Текст книги "История Мурочки"

Автор книги: Софья Шиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

История Мурочки
_{Повесть С. Орловского}

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I
Героиня

История Мурочки еще невелика. Мурочке всего тринадцать лет.

Если вы не поленитесь пройтись по дорожке и заглянуть за кусты лиловой сирени, которые так пышно цветут, вы увидите ее. Она сидит на скамейке с книжкой. Она сплела тоненький веночек из белой кашки и еще каких-то белых цветов и надела себе на голову. И уже забыла про него: так поглощена чтением.

Её двоюродный брат Роман подкрадывается сбоку и неожиданно захлопывает книгу. Мурочка сердится, вскакивает, бежит догонять его, чтоб отшлепать его книжкой. Но у Романа ноги гораздо длиннее, чем у ней, и он благополучно домчался до балкона и бросился на диван в то время, как Мурочка еще бежит по саду.

В саду весна.

Пышная лиловая сирень цветет. На лужайках ковер желтых одуванчиков, с которыми воюет дядя. Шиповник украдкой расцветает у забора. А главное – небо-то какое синее, глубокое!

Сладко, дивно дышится в саду и в поле.

Белые облака бегут по небу. Солнце то по кажется, то опять скроется, играет в прятки. Дядя поглядывает на облачка и укоризненно качает головой: ну, какой от них толк? А дождь-то как нужен!

Мурочка теперь уже привыкла к этим разговорам о дожде и погоде и тоже радуется, когда сизая, хмурая туча вылезет из-за леса и начнет ползти – ползти к ним. Чудовище!.. А еще лучше, когда утром проснешься – глядь! – небо серенькое и дождик прилежно сеется на мокрую травку. Дядя ходит довольный, насвистывает песню, надевает высокие сапоги и отправляется куда-то…

На балконе Роман лежит на диване и смеется. Накрывают на стол. В столовой Женя занимается с двумя меньшими. Надежда Ивановна, которую и старшие называют мамой (хотя она приходится мачехой Жене и Роману), ходит из кухни на балкон с кувшином молока.

Кончайте, господа, пора обедать, – говорит она.

Ваня и в особенности Катя радешеньки. Женя закрывает тетрадку и отмечает в учебнике, сколько нужно выучить на завтра из таблицы умножения.

Роман кричит с балкона:

– Микробы, обедать!

Начинается возня на балконе. Роман борется с Ваней. Ваня вырывается и мчится в сад, где налетает на идущего отца. Отец проходит в свою комнату умыться. Мать усаживает малышей за стол, завязывает им салфетки.

Женя сидит рядом с Мурочкой. Приходит Григорий Степанович и садится возле них.

– Кто это тебя так увенчал? – смеется он, глядя на белый веночек в волосах племянницы, съехавший на бок.

Мурочка, красная, снимает его и бросает в сад.

– Цветы и стихи, стихи и цветы, – насмешливо бормочет Роман.

– Вовсе не стихи, – говорит Мурочка, – а просто, я думаю, всем людям надо хоть один раз прочесть Лермонтова.

Женя вступается.

– Ты не читал?

– Нет.

– Что-то удивительно. Студент, и вдруг не знать.

– А как же на экзамене отвечал? – задорно спрашивает Мурочка.

– Этих билетов не знал, где стихи.

Девицы фыркают.

– У нас в седьмом классе проходили, – говорить Женя авторитетно.

Надежда Ивановна восклицает:

– Что же каши никто не берет! Вчера говорили, что давно ячневой каши не было.

Григорий Степанович начинает рассказывать о вчерашнем деревенском сходе. Школу новую затеяли в Горбатовке, и Женя очень заинтересована ею. Жене остался всего год в гимназии, потом она мечтает сделаться горбатовской учительницей. Надежда Ивановна, которая тоже была учительницей до своего замужества, не менее Жени интересуется новым делом. Уж сколько раз они вдвоем обсуждали его.

И теперь какая радость, что горбатовская школа, вероятно, осуществится!..

