Я жду измену и сором, —
Сыграть в нетлеющие кости.
О эти веянья весны…
О потонувшие челны…
 

60. «Пляс и звоны карусели…»

 
Пляс и звоны карусели.
Пляс и звоны… стон крестов.
Духа вечные качели
От могилы в сумрак снов.
 
 
Всё ль высокое истлеет?
Все ль на торжище любви?
В сердце мужа грозы зреют
И душа его в крови.
 

61. «Молитвенно коснулся рук…»

 
Молитвенно коснулся рук…
Смутилась я: и в разговоре
Мне чужд сентиментальный звук.
И пусть сокрыта в его взоре
Тысячелетий скорбь и боль, —
Я посмеюся тихой дрожи
Надменных губ. Где мой король?
Увы! Он ждет на брачном ложе.
 

62. «Ты отдаешься и дрожишь…»

 
Ты отдаешься и дрожишь
И ласку трепетно таишь…
Еще порыв – и ты моя:
Чего-то жду, жалею я.
 
 
И в опустившихся руках,
И в полных слез твоих очах,
И в жутком зное губ твоих
Нет прежних радостей святых.
 

63. «Широкой улицы простор…»

 
Широкой улицы простор
Веселью солнечному служит,
Но сердца робкого затвор
Он блеском выспренним недужит.
 
 
И желтых занавесок бред
В окне за гордой колоннадой
Такой мучительный привет…
Как сердце бьется за оградой!
 

64. «Целую смерть… Опять в туманы…»

 
Целую смерть… Опять в туманы
Тревогой факелов плыву,
Объемля каменные станы
И обреченную листву.
Я окна темные чарую
И, брошен в светлое окно, —
Дрожу и плачу и колдую
Надежды робкое звено.
Внизу мгновенья умирают
В шагах и в топотах и в снах,
А надо мною рассыпают
Тысячелетья звездный прах.
И в эти гордые низины,
И в долы скорбные земли,
Целуя смерть, несу былины,
Не зная, где они цвели.
 

65. «На жадном ложе тех ночей…»

 
На жадном ложе тех ночей
Я помню вскрик румян, —
Сей страшный миг, что, без речей,
Был черной смертью пьян.
 
 
Я помню ласки без конца,
Узывных мыслей бред.
О чары, чары мертвеца,
Творящего обет.
 

66. «Нас убаюкали тленные сны…»

 
Нас убаюкали тленные сны,
Нам непонятны запросы весны,
Кажутся странными дети.
Что-то, как камень, на сердце лежит…
Только порою недуг шевелит
Память о тайном завете.
 

67. «Ярче всех и всех надменней…»

 
Ярче всех и всех надменней
Ты взошла на эшафот.
О, не надо больше терний!
И упал безмолвный рот.
 
 
Но в глазах, что неотступно
Зверь мечтательный искал,
Всё осталось недоступно…
Он взбесился… Задрожал…
 
 
Стало жутко, стало ново,
Петлей шею он сдавил,
И несказанное слово
В смертном хрипе задушил.
 

68. «Пришла вся в зареве вещаний…»

 
Пришла вся в зареве вещаний,
С тоской взывающей в очах:
Есть тайна славных злодеяний,
Есть сила гордая в мечах.
 
 
За ней в смятении глубоком
Печаль плелась одна, одна…
Есть скорбь святая в одиноком.
Благословенна тишина.