После обеда Роман, который целое утро сидел у себя в мезанине и писал, объявляет, что нужно промяться и сходить всем в лес.

– В лес! в лес! – пищит Катя.

Она вертится волчком на балконе, юбки её разлетаются, как у танцовщицы. Она любит кружиться, когда чему-нибудь рада. Ваня бежит к себе наверх за перочинным ножиком: хочет вырезать в лесу хлыстик. Надежда Ивановна суетится с Мурочкой. Они укладывают в корзинку хлеба и крутых яиц. Женя до стала детское верхнее платье и затягивает его в ремень вместе с пледом. В лесу так хорошо, наверное, останутся долго, как бы детям не простудиться.

Григорий Степанович с ними не пойдет: он ушел к себе отдыхать.

Пока все суетится, Роман сидит на балконе и тренькает на гитаре. Он мастер петь.

 
«Лодка моя легка,
Весла большие…»
 

напевает он, пощипывая струны.

Ну уж, Рома, оставь, а то когда же соберешься, – говорит Женя и отнимает у него гитару. Он молодецки надвигает фуражку, на самый затылок и берет стянутый в ремень тючок.

Сверху бежит, сломя голову, Ваня, и все отправляются, наконец, в лес, куда просто рукой подать из сада: минут 15 ходьбы.

А небо-то – синее, глубокое! А воздух-то какой! Трава как щелк, а как выйдешь из сада – простор, зеленые поля во все стороны – рожь и пшеница, и овес голубоватый и еще короткий, как щетка, а справа выгон, где пасется стадо.

Но еще лучше в зеленом, свежем, прохладном лесу. Уж тут так хорошо, что и рассказать невозможно!

II
История только еще начинается

И не снилось Мурочке, что она попадет в Горбатовку. Деревню она увидела в первый раз в тот день, когда ей минуло тринадцать лет.

Мурочка родилась в высоком, мрачном каменном доме. В этом доме прошли первые годы её жизни.

Конечно, она не помнит их, но отец говорил, что жили они тогда в городе зиму и лето, по обыкновению. Кормилица, а потом няня носили Мурочку на руках в ближайший садик при церкви, в «ограду», как они говорили. Садик был невелик, и дорожки его были замощены плитами, как тротуары. Но все-таки тут была зеленая травка и зеленые деревья, и можно было посидеть на зеленой скамеечке и поиграть песочком.

Нянюшки и мамушки сидят себе на скамейках, разговаривают, перемывают косточки господам, сплетничают, жалуются.

А дети заняты. Те, что поменьше, играют у кучи желтого песку под высокой белой колокольней, лепят пироги, печки, города и крепости с глубокими рвами. И богатые и бедные отлично веселятся вместе.

Большие дети, которые умеют уже играть, держатся тоже вместе, – и нарядные и простые, и с перчатками и без перчаток. Раскраснеются, как маков цвет; щечки так и пылают. Играют в кошки-мышки, в горелки, в пятнашки, в прятки. Хорошо прятаться за колокольню, за пристройку у её стены, где сложены дрова, за скамейки и за нянюшкины широкие юбки.

Визг, писк, смех, иногда ссоры и слезы.

Но как тут обижаться и плакать, когда так чудно хорошо играть на открытом воздухе? Вот уже бойкая девочка набирает компанию для новой игры. Все становятся в кружок, и девочка ходить вокруг и поет:

 
«Заря-заряница,
Красная девица…»
 

А там три мальчика, из которых двое – братья Мурочки, играют в лошадки, и сердитый кучер без жалости хлещет своих лошадей.

Мурочка опоздала и не захотела играть в зарю-заряницу. Пришли две девочки, дочери соседнего булочника, две прехорошенькие розовые немочки с светлыми косичками и голубыми глазами. Их зовут Розочка и Минна. Мурочка очень любит их. Они веселые, никогда не дерутся, не дуются, а бегают как шибко! И вот втроем они затевают свою игру – пятнашки, Нужно сосчитать, кому догонять. Мурочка начинает, как учила ее няня:

 
«Первенчики, другенчики,
Чикири, микири,
По кусту, по насту,
По лебедю – коренью,
Свистень – корень,
Татарский ворот,
Шапка – татарка,
Зеленчик – вон!»
 

Минна – пятнашка. Мурочка и Роза бегут от неё в разные стороны. Потом они втроем вступают в большую игру в кошки-мышки, и нельзя даже сказать, как они веселятся.

Время идет, плывет, уходит… Вот уже протяжно и гулко ударили к вечерне: «дон!..» Загудел воздух. И солнца уже нет. Давно спряталось оно за высокие дома, только никто этого не заметил. «Дон!.. дон!..» гудит большой колокол. Мурочка закидывает голову назад и хочет увидеть того, кто звонить там, наверху. Но никого не видать; точно колокол сам собою гудит и звонить.

Розочка и Минна прощаются. Мама пришла за ними. Мурочке скучно. Нянюшки и мамушки зашевелились, кое-кто уходить уж собирается. Няня зовет Диму и Ника, зовет Мурочку, и они выходят из ограды и лениво и нехотя идут домой но большой улице, где нет ни единого деревца, где стоять с двух сторон высокие, мрачные каменные дома, где каменные мостовые и каменные тротуары, и где хлопотливо бежит и звонить красная конка.

III
В царстве Мурочки

Мурочке семь лет. Дима старше её на два года и совсем уже большой мальчик, учится в школе. Ник еще мал, он меньше сестры, толстый бутуз, трехлетний буянь и задира.

Дома у Мурочки и хорошо и худо. Хорошо в детской, где они втроем спят, и няня тоже на своем сундуке за печкой. Хорошо играть всем вместе, слушать нянины сказки вечерком, в полутьме, когда только лампадка теплится перед образами. Мурочка давно знает наизусть все нянины сказки: и про Василису Прекрасную, и про морского царя, и про лебединых дев, которые по утрам скидывают у реки свои белые перистые сорочки и становятся царевнами… Чего-чего не знает она! А все-таки каждый раз жмется, к няне и трепещет, когда опять баба-яга догоняет девочку или Кощей-бессмертный губить царевича… Страшно!

Дима, с тех пор как в школе, сталь важничать и уже не с прежним интересом слушает нянины сказки.

– Ну уж, все старье! – говорить он.

У Димы теперь товарищи – мальчики и учителя – мужчины, и он свысока начинает смотреть на баб: на няню и Мурочку, и даже на тетю Варю.

Он боится, как и прежде, тети Вари, но уже начинает храбриться и важничать с нею, впрочем, покамест только в своих мыслях.

Зато с няней и Мурочкой нечего стесняться! Вот он и разгуливает по детской, задрав нос, и критикует, и все, что прежде ему нравилось, кажется теперь вздором и глупостями, не стоящими внимания. И – что всего хуже – он выучился в школе таким словам, как «наплевать», «дурачье» и даже «свинья…»

– Димка! на Лизу наступил! – взмолилась Мурочка, бросаясь спасать свое сокровище – старую, полинявшую куклу.

– Бабье! – небрежно говорить Дима. – Что она, живая, что ли?

Да что ты озорничаешь, батюшка, – говорить старая няня, которая сидит у окна и, надев очки, штопает детские чулки на деревянной ложке. – Погоди, тете скажу.

– Очень боюсь! – бойко отвечает Дима, однако уходит подальше от сестриных игрушек и начинает что-то строгать.

Мурочка вытирает слезы себе и кукле (надо же думать, что Лиза заплакала, когда очутилась под Диминым сапогом) и начинает ее укачивать, напевая нежным голоском:

 
«Спи, дитя мое, усни!
Сладкий сон к себе мани!..»
 

– Хи-хи! это днем-то! – смеется Дима у своего окна. – И днем и ночью спит.

– Тебя не спрашивают, – говорить обиженно Мурочка.

– Даже игры придумать не умеют, – небрежно ворчит Дима.

Ник устал бегать в саду и теперь сидит тихо, не балуется. Он строить себе вавилонскую башню на полу, и когда она с треском разваливается, опять собирает кирпичи и снова воздвигает стены.

– Ох-ох! Царица небесная, Миколай угодник… – вздыхает няня, штопая чулки. – Что-то косточки мои ноют. Видно, быть непогоде.

Она смотрит в окно на небо, а неба видать только краешек, потому что окно выходить на двор; с четырех сторон стены, и в них окна. Даже можно видеть напротив у соседей, как шьют на машинке портнихи: там мастерская. Шьют и шьют весь день, с утра до ночи, и Мурочка часто подходить к окошку со своей Лизой на руках и долго задумчиво смотрит, как, нагнувшись, шьют большие девушки и девочки…

Они знают уже Мурочку, потому что не раз кланялись друг дружке через окна, и раз – какая радость! – оттуда прибежала тоненькая стриженая девочка, в розовом платье и черном переднике, и принесла Мурочке целый ворох ярких лоскутиков: красных, зеленых, голубых, желтых и розовых.

Мурочка даже оторопела, увидев такое со кровище. Ома звонко и крепко расцеловала девочку. Няня попросила себе лоскуточков, чтоб – сшить сумочку: «Некуда, – говорить, – наперсток спрятать, катушки и все», и Мурочка с такой радостью отдала ей, сколько надо было, и все-таки осталось еще на роскошные наряды для Лизы.

И потом она еще чаще смотрела в окошко и кланялась и улыбалась им, и думала про себя: «Чем бы только мне отблагодарить их, чем бы показать, как я довольна?»

Но у Мурочки, кроме старых игрушек, не было ничего.

К тому же она и не знала, как живут они там, в мастерской. Сыты ли они, хорошо ли им так шить с утра до вечера, не хочется ли им побегать и посмеяться или, может быть, поплакать, как Мурочка плакала иногда, уткнувшись лицом в нянины колени. Она не знала их жизни, и никто не рассказывал ей про них. Она знала пока только свою крошечную жизнь и жизнь братьев, и еще знала волшебную, страшную, удивительную жизнь разных царей и царевичей: Ивана-царевича, Салтана, Гвидона, Еруслана и Синагриппа, которые жили где-то в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, – там, где летают страшные змеи и ковры-самолеты, и где живет, чудная огненная Жар-птица.

IV
Тетя Варя всем недовольна

Раз, поздно вечером, когда Мурочка уже убирала игрушки, а Ник, уже раздетый, в одной рубашонке, прыгал на своей постели, раздался звонок.

Звонок как звонок, никто на него не обратил внимания. Кому-то отворили двери, кто-то вошел, чьи-то вещи вносили в комнаты, отец с кем-то разговаривал.

Димы не было дома, он отпросился к товарищу и в первый раз один пошел в гости. За ним хотели послать кухарку Аннушку. Дима, конечно, выскочил бы посмотреть, кто приехал, но Мурочка не так была любопытна.

Её мир ограничивался детской, и она не любила заглядывать, что делается в других местах.

Но не успела она сложить все вещи в шкапчик, как случилось нечто необыкновенное. Дверь растворилась, и вошел отец с незнакомой барыней.

Незнакомка была высокая, стройная женщина в темном платье с белым воротничком и рукавчиками. Её волосы были пышно зачесаны наверх. Серые глаза смотрели строго и решительно.

Мурочка застенчиво приподнялась и, молча, смотрела на вошедших. Ник так и присел на постели.

Отец подозвал к себе дочь.

– Это Мария, или Мурочка, как ее зовут у нас, – сказал он.

Барыня поцеловала ее в лоб.

– А где же няня?

– Няня в кухню ушла, – прошептала Мурочка.

– А этот разбойник – меньшой, Ник. Старшего нет: отпросился в гости.

– Как, один? – удивилась барыня.

– Тут недалеко, – сказал отец. Он погладил по головке дочь, которая прижалась к нему. – Друзей у себя в школе приобрел. – Он нагнулся к Мурочке и, взяв ее за подбородок, сказал добродушно – Ведь это тетя Варя приехала.

Вошла няня с вычищенными сапожками Ника.

– Няня, вот Варвара Степановна приехала, будет жить с нами, – сказал отец.

Мурочка удивленно посмотрела на тетю Варю. Низко поклонилась няня и сказала:

– Добро пожаловать, матушка.

Варвара Степановна несколько времени разглядывала старушку, потом обвела глазами детскую.

– Как душно здесь. Отворяют ли форточки?

– Отворяем, матушка, по утрам.

Варвара Степановна обратилась к брату и сказала:

– Надобно сейчас сходить за Дмитрием. Восемь часов – детям давно спать пора.

Так началось царствование тети Вари.

Оказалось, что она всем осталась недовольна. Недовольна была она и тем, что дети много шалили, недовольна и тем, как ходила за ними няня.

Няня была старый человек и воспитывала детей по простоте, как умела, не мудрствуя лукаво. И шлепнет, бывало, Ника, если он заупрямится или очень расшалится, и в кухне посидит с Аннушкой, чайку попьет, но зато уже строго-настрого прикажет детям не ша лить. И дети слушались и вели себя смирно.

С первых же дней тетя Варя нашла, что многое в жизни детей надо изменить.

Прежде всего, каждое утро их стали обтирать холодной водой. И не няня, а сама Варвара Степановна приходила, брала большую губку и обтирала холодной водой сначала Ника, а потом Мурочку. Ник плакал и капризничал, но ни слезы, ни капризы не помогали. Мурочка, молча, подставляла спину и живот и только смертельно боялась, когда в первый раз прикоснется к её телу холодная губка.

– Что ты, Мари, корчишься, – строго говорила тетя Варя.

Понемногу дети, однако, привыкли к холодной воде, и все пошло, как следует.

Вторая новость, которую ввела тетя Варя, касалась Димы, или Дмитрия, как она его называла. Надо сказать, что эта новость чрезвычайно понравилась ему. Тетя Варя раз пришла в детскую и сказала:

– Няня, Дима уже большой мальчик, его надобно перевести из детской. Николай Степанович желает, чтоб он спал на диване в столовой.

– Ну, что ж, матушка, воля ваша, – сказала няня.

Позвали Аннушку, и в детской поднялась кутерьма. Убрали Димину кровать, перенесли его шкапчик в столовую, поставили его рядом с диваном, где должен был с этих пор спать Дима. В датской стало просторнее и даже пусто как-то с непривычки.

Няня, пригорюнившись, сидела на своем сундуке и перебирала чистое датское белье и откладывала в сторону худое, что нужно было зашить и поштопать. Мурочка подошла к ней.

– Нянечка, ведь так лучше? – спросила она. – Дима все смеется надо мной.

– Лучше, матушка, лучше, – проговорила няня. – Папаша захотел, значить, лучше.

Тетя Варя заняла маленькую комнату, которая была рядом со столовой. Там она си дела и работала, туда являлись кухарка Аннушку и няня за приказаниями. Тетя Варя строго распре делила свое время, и все в доме теперь дела лось по часам. Она вставала рано, будила Диму, приказывала ему идти в детскую обтираться холодной водой, и через 10 минут уже являлась в столовую, отворяла форточку; Аннушка накрывала на стол, подавала самовар, и Николай Степанович пил чай вместе с Димой, и потом оба уходили, – один на службу, другой в школу.

И не случалось теперь, чтобы Дима опоздал. Напротив, он являлся из первых.

Отпустив племянника, тетя Варя входила в детскую. После чаю Ник и Мурочка оставались с Варварой Степановной в её комнате. Ник плел полоски и коврики из красных и зеленых бумажных ленточек и постоянно рвал эти ленточки. Мурочка училась читать: ау, рама, рука, рак и так далее, а потом тоже брала ручную работу: вязала крючком.

Это вязанье было для неё истинным мученьем. Толстая бумага и крючок скрипели в потных ручонках, нитки становились грязны, черны, и то, что получалось, было так некрасиво, грязно и жалко. «Но разве можно было сказать тете Варе! Мурочка молча сидела и, скрепя сердце, ковыряла крючком бессмысленную работу и о чем-нибудь думала, чтобы стало повеселее на душе, но от такого думанья случалась беда: она спускала столбики в вязанье, и выходила уже совсем чепуха.

Просидев у тети Вари часа два, дети уходили с няней гулять.

И опять веселились они в «ограде», опять бегала Мурочка с Розой и Минной в пятнашки, а Ник играл в лошадки. Счастливые часы! Чудные, золотые минуты!

Много нового ввела Варвара Степановна в жизнь детей. Дима боялся её, как огня. Она заставляла его каждый день играть на рояли и сидела с ним рядом и неумолимо поправляла каждый раз, когда он ошибался. Дима не понимал, что такое он делает, и не любил этой музыки, но все-таки играл и даже делал успехи, как говорила отцу тетя Варя. Она хотела было и Мурочку учить музыке, но отец сказал, что ей можно еще подождать, и так отложили музыку на будущий год. Когда Дима кончал свои упражнения, приходили Мурочка и Ник. Тетя Варя играла песенки, и сама пела, и дети должны были петь. Мурочка скоро полюбила это занятие и выучила много песен.

Но всего больше было жаль прежних задушевных веселых вечеров, когда все играли и шумели в детской и переворачивали комнату вверх дном. Няня, бывало, принимала участие в игре, и чего-чего не выдумывали они вчетвером! А потом слушали сказки. Для сказок теперь просто не оставалось времени. Варвара Степановна, если была дома, весь вечер сидела в детской, работала и читала свои книги. Няня шила, Дима готовил уроки и отвечал их тете Варе, все до последнего словечка, а Мурочке оставалось только играть с Ником да не очень шуметь.

Только когда Варвара Степановна уходила в гости, в детской опять поднималась шумная возня. Аннушка приходила из кухни, подперев локоток, стояла у дверей и смотрела, улыбаясь, на игру и проказы, и няня по-прежнему покорно обращалась и в слона, и в медведя, и в волка, к общему шумному восторгу.

V
Отец

Мурочка в воскресенье выглянула из детской в коридор. Пошла потихоньку в столовую, думала, что Дима там рисует, но его не нашла. Прошла на цыпочках через комнату тети Вари, где все было в таком образцовом порядке, – и тут пусто. За ширмами, на кровати, стоила картонка от шляпы. Значить, тетя Варя и Дима уже ушли.

Мурочка постояла-постояла и пошла тихонько в гостиную. Там пела канарейка в клетке. Посмотрела на птичку, послушала, как чирикает, стала ее передразнивать, – канарейка так и заливается. Мурочка засмеялась, и отошла.

«Не заглянуть ли в кабинет?» – подумала она и на цыпочках подкралась к двери.

Отец, лежа на диване, читал журнал. Она посмотрела на него, посмотрела, хотела повернуться и незаметно убежать, да споткнулась и упала.

Отец встал и поднял ее.

– Ты зачем пришла?

– Скучно. Ник не хочет играть, а Дима ушел.

– Если ничего не будешь трогать, можешь здесь побыть.

Отец опять стал читать.

Мурочка подошла к письменному столу и начала рассматривать вещи. Потрогала тихонько пальчиком, чернильницу, потом зашла сбоку и погладила черную собачку, лежащую на красном коврике. Собачка была сшита из барашковой шкурки, а красный её коврик служил для того, чтобы обтирать перья.

– Папа, из чего у неё глаза?

– Что такое? – сказал Николай Степанович, отрываясь от книги.

– Глаза у собачки из чего?

– Ты же видишь, что из черных бус.

– А я думала живые, – протянула Мурочка. Но все-таки еще раз погладила собачку.

Когда все вещи на столе были осмотрены и осторожно потроганы пальчиком, Мурочка подошла к шкапу. В шкапу стояли рядами книги. Еще стоял глобус, а так как она не пони мала, что это за штука, он внушал ей страх. Она покосилась на таинственную вещь, поскорее отвела глаза и стала рассматривать корешки книг. Между ними была одна большая, которую ей иногда позволяли смотреть. В ней были удивительные картинки.

Николай Степанович мельком взглянул на дочь. Её тоненькая фигурка была так жалка; беспомощно-грустно смотрели её глазенки. Он отложил книгу и встал с дивана. Достать тебе книгу?

Мурочка просияла.

И вот она сидит в большом кресле с огромною книгой на коленях и с жадным вниманием рассматривает картинки, чудные, непонятные, страшные картинки. Некому объяснить их Мурочке, да она и не поняла бы объяснений.

Николай Степанович молча смотрит на свою девочку. Воспоминания и тяжелые мысли мешают ему читать.

Он вспоминает, как сам был ребенком, – таким же беспомощным и тоненьким. Он жил не у родителей, а у бабушки.

Бабушка была богатая женщина. Она отличалась властолюбивым, тяжелым нравом, любила, чтобы все трепетали перед нею. Когда она видела, что её боятся, она радовалась и гордилась. Ей казалось, что самое лучшее в мире – это сознавать свою власть над людьми и видеть их перед собою покорными, трепещущими, в страхе ожидающими её гнева или милости. Если бы ей кто-нибудь сказал, что есть еще другая власть над людьми, которою еще лучше, еще надежнее можно покорить сердца, – она не по желала бы и выслушать такие речи. И в церкви она стояла и молилась с тем же суровым и гордым выражением лица, которое наводило страх на людей. У неё был единственный сын, с которым она поссорилась. Она не хотела знать его семьи, хотя ей известно было, что живут они в бедности. Но раз она приехала к сыну и предложила взять к себе на воспитание второго внука, Николеньку. Отдали его родители, думая, что лучше ему будет у бабушки, в богатстве и довольстве. Бабушка по требовала, чтобы родители не вмешивались в его воспитание и совершенно отказались от своих прав на него.

Итак, Николенька жил у бабушки. Он рос, как цветочек без солнца, не знал ни ласки, ни ребяческого баловства. Втихомолку терпел он все, что приходилось терпеть. Богатая старуха была скупа даже для внука. Курточки его были заштопаны и узки, он ходил в сапогах, из которых давно уже вырос, ноги у него ныли и болели. Но разве можно было сказать бабушке? Он плакал украдкою и терпел.

Так он рос, молчаливый и грустный, и таким остался на всю жизнь.

Бабушка хотела, чтоб он был инженером, а сам Николай Степанович желал быть учителем; ему пришлось покориться суровой воле старухи. Но когда она вздумала женить его, он возмутился и навсегда ушел от неё.

У него уже была невеста, милая, приветливая девушка; они обвенчались. Но жена его не надолго озарила счастьем его жизнь. Она умерла после рождения Ника.

Николай Степанович стал еще более угрюм и замкнут и весь ушел в свою работу. Он любил своих детей, но совсем не умел приласкать их, ласкал нерешительно и как будто украдкою, и отпускал их тотчас от себя. Он точно стыдился быть нежным.

Мурочка не могла себе представить, что с папой можно поиграть и побегать, и когда обе немочки, Розочка и Минна, рассказывали ей, как они шалят и смеются с отцом, она широко открывала глаза и качала головой.

Мурочка редко и стыдливо ласкалась к отцу, которого так сильно любила своим горячим сердечком. Она всегда с некоторым страхом заглядывала в его кабинет. Да и то сказать, – отец целый день бывал на службе, вечером отдыхал и читал или же уезжал, а иногда приходили к нему товарищи и играли в карты, и Мурочка, прежде чем ложиться спать, тихонько выбегала в гостиную и смотрела, как за столом, при двух свечах, сидят такие же строгие, суровые люди, как папа, и молча играют в карты.

И Мурочка, выглядывая из-за двери, смотрела на них и воображала многое-многое: и у них, может быть, дома дети, и, может быть, такие же девочки, как она, и как те дети живут и как играют, и есть ли у них добрая старушка – няня, – и много-много другого воображала она, смотря исподтишка на незнакомых людей, пока, наконец, няня не уводила ее поскорее спать.